А на стенах висели цветные репродукции с лучших картин Стрикленда, выпущенные в свет неким берлинским издателем.
– Вы смотрите на мои картины, – сказала миссис Стрикленд, проследив за моим взглядом. – Оригиналы, конечно, мне недоступны, но я рада и этим копиям. Мне прислал их издатель. Это большое утешение для меня. … я считаю себя обязанной рассказать людям о Чарли все, что могу рассказать. Быть женою гения – немалая ответственность. Она посмотрела на меня открытым и ясным взглядом, таким же, как двадцать с лишним лет назад. "Уж не смеется ли она надо мной?" – подумал я
(гл. 58).
И снова тема собственной возвышенности. Женщина даже не чувствует фальши в том, что она пытается играть роль, которую ей не суждено было сыграть. «Жена гения», которой доступны только репродукции – какая издевательская деталь! Придуманная «ответственность», которой нет и не может быть. Снова слепота, снова иллюзорность жизненной позиции. Разорвать иллюзорность сознания можно лишь заметив и признав в себе действие гордости, которая и порождает данную иллюзорность. Но для многих людей это проблема. Здесь я отвлекусь от романа Сомерсета Моэма «Луна и грош» и выскажусь по этой проблеме особо.
По общему мнению, заметить проявления гордости в других легче, чем в себе. При разумном подходе к делу, этот опыт наблюдения гордости в других должен быть стимулом для осознания гордости в себе. Даже когда речь идет о, как кажется, малозначительных вещах. Приведу пример.
Одна из моих знакомых сказала, что собирается «одеть пальто, потому что на улице холодно». Я заметил, что правильно будет сказать «надеть пальто». «Нет, нет» – поспешно возразила дама, «одеть пальто – это правильное выражение». «Но ведь правильность этого выражения можно проверить по словарям» – отреагировал я. «Нет, я сказала правильно» – недовольно ответила дама, давая всем своим видом понять, что этот разговор должен быть закончен.
Конечно, проблема здесь не в русском языке. Кто не делал ошибок, говоря на «великом и могучем»? Проблема в другом – неспособности признать очевидную ошибку.
Таковая неспособность есть частный случай более общего явления, хорошо известного опытным духовникам. Его можно назвать неспособностью неподготовленного человека понести всю правду о себе. Именно поэтому духовники не спешат обличать, даже в тех случаях, когда грехи человека им хорошо видны. Если обличение, пусть и справедливое, окажется больше того, что способен понести человек, то такое обличение может привести не к покаянию, а противоположному результату.
Неспособность понести правду о себе – это действие, вызываемое гордостью. Неспособность признать себя гордыми – это действие, которое гордость в наибольшей степени стремится произвести в нас. Ее логика проста: раз «не гордые», значит и не надо бороться с гордостью. Ведь ее в нас «нет». Так люди впадают в заблуждение, что они не гордые, и благодаря этому заблуждению гордость беспрепятственно формирует в них установку на самоутверждение как основной подход к жизни.
Самоутверждение заключается в убежденности в собственной предпочтительности и стремлении эту предпочтительность доказать высоким статусом, богатством, славой, влиянием и т.д. И удержать любой ценой достигнутое, потому что гордый человек не может понести участь «обычного» человека.
Казалось бы, что в этом плохого? Более достойные и умелые люди и должны выделяться большими успехами, уравниловка ведет к застою, конкуренция есть тот объективный механизм, который отделяет по-настоящему умелых и талантливых от тех, кто только думает о себе, что он умел и талантлив. А чтобы выдержать конкуренцию, которая часто жесткая, нужна сильная мотивация. Предпочтительность перед другими как раз является такой мотивацией. Так?
Не совсем. Гордость часто маскируется под добродетель и может даже использовать ее как свой инструмент. Но гордость – это страсть, которая стремится получить все больше и больше, невзирая на объективно возможное, и через этот отрыв от реальности втягивает человека в ситуацию неосуществимости желаний. Есть поговорка, которая отчасти передает эту неутолимость желаний: «у всех есть проблемы: у одних щи пустые, у других жемчуг мелкий».
Ощущение неосуществимости желаемого вызывает сильное внутреннее напряжение в человеке, вызывает поляризацию его внутреннего мира. На одном полюсе находится гордость, которая требует продолжать самоутверждение любой ценой, не гнушаясь даже преступлений. На другом – смирение, которое говорит человеку: остановись и разберись в том, что действительно происходит в твоей душе. Жизненный путь человека формируется под воздействием обоих полюсов, и результат зависит от того, какой из них – гибельный или спасительный – человек в конце концов выберет как окончательную основу своей жизни.
Глава 6. Возможна ли любовь без жертвы
Поначалу кажется, что Ата – всего лишь одна из женщин Стрикленда, которая нужна ему лишь как средство решения его бытовых проблем и получения известного телесного комфорта. Несмотря на то, что художник формально не был разведен с миссис Стрикленд, он де-факто женился на Ате.
Сосватала ему Ату Тиаре Джонсон, хозяйка отеля. Аргументы Тиаре были весомыми для Стрикленда: у Аты был небольшой участок земли, дом, некоторые денежные сбережения, она имела самоуважение и была недурна собой. И ей нравился Стрикленд. Хозяйка отеля как деловая женщина понимала интерес художника и потому привела самый сильный для него аргумент: денег от продажи копры с участка хватит, чтобы прожить, и Стрикленд может писать картины «сколько душе угодно» (гл.51).
Затем Тиаре позвала Ату, между девушкой и художником произошел следующий краткий диалог:
"Ну как, Ата, – сказал он, – гожусь я тебе в мужья?" Она ничего не отвечала, только хихикнула. … "Я буду бить тебя», – сказал Стрикленд, глядя на Ату. "А как иначе я узнаю, что ты меня любишь?" – ответила она
(гл.51).
Слова девушки были вызовом Стрикленду. Ведь ранее он утверждал, что «жизнь – короткая штука, и на искусство, и на любовь ее не хватит» (гл.21). А здесь Ата, которая хочет узнать, любит ли он ее, и, если у него нет другого способа выразить свое неравнодушие к ней кроме побоев, она примет их как доказательство его любви. Хотя Стрикленд, скорее всего, обещал своей будущей жене побои совсем с иной целью – с тем, чтобы пресечь ее возможные попытки выйти за пределы отведенного ей малого места в жизни художника. И это место хорошо видно из самого длинного во всем романе монолога Стрикленда, который он произнес в Париже:
– Я в любви не нуждаюсь. У меня на нее нет времени. Любовь – это слабость. Но я мужчина и, случается, хочу женщину. Удовлетворив свою страсть, я уже думаю о другом. … Женщины ничего не умеют, только любить, любви они придают бог знает какое значение. Им хочется уверить нас, что любовь – главное в жизни. Но любовь – это малость. Я знаю вожделение. Оно естественно и здорово, а любовь – это болезнь. Женщины существуют для моего удовольствия, но я не терплю их дурацких претензий быть помощниками, друзьями, товарищами.
… Если женщина любит вас, она не угомонится, пока не завладеет вашей душой. Она слаба и потому неистово жаждет полновластия. На меньшее она не согласна. Так как умишко у нее с куриный носок, то абстрактное для нее непостижимо, и она его ненавидит. Она занята житейскими мелочами, все идеальное вызывает ее ревность. Душа мужчины уносится в высочайшие сферы мироздания, а она старается втиснуть ее в приходорасходную книжку. Помните мою жену? Бланш очень скоро пустилась на те же штуки. С потрясающим терпением готовилась она заарканить и связать меня. Ей надо было низвести меня до своего уровня; она обо мне ничего знать не хотела, хотела только, чтобы я целиком принадлежал ей. И ведь готова была исполнить любое мое желание, кроме одного – отвязаться от меня
(гл.41).
В разговоре Стрикленда и Аты столкнулись две противоположные концепции отношений мужчины и женщины. Исход этого столкновения на тот момент еще был неясен. Но было очевидно, что живописец задумался. Во-первых, он по ситуации склонялся к тому, в чем сам обвинял женщин – намеревался втиснуть душу Аты во все ту же приходорасходную книжку. Т.е. получить от нее средства существования и секс, и скупо расплатиться за это согласием жить с ней при неограниченной своей свободе заниматься живописью.
Во-вторых, Ата говорила не о своей любви к Стрикленду, а о его любви к ней. И давала понять, что ее интересует только это, и ради этого она готова принять его полновластие над собой – вплоть до побоев. Это было совсем непохоже на то, что говорил Стрикленд о женщинах. В Ате было что-то похожее на самого Стрикленда: она пыталась выразить в словах о любви то, что видела в нем и себе, и это видение было не менее гениальным, чем видения С