Волчий мох

Под соломенной крышей крестьянской хаты жизнь мирно текла своим чередом: потрескивала лучина, мерцающими бликами тускло освещая жилище; дети дурачились на полатях, по-детски бранясь и стараясь позаковыристей обозвать друг дружку; невестки заканчивали стряпать нехитрую вечерю; свекровь пряла куделю⁹.

Примостившись на заслоне возле горящей лучины, Никита чинил разбитое ярмо. Он ждал, когда приедут с мельницы, чтобы помочь снести мешки в клеть. Но на мельнице, видимо, была запарка, и батька с братом и Настей заметно припаздывали.

Но вот в хату вошёл Митяй. Никита отложил в сторону ярмо и с готовностью вскочил.

– Пойду помогу с мешками управиться. – На мелкого Митяя в перетаскивании тяжестей он тоже не особо рассчитывал.

– Без тебя уже перенесли, – буркнул брат. – В овин…

– Занятно… Чего в овин? Муку всегда ж в клети хранили…

– Батька так повелел… – пожал плечами Митяй и как-то сконфуженно засуетился, не зная, куда положить скомканную маргелку¹⁰.

– А где Настя? – вдруг взволнованно спросил Никита, и в хате все замерли.

– Я почём знаю… Я коня распрягал… – совсем уж смущённо промямлил Митяй, – а она с батькой остались в овине мешки до конца ладовать…

Дальше Никита не стал ни слушать, ни расспрашивать. Он опрометью бросился к овину. Едва подскочив к входу, молодой муж отчётливо услышал звуки борьбы, а затем и надсадный вопль жены, тут же заглушенный…

Никита, как и всякий хлопец, не раз представлял в мечтах, как он сражается с заклятым лиходеем, защищает самую красивую девицу, и, конечно же, всегда ловко и достойно побеждает недруга. Да, человеческое воображение почти всегда услужливо рисует нам многие события в радужных тонах. В жизни же всё бывает гораздо мрачнее. Ну вот когда и кому воображение преподносило ненавистного соперника в образе родного родителя?! То-то же! Искушённое воображение до такого даже и не додумалось, а жизнь – пожалуйста! И не в мудрёных измышлениях, а вот, получите наяву! И что с таким недругом прикажете делать? Поднимется ли сыновья рука на отца? Ведь он у сына один! Зато у отца сыновей может быть много! Одним больше одним меньше – невелика беда: такие, как Рыгор, сначала о себе будут думать, а уж потом о детях!

Видя похождения батьки со старшими снохами, Никита не раз задумывался: а как бы он поступил, окажись на месте старших братьев? Вопросы так и остались без ответов, потому как думать о таком Никитке было противно. А думать молодому мужу ох как надо было! Настя-то куда пригожее обеих старших невесток!

Вот и вышло, что, пока молодой супруг невесело размышлял над житейскими неурядицами, коварная судьба со своим «подарком» уже тут как тут: вот тебе, Никитка, ложечка дёгтя в твой медовый месяц! Да где там ложечка – целый ушат!

Никита хоть и не был слабаком, но всё же осознавал, что с батькой ему вряд ли удастся в одиночку справиться: рослый Рыгор был полон сил, а его мощная фигура чем-то напоминала панского бугая Олуха – самого крупного и злобного быка в округе. Но сейчас Никита был в такой ярости, что о таких мелочах, как кто кого одолеет или как дальше придётся жить с батькой вместе, он не думал. Не до этого было! Надо немедля вырывать женку из лап родителя-насильника!

На ходу Никита схватил валявшуюся у стены негодную лопасть ручной прялки, похожую на деревянную лопату, и вскочил в овин. На какое-то мгновение он оторопел. Перед его глазами предстало гнусное зрелище: возбуждённо кряхтя и распаляясь непокорностью молоденькой снохи, батька жестоко её душил. Навалившись Насте на спину, он остервенело вдавливал её лицо в мешки. Шапка с головы насильника слетела; жирные длинные волосы космами ниспадали вокруг плешивой макушки. Лица «дорогого родителя» Никита не видел, но там ничего человеческого он бы и не разглядел, потому что в выпученных глазах снохача стояло лишь похотливое безумие; на скривленных губах пузырилась слюна. Стекая по всклоченной бороде и смешиваясь с мучной пылью, она превращалась сгустки теста. Это было гадко и ужасно! Бедная Настя…

Занятый насилием и возбуждённый похотью Рыгор шумно пыхтел, а временами даже рычал. Кроме своей жертвы, он ничего не видел, ничего не слышал и ничего не замечал. А зря…

Никита замахнулся. В густом сумраке большая плешь на макушке батьки была хорошей отметиной…

Яростное сопротивление снохи распалило Рыгора. А когда молодое тело, подёргавшись, наконец обмякло и стало податливым, он и вовсе испытал неописуемое упоение, но хватку ослабил. Снохач знал, что через некоторое время Настя придёт в себя – тут главное не переусердствовать, чтоб вообще не задушить молодицу. Ни о снохе, ни о сыне как о людях – каково им будет потом – он сейчас не думал. Вначале, правда, у него зародышем шевельнулась мысль сожаления о младшем, самом любимом сыне, но, не успев родиться, эта мысль тут же была смыта волнами похоти и жестокости. В последние дни Рыгор лишь ухмылялся насчёт Никитки: «Никуда не денется! Стерпит, как и старшие! Куда ему, желторотому, супротив батьки переть!»

Да ведь ещё не родился тот человек, чтоб всё было только по его хотению!

Рыгор в возбуждении схватил сноху за крепкие бёдра. Даже через плотную ткань он чувствовал упругое тело. Какое-то дикое упоение и наслаждение своей властью снизошло на мужика. Нет, со старшими невестками такого не было! Не теряя времени, снохач схватил подол юбки, намереваясь приступить к своим «снохаческим обязанностям». Разбушевавшиеся чувства били через край; теперь дрожали не только руки, но и всё тело. И вдруг… вздрогнула даже и голова! Да ещё как! Вздрогнула сильно, шумно, с громом в ушах и с ослепительно-яркой вспышкой в глазах! И даже в последний миг сознание Рыгора всё равно цеплялось за своё: «Вот это молодица! Вот это колыхнуло! Аж голова затрещала! Такого у меня ещё не было…» – успело мелькнуть в голове снохача, прежде чем он провалился в глубокое беспамятство…

В тот же вечер Настя и Никита ушли из-под родительского крова к крестной.

Рыгор недели две отлеживался; его часто мутило, болела и кружилась голова, одолевала слабость. Одним словом, попало добре.

После поправки, Рыгор долго ещё не выходил на люди. Он знал, что будет всюду натыкаться на насмешливые ухмылки односельчан. Но особенно Рыгора злила появившаяся в деревне новая кличка – Пришибленный. Хотя многие мужики сами были такие, но вот так получить по маковке ещё никому из них не доводилось, и это просто бесило осрамившегося снохача. Не давали покоя и мысли об отместке. «Ничего, по чужим углам долго мыкаться не будут! – злобно думал Рыгор. – Припечёт – прибегут! Как пить дать прибегут… да ещё и на коленях просить будут, чтоб в хату пустил! Вот тогда и поглядим… За всё поквитаюсь! Прибегут!»

Деваться молодым и в самом деле было некуда, и они «прибежали». Прибежали к батьке, но не к Рыгору, а к Гришаку.

Гришак с гневным возмущением выслушал исповедь дочки и зятя. Негодовала вся семья Григория Чигиря. Известили о приключившейся беде и старшего брата Прохора, жившего вёрст за восемьдесят в каких-то Черемшицах. Прохор незамедлительно откликнулся на беду сестры и вскоре был у батьки. Гришак с сыновьями голову долго не ломали, а поднапряглись и начали заготавливать лес.

На сходе в Берёзовке Никита заявил об отделении от общей семьи. Сход с пониманием отнёсся к возникшему злополучию, и земельный надел молодой паре выделили в противоположной стороне от надела Рыгора.

Обуреваемый злобой, батька не пожелал выделить младшему сыну даже драных лаптей, а тот ничего и не требовал.

Зиму молодые прожили у Гришака, а уже к середине следующего лета с божьей помощью, а точнее, с помощью Настиных родных молодым удалось срубить избёнку – не ахти какую, зато свою. И срубили молодым хату в… Берёзовке. Настя сначала наотрез отказывалась жить в этой деревеньке, но земельный надел был там – пришлось смириться.

Хотя и тяжело было, но Настя несказанно радовалась и маленькой хатке, и собственному бедненькому хозяйству. Не всё ведь сразу! «Ничего, будем работать – разбогатеем!» – утешали себя молодые. И работали, спин не разгибали, а тут уже и старшенькому Ефимке десяток годков натикало – помощник растёт. Всё было как у людей добрых, да гром грянул нежданно – это даже и громом нельзя назвать, а целой грозовой полосой! Поначалу умер средний брат Насти Микола. Потом Господь прибрал к себе Гришака. А через полгода ещё одно страшное горе – помер Настин мужик Никита. Люди тогда непритворно сокрушались: «Всё для семьи без меры усердствовал. Вот в работе и надорвался…»

И осталась молодичка одна с малыми детьми. Деток-то крестьянских суровые будни и так делают более смышлёными в выживании, а оставшись без батьки, Асташонки и вовсе словно повзрослели сразу на несколько лет.

Все эти годы Настя мыкалась, бросаемая судьбой из одной крайности в другую. И вот сейчас ей и так забот-хлопот был полон рот, так ещё и свёкор начал глазами есть. «Неужто снова старое покоя ему не даёт?! – с брезгливым страхом подумала Настя, но тут же отбросила эту догадку. – Не-е, не тот уже «свекорок разлюбезный»! Годы-то всех гнут!»

Рыгор и в самом деле выглядел заметно постаревшим и осунувшимся. От былого грозного свёкра остался только хищный блеск в глазах.

И вдруг Настя поняла, что не похотью, а другим сейчас живёт волчья натура старика – жаждой мести коварной, расплатой за давнишнее посмешище. Хотя… это было лишь предвзятое предположение несчастной вдовы. Кто ж его знает, что там, у старого на уме…

Глава 6

Рождество Христово…

Даже одно название звучит торжественно и возвышенно, а сколько этот праздник дарит людям радости, так и вовсе не счесть! Не счесть и ничем не измерить – нет мерила значимости рождения Иисуса Христа! И этот праздник поистине является общенародным.

Полесье готовилось встречать Рождество. В своих хатах – и в бедных и в зажиточных – селяне старались навести порядок, убирали, скребли и даже по возможности украшали.

Хозяйки заранее готовили различные угощения, но так как до Рождественской ночи длился пост, то угощения сначала шли постные, среди которых обязательно была кутья¹¹.

По-своему готовилась и молодёжь. Хлопцы и девчата с нетерпением ждали праздничного вечера, чтобы в это волшебное время поколядовать и повеселиться от души. Заранее изготавливались всяческие причудливые прилады, которые колядующие потом наденут на себя или прикрепят на одежду. Хлопцы сооружали восьмиконечную звезду со свечой внутри. На Полесье её обычно делали из прутьев и обтягивали куском светлой материи, что позволяло свече гореть внутри и не гаснуть на ветру. С этим символом Вифлеемской звезды, высоко неся его на длинном крепком прутке, и будет ходить колядная гурьба.

Колоритной особенностью колядок издавна был обычай «водить» какое-либо животное. В Берёзовке, почти как и на всём Полесье, колядующие «водили козу». Бойкого хлопца рядили в вывернутый кожух, на голову обязательно прилаживали сделанные из чего-либо рога, лицо или измазывалось сажей или надевалась маска с бородкой из кудели. В таком облачении было невозможно узнать, кто из сельчан под этой личиной, что позволяло козе вести себя более вольготно, а порою, к всеобщему веселью, и взбалмошно.

В Берёзовке колядовали вечером перед самым Рождеством.

Люди ещё пребывали в предпраздничных хлопотах, а Рождественская ночка уже и за окошком! Да какая ночка! Кажется, ни в одно другое время небо так буйно не зацветает звездами, не завораживает взор неземной красотой! Как никогда разгульный месяц в это время манит на улицу, а под его светом-серебром всё вокруг становится схоже на сказку. Морозец-крепыш не пугает честной народ, наоборот, заставляет кровь жарче играть. Как дышится славно в эту ночь! Какой воздух! Он просто пьянит своей свежестью, своей чистотой! Ну вот как усидеть дома в такую ночь – Рождественскую ночь! Нет, никому не усидеть, не утерпеть! Слишком уж она сегодня приятна и роскошна! Слишком уж она сегодня обещает быть щедрой на радость и веселье, на угощенья от души и на искренние пожелания добра и счастья! Да-а, вот такой волшебной ночкой Рождество одарило Полесье на этот раз!

Как только в небе заиграли первые звезды, ожила Берёзовка, смехом заливистым и песнями колядными наполнилась! От хаты к хате потянулись гурьбы хлопцев и девчат со звёздами на прутках да с торбами на плечах! А козу только на словах водили – коза сама вела всех за собой, да ещё и такие кренделя, бывало, выписывала, что её впору и чёртом назвать! Но нет, не вспоминали люди в этот праздник нечисть всякую – славили Иисуса, его рождение славили! Восхваляли и хозяев радушных! Ночь сегодня добром и радостью полнилась!

Вот парубки да девчата гурьбою отошли от очередной хаты, и затяжелела их торба от угощения простого, но зато от сердца радушного.

– А давайте к пану Ружевичу завалим! – закричала коза. – Неужто в такой вечер погонят нас оттуда?!

До этого как-то не принято было в Берёзовке по праздникам тревожить вельможное панство. Захотят – сами окажут милость своим крестьянам, поздравят и даже, как когда-то давно случалось, попотчуют их.

Лишь на мгновение замешкалась колядная ватага. Всеобщий задор быстро отмёл все сомнения, и повалила гурьба к панскому дому.

Семья пана Ружевича тоже отмечала приход Рождества. Но не так, как когда-то в былые времена: с размахом, торжественностью и дорогими подарками. Сегодня в праздничный вечер Ружевичи скромно сидели за столом, вкушали трапезу да, стараясь скрыть унылое настроение, незаметно вздыхали.

Пана Ружевича угнетали неурядицы в фольварке. Чтобы сократить расходы, он сам, супруга и даже паненки уже не чурались чёрной работы и зачастую трудились наравне с прислугой и крестьянами.

Анджея Ружевича брала тревога и за сына Зибора, и уж, конечно же, не давала ему покоя тайна нападения на Буслаев. Так что особого веселья в этот праздничный вечер у панской милости не наблюдалось.

Софья Николаевна, супруга пана Ружевича, тоже задором не полнилась, хотя, можно сказать, это было её обычное состояние. Она имела удивительное свойство всегда оставаться незаметной: никогда ни с кем не спорила, не повышала голос и по возможности всегда избегала лишнего внимания к себе. Для тихой и невластной женщины шумное общество было в тягость, особенно в последние годы. В былые времена ей часто приходилось терпеть и пышные застолья, и сальные шутки подвыпивших гостей и при этом казаться хлебосольною хозяйкой. Такова уж выдалась её натура, которой больше подходила роль серой мышки. А в немногие праздничные дни этой «серой мышке» хотелось лишь чего-то доброго, тихого и душевного.

Сидя за столом, старшие сожалели о былых, более счастливых временах. Младшие журились о настоящем: паненки сидели в чопорной благопристойности, но сердца их обливались кровью, слыша доносившиеся из деревни весёлый смех и песни. А тут ещё Палашка столько интересного понарассказывала о том, как гуляет и шалит молодёжь на колядки, что юных девиц тоска прямо-таки аж разбирала.

Накануне узнав, что Палашка намерилась в эту ночь сбежать и тоже предаться колядным потехам, паненки и вовсе загрустили. А запретить ей им было совестно. Меж собой Мария и Гражина не раз вели речь о том, чтобы тоже погулять в Рождественскую ночь. Но вот дальше мечтаний дело не шло: они и позволения не решились бы спросить у пана Ружевича. Принадлежавшие к другому сословию, девицы прекрасно осознавали, в какой свет им разрешено выходить. Да вот только здесь, в глухом Полесье, этого света настолько мало, что юные паненки просто задыхались от нехватки общения – хоть светского, хоть просто человеческого.

В таком вот минорном настроении семья Ружевичей встречала Рождество.

И вдруг на дворе дружно завелись собаки, а через минуту послышался странный шум, какие-то стуки, топот. Собаки уже просто разрывались от яростного лая.

За столом в панском доме все испуганно переглянулись и замерли.

В столовую вбежала оторопелая прислуга.

– Что там происходит? – строго спросил пан Ружевич.

– Дык… ето… – замялась кухарка, а потом вдруг разом и выпалила: – Коза пришла!

Палашка, вскочившая следом за кухаркой, в подтверждение возбуждённо закивала головой. Было заметно, что прислуга взволнована, но вот волнение это было явно не из тревожных. А Палашка – та и вовсе не могла сдержать тянущиеся к ушам уголки губ.

Затрепетали молодые паненки, ну очень уж им хотелось чего-то яркого в этот праздничный вечер.

Что за коза явилась под окна панского дома, все сразу же поняли. А вот как принять ее – ждали решения главы семейства. Как-то уж непривычно было, чтоб колядующие дерзнули заявиться на панский двор.

Решение вельможного пана зачастую зависело от его настроения. Вот и сейчас никто с уверенностью не мог сказать, как он поступит: примет колядующих по христианским обычаям, или прикажет гнать со двора непрошеных гостей.

И вдруг у крыльца зазвенела звонкая песня – неожиданная, задорная, колядная!

      Сёння Ангел к нам спустився

      И пропел: «Христос родився!»

      Мы пришли Христа прославить,

      Всех вас с праздником поздравить!

Все с нетерпением и даже прямо-таки с какой-то мольбой в глазах воззрились на пана Ружевича. Даже Софья Николаевна, встретившись взглядом с супругом, едва заметно улыбнулась и так же незаметно чуть кивнула головой в знак согласия.

– Ну что ж, – видя нетерпение в глазах семьи, важно произнёс Ружевич, – не пристало нам отверзаться от поющих во славу Христа. Пойдёмте посмотрим, что там за коза к нам пожаловала.

Паненки сорвались с мест – где и приличия благопристойные делись – и кубарем понеслись в переднюю, а затем, наспех накинув на плечи что под руку попало, выскочили из дома. Не особо задержались и все остальные. Загоревшимся взорам вываливших на крыльцо людей предстало живописное зрелище.

Гурьба молодёжи с целую дюжину, вырядившись кто в простые одёжки, а кто в животных рожки, ножки да кожки, дружной ратью выстроилась перед крыльцом; многие хлопцы щедро разукрасили себя сажей, при этом было явно заметно, что сажи они нисколечко не жалели; некоторые умудрились прицепить себе бороды из кудели, и поэтому были похожи то ли на леших, то ли ещё на каких-то сказочных персонажей. А вот девчата в этот вечер были беспощадны к буракам: их щёки даже при свете месяца выделялись густым румянцем; две девчины затейливо украсили себя пёстрыми лентами. В середине колядующих хлопец, словно ратный стягоносец, высоко над головами держал на длинной палке объёмную восьмиконечную звезду. Внутри этой звезды, обтянутой белым тонким холстом, горела свеча, создавая удивительное впечатление: казалось, что светится вся звезда! Но особенно приковывала к себе всеобщее внимание коза! Вывернутый шерстью наружу кожух придавал удивительное сходство человеческой фигуры с животным. Маской на лице служил кусок овчины – тоже шерстью наружу – с прорезями для глаз и рта. А вот рога для козы где-то раздобыли настоящие – не из бересты скрученные и не из гнутых палок вырезанные, а самые что ни на есть козьи. Одним словом, коза была всем на зависть хороша, да и, судя по всему, с немалым норовом!

Ещё раз спев песню во славу Христа, колядующие принялись и за хозяев.

Добрый вечер тому, кто в этом дому,

А в этом дому пан хозяин на покуте,

Да на покуте, сам весь в золоте!

Ему жити-быти, да пиво варити,

Пиво варити, да сына женити,

Горелку гнати, дочку замуж давати!

Счастья всем вам чашу полненьку,

Чтоб доля ваша была дюже годненька!

Глаза панночек горели и искрились, искрились и горели от представшего перед ними дивного зрелища. Не любящая шумных компаний Софья Николаевна на этот раз была настолько тронута, что на глаза невольно навернулись слёзы. Пан Ружевич довольно крякал и уже прикидывал про себя, как бы это отблагодарить этих молодых крестьян, догадавшихся так кстати скрасить им праздничный вечер. Ну а прислуга, кто постарше, вспомнив свою молодость, подпевала, хлопала в ладоши и ухала вместе с колядующими. Но больше всех была рада Палашка. Ведь это её друзья и товарки прибыли сюда, хотя она и сама век такого не ожидала. А то, что даже она не могла сразу признать, где кто, её крайне забавляло.

Видя, что хозяева впечатлены проводимым обрядом, колядующие и вовсе воодушевились. И ещё звонче зазвенели под ясным месяцем колядные напевы! Нигде ещё колядующим не удавалось так легко и задорно петь, плясать, веселить хозяев и веселиться самим!

      Колядуем, колядуем!

      Мы горелку носом чуем!

      Оком мы закуску бачим

      Не дадите – мы заплачем!

Сразу после этого куплета коза до того потешно начала голосить, чтобы ей дали горелки и закуски, что даже сам Ружевич, внешне старавшийся сохранять полагающуюся ему важность, не удержался и, махнув рукой, от души рассмеялся. Хохотали и гости и хозяева. Одни были рады, что в такой праздник им подарили отличное настроение, другие – что всё так удачно вышло. А ведь каждый из колядующих в душе сомневался: не погонят ли, не натравят ли собак. Всё и так ловко получилось, а тут ещё пан Ружевич отправил супругу с кухаркой за угощением. На радостях девчата начали выдавать такие затейливые запевки, от звонкости которых даже голосистые собаки-дворняжки стыдливо приумолкли.

Радостная Палашка бросилась обниматься со своими подружками. Вот она подбежала и к хлопцу со звездой.

– С Рождеством тебя, Кузька! Молодцы, что придумали так!

– Это всё Ефимка! – перекрикивая шум, довольно сообщил Кузя. – В деревне завтра все лопнут от зависти!

– Это уж точно! А где ж он сам? – Палашка повертела головой. – Что-то не видно его.

У Кузи вдруг улыбка сошла с лица, и он невесело сказал:

– Беда с ним приключилась…

– Какая ещё беда? – испуганно удивилась девка, и сердце её обмерло. Обмерло не оттого, что ей нравился Ефимка, а вообще… Как-то не укладывалось в голове, что вокруг веселье и радость, а у кого-то может быть беда.

– Мне даже страшно тебе говорить, – вздохнул Кузя.

– Неужто из родных кто помёр? – со страхом спросила Палашка.

– Хуже… – совсем огорчённо сказал хлопец. – У него сегодня на голове рога выросли… – И, заметив, как перекосилось от ужаса лицо девки, Кузя не засмеялся – он просто заржал от хохота, и если бы не звезда в руках, то, наверное, и упал бы со смеху.

Палашка ещё несколько мгновений оторопело смотрела на хлопца, и лишь потом до неё дошло, что это розыгрыш.

– Тьфу на тебя, дурень! – чертыхнулась она и в придачу наградила шутника увесистой затрещиной. Так, для порядку.

– Ты чего?! – продолжая хохотать, притворно возмутился Кузя. – Не веришь? Гляди вон, какие кренделя выдает – и рогами и ногами. Хотели ещё и хвост ему прицепить, так упёрся, не захотел почему-то. А с хвостом вообще красавцем был бы… – И вдруг опять став серьёзным, он доверительно добавил: – Он тебя, Палашка, посоромелся.

– А я-то тут при чём? – вдруг стушевалась девка, опять не замечая давившего Кузю смеха.

– Как при чём?! Ефимка побоялся, что с хвостом он будет… на тебя походить. И везде будут думать, что это не коза пришла, а ты. И угощений меньше дадут.

На этот раз Палашка уже ничему не удивилась, а, сама рассмеявшись, лишь махнула на Кузю рукой и весело сказала:

– Ну что с дурня взять? На него даже обижаться грех.

– Ну и правильно! После Святок будешь обижаться, а сейчас пошли-ка лучше глянем, чем нас тут попотчуют. – И оба с весёлым настроением подошли ближе к крыльцу.

Колядующая артель получила щедрое угощение на панском дворе. Поблагодарив и пожелав этому дому добра и счастья, все вместе на прощание пропели:

      Полно нам у вас колядовати,

      Далей пойдам мы гуляти!

Когда колядующие повернули со двора, Палашка подбежала к панночкам и начала что-то жарко нашептывать. Переглянувшись, те недолго о чём-то советовались, после чего Мария кинулась к матери, затем все вместе подошли к пану Ружевичу. Как это ни странно, но пана Ружевича долго упрашивать не пришлось: у него сейчас было отличное настроение и можно было просить что угодно.

– Ладно уж, на Рождество надо всем веселиться, всем людям вместе. Идите уж посмотрите, как народ колядует, да не забывайте, кто вы такие. Чтоб с достоинством себя…

– Благодарствуем, папенька! – Даже не дав отцу договорить, Мария радостно чмокнула его в щеку, и молодёжь бросилась собираться на гулянье – яркое, весёлое, колоритное, а для некоторых… сладко-волнительное.

Присоединившись к козе под началом Ефимки Асташова, паненки поражались красочности и самобытности происходящего. Палашка далеко от паненок не отходила и с запалом объясняла им, что означают те или иные действия обряда. Гражинка и Мария немало слышали о колядовании, но сегодня они не только воочию увидели и узнали много чего нового, но даже сами участвовали в этом обряде, любуясь всей привлекательностью Рождественских колядок.

Но не одними песнями, плясками и представленьями живёт праздничный вечер. В это время позволяется и попроказничать слегка. И балуют хлопцы! Вытворяют для веселья причуды всякие, но такие, чтоб обиды крепкой люди не имели – Рождество ж всё-таки. А творились озорные проказы как бы в подражание разыгравшейся нечисти, которую по поверьям Бог на радостях, что у него родился сын, выпустил погулять. Вот и гуляли хлопцы вовсю! У кого поленницу дров опрокинут, кому ворота подопрут, чтоб хозяева поутру с трудом на улицу попали, а кому, забравшись на крышу, дымоход перекроют. Всё это придавало деревенским колядкам ещё больше самобытности и веселья.

Гражинка любовалась не только обрядовыми сценами. Она слишком уж часто бросала взгляды на главную виновницу веселья – козу. Паненка боялась поверить в то, что эта коза-проказница её волнует чуть больше, чем следовало бы. Благородная панночка всячески отгоняла от себя крамольные мысли, приписывая свой интерес исключительно артистизму, с которым селянский хлопец забавно подражал выходкам норовистой козы. Но чем дальше проходило колядование, тем чаще и продолжительнее задерживались взгляды девушки на этом ряженом персонаже. И если бы не всеобщее внимание к козе, то многие заметили бы, что отнюдь не праздный интерес светился в глазах благородной паненки.

Обряд колядования подходил к концу, и поздним вечером начиналась не менее интересная и приятная часть гулянья: колядующие угощались собранными за вечер гостинцами. Гурьба направилась к одной из девчат, у которой родителей сегодня не было дома: они гостили в другой деревне. Конечно же, колядующие позвали с собой и Палашку, а уж присутствие паненок в их компании и вовсе делало всем честь.

В хате было тепло. Начавшая чадить лучина распространяла аромат сосновой смолы.

Девчата вынимали и раскладывали собранные за вечер угощения.

– Тут целый пир можно закатить! – глядя на кочующую из торб богатую добычу, воскликнул один из хлопцев.

– Так мы сейчас и закатим, – сказал Ефимка. – И выпивка есть и закуска, а главное, душа просит веселья!

– Верно! – поддержал его Кузя. – Я сейчас ещё один лучник установлю, чтоб лучше было видно, кто выпить не захочет. – При этом он хитрым взглядом обвёл девчат, не пропустив и Гражинку с Марией.

Молодёжь расселась за столом-большаком, но всё равно места было мало и приходилось сидеть в некоторой тесноте. Ефимка сидел во главе стола, где обычно в семьях сидит батька, а возле него усадили паненок – ну не в пороге же их размещать! Ефимка хоть и был неискушён в сердечных делах, но быстро заметил весьма заинтересованные взгляды паненки Гражины в свою сторону. «А она красавица, – подумал хлопец, но тут же сам себя и одёрнул: – Хороша Маша, да не наша!»

Ярко светила лучина в двух лучниках. В хате стоял оживлённый шум. Довольные хлопцы и девчата наперебой обсуждали похождения сегодняшнего вечера, и глаза у всех лучились весельем. Но вскоре разговоры дошли и до страшилок. Рассказывались жуткие истории и загадочные события. Конечно же, не остался в стороне и случай с Буслаями. Ефимка в который уж раз рассказывал об этом, не преминув, конечно же, сгустить краски. Полумрак и установившаяся гробовая тишина придавали истории особый колорит. И хотя у всех волосы от страха на голове шевелились и было непомерно жутко, но завораживающий интерес оказывался сильнее. Все готовы были слушать такие истории хоть до утра.

В этот вечер хлопцы и девчата вели разговоры, шутили и веселились совсем как взрослые. Пригубив чуточку панского вина, многие по-новому воодушевлялись, глаза искрились. Мир казался прекрасным и волнующим. И вино здесь было вовсе ни при чём. Просто вчерашняя детвора почувствовала один значимый момент: пора детства безвозвратно уходит в прошлое, и у них начинается новый, самый интересный период жизни.

Гражинка это тоже чувствовала. Её волновала близость Ефимки, но она была отнюдь не глупа и прекрасно осознавала: ничего общего у неё с этим селянским парубком быть не может. Нет! Конечно не может! Но… как это объяснить сердечку, которое волновалось, когда Ефимка обращался к ней? Почему на паненку находила грусть, если она замечала далеко не равнодушные взгляды многих девчат на вожака компании? «Нет! Глупости какие-то! Навоображала я тут черте что! Это просто от сильных впечатлений за вечер, – в который уж раз Гражинка мысленно одёргивала себя. – Мне надо лишь развеяться от однообразной жизни в имении – и всё!»

Гражинка говорила совсем мало; она увлечённо смотрела, слушала и… завидовала. Да, Гражинка завидовала простоте общения, живости и непринуждённости, с которыми беззаботно говорили и хохотали в этот вечер деревенские хлопцы и девчата. Эх, паненка! А задумалась бы ты о чёрных буднях селянской молодёжи – от зависти и следа б не осталось! Хотя… обе обедневшие паненки уже и сами начали познавать всю «прелесть» крестьянской доли.

Как-то само собой получилось, что проводить паненок до фольварка пошли Кузя и Ефимка. Было весьма удивительно, что никто из них не чувствовал себя скованно. В эту волшебную ночь паненки, заливаясь смехом от рассказов хлопцев о своих проделках, чувствовали себя счастливыми, особенно Гражинка. Но вот и фольварк. Пришла пора расставаться.

Совсем неожиданно Ефимка вдруг наклонился и чмокнул Гражинку в щеку! Все на некоторое время оторопели и даже испугались. Этого никто не ожидал. Даже сам Ефимка не понял, что его дёрнуло совершить такую дерзость.

– Это ещё раз с Рождеством! – нашёлся он. – И вас, Мария, тоже с Рождеством.

Марийка не успела опомниться, как тоже получила «чмок» в щеку, и все непринуждённо засмеялись.

Паненки отдали должное находчивости Ефимки. Они прекрасно понимали, что «поздравление с Рождеством» – удачная отговорка, а «чмок» для Марийки так и вовсе получился за компанию. Но всё равно у обеих девушек на душе стало трогательно. Этот вечер, пожалуй, был одним из лучших в их жизни.