С моря дул колючий норд-ост. Хлёсткий, холодный ветер гнал в сторону берега короткие с пенными завихрениями волны. Накат за накатом, они с шумом ударялись в прибрежные валуны, а затем с шипением скатывались вниз. Порывистый ветер срывал с них капельки морской воды и с силой бросал на толстые стены Петровской крепости.

Для защиты южных границ государыня повелела в кратчайшие сроки выстроить эту крепость на Азовском море. И вот цитадель, ощетинившись пушками, грозно возвышалась над морским побережьем – с одной стороны и устьем рек Берда и Конка – с другой.

Петровская крепость, или, как её ещё называли, Святого Петра⁵⁹, была одной из семи крепостей Днепровской оборонительной линии. Торчащие в орудийных проёмах жерла пушек, круглосуточно шагающий поверх стены караул внушали местному населению чувство гордости и, что не менее важно, долгожданное спокойствие. Не видеть у себя турок и татар, не слышать призывы муэдзинов к молитвам – условия, на которые пошли жители, согласившись без обычных пререканий с властью на месте своих селений построить эти укрепления.

В окружении группы офицеров, один из которых был в генеральском мундире, в наброшенной на плечи плотной шерстяной накидке на крепостной стене стоял пожилой человек, по виду – чиновник. Он, видимо, занимал немалую должность: курившие рядом с ним офицеры старались не дымить в его сторону, говорили между собой тихо и по-военному сдержанно и почтительно отвечали на вопросы гостя.

Чиновник облокотился на ствол пушки и в подзорную трубу разглядывал пространство, придерживая свободной рукой концы развевающегося от сильного ветра края накидки. И тут – казус! Видимо, пытаясь что-то разглядеть в трубу, он, как человек гражданский, без опыта, непроизвольно потянулся вперёд и едва не вывалился за пределы парапета стены. Его вовремя удержали. Пробурчав «мерси», чиновник огорчённо вздохнул, видимо ешё и от того, что кроме мглистой серо-синеватой дали, сливавшейся на горизонте в одну ровную линию, в окуляре он ничего не увидел.

Офицер в генеральском мундире, заложив руки за спину, тоже пристально всматривался в серый морской горизонт. Привычная за годы службы панорама его и радовала, и огорчала.

Это был генерал Ригельман Александр Иванович, первый комендант крепости, руководивший её строительством, и вот теперь он с ней расставался. Пришёл приказ о переводе его в действующую армию на Дунай. Приказ подписал генерал-аншеф Румянцев, а вместе с приказом пришла весточка от генерала Потёмкина, с которым Александр Иванович воевал с турками в Фокшанах.

«Понадобились, – писал Григорий Александрович, – способности твои немалые по строительной части в Силистрии⁶⁰, да не строить, брат, а крушить: турецкие крепостя брать будем. О храбрости твоей молчу ужо, ибо она всем известна».

«Приятно, конечно, слышать сии слова от бравого генерала, да жалко прощаться с крепостью. А ехать надо: немалая баталия, видимо, ожидается», – размышлял Ригельман.

Опустив трубу, Александр Иванович обратился к гостю:

– Вряд ли что увидите. В такую погоду кто рискнёт подойти?! Пойдёмте вниз, холодно, мерзко. Брр… – произнёс генерал.

– Да, вы правы, Александр Иванович, уходить пора, – и чиновник зябко поёжился. – Действительно прохладно.

Чиновника, к которому обратился комендант, звали Пётром Петровичем Веселицким. Несмотря на преклонный возраст, вот уже год, как он был чрезвычайным посланником и полномочным министром Российского императорского двора при дворе крымского хана.

Главной заботой Веселицкого было обеспечение решений важных для России задач в Крыму. В ноябре 1772 года в Карасубазаре⁶¹ был подписан устраивавший Россию договор о дружбе и доверии с Крымским ханством, в соответствии с которым ханство становилось независимым от Порты и уступало России на Крымском побережье два населённых пункта – Керчь и Еникале. Однако, несмотря на победы армий Румянцева на Дунайском фронте и Долгорукого в Крыму, турецкий султан Мустафа III был против независимости татар, договор оный не ратифицировал и не оставлял надежды вернуть Крым обратно.

Теперь вот по указанию канцлера Коллегии иностранных дел, Панина Никиты Ивановича, Пётр Петрович совершал инспектирующую поездку по южным границам России. Однако что-то было странным в этой поездке. Небольшой кортеж состоял из десятка хорошо вооружённых конных казаков, кареты самого министра, крытой повозки, заполненной провиантом, небольшим запасом боеприпасов и всякого рода весьма нужными в татарском хозяйстве вещицами. По пути следования кортеж почему-то не пропускал ни одного татарского аула. Пока казаки и кучера общались с местным населением, Пётр Петрович уединялся с кем-нибудь из жителей, как правило, мужчинами, и подолгу о чём-то с ними беседовал. После этого повозка облегчалась на парочку, а то и больше, вещичек. И так на всём пути следования. Слава богу деревень татарских было не очень много, но вполне достаточно, чтобы сей вояж успел надоесть даже кучерам. Все облегчённо вздохнули когда, наконец, показались стены Петровской цитадели.

С чувством гордости Веселицкий ещё раз оглядел выстроившиеся в линию орудия и покачал головой.

– Экая мощь! – с удовольствием произнёс он. – Жалко возвращаться в Крым. Нельзя хана оставлять надолго: так и жди пакостей от этих татар.

Затем опять поднял подзорную трубу, направив её уже в сторону берега. – А не жалко покидать сию красоту, господин комендант? Сколько трудов, сколько бессонных ночей положено. Поди, привыкли к этим местам и крепости.

– Привык… Что верно, то верно. Государыня весьма короткие сроки указала на окончание строительства, голова моя всё время под топором лежала. Сам вице-президент военной коллегии граф Чернышёв не раз сюда жаловал с инспекциями, какой тут сон? На Бога только и уповал, чтоб под суд не угодить.

– Песчинки мы в суете земной. Бог на небе не всякого видит, не всякий до него достучится, а государыня наша, Екатерина Алексеевна, до всего на земле своей догляд иметь должна. Пред ней мы все ответ держим, не моги ослушаться! – опуская трубу, философски произнёс Пётр Петрович.

– Почитай, за каждого она в ответе перед Господом Богом, пред Ним одним она за всех ответ держит, не до мелочей матушке. А это… пострашней будет, ежели нам, грешным, самим отчитываться пред Богом. Господь-то и простить может, а кара царская, Александр Иванович, лютая ждёт за ослушание. Понять государыню можно, времена-то какие… Да вы справились, довольны вами в столице.

– Вот тож! Потому и не спал сутками, – согласился комендант. – Теперь вот на войну к Румянцеву еду, с товарищем моим, Потёмкиным Григорием, турка бить будем.

– Не судима нами, грешными, воля царская, поди, боле нужны там. Что ж, пойдёмте вниз, продрог что-то.

Веселицкий подозвал одного из офицеров, отдал ему подзорную трубу, поблагодарил и, помахав на прощание остальным, широким шагом направился к лестнице, ведущей на нижние этажи крепости. Отдав необходимые распоряжения подчинённым, следом за ним заспешил комендант.

Как видно, начатый с комендантом разговор затронул важную для посланника тему, и он, по ходу обернувшись к генералу, произнёс:

– Вот что интересно… – но продолжить фразу не смог. Резкий порыв ветра раздул полы накидки, и один из её краёв хлестнул министра по лицу, залепив рот. Старый дипломат, однако, не смутился: сплюнув попавшие в рот ворсинки, он, как ни в чём не бывало, продолжил:

– И вот что интересно, генерал! Из трёх вопросов русской внешней политики, стоявших на очереди при Петре Алексеевиче: шведского, польского и турецкого, – царь Пётр I разрешил только первый. Последующие преемники не разрешили ни второго, ни третьего. Мы же…

– Взялись и за второй, и за третий, – вставил комендант. – И в третьем, мне кажется, больше успехов имеем. – Он с гордостью посмотрел на мощные каменные стены крепости и продолжил:

– Государыня не напрасно собственными руками на грудь князя Василия Михайловича Долгорукова орден Святого Георгия повесила. Разбил князь ещё два года назад армию Селим-Гирея Третьего, напрочь разбил. Крым наш теперича. И будет нашим, российским, на века.

На бестактный поступок коменданта (слыханное ли дело, прерывать разговор старших по должности!) министр слегка покривился, но промолчал.

Разговор на время прервался. Каменная лестница вывела мужчин на первый этаж, где во дворе расположилась небольшая жилая пристройка коменданта.

Скромное жильё несколько удивило дипломата, но одновременно придало уважения к этому пятидесятитрёхлетнему генералу. «Где, как не на стройках, деньги подворовывают, и немалые», – отметил про себя Веселицкий.

В небольшой и весьма скромно обставленной гостиной единственным предметом, претендующим на некоторую роскошь, был камин, и он сразу бросался в глаза. Небольшой по размерам, облицованный декоративными изразцами, покрытыми глазурью кобальтового цвета, камин явно диссонировал с блеклой, зеленоватой расцветкой старой, потёртой обивки немногочисленной мебели. Внутри камина пылали дрова, от него шёл жар.

Поймав удивлённый взгляд гостя, комендант улыбнулся, развёл руками и пробурчал:

– Пойми этих баб. Как втемяшат себе в голову: «Хочу синий…»

Нехитрый обед подходил к концу. Вестовой, по всей вероятности, солдат первого года службы, малый небольшого роста, с некоторой мужицкой хитринкой в глазах и насмешливым взглядом, вызывал у гостя к себе поначалу некоторую настороженность. Солдат бестолково суетился: ронял вилки, дважды перевернул стаканы, но при этом на его лице расплывалась добродушная, почти детская улыбка. Неуклюжесть солдата у хозяина ничего, кроме улыбки, не вызывала. Убирая со стола грязную посуду, «пострел» (так комендант звал своего вестового) деловито произнёс:

– Кофею несть? – и, покосившись на полупустой водочный графин, ответа ждать не стал, вышел.

Мужчины пересели к камину, закурили.

– Вот вы, Александр Иванович, давеча сказали: «Будет Крым нашим, российским, на века». Похвально, конечно, слов нет, только зачем? Ведь супротив политики российской пожелание ваше. Государыня не имела и не имеет желания Крым делать российским.

Комендант удивлённо вскинул голову:

– Как так?!..

– А так, господин генерал! Генерал-аншеф Панин Пётр Иванович, будучи командующим второй армией, как-то передал выписку, для меня деланную с рескрипта императрицы. Оный она ему переслала ещё в апреле 1770 года, и он гласит, помню на память:

«Совсем нет нашего намерения иметь сей полуостров и татарские орды, к оному принадлежащие, в нашем подданстве, а желательно только, чтобы они отторгнулись от подданства турецкого и остались навсегда в независимости собственной. И чтоб жили мирно с нами, не грабили и не разоряли земли наши. Чтоб не было недоверия магометанства к христианству – исконно русскому». Вот так-то, Александр Иванович! – и Веселицкий многозначительно посмотрел на коменданта.

– Набегов не делали?! А чем же татары жить будут, позвольте узнать. Одной крымской солью торговать?!.. – удивлённо воскликнул Ригельман. – Они на взятых у нас в плен русских людях на рынках Кафы и Стамбула огромные деньги выручают, тем и живут. И сегодня, несмотря на мирный договор, много татар враждебно к нам, русским, относятся.

– Да… возразить вам трудно, Александр Иванович. В Крыму открыто действует протурецкая партия, под влияние которой попал и крымский хан Сагиб-Гирей. А главное, турки не собираются мириться с потерей для себя Крыма. Не хотят видеть русские корабли в Чёрном море.

По моим агентурным сведениям, отмечается активность турок на подступах к полуострову, что и ваши донесения подтверждают. Султан готовит крупную десантную операцию по возвращению Крыма. А мы не можем предпринять каких-либо действий, не нарушив, пусть и формальной, дружбы и доверия, установившихся с Крымом по Карасубазарскому договору. Никак не можем. Но, по моему разумению, воевать за Крым придётся: Порта не успокоится. Я потому и инспектирую оборонительные объекты.

– Думаете, война с татарами начнётся? С турками ещё не закончили.

Веселицкий задумался. Затем философски произнёс:

– Войну можно не начать, дорогой Александр Иванович, да избежать нельзя.

– Хм… как это?

– Просто, генерал, просто. Коль сложатся обстоятельства и чья-либо страна кому-то помешает, а Россия мешает многим в Европе, то всё, что вы можете, – не начать ее первым. Ну, допустим, из благородства аль слабости. И то, и другое как раз и на руку противной стороне. Допустим, слабыми нас никак теперь не назовёшь, остаётся благородство, как ни пафосно это звучит. Явно видим, как накаляется обстановка среди населения Крыма, Сагиб-Гирей волком на нас глядит, повсюду по Крыму эмиссары турецкие шастают, а мы не моги силу применить, только разговорами улещиваем. На Европу оборачиваемся: что скажут о нас… что подумают?! Тьфу…

Вот совсем недавно татары в Бахчисарае делегацию своих соплеменников, ногайцев, взяли и арестовали. Чуть было не сожгли заживо. А за что? Те пришли к хану крымскому мир предложить с нами, русскими. Хорошо, что один из знатных вельмож, Шахин-Гирей, вступился и освободил парламентариев. Но хан всё равно напал на наши войска. Разбили мы его, конечно…

Ещё минуту назад благодушное выражение лица коменданта, разморенного теплом от камина и небольшим количеством спиртного, изменилось вдруг быстрее, чем окраска хамелеона: оно стало жёстким, воинствующим.

– Негоже оглядываться на Европы! Сделать упреждающий удар! Сильных боятся и уважают, – патетически воскликнул он.

– Верно. Да, опять повторюсь: что скажут в Европах? Для них мы агрессоры, оккупировавшие Крым. Им нет дела, что хотим мы одного – мирного соседа на своих южных границах. Хотим ходить по морям, торговать с другими странами. Так нет, злобой дышат! Не нужна Европе сильная страна наша. Нет, не нужна! Вот и науськивают они Турцию. И ведь знает султан Мустафа, что не осилит Россию, а упёрся, как баран, и не хочет татар отпускать от себя. Повторюсь ещё раз: не ратифицирует султан договор с нами о признании условий Карасубазарского договора, коим татары независимы от турок стали.

Вот, генерал, какова наша пропозиция. Нет, нам желательно переговорами решить в свою пользу, а не упреждающим ударом, как вы говорите. Сила – дело последнее… – Веселицкий замолчал. Возникла пауза.

Словно оправдываясь за политику России по отношению к крымскому ханству, Веселицкий осторожно и даже весьма тихо, произнёс: – Нет, конечно, мы не сидим сложа руки. Работаем, генерал, в силу своих возможностей. Не зря я по всему ханству мотаюсь, якобы с инспекцией, хотя и это дело нужное. Вербую людишек, объясняю как надо жить, с кем дружить… Пригодятся, думаю, на будущее. Как дале жизнь сложится?!.. Министр замолчал. Но тут же воскликнул:

– Смотрите, Александр Иванович, дрова в камине почти догорели.

Ригельман подбросил в камин несколько поленьев, запах дыма заполнил помещение.

– Ветер сменил направление. Задувает в трубу, – пояснил он.

Послышался громкий стук в дверь. Она распахнулась, и, держа в руках самовар, ввалился «пострел». Оказывается, дверь он открыл ударом ноги, чем был очень доволен: не ходить же два раза. Расставив всё необходимое, он критически осмотрел стол и, как видно, остался доволен сервировкой: его губы растянулись в улыбке.

– Ветер надолго задул, проклятый. Надует етить лёда на дорогах, куды пойдёшь, только ноги и ломать, – не обращая внимания на хозяина и его гостя, пробормотал он. Не проронив больше ни слова, «пострел» вышел, опять сильно хлопнув дверью, словно она была виновата в «лёде», что надует ветер.

Гость удивленно посмотрел на хозяина.

– Терплю… Малый старательный. Родители его померли, один он на этом свете, бедолага, – оправдываясь за вестового, произнёс Ригельман.

***

А на мятежных территориях, где хозяйничали войска Пугачёва, зачитывались указы чудесным образом спасшегося неграмотного императора Петра III. Канцелярию у Петра-Пугачёва вёл некий мужик по фамилии Дубровский и он еле успевал за мнимым государем составлять указы да множить числом немеренным. А «царь» не скупился: даровал мужикам свободу, налево и направо раздавал землю, привилегии разные, и прочее… И народ верил… А как тут не верить, коль тебя от тяжкого бремени податей освобождают.., а! И чёрту поверишь…

***

Писарь Пугачёва

Декабрь 1773 года. Село Челябы.⁶²

Из окон главной конторы Златоустовских железоделательных заводов купца-промышленника Лугинина за кулачным боем наблюдали управляющие заводов.

– Запрещай не запрещай «кулачки», а дух русский прёт из мужиков. Глядикось, глядикось, Фролыч! Кажись, мои-то, троицко-саткинские, верх берут!

– Не бывать тому! Златоустовские и ранее били ваших, и сейчас побьют, вот увидишь, Роман Егорович.

На ровной снежной поляне до сотни рабочих сомкнулись в единую темную массу, и, словно чернильная клякса на белом листе бумаги, толпа перетекала из стороны в сторону. В приоткрытую форточку в комнату долетали обрывки матерных слов.

Несмотря на воскресный день, в кабинете управляющего находился воевода Челябинска Исетской провинции Алексей Петрович Верёвкин. Заложив руки за спину, с хмурым лицом Алексей Петрович нервно ходил по кабинету из угла в угол. В очередной раз посмотрев в окно, он пробурчал:

– Силы бы поберегли, дьяволы! Антихрист Пугачёв зверствует. Бунт мужиков всю нашу Исетскую провинцию охватил. Вот-вот к Челябам подойдет. Кулаки они чешут… Тьфу… Вы, господа, – обратился он к обоим управляющим заводов, – прекратите эти развлечения. Не зря в старое время церковь запрещала эту богомерзкую забаву. Ещё царь Иван V Алексеевич указ издал, где строго воспрещал кулачные бои. Чем время и силы тратить на мордобой, подсобляли бы укрепления городские восстанавливать. Башкиры, что бегут в войска басурмана, чай не кулаками будут головы нам рубить, кулаки мужиков ваших без надобности окажутся. Ей-ей…

– Хилым был царь Иван, болезным, – возразил воеводе управляющий Троицко-Саткинского завода Роман Егорович, – потому и запрещал кулачные бои. Куды ему понять прелесть забавы русской?! А брат его меньшой, Петр Алексеевич, когда подрос, и сам был охоч на «кулачки» встать. А ты, Алексей Петрович, забыл нешто, как под Полтавою шведов-то в основном мы врукопашную побили. Кулачки-то мужиков русских сгодились тады. А церковь наша православная, видишь ли, запрещает сие действо. Странно!..

– Странно потому, господа, что католичество и прочие религии не подрывают у своих народов ни культуры, ни духа: разные там «боксы» и прочее не ограничивают. – недовольно произнёс управляющий Златоустовским заводом Фёдор Фролович. Затем подумав, добавил: – Хотя, надо признать, нет в православии кровожадности особой, любовь к ближнему на первом месте. Это потом, апосля, как нам враг морду набьёт встаём стеною грозною. Фролович шумно вздохнул и философски изрёк:

– Доброту церковь сеет в нас, зачем тут «боксы» всякие. А что на кулачки ходим, так это меж собой и на добром согласии. Он почесал затылок, разгладил бороду и совсем недовольно и хмуро закончил: – И потом, господа, одни башкиры да калмыки бегут к Пугачу?

– Равно как и казаки, и сельский люд, – также хмуро произнёс его коллега.

– А чего молчишь про наших, заводских, Фролович? Говори ужо… Бегут к Пугачу, чё скрывать, хоть печи глуши, работать скоро некому будет. А железо нужно… Железо дай… Хозяин голову оторвёт за простой. Одно грешным делом успокаивает: не только у нас сия обстановка. На Демидовских заводах, чай, то же самое.

Весточку Евдоким Никитович прислал, жалуется: бегут к Пугачу его мастеровые-иноверцы. Ломают приспособы, исподтишка поджигают амбары. Башкиры, опять же, в основном отличаются. А в корень посмотреть, так в бунте русским крестьянином особливо и не пахнет, так, по мелочам. Калмыки, башкиры, казахи и прочие кочевники под рукой Пугача. Ну, казаками, особливого добра не имеющими, ещё разбавлено, не без этого…

– У нас тож неспокойно, – мрачно произнёс воевода. – И, правда, большая часть казаков из жителей, може открыто не говорят, но, как минимум, сочувствуют антихристу. Опять же, знаете, поди: поселение наше возникло на месте башкирской деревни Челябы, башкиры вокруг. Те ждут самозванца, вот те крест.

Воевода перекрестился и продолжил:

– И ведь что удивительно! Многие искренне верят, что неграмотный Емелька Пугачёв, если, конечно, вообще это его прозвище, – выживший царь Пётр Фёдорович! Нет, ну не бред, господа? И нет, чтоб подумать… Фамилия Пугачёв от слова «пугало» корни имеет. Вот и торчит на ровном месте, ворон распугивает. Недавно Исетская канцелярия циркуляр спустила, сами, поди, зачитывали сей указ своим работникам. Там объясняется, что царь Петр Федорович скончался еще в 1762 году, царство ему небесное, и похоронен в Невском монастыре при множестве зрителей, в том числе и здешних, Исецкой провинции, коим случилось в ту пору быть в Санкт-Петербурге при должностях своих. Так нет! Не верят ироды!..

– Правду говоришь, Алексей Петрович, истинную.

Роман Егорович откашлялся, понюхал табаку, на несколько секунд замер и, блаженно закатив глаза, громко, от души чихнул, потом ещё раз, и ещё.

– Приказчик мой старшой как-то беседу с заводскими проводил, указ зачитывал. Я тоже там присутствовал, – управляющий открыл глаза, потянул носом, вздохнул и продолжил:

– Так один, Трофимовым Иваном его кличут, вопрос задал ему: «Если это не наш царь-батюшка Петр Федорович, пошто правительство не присылает войска из центру? А поскольку войск нету, значит, власти признают законность воскрешения царя-батюшки, но скрывают от народа сваго».

Ну приказчик объясняет: мол, твоя неправда, сибирские команды генерал-поручика Деколонга, да и другие войска воюют ужо с мятежниками. Мало… так ведь война с Турцией.., башкой-то своей пойми. Не можно пока значительные силы с фронтов снять на подавление самозванца. А Трофимов – ни в какую… Опять свои пакостные вопросы… И что обидно! Сам-то, ентот Трофимов, из купцов мценских будет, грамоте шибко обучен. А всё одно талдычит и других смущает.

– Вот тож и оно! И где он? Сказывал ты, Роман Егорович, убёг куда-то ентот Трофимов, а с ним еще несколько мужиков, башкиры в основном, – хмуро вставил Фёдор Фролович.

– Говоришь, Трофимов? – удивлённо произнёс воевода. – Родом из Мценска? Из купцов? А не тот ли это Трофимов, что в циркуляре моём числится, поди, второй год. Ентот паря работал ранее у московского купца Гусятникова. Грамотный, до приказчика дослужился, да украл одиннадцать тыщ рублёв хозяйских и в бега ударился. В наших краях где-то устроился. И ещё! Послание тайное от следственного органа пришло, мол, сообщить просят, что известно о неком бывшем приказчике с фамилией Дубровский, что писарем при Пугачёве. Шибко грамотно указы свои подлые пишет ентот Дубровский, антихрист только закорючку свою ставит. Сообщают, что тот писарь тоже из Мценска, якобы работал он на заводах в наших краях и тоже из купцов. Странное, господа, совпадение.

– Паспорт мог справить другой, фамилию сменил для конспирации. С нашим-то начальством мудрено ли, да ещё с этакими деньжищами на руках? Поди, не всё промотал, сховал толику, – хитро взглянув на воеводу, пробурчал Фёдор Фролович.

Верёвкин недовольно погрозил управляющему пальцем:

– Но-но, поговори мне!..

В приоткрытое окно донеслись радостные возгласы. Управляющие выглянули в окно. Златоустовские мужики победно подняли руки.

– А я тебе что говорил, Роман Егорыч?! Побили твоих мои мужики, – произнёс довольный Федор Фролович.

– Да уж, на этот раз твоя взяла, – недовольно пробурчал коллега. – Другим разом сочтёмся.

– Сочтётесь, как же!.. Коль башки на месте останутся, – подвёл итог спора воевода. На том и разошлись.