Ахилла опустился в кресло и с унылым видом посмотрел в окно. Его руки заметно дрожали. Но вот он указал пальцем на Гектора и заговорил властно и быстро:

– Немедленно стяни все наши войска в город. Скрытно. И жди моего сигнала. Иди.

– А как же Цезарь?– растерянно спросил Гектор.

Ахилла мягко улыбнулся и неторопливо прошёл по комнате, устремил прямо перед собой задумчивый взгляд и, через несколько секунд, смеясь, ответил:

– Ну, что ж, встретим и Цезаря. Иди, выполняй приказ царя царей Птолемея. Ты слышишь, Гектор: приказ царя?

– Да, великий царь, слышу.

В комнате наступила тишина. Птолемей и Ахилла не шевелились, напряжённо прислушивались к отдалённым голосам, которые быстро приближались.

Едва в комнату стремительно вошли гвардейцы Ахиллы и встали вдоль стен, а за ними появились растерянные сановники, как через порог дверей быстро шагнул высокий узкоплечий римлянин с увядшим венком на голове и длинными жилистыми руками. Он острым взглядом скользнул по лицу Птолемея и вперился глазами в Ахиллу. Тот перебрал ногами, но не двинулся с места. Цезарь громко рассмеялся и резким скрипучим голосом сказал:

– Я почему-то думал, что евнухи легки на ногу.

– А я Цезарь, считал, что друзья царя Никомеда малоподвижны

Римлянин усмехнулся. Будучи сам человеком остроумным, он не любил остроумие в устах других людей. И, не найдя достойной остроты, он обратился к Птолемею:

– Царь, я прибыл сюда за деньгами.

Ахилла подался вперёд и перебил Цезаря:

– Государственная казна пуста, римлянин. Мы не можем дать тебе даже десяток драхм.

Цезарь с презрением ответил, угрожающе напрягая голос:

– А мне нужно десять миллионов сестерциев для моих ветеранов и, разумеется, земли для их поселений.

– Ты их не получишь, – жёстко ответил Ахилла.

Он с ненавистью смотрел на полководца. Его широкие ноздри раздувались. Ахилла дышал громко и сипло и не пытался скрыть своей вражды к Цезарю. И вряд ли он сейчас, находясь в гневе, способен был на какую-либо хитрость в разговоре.

Уязвлённый Цезарь, возвысил голос:

– Разве здесь гарем, а евнух Ахилла глава его? Прошу тебя, царь Птолемей, отвечай мне.

Птолемей, испуганно тараща глаза, открыл рот и выдохнул воздух. Цезарь фыркнул.

– Это и есть твой ответ?

Ахилла указал рукой на вход и, не сводя глаз с полководца, властно сказал:

– Римлянин, выйди вон и войди сюда со всеми знаками почтения к царскому дому и его владыке.

Но Цезарь, спокойно оглядев комнату, с нарочитым удивлением воскликнул:

– А где же царица Клеопатра?

– Я здесь!

В комнату вбежала растрёпанная Клеопатра с сияющими от счастья глазами.

Изумлённый Ахилла вскочил с кресла и торопливо крикнул Птолемею:

– Царь, разве ты узнаешь в это подлой служанке свою сестру и жену Клеопатру?!

– Нет, Ахилла, – дрожащим голосом откликнулся Птолемей, с ненавистью глядя на сестру.

– Тогда, царь, прикажи убить самозванку!

Мальчишка махнул руками гвардейцам, и те обнажили мечи. Клеопатра с визгом бросилась на своего брата, вцепилась ногтями в его лицо, в волосы, сбросила его с кресла и начал бить царя по щекам. Я ударом кулака разбил тонкую стену и впрыгнул в комнату с кинжалом в руке, принял на себя мечи гвардейцев, крикнул Клеопатре, указывая в угол.

– Там другой выход. Беги туда.

Она помчалась в угол, увлекая за собой Птолемея. Я медленно отступал за царицей, отражая удары гвардейцев. Все прочие в замешательстве смотрели на эту сцену, не двигаясь с места.

Клеопатра, крепко держа за волосы своего брата, который кричал и лягался ногами, уже тянула на себя потайной засов деревянной двери. И, казалось, ещё мгновенье, и мы все трое окажемся в подземелье. Но тут Ахилла, придя в себя, с горловым, пронзительным криком метнулся в ноги Птолемея, обвил их руками и рванул в свою сторону. Ход был уже открыт, и, Клеопатра, потеряв свою добычу, прыгнула во мрак, захлопнув за собой дверь. Щёлкнул замок, который второй раз открыть было невозможно.

В комнату вбежали римские легионеры. Они по приказу Цезаря окружили меня и оттеснили гвардейцев к стене.

Глава двадцать шестая

Теперь все стояли на ногах и смотрели на Цезаря. Он долго молчал с лицом бесстрастным и неподвижным. В комнате росло напряжение, но никто не решался нарушить тишину.

Вдруг полководец резко качнулся телом и быстрым жестом правой руки указал себе под ноги, и голосом скрипучим и жестоким заговорил:

– Здесь диктовать условия буду я!.. – он помедлил секунду и добавил:– …от имени римского народа!

Ахилла, дрожа коленами, перебил его:

– Скажи, Цезарь, точнее: от самого себя.

– Пускай так. Это не имеет значения для Египта.

Птолемей, ещё более дрожа, чем его воспитатель, скрылся за его спину и оттуда крикнул:

– Цезарь, ты распоряжаешься нами, как в своей провинции!

– Да, Птолемей. От меня зависит: быть Египту провинцией или царством.

Ахилла поник головой, а его спина прогнулась. На лицах сановников, обращённых к Цезарю, появились угодливые улыбки. Кто-то из египтян ударил в ладоши.

Полководец с удовольствием окинул взглядом подавленных и льстивых вельмож, прошёл между ними, упиваясь своей властью и всемогуществом, ткнул пальцем, едва ли не в нос, Ахилле, тот в испуге отпрыгнул назад и закрылся руками.

– Ты, Ахилла, дашь мне отчёт о том, кто убил Помпея. Все виновные в смерти гражданина Рима будут отправлены под топор палача. Ты, Птолемей…

– Я не виноват!

– Ты, Птолемей низложен мною. И отныне я запрещаю тебе носить царский урей. Дай мне его.

Мальчика, словно акробат на канате балансируя руками, осторожно шагнул к полководцу, вжимая голову в плечи под тяжёлым, пронизывающим взглядом Цезаря. Тот протянул к Птолемею длинную жилистую руку с раскрытой широкой ладонью. Птолемей, всхлипывая, с трудом снял с головы парик с уреем и уронил его на пол, сжался, не зная, как поступить дальше.

Цезарь по-прежнему держал перед его лицом руку и молчал. Сановников царя била дрожь.

Я подошёл к мальчишке, поднял парик и неторопливо надел его на влажную голову Птолемея и обернулся к римлянину.

– Цезарь, перед тобой царь Птолемей, владыка Египта.

Полководец резанул меня удивлённым взглядом. Его белокожее лицо стало багровым и исказилось гримасой, похоже на страдание. Он хрипло ответил:

– Хорошо. Я подумаю над этими словами. Но, независимо от моего решения, я, волею римского народа, объявляю царицу Клеопатру единственной государыней, с которой будет говорить Рим.

Полководец сделал мне знак: следовать за ним, и стремительно вышел из комнаты. Во дворе, уже в окружении своих всадников, Цезарь внимательно всмотрелся в меня и сказал:

– Странный ты человек…Найди Клеопатру и приведи её ко мне.

Однако разбирая поводья коня, он не спешил покинуть двор, несмотря на то, что римские легионеры кричали ему с улицы, что вокруг них увеличивалась толпа возмущённых горожан, которые начали бросать в легионеров камни.

Но вот Цезарь повернулся ко мне и, презрительно кривя тонкими длинными губами, воскликнул:

– То, что я легко могу простить гражданину Рима или не обратить на это внимание, я не прощу египтянину! Запомни это, Латуш. В следующий раз ты поплатишься головой. А пока – цени моё милосердие!

И он ускакал на улицу.

Александрийцы, узнав о том, что Цезарь хотел возвести на трон великих царей Клеопатру и сместить Птолемея, возмущённые, вооружились, кто как мог, и сбежались к дворцу царя царей. При виде полководца, они, осыпая его бранью, крича: «Подстилка Никомеда!» обрушили на него град камней и палок. И ему вместе с центурией солдат пришлось мечами прокладывать себе дорогу в людском море.

Горожане осадили дворец, где укрылся Цезарь, а два дня спустя, когда появился римский легион, Ахилла ввёл в город свои войска. На улицах Александрии началась битва, которая продолжалась более месяца. Горожане в озлоблении искали Клеопатру, чтобы предать её смерти, обвиняя царицу во всех бедах и несчастиях, что поразили страну.

Боясь, что она в темноте подземелья могла угодить в ловушку и погибнуть, я немедленно помчался по улице, ища вход в лабиринт и, найдя, долго бродил под землёй, разглядывая пыльный пол, где могли остаться следы Клеопатры. Она сидела в коридоре, прижавшись спиной к той двери, которую так неосторожно захлопнула. Её руки и лоб были покрыты царапинами. Видимо, царица в первые секунды, оказавшись в лабиринте, бежала объятая страхом.

Она с визгом кинулась мне на шею, но тут же отпрянула назад, торопливо достала из пояса небольшое зеркало и, оглядев израненный лоб, дико завопила:

– Проклятый Латуш, ты сделал меня уродкой! Я прикажу, как только ты выведешь меня отсюда, распять тебя на кресте!

Когда же я сказал Клеопатре, что её ждал Цезарь, она затихла. Мы вышли на улицу. Я спрятал царицу в мешок, забросил его на спину и направился к Цезарю. Но только поздно ночью мне удалось пройти в осаждённый дворец к римлянам.

Цезарь, при виде меня, поспешил навстречу и сжал руками плотный мешок.

– Неужели этот комочек и есть царица Клеопатра?

– Да, Цезарь, это я,– мелодичным голосом ответила царица.– Но прошу тебя, Цезарь, дай мне время привести себя в порядок.

Я опустил мешок на пол и вышел из комнаты следом за полководцем. Он казался возбуждённым. Позвал массажистов. И пока они натирали его худое, морщинистое тело благовонными маслами, он сбросил с головы пышный венок, обнажив огромную плешь. И с горечью глядя на своё отражение в зеркало, со стоном пробормотал:

– О, моё мучение… чтобы я ни отдал за хорошие, крепкие волосы и свежий рот.

Когда массажисты умастили на затылке Цезаря длинные пряди волос, он взял гребень и осторожно начал зачёсывать их вперёд, укрывая ими голый череп. Он пытался взбить их, но они могли держаться на темени только плотной тонкой полосой. Это приводило в отчаяние римлянина, потому что эта пришлёпнутая причёска в сочетании с его большими, некогда красивыми глазами, а сейчас окружёнными глубокими морщинами с оттянутыми книзу уголками у височных сторон – превращала великого человека в урода.

Увидев в зеркало себя не привлекательным, Цезарь с проклятием на устах отвернулся от него.

– О, боги, зачем вы дали мне разум и удачу и лишили красоты. Все свои победы я отдал бы сейчас за одну ночь юности!

К Цезарю то и дело вбегали окровавленные солдаты. Он равнодушно слушал их и, досадливо морщась лицом, отпускал их раздражённым взмахом руки. На его усталых и умных глазах блестели слёзы. Он часто и горестно вздыхал, в отчаянии поднимая руки к небу.

Облачив себя в пурпурные одежды, Цезарь водрузил на голову толстый венок и, не обращая внимания на отдалённые крики горожан: «Эй, злачное место Никомеда, выйди сюда! Мы дадим тебе своего Никомеда!» со вздохом пробормотал в глубокой задумчивости:

– Неужели мне придётся держать венок на голове всю ночь… Ведь она так молода. И я боюсь её напугать своей плешью. О, боги…

Клеопатра стала его наложницей. А я поспешил в Оникийский округ к Мемфису, где жила большая колония иудеев.

Египетские иудеи давно прославили себя, как ревностные защитники своих владык – фараонов, которые осыпали их милостью и подарками за мужество и верность, давно не свойственную самим египтянам. Иудеи не были наёмниками в армии Египта. Они считали эту страну своей второй родиной и защищали её всегда, чем вызывали раздражение у коренного населения.

Я предполагал, что иудеи Оникийского округа могли немедленно отправиться на помощь к царю Птолемею, но в дело вступило предательство.

Антипатр – отец Ирода и прокуратор Иудеи – убедил первосвященника иерусалимского Храма Гиркана послать письмо оникийским иудеям, чтобы они поддержали Цезаря. Это письмо было, как гром среди ясного неба для воинственного народа, который уже готовил оружие и армию для похода против Цезаря. Народ оказался перед страшным выбором. Для благочестивых иудеев первосвященник Храма был отцом, устами которого говорил иудейский Бог, поэтому они поступили так, как велел им первосвященник. Но иудеи прекрасно понимали, что тем самым они предавали Египет и навлекали на себя лютую ненависть египтян.

И хотя основная масса этого народа отказалась участвовать в гражданской войне – им и это впоследствии ставили в вину. И жестоко припомнили, спустя много лет.

Цезарь, раздражённый тем, что он не мог уничтожить восставших горожан и армию Ахиллы, горя мщением, приказал сжечь Александрийскую библиотеку.

Я бросился перед ним на колени.

– Цезарь, пощади сокровище Египта. В нём вся история страны.

– Какое мне дело до ваших гнилых папирусов?

– Но ведь ты поэт и писатель.

– Да, я поэт, – рассеянно ответил Цезарь.

Взяв со стола вощёную табличку, он вышел на смотровую площадку, сел в кресло и, оглядев горящий город, начал быстро писать новую трагедию в стихах «Сожжённая Александрия».

Когда ему пришлось покинуть дворец и город с остатками разбитого легиона и укрыться на Фаросском острове, Цезарь, уже садясь в лодку, вспомнил, что оставил свои таблички во дворце. Он взял с собой сотню наиболее опытных солдат и бросился в улицы города. Назад он вернулся в сопровождении пяти легионеров, бережно прижимая к груди таблички со стихами, покрытый кровью с головы до ног.

Вскоре на помощь Цезарю, который готовился покончить самоубийством, пришли прокуратор Иудеи Антипатр и его сын Ирод. Иудейская армия совершила чудовищный поход через пески, потеряв больше половины солдат. Ирод гнал армию день и ночь. И когда в Дельте появилась, ожидавшая армию иудеев, египетская армия, Ирод сходу обрушил уставших солдат на египтян и сражался впереди всех. Египтяне сражались изо всех сил, но иудеев вёл один из лучших полководцев того времени – Ирод. Египтяне были разгромлены, а Цезарь – спасён…

Убийцы Помпея: Ахилла и Гектор были преданы мучительной смерти. Клеопатра, оставаясь наложницей полководца, первое время правила страной вместе с братом Птолемеем. А впоследствии, когда её власть укрепилась, она прогнала мальчишку.

Глава двадцать шестая

Возвращаясь в сирийскую Антиохию, Германик вдруг начал ощущать слабость в теле. В пути он узнал, что Гней Пизон отменил все его распоряжения и тем озлобил народ.

Германик, вернувшись в Антиохию, вызвал к себе Гнея Пизона, а до его прихода приказал слугам убрать из комнаты все кресла. И, стоя, встретил своего врага. Тот бросил на полководца внимательный взгляд и не скрыл счастливой улыбки: Цезарь умирал!

Эта кривая, уродливая улыбка убедила молодого римлянина, что его отравил Пизон. Ярость и ненависть наполнили душу Германика и в то же время, он почувствовал сильное головокружение, слабость в ногах…покачнулся. После незначительных фраз полководец, с трудом удерживаясь на месте, сказал:

– Сегодня, сейчас ты покинешь Сирию и вернёшься в Рим. Я лишаю тебя звания наместника.

Пизон счастливо рассмеялся. Он был уверен, что Германик не сможет дожить до следующего дня, поэтому он не прекословил. Подчинился приказу Цезаря и вышел вон.

Германик, задыхаясь от гнева и усталости, оперся о руку Иуды.

– Проводи меня в спальню…Я ничего не вижу вокруг…Ох, да я отравлен.

– Цезарь, прикажи мне убить Пизона.

– Нет, может быть, всё пройдёт. Но если я умру, отомсти за меня.

С небольшим флотом Гней Пизон вышел в море и остановился в ожидании смерти Германика. А когда ему, спустя несколько дней, донесли, что наместник Востока впал в беспамятство, и смерть его близка, он вернулся в Антиохию. И сразу бросился в храм, где горожане приносили обильные жертвы богам, умоляя их спасти и вернуть к жизни любимого всеми Цезаря – начал разгонять людей и жертвенный скот.

Кто-то закричал, что Германик умер и что его отравитель здесь, перед ними. Горожане в мгновенье окружили Пизона, с ненавистью и страхом указывая на него пальцами. Люди стали метать в наместника палки и камни. Тот попятился и, угрожая мечом, заставил толпу расступиться. Горожане пошли следом за Пизоном. Он, осыпаемый бранью народа, прибавил шагу. И, оглядываясь, видя в искажённых лицах горожан свою смерть, побежал прочь.

Длинные, крепкие ноги убийцы легко уносили его от разъярённых людей, но всюду из боковых улиц выбегали ему навстречу новые толпы горожан. Они узнавали наместника и с криками: «Убийца Германика!» мчались за ним.

Ужас охватил Пизона. Он забыл дорогу к римскому лагерю, к своему дворцу, и, ревя, как бык, без устали бежал по улицам, стараясь, как можно скорей оторваться от людей, чтобы потом вернуться сюда со своими легионами и перебить всех!

И вот, наконец, перед Пизоном открылась узкая, похожая на щель улочка, зажатая с двух сторон высокими стенами домов, наместник прыгнул в неё и, торжествующе смеясь, бросился вперёд. Но, не пробежав и стадию, он остановился: впереди был тупик. Плотный каменный забор преграждал ему дорогу. Пизон попятился назад, но за спиной шумела криками улица. Вдруг в каменном заборе распахнулась малоприметная дверь. Пизон увидел за ней небольшой сад, из глубины которого быстро вышел чёрный, губастый эфиоп. Он поставил против входа удобное кресло и столик с кувшином и корзиной с плодами.

Изумлённый и радостный Пизон метнулся к открытому входу в сад, видя, как в кресло неторопливо опустился меднолицый молодой мужчина.

– Эй, ты, скотина, укрой меня в своём доме!

Латуш жестом приказал эфиопу налить вино в чашу и, подняв её, ласково спросил наместника:

– Ты, наверное, устал, бегая по улицам, Пизон?

– Да, ублюдок, уж конечно, устал, – ответил наместник.

– И ты, наверное, хочешь освежить свою широкую глотку холодным вином?

–Хм…ты ещё спрашиваешь, раб. Давай сюда чашу!

Латуш сделал большой глоток, чмокнул губами, поставил чашу рядом с собой на столик и нежным голосом сказал:

– Хорошее вино, ведь, правда, Пизон? Я советую тебе, когда ты окажешься на том свете, пользоваться только этим сортом.

Пизон не мог узнать в этом молодом и красивом египтянине того грязного и обросшего длинной гривой волос вонючего узника Мамертинской тюрьмы, но удивительные дерзость и насмешка уязвили его чувствительную душу. Лицо Пизона от сильного прилива крови окрасилось в багровые и красные тона. Он поднял свой огромный кулак и пошёл на египтянина, который с простодушным видом с любопытством наблюдал наместника, подперев руками голову.

– Странно…неужели он озлобился на то, что я предсказал ему скорое прощание с этим светом?

Пизон уже готов был шагнуть через порог, но в это время Латуш, не меняя своего слащавого выражения лица, сильным толчком ноги метнул дверь навстречу римлянину. И та с громким стуком ударила его по угрожающе наклонённому высокому лбу тонкого мыслителя. Удар был настолько сильный, что эхо раскатилось по пустынной улочке, и осыпалась глина в каменном заборе. А наместник только мигнул веками и, изрыгнув проклятья, открыл дверь.

Латуш сидел на прежнем месте и озабоченно рассматривал на солнце крупный пушистый персик.

– Эй, Тумос, ты опять принёс зелёные плоды! – Он повернулся к Пизону, который готовился для удара, и с гримасой удивления спросил: – А тебе, что надо?

И он со страшной силой вновь пнул ногой дверь, которая на этот раз, затрещав, отбросила наместника на улицу.

– Эй, Тумос, позови людей. Пускай исполнится моё предсказание.

Только теперь Пизон узнал в этом человека астролога и чародея. И в страхе за свою жизнь весь покрылся влагой. Он начал осторожно подбираться к астрологу, чтобы внезапным броском схватить его за горло. Но египтянин, вдруг рассмеявшись, вылил из кувшина масло на улицу перед входом.

Наместник в полной растерянности открыл рот и несколько секунд тупо смотрел на камни, густо политые оливковым маслом. У него дрожали ноги. Пот заливал его багровое, красное лицо. Ему страстно хотелось жить, но умолять о милости ничтожного чародея, который своим волшебством завёл его сюда…нет! нет! Пизон отрицательно затряс головой. Если он унизится до просьбы, то впоследствии десять смертей Латуша не смогли бы остудить его гнев и недовольство самим собой.

Но вот у входа в улочку прозвучал голос Тумоса:

– Эй, люди! Сюда! Убийца Германика здесь!

Пизон бросился на колени и, скользя на камнях, пошёл к чародею, злобно сверля его глазами и бормоча:

– Ну, мразь…пропусти меня…И я, клянусь богами, по жилкам…озолочу…и духа твоего не останется. Будешь в золоте…сколько хочешь…на кресте.

Латуш, неторопливо жуя персик, равнодушно смотрел на убийцу. И тот, уже видя, как в улочку с воем начали вбегать люди, вновь бросился вперёд и наткнулся на крепкую дверь, по другую сторону которой загремел засов и прозвучали удаляющиеся шаги.

Пизон повернулся к толпе людей и, подняв кулаки, с криком помчался навстречу горожанам. Они чуть расступились. Вперёд вышел Иуда и вонзил меч в грудь наместника, и он исчез в людском море.

В этот же день Иуда, не желая возвращаться в Рим и служить Тиберию, тайно покинул римский лагерь, купил простую одежду и направился в Галилею. Он торопился, потому что боялся погони и потому что хотел увидеть Иешуа…

Латуш долго сидел в саду за столом, с рассеянным видом катая перед собой золотой персик. Вот чародей поднял голову и громко сказал:

– Тумос, готовь коней. Мы едем к тетрарху Антипатру. – И, уже выходя из-за стола, едва слышно добавил: – Хотел бы я знать: кто ты, Латуш?

Глава двадцать седьмая

Тиберий, как смерч, ворвался в свой кабинет и, наткнувшись на стол, с диким криком обрушил на него кулак. Стол, громко треснув. Разлетелся на куски, а римлянин бросился на ложе и в бешенстве крикнул своему старому приятелю астрологу Фрасиллу:

– Ну, почему они не любят меня, Цезаря?! Вон – Марий, Сулла залили улицы Рима кровью, а про них поэты слагают хорошие стихи. Я же, о, боги!…

Час тому назад Тиберий, сопровождаемый ликторами и секретарями, быстрым шагом шёл на Палатинский холм, на ходу просматривая письма, документы, жалобы, что были посланы ему из далёких провинций. Вот наместник Сирии доносил, что парфянский царь Артобан захватил Армению и готовил огромную армию для вторжения в Каппадокию. Не пора ли выступить на парфян, чтобы наказать этот строптивый народ за все оскорбления, причинённые им величию Рима?

Тиберий, возвращая секретарю донесение, угрюмо буркнул:

– Для войны у меня нет лишних сестерциев.

А вот вторая просьба с севера. Германские племена всё чаще начали переходить пограничный Рейн и грабить галльские земли и города. Наместник просил разрешение у Цезаря пройти для острастки огнём и мечом по восточной Германии.

Тиберий увеличил шаг и шёл настолько быстро, что его ликторы и секретари перешли на бег. Он, же опустив голову и поигрывая пальцами, сердито сказал:

– А толи я не вижу, что они там, вдали хотят славу любой ценой, чтобы увлечь солдат награбленным добром, пойти на Рим и устроить новую гражданскую войну.

Просматривая списки офицеров германской армии, Цезарь остановил взгляд на именах – Понтий Пилат, отчеркнул их ногтём и буркнул:

– Немедленно в Рим.

Где-то поблизости раздался крик:

– Тибирий убийца! Отдай Германика!

Тиберий вздрогнул и замедлил шаг. Поднял голову и увидел, что он шёл по узкому коридору, который образовали толпы римлян. Они с ненавистью смотрели на Цезаря. Многие из горожан, едва Цезарь приближался, поворачивались к нему спиной и начинали говорить озлоблённо о тиранах, понося их бранью. Другие граждане с нарочитым страхом бежали прочь или падали на землю и, закрывая плащами головы, кричали :

– Тиберий, прости меня за то, что я, как и ты, люблю выпить вино и приласкать хорошеньких баб!

– А меня прости, что я не убил своего сына!

Крики неслись со всех сторон, болью отдавались в душе Цезаря, которому казалось, что весь мир пропитан ненавистью к нему. В душевном смятении, угрюмый, он шёл по коридору среди людского моря и плакал, не понимая, что он обливался слезами, он, повелитель мира.

Люди всё более и более смелели и ярились при виде слёз Цезаря, его слабости. Людской коридор сужался, а крики становились глумливей. Вот впереди римляне, согнувшись и, подняв подолы туник, показывали повелителю мира свои задние места и кричали:

– Привет тебе, Цезарь! Поцелуй нас в щёчки!

Тиберий остановился и, тяжело сглотнув слюну, указал на голые задницы римлян, трудно прохрипел ликторам:

– Высечь! В тюрьму! В Гемонии!

Вперёд вышел высокий широкоплечий олимпионик, судя по шрамам на лице, боец панкратиона.

– Не смей, Тиберий – Биберий! Ты трус!

Тиберий яростным рывком сорвал с себя плащ и отбросил в сторону. Голоса на улице стали затихать. Люди подались назад, ожидая насладиться невиданным зрелищем: Цезарь бился с олимпиоником панкратиона.

Но Цезарь не дал никому толком поглядеть на битву. Он одним прыжком преодолел расстояние до противника и встречным ударом левого кулака раздробил кисть правой руки олимпионика, выброшенную вперёд. В тишине раздался громкий хруст и вскрик. И тут же Тиберий нанёс с разворотом плеча молниеносный удар правым кулаком в грудь бойцу. И вновь прозвучал хруст костей. Противник ещё только падал на землю, а Цезарь, завывая, как зверь, бросился на толпу. И каждый его удар был смертельным. Люди в ужасе, сбивая друг друга с ног. Помчались в разные стороны. Их повелитель бежал за ними, обливаясь слезами и ударяя себя в грудь ладонью, кричал:

– Вы изорвали мне душу! Я весь для вас! Проклятые мучители! – и уже исступлённо добавил: – Почему же вы не любите меня, гады?

Фрасилл догнал Цезаря, схватил его поперёк туловища и остановил. Тот быстро опомнился и, закрыв лицо концом тоги, стремительно пошёл на Палатинский холм.

И вот теперь он со стоном смотрел прямо перед собой и говрил:

– Ну, почему они не любят меня, Цезаря?

Фрасилл, такой же старик, как и Тиберий, в полном изумлении смотрел на своего господина и друга, удивляясь тому, что тот по-прежнему обладал огромным запасом юных жизненных сил и странной мятежной душой.

Цезарь, уже размышляя о мести, сел на ложе и начал искать таблички с доносами «любопытствующих». Астролог, желая отвлечь Цезаря от мрачных мыслей, торопливо развернул свиток.

– Я однажды получил письмо от Германика…– астролог замолчал, понимая, что он совершил ошибку, упомянув ненавистное для Тиберия имя.

Но тот пренебрежительно махнул рукой и, чувствуя слабость, лёг на ложе, с громким зевком пробормотал:

– Ну – ну, продолжай.

За окном вдруг потемнело, а голос Фрасилла – слабый и дребезжащий – отдалился и стал едва-едва слышным Тиберию, словно доходил до него из-за закрытой двери:

– «…и вот я говорю тебе, Фрасилл, что этот удивительный человек, похожий своими мыслями на безумца, решил исправить мир с помощью добра…»

Цезарь громко фыркнул, уже погружаясь в сон.

– Хотел бы я взглянуть на этого глупца и спросить его кое о чём…

Он с чувством облегчения потянулся и глубоко вздохнул. Голос Фрасилла быстро удалялся, превращаясь в непрерывное, монотонное «бу-бу-бу». И вскоре затих где-то вдалеке.

Тиберий открыл глаза и увидел иной мир…

КАПЕРНАУМ

Фарисей Савл, член синедриона был направлен в Галилею Анной для осмотра синагог и для всемерного разоблачения лжепророков и лжемессий.

Этот маленький худосочный юнец с лицом злым и упрямым, едва появился год назад в Иерусалиме, как в первый же день обратил на себя внимание учёных мужей тем, что плохо разбираясь в Писании, он яростно перебивал всех и с визгом в голосе учил людей тому, что и сам не знал. Он пугал народ криком и по часу никому не давал слова сказать. Его прозвали «Тарским ослом». А когда Савл вступил в секту фарисеев, то благодаря своей неописуемой дерзости и крикливости был избран в синедрион. И в то же время он успел нажить много врагов и был много раз бит. Но, отлежавшись неделю-другую в постели, вновь появлялся на улицах городов и алчным взором выискивал нарушителей Божьих законов. Тащил очередную жертву в синедрион. При появлении Тарского осла люди в ужасе разбегались по сторонам.

Первосвященник Анна, чтобы избавиться от бешенного Савла, направил его в Галилею, надеясь, что глуповатый фарисей мог сгинуть в мятежной земле тетрарха Антипатра.

Савл, оседлав осла, немедленно помчался за Иордан громить и разоблачать Иоанна Крестителя. И когда нашёл его в пустыне за святой рекой, беседующего со своими учениками, то в диком нетерпении, не тратя время на то, чтобы сойти с осла, осыпал лютой бранью пророка. Тот долго и молча, слушал дерзкого юнца, багровея щеками и глядя себе под ноги. А когда Савл, утомившись, замолчал, Иоанн с нарочитой кротостью, помня, как с ним однажды разделался Антипатр, мягко сказал:

– Ну, что ж, Савл, я вижу, что ты способный фарисей. Однако лучше будет для тебя, если ты вернёшься в улицы Иерусалима. И там будешь надрывать свою поганую глотку. Я помогу тебе вернуться.

И он обрушил тяжёлый крест на голову фарисея. Тот курлыкнув, слетел с осла и бросился прочь. А Иоанн бежал за ним следом, крестя его со всего плеча и добродушно приговаривая:

– От меня крещенье сие получаешь, хоть и без воды, а всё равно на пользу.

Избитый в кровь, пешком Савл направился к Генисаретскому озеру на поиски Иуды Галилеянина. Нашёл. Увидел его, идущего по берегу с учениками и огромной толпой народа. Встал было на пути, но люди узнали фарисея издалека по малому росту. Не дали ему слова сказать, сбили с ног, оглушили, связали и бросили в рыбачью лодку. Крикнули рыбаку, который был среди них:

– Отвези его подальше от берега и утопи!

Пётр, счастливый от того, что он мог утопить мерзкого Савла, бросился к лодке, но в это время от людской толпы быстро отошёл к нему внешне малоприметный человек. Опустил руку на плечо рыбака.

– Постой. Какая тебе польза от смерти этого человека?

– Да ведь сказали. И мне приятно будет посмотреть, как он буль-буль сделает.

Рыбак, видя в незнакомце помощника, раскрыл свой огромный рот и, уперев кулаки в бока, громко расхохотался. Потом достал из пояса кусок сушёной рыбы, разломил её и протянул меньшую часть незнакомцу, продолжая говорить:

– Я вот ужас, как люблю смотреть на всякое убийство. А вот распнут кого, так отойти от креста не могу.

Иешуа кивнул головой в сторону людей, которые уходили вдоль берега озера.

– Зачем же ты ходишь за ними?

Пётр с досадой на лице плюнул и крикнул:

– Да я же говорю тебе глухому: смертишку люблю смотреть!

– И ты надеешься?…

– Да! – Крикнул сердито рыбак.– Их скоро римляне перебьют. А мне в радость: неча здесь ходить, рыбу пугать. Уже вторую неделю топчутся. Никакого лова из-за них.

– И не жалко тебе человека убить?

– Жалко! Давай снимай сандалии и забирай его к диаволу!

Иешуа разулся и подошёл к лежавшему в лодке фарисею. Тот, давно придя в себя, внимательно слушал разговор и задыхался от чувства гадливости и презрения, что какой-то нищий взял да и спас его! Купил за пару вонючих сандалий

Страдание переполняло душу Савла. Он с ненавистью глянул в доброе лицо Иешуа и, мучаясь от унижения, отвернулся от него. И тем сильнее фарисей возненавидел учителя, что увидел его добрым и милосердным. Савл скрипнул зубами, тихо говоря: