– Я не могу запретить тебе, Иешуа, войти в Храм, в город, но я запрещаю тебе возмущать народ лживыми словами о добре и милосердии. Понял ли ты меня, Иешуа?

– Да, Каиафа,

И это обращение тоже не понравилось первосвященнику. Но он довольный тем, что учитель, убоявшись его грозного вида и резких слов, подошёл к Иешуа и отеческим жестом возложил ему на голову руку, укрощая себя, добродушно сказал:

– Я говорю часто с Богом. И вот его слова: успокой народ, Иешуа, иначе он будет перебит римлянами.

На это учитель ответил:

– Мои слова, Каиафа, не возмущают народ.

Изумлённый первосвященник отступил назад и всплеснул руками.

– А что же они творят?!

– Мир, спокойствие, любовь.

– А известно ли тебе, лжемессия…

– Остановись, Каиафа, – строго глянув в глаза владыке, перебил его Иешуа. – Я не Мессия.

– Известно ли тебе, человек, что два дня назад толпа черни с твоим именем на устах забросала камнями римских солдат. И солдаты вошли в город и перебили сотни и сотни людей.

– Да, я знаю об этом, – с глубоким вздохом ответил учитель, но иудеи поступили так потому, что не ведали моих слов.

Каиафа пренебрежительно махнул рукой.

– Твои слова – это бунт. Они возмутили всю Галилею. Люди не хотят платить налоги Риму, бросают дома и землю. Мерзавец, мне плевать на то, что ты не соблюдаешь субботу, пьянствуешь. Я готов отпустить тебе любые грехи, но ты посягаешь на мою власть!

Каиафа, сказав последнюю фразу, поперхнулся воздухом, багровея лицом, застонал от сознания того, что его благополучие зависело от поведения этого ничтожества. От страшного унижения первосвященник ослабел ногами и торопливо сжал стойку беседки. По его щекам скатились крупные капли слёз.

– Ты должен молчать, а за это я дам тебе славу – если не можешь без неё – и деньги. Проси.

– Отпусти меня, Каиафа, – тихо ответил учитель, виновато глядя себе под ноги.

Он видел и чутко ощущал душевную боль первосвященника и жалел его за его страдания и готов был сам заплакать – ведь перед ним стоял человек и брат.

Каиафа простёр к Иешуа умоляющим, отчаянным жестом руку и тут же с проклятьем на устах, похожем на рычание зверя, принял её назад и ненавидяще уставился на учителя.

– Ах ты, упрямец…вон ты какой…Будешь ли ты молчать, Иешуа, сын плотника?

Учитель, не поднимая взгляд, отрицательно качнул головой.

– Нет.

Каиафа глубокими вздохами успокоил себя и, обретя уверенность, жестоким голосом сказал:

– Ну, что ж… Я хотел миром всё покрыть, но ты – я вижу – упрям и глуп, как все иудеи. Идёшь к смерти. Иди.

И отвернулся, кликнул римлянина, и с размаху сел на лавку.

Каиафа был умнейшим человеком своего времени, но в эту минуту, оскорблённый ничтожным плотником, думал только о мести.

Когда в беседку вошёл Кассий, Каиафа указал ему на место против себя, растянул губы в милостивой улыбке и щёлкнул пальцами. За его спиной, раздвинув плотную травяную завесу, просунулся в беседку врач с ларцом в руках.

Первосвященник откинул крышку ларца, взял из него один из двух тяжёлых мешков.

– Вот тебе цена за Иешуа.

И видя, что римлянин уже поворачивался к выходу, остановил его, положив руку на второй мешок.

– Кассий, почему вы, римляне, так долго его терпите?

И он вынул мешок из ларца. Римлянин улыбнулся и сел на лавку.

– Я слушаю тебя, Каиафа.

– Известно ли тебе, кто этот человек?

–Да.

– Он чем-то приятен Понтию?

– Нет. Не больше, чем все остальные иудеи.

Первосвященник прикусил губу, недовольный такими уклончивыми ответами и, подавляя раздражение, протянул мешок римлянину.

– А теперь говори: кто такой Иешуа?

– Он сын коменданта крепости Антония Панферы.

– О!– вскрикнул Каиафа и торопливо спросил: – Признал ли Панфера его своим сыном?

– Пока нет. Но он любит его.

– И поэтому прокуратор не спешит схватить Иешуа?

– Нет, Понтий ищет причину, чтобы отмстить городу за прошлое оскорбление, когда ему пришлось убрать из Иерусалима статуи Цезаря.

– Значит, Иешуа для прокуратора всего лишь только причина для удара?

– Да, Каиафа, и если вы, иудеи, уберёте куда-нибудь своего Мессию, то… – Кассий нарочно затянул паузу.

Каиафа внимательно вгляделся в лицо римлянина. Можно ли верить его словам?

–…то прокуратор вынужден будет вернуть легион в Сирию.

Лицо первосвященника чуть дрогнуло в насмешливой улыбке. Он едва удержался от вопроса: «Всё ли ты сказал из тех слов, которые принёс ко мне по приказу прокуратора?»

Кивком головы, отпустив Кассия, и когда тот вышел, первосвященник шагнул за ним следом и долго с ненавистью смотрел ему в спину. Каиафа, как и всякий иудей, ненавидел римлян.

Со стороны виллы к Каиафе спешил Анна, взмахивая посохом и зло фыркая. Он подбежал к первосвященнику и радостно крикнул:

– Фарисеи приговорили Савла к побитию камнями!

Каиафа отрицательно покачал головой и в глубокой задумчивости, глядя себе под ноги, ответил:

– Нет. Анна. Его надо отпустить в народ. Пускай болтает, что хочет.

– Но он объявит Иешуа Мессией.

– И пускай объявит. И чем громче он будет говорить о Иешуа, тем быстрее тот окажется на римском кресте, а мы …– Каиафа, посмеиваясь, поднял руки и сделал традиционный жест, как если бы умывал их.

Глава сорок шестая

Иешуа решил вернуться на то место перед воротами города, где он оставил своих учеников, веря, что они ожидали его на солнцепёке.

Иешуа быстро прошёл долину Еннома и вступил в ущелье, где по обе стороны узкой дороги, близко подходя к ней, тянулись заросли терновника. Услышал за спиной дробный конский топот, и сразу понял без страха, спокойно: это за ним.

Он обернулся и встал лицом к нагоняющим его всадникам. Обратил свой твёрдый взгляд на римлян.

Кассий, увидев впереди одинокого иудея, который поднял на дыбы всю Палестину и местонахождение которого знает только он – Кассий – и два переодетых легионера, торжествующе смеясь, лёгким движением руки вынул из ножен меч. Вот когда от его точного удара будет зависеть судьба иудеев и римлян. А так же его карьера, если он сможет принести голову Мессии прокуратору. Он покрепче сжал ногами круп коня и чуть сдвинулся корпусом вправо, уже наметя точку на шее учителя, по которой он готов был рубануть на полном скаку. Его не смутило, что иудей не пытался бежать, что он стоял и смотрел, как стремительно к нему приближалась неминуемая смерть.

Кассий поднял меч и подался вперёд, как вдруг из зарослей терновника прыжком выскочил на дорогу всадник, закрыл собой и направил коня навстречу римлянину, сильным ударом выбил оружие из его руки. Кассий проскочил вперёд, а два его солдата, изумлённые внезапным нападением незнакомцы, помчались в терновник и с воем от боли, нарываясь на колючки, пролетели место схватки и скрылись вдали.

Римлянин обернулся и, полный презрения к победителю – ведь тот был иудеем! – крикнул:

– Я знаю тебя! Ты Иуда, дезертир претория!

Иуда, сойдя с коня, подобрал меч и протянул его разгневанному Кассию, ничего не говоря в ответ. Кассий принял меч и, багровея лицом от унижения, несколько раз объехал вокруг друзей, которые обнялись, как родные братья. Они держали друг друга за руки со слезами на глазах.

Иуда заговорил первым:

– Час назад меня окликнул из носилок мой знакомый, астролог. И сказал, чтобы я поспешил в ущелье. И в этом месте, у этого огромного камня увижу того, кто мне дорог.

Кассий остановился против друзей и вновь крикнул:

– Эй, вы там! Вам обоим грозит позорный крест. Ещё есть время для вас– покинуть Палестину!

Иуда, смеясь, ответил:

– Я покину Палестину тогда, когда захочу. А ты? – спросил он Иешуа.

– А я никогда не оставлю свой народ.

– Безумцы» Может быть, тебе, Иуда, неизвестно, что я секретарь прокуратора.

– И что ты хочешь этим сказать? – спросил его Иуда.

– А то, что все доносы шпионов попадают мне в руки. Я знаю каждый ваш шаг.

Кассий в эту минуту не желал зла двум иудеям. Он, увлечённый благородством Иуды, его дерзостью и бесстрашием, хотел спасти обоих даже с риском гибели своей карьеры. Но Иуда, ничуть не желая оскорбить Кассия, удивлённый его словами, воскликнул:

– Это говорит римлянин!

Кассий покачнулся в седле, как после удара, и сжал рукоятку меча, задыхаясь, не в силах что-либо сказать в ответ. Молча, расширенными глазами глядя на Иуду, дрожащим голосом трудно проговорил:

– Я отомщу тебя. Я буду последним, кого ты увидишь на этом свете. И это произойдёт не позднее завтрашнего дня.

И он, видя, что изящное лицо Иуды нахмурилось, удовлетворённый тем, что причинил ему боль, поскакал прочь, но оскорбление терзало его душу, потому что он был гражданин Рима и патрицием.

Иуда вновь обнял учителя.

– Скажи, где ты будешь сегодня?

– Я пойду в Храма, а у полдню вернусь в дом Лазарю. Ты разве не со мной, Иуда?

– Я потом найду тебя. А сейчас я не один.

И на его губах появилась обычная дерзкая и беспечная улыбка

Иешуа оглядел родное для него лицо, стараясь запечатлеть в памяти черты его и со вздохом горечи, что он прощался – может быть, навсегда – пробормотал, как можно мягче:

– Я не судья тебе, иуда.

И быстро ушёл. Из кустов на дорогу в мужском одеянии выехал всадник, закутанный в плащ и в длинный арабский платок, что полностью укрывал голову, оставляя узкую щель для глаз. Это была, конечно, царица Иродиада

Иуда бросил на её обнажённые колени страстный взгляд и сказал:

– Я никак не могу насладиться тобой, царица.

И он потянулся к её ногам, нетерпеливо обнажая их и скользя по ним вверх горячими руками. Он стянул с седла нежное, податливое тело, которое едва оказалось в его объятиях, как напряглось, желая кожей ощутить прикосновение кожи Иуды.

Иродиада сильным рывком разорвала на себе. И вот уже блистая белоснежным телом, царица опустилась на камни спиной, не чувствуя боли, закрыв глаза и в нетерпении ловя руки Иуды, каждое прикосновение которых причиняло ей сладкие муки. Она, жаждая познать все восхитительные блаженства, которые таились между бёдрами в глубине, подставила своё тело Иуде…

Когда Иуда и царица, вернулись в город, Иуда, рассеянно глядя на иудеев, встрепенулся, узнав в одном из них убийцу своих родителей – Манасию! Тот постарел, но глаза хищника с прежним вниманием высматривали в толпе людей тех, кто улыбался, не смотрел в сторону Храма, беспечно говорил. И вот уже найдя наивного иудея и готовя в рукаве, и готовя в рукаве свой кривой нож и растягивая в добродушной улыбке толстые, фиолетового цвета губы, убийца в предвкушении поживы мягким скоком догнал жертву. Заговорил, гладя и целуя – ведь сегодня Пасха – разомлевшего иудея.

Узнав Манасию, Иуда с диким рычанием ударил плетью коня и бросил его вперёд. Обезумевший конь встал на дыбы и едва ли не одним прыжком домчал до убийцы, который уже обняв жертву, хотел вонзить в неё кривой нож. Иуда обрушил плеть на занесённую руку Манасии, и она переломилась. Нож, блистая остро отточенным лезвием, упал на землю. Люди сразу поняли, что перед ними секарий и в ужасе попятились, побежали прочь. А иные торопливо опустились на колена, повернулись лицом в сторону Храма и запели псалмы.

Прекрасная царица, зная от Иуды о смерти его родителей, помчалась к нему и попыталась рукой закрыть его лицо, чтобы Манасия не запомнил, не узнал Иуду. Но Иуда рукояткой плети отшвырнул нежную руку, спрыгнул с коня, чтобы добить убийцу. Но тот, неотличимый от прочих иудеев одеждой, уже стоял на коленах и истово молился, глядя в сторону Храма, а боковым зрением наблюдал за бегающим в толпе Иудой. По его морщинистым щекам катились мутные слёзы от дикой боли, но тем громче он хвалил Бога.

Едва Иуда вернулся в седло и догнал оскорблённую царицу, как секарей тотчас вскочил на ноги и, прячась за спины людей, за углы домов, пошёл следом за всадниками. Из его коротко обрезанного рта вылетали странные звуки, которые настолько сильно пугали иудеев, что они, не оглядываясь на этот диавольский рык, в страхе бежали прочь.

Манасия узнал, вспомнил Иуду и, сверля его спину дикими глазами, со стоном говорил:

– Ты не уйдёшь от меня, Иуда. Я тебя всё равно достану.

И он, мысленно видя исполнение своей мечты: окровавленное, истерзанное лицо красавчика, смеялся, широко распахивая корытообразный рот с гнилыми зубами. Люди, при виде этого, упоённого своей местью человека, закрывали себе лица, уверенные в том, что мимо них шёл сам диавол, и спешили в Храм под руку Бога. И только в святилище, качая головами, переводили дух.

Иродиада, изумлённая не болью, а тем, что Иуда посмел ударить её – внучку великого царя – в ярости кусала губы, посматривала на своего любовника и долго крепилась, считая, что Иуда не должен видеть её слёзы. Гордость и величие немедленно подавили в её душе любовь к Иуде. Она была уверена в этом. Её губы кривились презрением, но юноша не видел это гримасы. Её лицо было закрыто платком. Иуда, уже забыв, что причинил Иродиаде боль, спокойно любовался её гневными глазами, и полный желания, был добродушен и улыбчив.

«Ну, вот, – с удовольствием подумала обольстительная красавица. – Я накажу тебя».

И она, умиротворённая тем, что могла заставить Иуду слегка помучиться, с досадой понимая, что всё-таки любила его, и, пожалуй, сегодня без него вряд ли она смогла заснуть, уже в сомнении хотела промолчать. Но когда они подъехали к воротам дворца, за которыми находилась половина царицы, и Иродиада ударила хлыстом в гонг, и ворота распахнулись, за ними в глубине двора мелькнула Мария Магдалина. Иродиада вспыхнула гневом: «О, эта девчонка! У них что-то было!» Царица мягким жестом откинула с лица платок и нежным голосом сказала:

– Знай же, Иуда. Ты мне наскучил. Я не желаю тебя видеть. Прощай.

И она, торжествуя, проехала во двор, и закрыла глаза от внезапных слёз, прошептала припухшими от поцелуев Иуды губами:

– Ах, зачем я прогнала его.

И ничего не видя вокруг себя, она ехала до тех пор, пока конь не остановился у стены. В эту минуту Иродиада хотела убить себя за неосторожные слова.

Иуда уехал, а Мария метнулась за ним на улицу, как внезапно на её пути встал Манасия и грубо схватил девушку за плечо, впившись в хорошенькое лицо глазами убийцы. Но так как Мария обезножила от страха, при виде секаря, то он торопливо улыбнулся улыбкой доброго отца, как он это умел делать перед тем, как убить очередную жертву. И, понимая, что Мария влюблена в Иуду, тихо заговорил:

– Я друг благочестивого Иуды…

Мария сердито глянула в сторону Иуды.

– Он не благочестивый. И если я могу сказать тебе…

– Да – да, – осклабился Манасия,– говори, сестра. Перед тобой брат, близкий к Богу.

Мария со слезами на глазах возмущённо воскликнула:

– Царица и он живут блудом! – Она расплакалась, как ребёнок и несколько раз дрыгнула ножкой. – Я теперь не знаю, что мне делать. Разве я смогу отнять его у царицы? Он не видит меня.

– А куда Иуда ходит? Чем живёт?

– Он ученик Иешуа. Бежал из римской армии и хочет вернуться в Рим.

– Вернуться? – сказал Манасия, и его зубы щёлкнули. – Я тебе не дам уйти отсюда. – Впрочем, секарей тут же ласково обратился к Марии: – А что ещё ты знаешь о Иуде?

– У него есть двое смешных слуг. Они тоже ученики Иешуа.

– Как их зовут?

– Ефрем и Захарий.

Манасия протянул Марии простенький перстень-печатку с изображением кривого ножа.

– Найди и передай это слугам Иуды, но так, чтобы никто не видел и даже их господин. А я скажу ему, чтобы он полюбил тебя.

И. подумав, Манасия вынул из мешочка золотую монету, но Мария, счастливая от того, что Иуда вскоре будет с нею, отрицательно замотала головой. И ушла выполнять поручение секаря.

И только теперь секарей позволил себе вспомнить о мучительной боли в руке и застонать.

Поблизости от дворца Антипатра за полуразрушенной гробницей забытого пророка остановился небольшой конный отряд, во главе которого находились прокуратор и Кассий. Понтий, с удовольствием наблюдая сцену размолвки между царицей и Иудой, дал знак секретарю помалкивать. А когда Манасия перехватил девицу, он сам нарушил молчание:

– Ты знаешь этого старика?

– Да, Понтий. Это ревнитель веры, глава тайных убийц Манасия.

Кассий, вытянув шею, с тревогой на лице смотрел на уходившего Иуду и, боясь, что юноша вот-вот скроется в улице, среди богомольцев, взволнованно крикнул:

– Понтий, прикажи мне схватить Иуду!

Прокуратор успокаивающе похлопал секретаря по руке и указал глазами на дворец Антипатра.

– Посмотри туда, Кассий. Не только мы видели ссору между любовниками.

– Но он уходит, Понтий. И вряд ли тебе удастся завтра схватить его. Этот дезертир силён и ловок. И может быть, сегодня, сейчас он покидает Палестину.

– Пускай покидает, – равнодушно ответил прокуратор, продолжая скользить взглядом по дворцу.

Кассий с огорчённым вздохом обмяк в седле.

– Я не понимаю тебя. Ведь ты обещал Антипатру…

– Да, я обещал погубить Иуду, но я не указал точный срок. А теперь меня интересует другое.

– Что, Понтий?

– Прибежит ли ко мне сей гордый царь и друг Цезаря?

– Зачем он тебе нужен, если ты прокуратор и владыка всей Палестины? И поступаешь так, как тебе нужно.

– Хорошо, я отвечу. Но посмотри на то окно.

И Понтий Пилат указал плетью на узкую бойницу дворца. За нею был виден Антипатр, который угрюмо глядел в спину уезжавшего Иуды.

Пилат, тронув коня, сквозь зубы проговорил:

– Я ненавижу иудеев за их упрямство, поэтому хочу, чтобы они сами перебили друг друга, а мы…– и он, озлоблённо фыркнув, сделал руками иудейский умывающий жест.

После чего, хлопнув коня плетью, прокуратор направился в сторону крепости Антония. Но ещё один человек, находясь во дворце Антипатра, с живым интересом наблюдал всё то, что происходило у ворот и за гробницей пророка. Это был астролог Латуш.

Глава сорок седьмая

Между тем, фарисеи во главе с учителем Зосимой вернулись в город. И, как обычно они делали в предпасхальные дни, разошлись по улицам, чтобы своим примером показать народу, как нужно любить Бога и поклоняться ему.

Они с размаху бросались на колени в лужи или болота и громогласно творили молитвы, погружая свои лица в грязь. Иные фарисеи – столпники – поднимались на крыши домов и там били поклоны в сторону храма в самые жгучие дневные часы, когда люди даже в домах изнемогали от жары. Тот, кто погибал из столпников во имя Бога, почитался народом святым.

Если фарисей видел женщину, то были случаи – вырывал себе глаза, но чаще камнем или палкой бил себя по лицу и калечил себя во имя Бога. Истязать, мучить свою плоть перед очами Бога, у Храма на виду богомольцев, увлекая тем самым и их на этот подвиг, на служение Богу, было естественным делом для фарисеев.

Во дворе Язычников перед храмовым комплексом один из фарисеев, который шёл в святилище с закрытыми глазами, чтобы, не дай Бог, увидеть женщину, приоткрыл глаза, чтобы выбрать для покупки маленького овна и вдруг заметил женщину – сосуд греха и блуда – и с криком: «Они совершили грех!» в ярости потянулся руками к глазам, чтобы вырвать их. Но кто-то перехватил его пальцы и строго сказал:

– Остановись, фарисей. Разве сказано в Писании, чтобы ты убивал свою плоть ради Бога.

Фарисей в изумлении отпрыгнул назад, а Иешуа возвысил голос:

– Бог примет только ту жертву, которая идёт во благо людям, возлюбленных Им, а эта жертва – грех!

Фарисей, как и всякий из его братии, искренне верил, что он всегда вёл угодную для Бога жизнь и ему от рождения уготовано место в Царствии Божьем. При слове «грех» он крикнул душераздирающе и, обведя людей безумным взглядом, остановил его на лавке ростовщика, схватил тяжёлую гирю и бросился на Иешуа. Но на пути фарисея встал Зосима, больно ткнул его посохом.

– Дурак, не нарушай закон на Его глазах.

И учитель, мотнув бородой в сторону Храма, отошёл к столам и начал выбирать для покупки жертвенный скот. К нему подступил, язвительно смеясь, книжник Матафей.

– Ну, вот, Зосима, ты и поверил в Иешуа Мессию.

– Он не Мессия, и сам так говорил, – угрюмо буркнул толстяк.

– Тогда чего же ты закрыл богохульника?

– Не знаю.

Народ с криком: «Мессия пришёл!» обступил Иешуа. Матафей было метнулся в толпу, говоря с укором: « Он же плюёт на нашу веру», но Зосима сжал его руку и потащил прочь, говоря:

– Не время, брат, не время. Того и гляди прибьют тебя за него.

– А что ты придумал?

– Судить его надо – вот что.

Шум во дворе Язычников насторожил солдат гарнизона, которые длинными двойными цепями стояли на галерее, отделявшей крепость Антония от Храмового комплекса. Это могло быть началом восстания.

Понтий Пилат перегнулся через барьер смотровой площадки, выискивая причину криков.

– Ну, что у них там?

– Они встретили Иешуа Мессию, – ответил Кассий. – И теперь будут требовать от него Царствие Божие.

– И он им даст Царствие? – с нарочитым простодушием спросил Пилат, обращаясь к Панфере.

– Нет, Понтий. Мессии всегда чуть-чуть не успевали его дать. Им мешал римский крест.

– А этот Мессия, он тоже обещает?

Лицо Панферы стало багровым от сильного прилива крови. Он готов был изрубить в куски прокуратора, который, зная всё о Иешуа, смеялся над ним, старым служакой. Комендант сделал шаг вперёд. Понтий, искоса наблюдая за ним, насторожился и с досадой подумал о том, что перестал носить с собой меч.

Панфера, ненавидяще глядя на прокуратора, взревел:

– Понтий, я римлянин и говорю всегда прямо и понимаю только прямые слова!

Прокуратор внимательно и с лёгким презрением всмотрелся в глаза Панферы. Тот стоял против Понтия, широко расставив ноги, и был похож на разъярённого быка.

Пилат указал пальцем на грудь коменданта.

– Верно ли то, что ты был ранен в Иллирике двадцать два года назад.

– Да, Понтий.

Прокуратор надменным взглядом окинул притихших офицеров гарнизона и жестоким голосом рыкнул:

– Панфера, прикажи всем свободным от службы солдатам построиться во дворе крепости. И следуй за мной.

Во дворе он указал Панфере на центр, по всем сторонам которого стояли солдаты и заговорил:

– Панфера, я спрашиваю тебя: ты ли участвовал в сражении двадцать два года назад в ущелье Иллирика, когда Цезарь вёл окружённые врагами легионы на прорыв.

Комендант, чувствуя стеснение в груди, шумно выдохнул:

– Да, Понтий.

Прокуратор перевёл указательный палец руки на встревоженное лицо Панферы и громовым голосом продолжал допрос:

– Был ли ты, Панфера, тем легионером, который грудью встретил копьё, брошенное варваром в сердце легата?

– Да, Понтий.

– А знаешь ли ты имя легата, которому ты спас жизнь?

– Нет.

– Ну, так знай – то был Цезарь! И он помнит тебя.

Панфера всхрапнул, закачался и, не чувствуя ног, начал падать вниз лицом. Прокуратор, добродушно посмеиваясь, подхватил коменданта, передал его солдатам и распорядился обнести Панферу знамёнами и значками со священными орлами.

И пока происходил торжественный ритуал награжденья честью, герой весь потный, взволнованный смотрел себе под ноги и, не помня себя, то и дело качал головой.

В пиршественном зале крепости Понтий Пилат возлёг на ложе против утирающего слёзы Панферы и сказал:

– Я получил письмо от Цезаря. Он предлагает тебе – но это не приказ – выйти в отставку и явиться к нему на остров Капри. Как ты посмотришь?

Комендант в изумлении, качая головой, хмыкнул носом.

– Да, уж, конечно, теперь домой.

– Когда?

– Думаю: после Пасхи.

По лицу Пилата скользнула насмешливая улыбка. Он выпил чашу вина и сурово сказал:

– Хорошо, а пока ты будешь выполнять всё то, что я тебе прикажу. Не так ли, Панфера?

Панфера чутко уловил тайную мысль прокуратора и нахмурился.

– Да, Понтий.

– И если бы я приказал тебе схватить этого последнего Мессию.

Панфера в ярости метнул чашу в угол.

– Я выполню твой приказ, Понтий!

Прокуратор неторопливо поднялся с ложа и, сделав прощальные жесты офицерам гарнизона и легиона, покинул зал, сопровождаемый Кассием, негромко говоря:

– Теперь у меня развязаны руки.

Он вернулся с большим охранным отрядом во дворец Ирода Великого, взошёл на верхний этаж и глянул в сторону долины Тирапионь. Там у стены храмового комплекса быстро собиралась многотысячная толпа иудеев. В центре её на камне стоял Иешуа.

Едва прокуратору доложили, что во дворец пришёл царь Антипатр, как он сам, отшвырнув легионеров со своего пути, вступил в зал и упёрся гневным взглядом в Понтия и раздражённо спросил:

– Где твоё обещанное слово. Римлянин?

– Ты говоришь об Иуде?

– Да.

Понтий повернулся к Кассию и грозно нахмурил брови.

– Схвачен ли, распят Иуда, как я приказал?

– Нет. Мы его не можем найти.

Антипатр озлоблённо рассмеялся, а прокуратор невозмутимо с надменным выражением на лице смотрел ему прямо в глаза и плотно сжимал губы, чтобы не выдать своего торжества и смеха, который теснился где-то в его груди и готов был прорваться из глубины каждую секунду.

Царь язвительно сказал:

– Что ж, Понтий, мне пойти впереди твоих солдат.

– Нет. Все мои солдаты заняты Мессией.

– Тогда говори, что ты ещё хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты помог мне…

Антипатр глумливым смехом перебил прокуратора и в ярости сжал кулаки.

– Нет, я не настолько презираю свой народ, чтобы делать из него трупы по твоей воле.

Пилат добродушно улыбнулся и возлёг на ложе, предложил Антипатру занять место рядом с собой и разделить с ним трапезу. Антипатр заколебался, не зная, как повести себя в эту минуту. Если покинуть дворец, то Иуда…

Царь, мысленно увидев, как Иуда обнимал обнажённое тело его супруги и овладевал им, забыв всё на свете, разразился диким проклятием и обхватил голову руками…Но если он останется у хитрого римлянина, то значит ли, что даст ему понять, что согласен выполнить его волю. Какое унижение для сына Великого Ирода! Но любовь к царице была сильней всего. И Антипатр, громко дыша, укротил свой гнев, возлёг рядом с прокуратором.

– Говори, Понтий.

– Ты, царь, пользуешься большим влиянием среди иудеев…

– Я знаю об этом, – насмешливо перебил прокуратора царь.

– И если бы ты убедил священников синедриона схватить Иешуа Мессию…

– Ага, чтобы они выдали его народу на побитие камнями?

– Нет. Окончательное решение приму я – прокуратор Палестины.

– А почему ты не дашь приказ первосвященнику Каиафе.

– Он болен. И говорят: при смерти. Но если ты, царь, придёшь к нему…

– Да – да, он сразу воскреснет!

– Так оно и будет!– смеясь, воскликнул Понтий.

Антипатр, хорошо зная Каиафу, тоже рассмеялся и, весело глядя на хитрого римлянина, буркнул:

– Я сделаю, Понтий, то, что ты просишь, но где твои слова?

– Вот они: едва Иешуа Мессия будет схвачен иудеями, то Иуда не проживёт более одного дня.

– Ты говоришь «схвачен», – раздумчиво проговорил царь.– А известно ли тебе, что такое синедреон?

Глава сорок восьмая

Люди, полные восхищения, с увлажнёнными от слёз глазами внимательно следили за каждым движением, взглядом Иешуа Мессии, когда он поднимался через дворы к жертвеннику и нетерпеливо спрашивали друг друга:

– Сейчас ли он даст нам Царствие Божие? И бросить ли нам семьи или потом пойти за ними?

Люди ждали его слово, а он, остро ощущая напряжение толпы и то, что она хотела услышать от него, был уверен, что его слова могли лечь на плодотворную почву человеческих душ. Но едва он покинул Храм и окружённый людьми в долине Тирапеонь заговорил о милосердии, всепрощении, о добре– люди только первые минуты внимали его словам, а потом, удивлённые, пожимая плечами, заговорили:

– Да он ли Мессия? А если он, то почему не устанавливает своё Царствие по Писанию? Почему терпит Рим?

Из задних рядов просительно зазвучали голоса:

– Мессия, мы устали ждать тебя. Дай нам Царствие своё. Или уведи нас к Отцу своему.

Толпа разразилась плачем, стонами, воплями. К Иешуа потянулись руки, посыпались бесчисленные просьбы, люди стали опускаться перед ним на колени. А он не мог перекричать их, не мог сказать, что не Мессия, видя исступлённую веру в него, которая мгновенно могла превратиться в озлобление.

Фарисеи плотной кучкой стояли в толпе и молча, угрюмо следили за Иешуа, не пытаясь разуверить народ. Они заметили замешательство учителя и подступили к нему ближе. И негромко, боясь ярости толпы, заговорили с ним:

– Если ты не Мессия и не можешь дать Царствие, то зачем ты здесь? Уйди, не возмущай народ. Он погубит тебя, человек.

Когда Иешуа до предела возвысив голос, стал объявлять, что в Царствие можно войти только с чистой душой, удивлённые люди начали говорить друг другу:

– Да как же нам ещё мыться, чтоб грязи не было?

Из задних рядов требовательно кричали:

– Дай срок, Мессия!

И тогда учитель, страдая от того, что перед ним глухие, гневно ответил:

– Вы хотите иметь вкусную пищу и не желаете палец о палец ударить, чтобы приготовить её из того, что есть у вас вволю! Я говорю вам: не видать вам Царствия, пока вы не погубите в себе зло, жадность, месть, равнодушие. Пока вы не станете такими же кроткими, как ваши дети.

Удивлённые люди затихли, а многие из них придвинулись к Иешуа и начали вопрошать: как им быть, чтобы стать праведниками? И каждое его слово приводило в ярость фарисеев

Когда утренняя прохлада сменилась жарой, Иешуа, сопровождаемый людьми, направился в Фиванию в дом Лазаря. Мысли его путались. За городом он попросил иудеев оставить его и ушёл с Иудой на Масляничную гору. Сомнения терзали душу учителя. Иуда обнял его и заглянул ему в глаза.

– Брат, теперь ты сам видишь, что твои слова не нужны людям. Им бы только чудеса, волшебство, оживление трупов. Давай покинем эту страну

Учитель со стоном отрицательно покачал головой, не в силах что-либо сказать.

– Ну, хорошо, – продолжал Иуда. – Вернёмся тогда в Галилею. Здесь, в Иерусалиме тебе не дожить до Пасхи.

– А разве я хочу жить, когда вижу пустое дело?

– Ну, тогда уедем отсюда в Рим, брат. Там ты найдёшь множество людей, которые поймут тебя и пойдут за тобой.

– Нет, Иуда. Я часть своего народа, и умру с ним.

Иуда с досадой отступил от учителя, говоря:

– Да знаешь ли ты, что народ всегда помнит и восхищается тиранами. А таких, как ты – нежная душа – люди забывают, едва отвернутся. Потому что добро и милосердие для каждого человека не дороже камней, по которым он проходит.

– Замолчи, Иуда, ты предаёшь меня.

Иуда, вспомнив, что однажды его уже назвали предателем ученики Иешуа, в ярости покраснел и опустил голову. Теперь он хотел, чтобы учитель был наказан за свою доверчивость и доброту. Медленно идя за ним, Иуда страстно возжелал исполнения своей мечты.

В доме Лазаря все были уверены, что учитель в руках римлян, а шпионы прокуратора искали тех, кто был с ним. А так как римляне были скорыми на расправу, то ученики, сидя в комнатах, вздрагивали от всякого шума на улице. И едва хлопнула во дворе калитка, как они с воплями забились в тёмный угол, но при виде Иешуа, метнулись к нему, ища защиты – ведь он Мессия! – полные радости, что он здоров и цел. И не сразу ученики заметили Иуду, а заметив, стали толкать друг друга.