Учеников никто не преследовал. Людям было не до них. Все торопились в улицы города на помощь своим братьям. Через северные ворота Иерусалима и через Овчие бежали в город огромные толпы иудеев из окрестных деревень. Растерянные, изумлённые люди не обратили внимания на маленькую группу учеников, которые с трудом протиснулись сквозь их ряды и вышли за крепостную стену, спустились вниз к Кедронскому протоку. И здесь, прыгая по камням, заспешили прочь от моста, и остановились тогда, когда их укрыл от людских глаз выступ скалы и когда затихли за спиной плачущие голоса.
Ученики облили грудь и лицо Иешуа холодной водой, растёрли его своими руками. Он очнулся и сразу же начал подниматься на ноги, чтобы немедленно уйти прочь от города. В душе учителя царили страх и смятение. А ученики возбуждённо ходили вокруг него, успокаивая дыхание, кроме Иуды, и задиристо покрикивали, вспоминая, как они пробились сквозь толпу фарисеев, кого-то сбили с ног, оттолкнули. Ученики не заметили, что учитель, как всегда молча, не предупреждая и не зовя их за собой, неторопливо перешёл по мелководью стремительный и шумный водный поток и вступил на извилистую тропинку горы Елеонской. За ним шли Иуда, Ефрем и Захарий. Ученики, было, рванулись за учителем, но Андрей, зайдя вперёд, преградил им дорогу посохом.
– Стойте. Мы успеем догнать учителя. А пока я хочу вам сказать кое-что об Иуде, как обещал. – Он глянул вверх на тропинку, по которой поднимались четыре человека, простёр в сторону учеников руки и сказал: – Братья, вот перед вами Иуда. И я вам скажу, почему он так сильно отличается от нас, хоть ест один и тот же кусок вместе с нами и пьёт из одной чаши воду. Он – вор!
Все ученики, стоявшие у водной преграды с задранными вверх головами, начали внимательно следить за Иудой и вскоре одобрительно заговорили:
– А ведь ты, Андрей, правду сказал. По нему видать: вор. Как это нам в голову не приходило.
Ученики обступили Андрея и, опираясь на посохи, стали ждать его рассказ. И так как он не торопился, нарочно тянул паузу, наслаждаясь в эти минуты маленькой властью и своей значимостью, то его собратья, уверенные в том, что Андрей не решался говорить из-за жалости и сострадания к падшему Иуде, начали понукать его. Только Пётр стоял вне круга и недовольно хмурился. Теперь, когда возбуждение от бегства из города утихло в его душе, он вспомнил обидные слова Андрея и ту презрительную интонацию, с которой они были сказаны. И за что?
Рыбак хмуро следил за Андреем и, то и дело, поворачиваясь к нему спиной, восклицал:
– Обидел ты меня, ох, обидел! А я помню!
Он бил себя в грудь кулаком, стараясь привлечь внимание собратьев. Но те не слышали его, оживлённые, поглядывали вверх, на тропинку, негромко говорили, что, мол, надо сказать всё учителю, надо запретить Иуде ходить вместе с ними и делить куски хлеба.
И каждый из учеников, кроме Петра, в душе был рад, что этот странный не похожий на них человек оказался всего лишь вором. Андрей властным жестом руки приказал всем замолчать.
– Мы должны подумать: как сказать об этом учителю. Ведь он верит предателю
Фома поднял голову.
– А что, Иуда и предатель?
– Да. Это о нём было речение в Писании. Он вор и замышляет продать учителя за тридцать серебряников…– У Андрея дух перехватило от этих слов, но истово убеждённый в правоте своей мысли, он сильным голосом повторил: – Вор и предатель по Писанию!
Ученики одобрительно закивали головами и повернулись к Фоме – мужу не молодому и обстоятельному. Тот, поглаживая усы и бороду, сказал:
– А кому он хочет продать учителя?
Андрей вспылил и сердито крикнул:
– Да отчего ты, Фома, не веришь мне?!
– Верю, брат, но ты скажи. Мы все хотим знать, что замыслил Иуда?
– А то и замыслил: фарисеям продать его на суд.
– Да разве учитель творил что-нибудь худое перед Богом, чтобы его судить?
– А сегодня? Неужели вы забыли, братья, что он выступил против фарисеев. Теперь нам нигде покою не будет.
Пётр грозно надвинулся на юного Андрея и с угрозой в голосе спросил:
– А ты покоя хочешь?
– Уйди от меня, камень! Не по душе ты мне!– раздражённо ответил юноша и оттолкнул от себя рыбака двумя руками.
Ученики только теперь осознали, что их ожидало в недалёком будущем. Они стали испуганно оглядываться по сторонам, прислушиваться, уже готовые пуститься бегом прочь при появлении горожан. Им казалось, что те вопли, которые едва-едва достигали их ушей, вызваны были озлоблением народа на учителя.
Ученики застонали, завыли, предчувствуя свою скорую погибель, обезножили от страха, начали опускаться на мокрые камни. А кто-то пополз на карачках в кусты, ломая ветки и прикрываясь ими, говоря:
– Идите своей дорогой, люди. Не знаю и не ведаю, чего вы здесь остановились, и кто вы такие?
Андрей посмотрел на вершину горы Елеонской, где скрылся их учитель, и зло крикнул:
– Безумец, завёл нас на погибель и бросил! Вот оно твоё милосердие!
Пётр с облегчённым вздохом схватил тощенького, горластого Андрея за его цыплячью шею и рванул на себя.
– Не греши, умник, на Мессию, не греши!
– Отойди от меня, проклятый камень. Ненавижу!– прохрипел Андрей, весьма опасно брыкаясь ногами и нанося удары согнутыми пальцами по голове рыбака.
На помощь юнцу бросились Иван и мытарь. Между ними встал, раскинув руки в стороны, Фома.
– Братья, да вы что?
Иван и Матвей озлоблённо сбили с ног длинного Фому и вцепились ногтями в Петра. А тот, довольный тем, что мог кое-чему поучить их, обрушил на собратьев тяжёлые удары кулаков.
Страх перешёл в ненависть, и ученики, вспоминая прошлые обиды, которые они, подражая учителю, тщательно скрывали, подняли палки и пошли друг на друга. Ослеплённые яростью, мстя за слова, жесты, взгляды ученики с воплями начали биться, каждый с каждым и против всех.
И никто не заметил, что рядом остановился Иуда, который возвращался в город, и долго смотрел на них, кривя лицо гримасой омерзения. Но вот он повелительным голосом окликнул учеников. И те отступили друг от друга с утолённым чувством мести, уже не понимая, почему они бились так жестоко, повернулись к Иуде, которого побаивались.
Пётр помог подняться на ноги Андрею, добродушно говоря:
– Вот я тебя как…– и поправил на нём одежду и, видя, что Иуда хотел уйти прочь, торопливо остановил его, желая показать всем, что и он – рыбак – тоже умел складно говорить, как Андрей, Иван и мытарь: – Вот, Иуда, мы тут про тебя слушали Андрея. Говорит: сказано в Писании, что ты вор и предатель. А ещё говорит: ты за тридцать шекелей продашь учителя, только не сказал: кому? А нам любопытно.
И он вопрошающе глянул на Иуду, подталкивая к нему растерянного Андрея.
Глава тридцать третья
Быстро идя в гору, Иешуа понемногу изгнал из своей души страх, но, вспомнив, как его плоть дрожала перед фарисеем Зосимой, как он заикался и юлил, боясь открыть свои мысли – учитель в досаде на себя отчаянным жестом разорвал верхнюю часть своей туники. И, вбежав на обрыв горы, устремил полный страсти взгляд на город, простёр к нему тонкие руки и крикнул:
– Даже под страхом смерти я не откажусь от своих слов!
Он обернулся к Иуде, ожидая одобрения, но тот стоял с опущенной головой и не смотрел на него. Дерзкое настроение покинуло Иешуа. Он обнял друга за плечо, заглянул ему в глаза.
– Иуда, брат возлюбленный, чувствую: ты не со мной.
– Да. Я хочу вернуться в город.
Рука Иешуа дрогнула. Он, всегда уверенный в Иуде, в учениках, ежесекундно занятый размышлениями о новом мире людей, не предполагал, что рядом с ним кто-то имел другое мнение. Иешуа закрыл глаза рукой и с горечью в голосе сказал:
– Ох, Иуда, оставил ты меня.
– Нет. Я буду с тобой до конца.
– Но почему ты говоришь: до конца? Неужели ты предвидишь мою смерть?
Иуда отрицательно покачал головой и, беспечно улыбаясь, ответил:
– Однажды мне было предсказано, что у меня будет друг. И один из нас пойдёт на крест.
– А второй?
– Второй…– Иуда принуждённо рассмеялся. – Я забыл спросить об этом астролога.
– И ты не помнишь его имя?
– Прекрасно помню. Это бессмертный Латуш. Про него люди говорят, что он никогда не ошибается.
– И ты сейчас хочешь пойти в город навстречу смерти, чтобы предсказание астролога исполнилось?
– Да. Мне в отличие от тебя, нечего сказать людям. Прощай.
Иуда быстрым шагом направился к горной тропинке, сделав знак секариям оставаться рядом с Иешуа.
И вот теперь он стоял против смущенного Андрея, который сучил ногами, быстро бил ими в землю и отодвигался от разгневанного Иуды. Но Пётр крепко держал тощенького ученика за плечи и, добродушно посмеиваясь, тихо говорил ему на ухо:
– Вот какая жизнь у меня пошла весёлая. А то всё рыба, да рыба.
Иуда потянулся к Андрею, говоря вздрагивающим от гнева голосом:
– Ты сказал обо мне: вор и предатель?
Пётр охотно затряс головой.
– Да-да, он так и сказал. А по всему выходит: Андрей Писание знает. И говорит правду.
И рыбак, отметя, что его слова произвели большое впечатление на Иуду и на учеников, дивясь тому, что Бог позволил ему произнести что-то необычное, умное, счастливо рассмеялся и погладил Андрея по голове.
– Вот, Иуда, слушай его. Он правду говорит.
Ученики опомнились и обступили их со всех сторон. Подтолкнули вперёд Фому. Тот осторожно встал между Андреем и Иудой и просительно заглянул в лицо Иуде.
– Не поднимай руку на брата, брат. Вспомни, как хорошо говорил учитель о милосердии.
Пётр недовольно хмыкнул.
– Ага, то-то оно и видно, как ты милосердно крестил меня палкой по спине.
Иуда, аристократ по своему духу, в изумлении осмотрел учеников, которых так и не смог назвать братьями – нищих, косноязычных, с которыми решил жить их убогой и простой жизнью, делить с ними последнюю крошку хлеба и пойти ради них на смерть. Но он не сумел говорить, думать и вести себя, как они. И вот она месть!
Ученики, осмелевшие от своего единства, не скрывая неприязни, угрюмо глядели на Иуду и плотно сжимали круг, готовя палки.
Лицо Иуды порозовело. Он плечом отшвырнул Фому, стоявшего на его пути и, не оглядываясь, ушёл в город.
Фома, курлыкнув, растянулся во весь рост на камнях и пробормотал снизу:
– Ох, Иуда, попомнится тебе на том свете, жестокий ты человек.
Андрей, облегчённо переводя дыхание, вырвался из рук Петра и указал дрожащими пальцами в сторону Овчих ворот.
– Братья, смотрите, пошёл продавать учителя.
Фома со стонами, упираясь руками в землю и поднимая срамное заднее место, надсадно прохрипел:
– Да ты, Андрей, скажи: кому продавать, а то я не верю тебе.
– Фарисеям и синедриону, – ответил Андрей.
Фома, в ужасе от того, что сказал Андрей, вновь растянулся на камнях, но уже в следующую секунду он, по-молодому задирая ноги, с поднятой до плеч туникой мчался через Кедронский поток. За Фомой, так же оголив себя до пояса, бросились его собратья. И только на горе Елеонской в масляничной роще, где было тихо и покойно и где неторопливо, на поляне ходил Иешуа с опущенной на грудь головой, они остановились, присели кучкой, наблюдая за учителем.
Пётр, любуясь Иешуа, восхищённо сказал:
– Вот Мессия. Признался мне в Храме сегодня. Но сказал: молчи.
– А я тоже за ним приметил: Мессия, – откликнулся Фома и вскинул руку, радостно возопил:– Смотрите! Над ним свет!
Ученики, стараясь быть незаметными для Иешуа, но полные любопытства и страха неведомо перед кем, легли на траву и осторожно поползли вперёд, то и дело, поднимая головы и вглядываясь в учителя, вслушиваясь в его слова, приставляя ладони к ушам.
– Что, что он там говорит и кому?
И они услышали его слова:
– Да, я знаю дорогу в Царствие Божия, да я могу направить туда людей – истина открылась мне. Царствие рядом, шажок до него, но как он сложен для каждого…
Изумлённые ученики замерли: Царствие рядом! Начали озираться по сторонам, глядеть в небо. Вдруг оно упадёт сверху, да невзначай придавит. Всем будет хорошо, а им – пока разберутся – страдать, что ли?
Вмиг ученики сорвались с земли и метнулись к Иешуа: уж его-то Царствие не задавит! Бросились перед ним на колени, заговорили:
– Мессия, отведи нас в Царствие Божия, измучились мы на земле, хотим спокойной, сытой жизни!
Иешуа махнул рукой и пошёл прочь, а ученики – за ним, схватили за одежду, начали показывать ему свои беззубые от недоедания рты.
– Посмотри, как мы жили, Мессия!
Они разрывали на себе туники,указывали пальцами в свои сломанные рёбра и глубокие шрамы на спинах и умоляюще заглядывали ему в глаза.
– Ведь ты же сказал Петру, а нам, почему не хочешь?
Пётр ударил себя в грудь кулаком и, плача, подступил к учителю.
– Признайся всем, как мне признался в Храме, что тебя приставил к нам Бог.
Иешуа опустил руки на головы учеников. В его душе царило смятение.
Ученики замерли, ожидая заветные слова, уже зная, какие они будут.
Молчание Иешуа длилось долго. Пётр не вытерпел, вскочил с колен и, укоризненно качая головой, с горечью сказал:
– Ох, Мессия, не любишь ты народ. Ох, не любишь.– Он с мучительным стоном повернулся к пропасти и крикнул: – Мне теперь хоть с обрыва головой!
Все прочие, обливаясь слезами, ждали и тянули руки к учителю. Эти простые люди, истово поверив, уже не хотели и не смогли бы жить без веры. И тогда Иешуа сделал знак Петру: молчать. Тот бросился на колени перед учителем и, задерживая дыхание, начал смотреть на него, готовый в мгновенье разразиться или отчаянным воплем горя, или криком радости и счастья.
– Хорошо, – сказал Иешуа. – Говорю вам: Мессия. Но об этом никто, кроме вас не должен знать. Бог выбрал для меня дорогу мучений, чтобы я познал вас, полюбил и пощадил. Но предупреждаю: молчите и встаньте с колен. Не господин я, а ваш брат.
Ученики с исступлёнными воплями вскочили и начал зарываться лицами
в одеждах учителя и кричали, и прыгали, как дети. Он же стоял, как мёртвый, вопрошая себя: « Я ли сказал это или Бог моими устами?»
Между тем, Пётр, в приступе сильнейших чувств оглянувшись, помчался к обрыву. И там, на краю скалы, прижав ладони к губам, разразился криком в сторону Храма:
– Мессия! Мессия пришёл, люди!
Этот крик услышали многие…в Храме, в крепости Антония и на ближних улицах за крепостными стенами города.
Глава тридцать четвёртая
Когда Понтий Пилат, напевая боевую песню германских легионов, спустился во двор крепости Антония и неторопливо стал оглядывать замерших в строю солдат гарнизона. До слуха прокуратора долетел радостный вопль. Смеясь над тем, что кому-то из иудеев пришлись по душе статуи Цезаря, спросил Панферу:
– Что кричит этот человек?
Панфера прислушался, но крик не повторился.
– Кто-то объявил, что пришёл Мессия.
– Куда пришёл?
Комендант крепости указал рукой в сторону вершины горы Елеонской и ответил:
– В Гефсиманский сад.
– Ну, вот, Панфера – насмешливо улыбаясь, сказал прокуратор, – у тебя есть возможность отличиться передо мной.
Лицо коменданта побагровело. Только теперь Панфера догадался, что прокуратор хотел поссорить его с иудеями, и думал, что он – Панфера – боялся этой ссоры.
Комендант глубоко вдохнул в себя воздух и, скользнув яростным взглядом по шеренге солдат, нашёл центуриона, рыкнул:
– Квадрат, возьми две центурии. Окружи гору Елеонскую. Мессию – кнутами на Голгофу, а его сброд – изруби в куски на месте!
Квадрат выскочил из шеренги, крикнул номера центурий и, сопровождаемый солдатами, помчался к воротам крепости. Там бегущие солдаты едва не сбили с ног первосвященника Анну и его племянника Каиафу, которые в сопровождении свиты, вошли в крепость Антония.
Прокуратор и Панфера уже сидели на конях, когда заметили священников, которые со скорбными лицами, делая приветственные знаки руками, шли им навстречу.
– А это кто такие?– спросил Пилат.
– Это первосвященник Анна. Он каждый год в этот день приходит сюда, ко мне за своим жреческим одеянием для службы во время Пасхи.
Понтий Пилат, находясь в добром расположении духа, весело глянул на группу иудеев, которые осторожно подступали к нему, и задорно крикнул:
– Ну, а теперь, Панфера, пускай они придут во дворец Ирода Великого, где я буду сидеть на царском седалище!
И он, озорно смеясь, поднял коня на дыбы и вихрем проскакал мимо растерянных священников, увлекая за собой конный отряд.
Панфера, проезжая мимо иудеев, наклонился к ним и тихо сказал:
– Следуйте за прокуратором. Своей покорностью вы получите всё, что хотите. А если будете упрямиться, то не надейтесь на мою доброту.
Священники в клубах пыли, жмуря глаза, поспешили за римлянами, глядя себе под ноги, чтобы случайно не встретить осуждающий взгляд горожан.
В долине Тирапеонь, в узких кривых улочках священники наткнулись на длинную колонну вопящих и плачущих фарисеев. Анна, при виде фарисеев, подался назад, замахал руками своим людям.
– Бежим туда!
И они, подобрав края туник, метнулись за угол дома, но были замечены. Фарисеи с криками пустились за ними в погоню. Впереди бежал Зосима, заливаясь слезами и протягивая в сторону первосвященника.
– Устыдись, Анна, устыдись!
Но тот, прикрывая лицо платком и горбатясь, стремительно мчался меж домами, то и дело меняя направление. Добежав до улиц горы Сион, понимая, что ему не подняться первым на её вершину, где собственно и находился дворец-крепость Ирода Великого, в досаде на свою немощность, тяжело дыша, куснул белыми зубами посох и повернулся к фарисеям. Грозно глянул на них сверху вниз. Зосима уткнулся в него толстым животом и сжал в объятиях. Первосвященник вырвался и поднял посох.
–Уйди, диавол! Не по дороге мне с тобой!
Зосима вновь залился слезами, закричал, царапая ногтями своё лицо.
Каиафа, поглаживая свою растрёпанную бороду, осторожно, боком вышел из круга фарисеев и никем не замеченный, скрылся за ближайшим углом дома, передохнул и со словами: «Боже, помоги живым дойти до места», подняв подол туники, бросился вверх по склону горы и вскоре укрылся во дворце Ирода Великого.
Огромная толпа фарисеев и горожан с воплями шла на первосвященника, но он стоял, широко расставив ноги с поднятым посохом и яростными жестами, голосом и взглядами останавливал и усмирял иерусалимлян. Ни на шаг, не отступая назад. Уж он-то знал свой народ: покажи ему спину – сомнёт и не посмотрит на чин. Из толпы завопили:
– Анна, скажи нам: как быть, что делать? Ведь ты наш царь иудейский!
– Я вам не царь, – прохрипел осипшим голосом Анна. – Я слуга Бога на земле. Не впадайте в блуд, богохульники!
Толпа замолчала, затихла. Фарисей Зосима простёр к нему руки и со стоном спросил:
– Скажи: умереть ли нам сегодня или живыми остаться?
Первосвященник смутился. Он понял всю опасность вопроса фарисея. Люди насторожились, ожидая ответ. Уж кто-то потянулся за камнями, кто-то наполнил лёгкие воздухом, чтобы разразиться воплем: «Бей его!»
Анна с грозным лицом, потрясая посохом, пошёл на толпу с криком:
– Нечего мне сказать тебе, фарисей Зосима, нечего!
Люди не расступились перед первосвященником, угрюмо смотрели на него. И он, распалившись, обрушил на них тяжёлый посох, но иудеи стояли на своих местах и не двигались, только вздрагивали от ударов.
Первосвященник, медленно прорываясь сквозь толпу в долину Тирапеонь, хрипел:
– Проклятый, упрямый народ. Погубите себя, погубите.
А люди ему кричали:
– Ох, Анна, придёт Мессия! Будешь держать перед ним ответ! Взыщет он с тебя за нас! Взыщет!
Рядом с этим местом, как всюду, на плоских крышах домов стояли дети, женщины, язычники. Среди группы египтян находился Латуш. Высоко подняв голову, широко раскрыв глаза, он, не отрываясь, глядел в сторону Елеонской горы, не обращая внимания на то, что происходило у него под ногами . Его холодное лицо чуть кривилось насмешливой улыбкой. Иудеи, стоявшие внизу на улице, показывали друг другу пальцами на астролога, которого все хорошо знали, смотрели по направлению его взгляда и видели вдали над Елеонской горой бело-серебристый столп света, как утверждали потом горожане.
Первосвященник и фарисеи тоже глянули в том направлении, но ничего не увидели. Пользуясь тем, что иудеи крутили головами и подались к астрологу, первосвященник пробился, наконец, в долину Тирапеонь и ушёл в Храм. А фарисей Зосима, плюнув в досаде на то, что народ соблазнился волшебством язычника, быстро начал подниматься на гору Сион. За ним двинулась огромная толпа горожан.
Латуш, негромко говоря: «И так, он объявил себя Мессией, но я знаю, что он никому не нужен, разве что…», остановил свой быстрый взгляд на Иуде, идущем в толпе, спрыгнул с крыши вниз, на улицу,
Астролог прошёл сквозь толпу к нему и обнял его за плечи, щуря в улыбке свои продолговатые глаза.
– Ну, вот, Иуда, не глядя на твою руку, скажу тебе, приятель: та женщина, которую ты любишь. Находится рядом, и она скоро будет в твоих объятиях.
– Как мне пройти к ней?
– Ты сам найдёшь дорогу.
– Но в какую сторону мне сделать первый шаг?
– В любую, – весело откликнулся Латуш, отпрыгивая к стене дома.
Мимо астролога, подхватив Иуду и увлекая его с собой, прошла новая толпа горожан, которая направлялась к дворцу Ирода Великого.
Впрочем, уже в следующую секунду веселое выражение покинуло лицо египтянина. Он метнулся за Иудой, настиг его, схватил за руку, горячо заговорил:
– Иуда, тысячи лет не остудили мою душу. Она всегда загорается, когда я вижу таких людей, как ты. Но их было немного в мире.
– Что ты хочешь сказать мне, Латуш?
– Прошу тебя, Иуда, не ходи с Иешуа.
– Да ведь я ушёл от него.
– Не ходи.
– Но почему?
– Потому что у тебя благородная душа, и ты не умеешь хитрить. Таких людей люди не любят.
– Ну, а мне что до этого?
– Я хочу спасти тебя от смерти. Она впереди, но вот если ты сейчас шагнёшь в сторону, то…– Латуш замолчал, идя рядом с Иудой, нахмурив тонкие строчки чёрных бровей, и долго смотрел себе под ноги.
Тогда Иуда спросил:
– Погибнет ли Иешуа, если я шагну в сторону?
В ответ египтянин пожал плечами.
– А если я пойду прямо, что будет с моим другом?
– Я могу только сказать: не ходи с Иешуа.
Латуш вырвался из толпы, а Иуда, посмеиваясь и не придавая никакого значения словам астролога, уже думая только о Иродиаде, поспешил вперёд навстречу своей судьбе.
Египтянин чуть повернулся к боковой улочке, откуда, словно по его мысленному приказу выскочила группа людей. Среди них бежал прелестный подросток, взволнованно оглядывая горожан. Это была переодетая в мужскую одежду Мария из Магдалы. При виде Иуды, она тихо взвизгнула и помчалась к нему лёгким, стремительным шагом, в мгновенье, забыв о том, что её женская природа сейчас более, чем когда-либо проявлялась в каждом её движении, и что, если бы люди смогли понять, что она – Мария – в мужской наряд, то ей грозила бы смерть.
Едва Мария прикоснулась к одежде бывшего трибуна претория, как всё её милое существо затрепетало, и она прижалась телом к Иуде, обхватив его руками, пролепетав ангельским голосом:
– Любезный моему сердцу, Иуда.
Он же, воспринимая душой чувство юной женщины, взволнованный от него, не понимая, что оно исходило от Марии, поднял голову и начал смотреть по сторонам в поисках Иродиады. Ведь это она, где-то рядом смотрела с любовью на Иуду.
Подросток то и дело заступал ему дорогу, повисал на его плече, и Иуда в раздражении оттолкнул незнакомца рукой.
– Мальчик, ну, что тебе нужно от меня?
Но счастливо выражение лица Марии не изменилось. Этот резкий, грубый толчок она восприняла, как нежное прикосновение к себе, а слова Иуды для неё были полны божественной музыки. Их значение не дошло до сознания женщины. Она видела, слышала и чувствовала только то, что хотела видеть, чувствовать и слышать. Весь мир в эту минуту был Иудой. Мария не могла оторвать от него взгляда, не могла разжать пальчики, которыми судорожно сжимала его священные кисти таллифа, глубоко вдыхала воздух, который окружал Иуду.
Она задержала его и остановила. Люди, идущие позади них, сердитыми окриками, толчками заставили Иуду выйти из толпы. За ним выскочила Мария.
Иуде было всё равно: стояли статуи принцепса или нет. Он не ощущал зова крови и единство с иудейским народом. Здесь, в родном Иерусалиме, он был римлянином и чужаком, презиравшим единобожие и религиозный фанатизм иудеев. В далёком Риме, его память хранила наивные детские воспоминания, полные добра, и он мечтал вернуться на родину, видя её в мыслях прекрасной землёй с прекрасными людьми. Но едва Иуда приехал в Палестину, как понял, что он в душе римлянин. И всё, что происходило в Галилее и Иудее, ничуть его не трогало, а наивная вера людей в Мессию – смешила. Теперь он досадовал, что бросил римскую службу, полную развлечений, пиров, красивых женщин и весёлых забот.
Сейчас, в эту минуту Иуда, глядя на отчаянные, злые лица иудеев с досадой спрашивал себя: «Зачем я с ними? Что мне до их глупой затеи: убрать статуи, которые меня не оскорбляли?» перед мысленным взором Иуды прошли картины вечно ликовавшего Рима. И ему страстно захотелось вернуться на римские улицы.
Иуда горестно вздохнул и. не замечая Марию, продолжал мысленно говорить: «Нужно немедленно послать письмо Гортензию. Он поймёт меня…» В это время толпа остановила своё движение. Люди плотно, один к одному сдавили друг друга, попятились назад, начали разворачиваться и вскоре устремились по улице вниз, сбивая с ног слабых и затаптывая на смерть. А в этом бегущем море людей, то тут, то там мелькали рослые, огромные римские легионеры, переодетые в одежду иудеев, с кнутами в руках, которыми римляне секли народ.
Когда Иуда очнулся от своих горестных размышлений и поднял голову, то он увидел, как с горы по улице группа легионеров с хохотом бежала вниз, волоча за руки, фарисея Зосиму, тогда как другая группа била его кнутами. Улица уже была пустынной. Иуда, который только что находился в лучезарном Риме, не понимая, что происходило на дороге, не чувствуя ни жалости, ни сострадания к фарисею Зосиме, ни обиды на него за учителя, шагнул навстречу легионерам и властно крикнул:
– Эй, оставьте его!
Римляне, послушные приказу, немедленно бросили фарисея и несколько секунд в недоумении глядели на Иуду, тупо соображая: он ли их командир, так же переодетый в иудейский наряд?
Горожане, заметя, что их никто не преследовал, повернули назад и со всех сторон помчались на улицу, горя желанием уничтожить римлян.
Солдаты, вооружённые только кнутами, обратились в бегство. Фарисей Зосима со стоном вскочил на ноги и, выплёвывая изо рта землю и кровь, сжал в объятиях Иуду и зычным голосом остановил разъярённых людей.
Глава тридцать пятая
Дворец Ирода Великого был окружён высокой четырёхугольной стеной и был крепостью, в которой мог разместиться многотысячный воинский отряд и, благодаря огромным хлебным запасам – выдержать долгую осаду врага, а в случае поражения – уйти по подземным ходам в замок Антония или за городские стены.
Едва Каиафа проскочил в узкую щель, окованных медью ворот дворца, как они с гулким стуком захлопнулись.
Перед воротам на огромной площади стояли в ожидании команды вооружённые легионеры, обильно потея от наступающей утренней жары. А за их рядами, под деревянным навесом всадники придерживали за поводья своих коней, готовые в мгновенье вскочить в сёдла.
Понтий Пилат не боялся нападения возмущённых иудеев на дворец, но раззадоренный их упрямством решил дать понять горожанам и всей Палестине, что он будет управлять прокураторством железной рукой. Его злило, что презренные рабы оказывали ему сопротивление: да как они смели идти против воли Рима?!
Пилат быстрым шагом вошёл в тронный зал и, гремя сапогами, направился к высокому креслу, укрытому драгоценным покрывалом, сорвал его резким движением руки и с размаху сел на гладкое из слоновой кости сидение и негромко буркнул:
– Я здесь Рим.
За его спиной встали с фасциями на плечах ликторы, а перед ним – полукругом офицеры легиона, Панфера и дальше – в открытых дверях – замер с рукой на бороде Каифа. Ему в затылок дышали священники свиты и саддукеи, которые пришли приветствовать нового прокуратора. Они, чтобы обратить на себя внимание Пилата, время от времени хлопали в ладоши и одобрительно гудели носами. Иные из саддукеев, бесцеремонно толкая в спину Каиафу, заглядывали в зал и громко говорили о благородной внешности Пилата, о его осанке, о его добром лице и твёрдом взоре. Всё это было правдой.
После долгого молчания прокуратор, стараясь не разглядывать украшения зала, покосился в сторону Каиафы и дал ему знак: подойти к трону. Офицеры пропустили племянника Анны и вновь сомкнули за его спиной полукруг.
Каиафа, не мигая круглыми глазами, которые так же, как и лицо, ничего не выражали, напряжённо стал смотреть в глаза Понтия Пилата в ожидании его слов. Он смотрел на прокуратора, как зачарованный, безотрывно. Понтий поморщился и, отвернувшись от Каиафы, трубно сказал:
– Такой всегда предаст, но раб и должен быть таким!
В коридоре саддукеи ударили в ладоши и одобрительно загудели носами. Потрясённый словами прокуратора, Каиафа утвердительно кивнул головой и ещё более настойчиво стал глядеть в лицо Пилата. Тот спросил:
– Где же твой первосвященник?
– Он убоялся черни и фарисеев и вернулся в Храм.
– Ну, а ты что?
– А я, Понтий, всё время шёл за тобой.
И он, подавшись корпусом вперёд и вытянув шею, устремил на Пилата бессмысленный взгляд. И странное дело – Понтий Пилат – смелый, отчаянный воин, презиравший смерть, как и должно было быть для римлянина, в эту минуту не смог заставить Каиафу властным взором прикрыть глаза, опустить взгляд вниз. Но и соревноваться с рабом: кто кого мог пересмотреть, Понтий считал недостойным своего звания. Он, умный и знающий людей, с любопытством оглядел стоявшего перед ним священника, не чувствуя к нему ни раздражения, ни досады.
– Ну, что ж, – сказал Пилат, – ты, Каиафа, проворством ног доказал Риму, что достоин высокого звания…Панфера!– обратился прокуратор к коменданту и заметил, как тот стремительно обменялся взглядом со священником. У последнего чуть дёрнулось веко, но лицо осталось неподвижным.
– Однако, – хмыкнул Пилат.
Панфера шагнул вперёд и сильным тычком пальца указал на Каиафу, загрохотал:
– Понтий, хочешь ли ты знать моё мнение об этом человеке?!
Пилат, иронично улыбаясь, ответил:
– Я уже предчувствую.
– И твоё предчувствие не обманывает тебя, – с удовольствием громыхнул Панфера и вернулся на место в полукруг.
Прокуратор посмотрел в сторону дверей, понимая, что сейчас начнётся самое приятное для него – там, в коридорах люди задвигались, заговорили: «Скорей, несите сюда, он ждёт». Прокуратор на время забыл о Каиафе, но Панфера напомнил ему:
– Так что, Понтий, какое будет распоряжение насчёт жреческого платья первосвященника?
– А я разве не сказал?– удивился прокуратор.
– Да, вроде было сказано.
– Ну, тогда я ещё раз повторю: первосвященником отныне будет Каиафа.