– Там собралося много люду, соседи сбежалися, – дополнял дядя Вася. – Разбираются. Послали в город за прокурором. Роман только сказал одной соседке Василисиной, что дети, мол, у вас, да так мы и повернули восвояси… А…А детки-то как? – спросил боязливо Василий Павлович. – Спят?
– Да. Спят, – коротко ответила няня.
– А… ну, это хорошо…– погружаясь совсем в другие мысли, ответил старик. – Я, почай, пойду, – решил он, наконец. – Доброй ночи, хозяева!
– Доброй, дядя Вася…
На следующий день в деревне случился такой переполох, что никто не знал куда себя можно от него деть. Помимо прокурора, в село взвалилось целое полчище коммунистов с целью создания колхоза. Оказывается, об этом захолустье забыли, как о потерявшемся лапте, после того, как была выполнена операция по удалению кулаков, и, именно, этот из ряда вон выходящий случай, напомнил об упущенном. Коммунисты, правда, утверждали, что обусловлена задержка выполнения прямого их долга заключается в отдалённости селения ни то что от Москвы, но и от города, к которому оно прикреплено.
Таким образом, в большой спешке решался вопрос один за другим. С громким делом разобрались очень быстро. Прокурору то ли было на столько некогда, то ли на столько всё равно, что по опросу одного лишь соседа Василисы сделал все необходимые выводы, поставил подпись и закрыл это дело. Полным ходом шла подготовка к похоронам и к строительству колхоза.
О том, что у погибшей есть дети, прокурор и слыхом не слыхивал, да и не спрашивал, поэтому маленькая Ася со своей сестрой остались непримеченными в доме Марьи Петровны. Доблестный исполнитель закона, окончив свою службу, помчал обратно в город.
Была осень. Конец сентября. Солнце, уже не такое жаркое и ещё не такое холодное, объявило, что время перевалило за два часа дня.
Во дворе Марьи Садовской появились Василий Павлович и его женушка.
– Здравствуй, Петровна! – поздоровался дядя Вася.
– Здравствуй! Случилось чего? – оторвалась няня от стирки пеленок.
– Да… дело есть,– выдавила из себя старуха Василия, потупив глаза.
– Ну?
– Вася, ты говори.
– Стары мы, Петровна, – признался Василий Павлович. – Сына единого мы на войне потеряли, сама знаешь. Хотелось бы иметь радость и утешение на склоне лет… Да и тебе, почай, несладко, не поспевать будешь за всем… Вот, что, Петровна, давай мы Асю-сиротку и сестрицу ее к себе возьмём. Мы- люди бывалые, все умеем. Есть у нас и чем кормиться и других накормить. Мы и люди совестливые, сама знаешь… Ну, так что?
– Верю вам, люди добрые, – выжимая пеленку от воды, сказала она. – Да только захотят ли?
– А мы и не силимся! – возразила жена Василия. – Пущай попробуют у нас пожить недельки две. А ежели не по нраву придется, то мы держать не станем… Пожалейте нас, старых!
– Не знаю, не знаю… просто сейчас похороны ведь. Как они смогут-то? Не знаю. Плачет сейчас девочка. Ох, горюет по матери!
– Хоча б переговорить, – взмолился Василий Павлович.
– Ну, ступайте. Они сейчас в доме с Лизонькой.
Вошли. Марья Петровна заканчивала стирку, всё время поглядывая на дверь и ожидая, что же из нее вынесут.
Наконец, из дома вышел улыбающийся дядя Вася, ведя за руку Асю. Он помолодел лет на десять. За ним вышла жена его с маленьким ребенком на руках, такая же весёлая и молодая. Следом за ними вышла и Елизавета. Лицо её светилось нежной серьезностью.
– Тётя Маша! Тётя Маша! – залепетала Ася, подбежав в припрыжку к Марье Петровне. – Мы идем жить к дяде Васе!
– Она согласие дала, Петровна! – поспешно объявил тот же дядя Вася.
– Да, Настюша, это очень хорошие люди, и ты будь у них хорошей, – погладила няня по головке девочку.
– Тётя Маша! А мы только что и сестричке имя придумали! – снова зазвенела Ася. – У неё же не было имени, а теперь есть!
– Как же ее зовут, Асенька?
– Лизой! Совсем, как и вашу Лизу!
– Ух ты! – удивилась няня.
– Да! Да! Ли-за! – глазенки этой девочки, теперь ухоженной, причесанной и умытой, озорно сверкали. Она шла совсем в другую жизнь и была счастлива.
– Асенька, не забывай приходить к нам в гости! – прощаясь, сказала ей Лиза.
– Буду приходить и очень-очень часто! – пообещала Настя.
– Вася, не гоже это,– полушёпотом заявила пожилая женщина, качая на руках маленькую Лизу.
– Что? – не понимал Василий.
– Пеленки, – указала она взглядом на отстиранные и выжатые от воды свертки, уложенные в старую плетеную корзину, готовые к сушке. – Некрасиво получится, если люди будут с ними и далее тягаться.
Василий Павлович ударил себя ладонью по лбу.
– Извини, Петровна! – схватил он корзинку, чуть ли не смеясь. – Посуду верну!
– Спасибо тебе! – поблагодарила няню Василина жена.
– Да! Спасибо! – выкрикнул старик, сам на себя не похожий. – Спасибо, Марья Петровна! Спасибо тебе, Лизавета! Спасибо всем вам, Моховым! Спасибо Богу за счастье, что нам дал! Господь вас сохрани! Прощайте!
– Пока, тётя Маша! Пока, Лиза! – помахала ручонкой Ася. – Попрощайтесь за нас с Ромой и Сашей! Я к вам приду! Я к вам, обязательно, приду! – с этими словами новая семья веселою гурьбою отправилась домой.
После их ухода во дворе Марьи Петровны осталась какая-то особая радостная настороженность.
– Я бы никогда бы и не подумала, – сказала няня, подойдя к Лизе, – что так все образуется! Дай Боже, чтоб они были всегда так веселы.
– Да, Марья Петровна. Ещё только прошлым вечером я думала об этих детках и просила Бога о новой…– девушка хотела поделиться, что молилась о новой семье и Божественном руководстве, но внезапно прекратила разговор. Она, как и няня, ужасно испугалась. На чердаке амбара, напротив которого они стояли, что-то зашевелилось, подтянулось и издавало невнятные звуки. Затем из чердачной комнаты на лестницу, приложенную к дверце, ступили две ноги в высоких черных сапогах. Следом за ними показалась широкая спина, накрытая плащом, и русая голова. Это нечто спустилось на землю, кинуло в траву окурок, начало поспешно и аккуратно стряхиваться от сена, которое хранилось на чердаке, откашлялось в кулак и, выполнив элегантно «кругом», предстало перед женщинами в истинном свете.
Марья Петровна была бела как мел:
– Лё… Лёня! Лёнечка! – расплакалась она и бросилась обнимать это взявшееся из неоткуда нечто. – Сыночек мой! Сынок! Да как же так! Два года! Два года прошло, а от тебя ни слуху, ни духу! Да разве так можно с матерью-то, а? – она хваталась то за его плечи, то за лицо, к которому еле доставала, то за руки Леонида Садовского. – Ну, где ты был? Ну, где ты пропадал? Где же тебя носило? – надрываясь, плакала мать на сыновьей груди. – Я же тебя каждый день ждала. Что же с тобой могло приключиться? Ума не приложу! Ни весточки! Ни привета! О, как ты меня измучил жестоко! Почему?! Объясни почему! И как ты туда попал? Почему не пришёл раньше? Зачем прятался на чердаке?
– Полно, маменька. Полно,– с ровностью в голосе сын взял мать за плечи и отодвинул от себя. Он осмотрел ее лицо и не без иронии начал отвечать (конечно не на все) поставленные ею вопросы. – Дела были, мать. Не мог иначе. Вот, государству нашему славному служил, чтобы оно процветало и росло всем только, на радость. Ты гордиться ещё мной должна!
Марья Петровна растеряно оглядела его военный костюм, ордена на его груди, которые так и сверкали на солнце.
– Гордись! – повторил довольный собою сын. – Пришел герой СССР отдохнуть на малой родине, а тут вместо рукоплесканий, славы, аккордеона, цветов, вкусной еды и бани, упреки, вопросы, вопросы, упреки! … Ха! Ну, да ладно, я же не злой. А на чердаке оказался, потому что пришёл вчера вечером, а дома куча народу. Я мешать не хотел, потому со всей скромностью спал на сене. Да так уснул крепко, что только сейчас глаза смог открыть, – продолжал своё объяснение Леонид, и с такой снисходительной возвышенностью, актерской игрой и напыщенностью, что нельзя было не поверить, что он говорит не всерьёз. – Мать, накорми хоть сына. Голодный весь!
– Ах, сыночка! Голодный мой! – всплеснула руками растроганная мать. – Да как же так? Как же я запамятовала? Я сейчас! Я все приготовлю! Ох, сыночек! Сыночек приехал! – в поспешности поковыляла к избе Марья Петровна, всё досадуя на саму себя. – Ох, старая уже стала! Что же это я сразу-то не догадалась?! Голодный весь! Голодненький! Сейчас. Сейчас я все сделаю, – женщина скрылась в сенях.
Проводя мать взглядом, Леонид Садовский перевел его на Елизавету. Он оценил её с головы до ног, скрестил руки на груди и скривил губы в своей ехидной улыбке. Лиза со стыдливостью опустила глаза.
На что он уставился? Чему так бесстыдно злорадствует? Тому, что она изрядно исхудала? Может тому, что ходит в старой домотканой одежде? А может тому, что живёт, лишенная прежних удобств?
– С возвращением, -тихо промолвила девушка. – Надеюсь, что отдых вам выдастся прекрасным, – сказала она и последовала за няней.
– Куда ты так торопишься? – залукавил командир.
– Я иду помочь Марье Петровне.
– Неужели ты так рада моему приезду, что соизволишь потрудиться для меня?
– Мне радостно от того, что у матери есть сын и у сына есть мать. Этого достаточно, – выказывая абсолютное спокойствие, ответила Лиза, хотя чувствовала, как подкатывает к горлу колючий ком. «Любите врагов ваших, молитесь за обижающих вас»,– тут же вспомнила она, и ей стало намного легче.
– Гм! Ловко! – отметил Садовский. – А ты всегда такая ловкая? Всегда сумеешь на лапы упасть? Даже если уличена в шпионаже?
Лиза вспыхнула. Леонид конечно же это заметил и был доволен результатами своих уловок.
«Помнит! – поняла Елизавета. – И как же смеет только такое сказать? Откуда дано ему знать, что было тогда в моей душе? Что он может знать о моих страданиях, о том, как я ревела за углом какой-то избушки? Откуда он может знать, что подвигло меня прийти к моему же дому, и какие чувства разрывали меня, когда я увидела во что он превратился? Откуда? … Верно, не откуда. Он ничего не в силах понять. Совершенно ничего.»
– Никогда столь унизительным делом я не занималась, – ответила Лиза так же спокойно.
– А-а-а! Вот как! А я-то думал!
– Очень жаль, что подобные мысли нашли место в ваших суждениях.
–М-да, жаль…– неясно почему согласился командир. Его лицо стало совсем серьёзным, а глаза наполнились горькой озабоченностью. Он их пытался куда-то спрятать, но не знал куда. Смотрел то на родительский дом, то на ворота, то на пристройки возле дома. Всё это имело вид непринуждённого любопытства, но Лизе на минуту стало его очень жаль. – Она красивая была, правда? – выговорил он совсем другим, чуждым ему тоном. Вдруг он неестественно поперхнулся, но скулах заиграли желваки. – Что-то мы разболтались с тобой,– возвратился он к прежнему выражению, не дав ни слова сказать собеседнице. – Ну-с, не смею вас более задерживать, Елизавета Федоровна! – Леонид выполнил некую пародию поклона и ушел исследовать обновки хозяйства.
Лиза, в свою очередь, довольная тем, что этот разговор, в конечном итоге, прекратился, отправилась на помощь няне.
Перед командиром на стол были положены картошка в мундирах, пожаренная рыба, творог, подсолнечное масло и свежий хлеб.
– М-м-м,– потер ладони Леонид, лицезря богатство стола. – Это уже совсем другое дело! – он с жадностью схватил горячую ещё картофелину и начал есть.
Марья Петровна присела на скамью в другом конце комнаты. Она, прижавши рукою к груди полотенце, любовалась своим взрослым сыном. Казалось, что мать настолько поглощена чадом, что боится даже шелохнуться, чтобы ненароком не спугнуть это дивное явление, которое она так долго ждала.
– Куда это она? – спросил Садовский, заметив через окно, что Лиза с небольшой корзинкой вышла со двора.
– В лес за травами.
– Она спросилась у тебя?
– Да, это я ей позволила.
– Как ты ее отпустила?! Сейчас пройдет час-два и начнет темнеть, -возмутился Леонид.
– Успокойся. Под лесом Роман с Сашкой косят. Они все вместе и вернутся.
– Ясно, – вернулся к еде Садовский.
– Столько времени прошло…– в конце концов, осмелела Марья Петровна. – Неужели ничего не произошло? Неужели мне нечего рассказать?
Леонид покончил с обедом и выпрямился на стуле:
– А самогоночка есть?
– Нет. Я не гоню.
– Так у соседей попроси.
– У Дуни тоже нет.
– Значит, у мужа ее спроси. Он точно знает, где можно найти это добро.
– Лёня! …
– Ну, да ладно,– прервал мать Садовский, махнув на неё рукой. – Я и не хочу, если честно… Да, мать, есть, что рассказать, – сказал он как будто только теперь услышал вопрос Марьи Петровны. – Вот, скоро к тебе внук в гости приедет. Готовься,– выказывая только гордое удовольствие, объявил Леонид.
– В… Внук? – немея от радости, переспросила няня и приподнялась с места.
– Да, маменька! Сядь! Да, у тебя есть внук.
Марья Петровна покорно села обратно, не сводя мокрых глаз с сына.
– Два и три, – продолжал Садовский и снова посмотрел в окно.
– Какой большой! – не переставала удивляться мать.
– Да, большой… Лена ушла к Пирову,– собравшись выговорил он.
– Как так ушла? – лицо Марьи Петровны резко переменилось. Хотя она не знала ни Лену, ни Пирова, ни тем более о существовании внука, но поняла, что тут что-то неладное творится.
– А вот так вот, ушла и всё, – отрезал Леонид. – Генерал, как ни крути… Юра остался им без надобности… Завтра рано утром я уеду в город на вокзал. Лена написала, что пришлет мальчика с гувернанткой. Я его приведу сюда, – каждое слово ему удавалось с трудом. Слаживалось такое впечатление, что он не говорит, а бьёт молотком по горячему железу.
– Оно и хорошо! – ответила Марья Петровна. Новости эти ошарашили её, но она всё это с готовностью приняла и поняла. – Какая же это радость! Конечно же приводи его сюда! Как его зовут говоришь? Юра? Какое чудное имя! Юрочка! Юрий! – Она тут же стала прикидывать какой подарочек внуку сделать, что можно приготовить. После недолгих рассуждений, женщина решила, что обязательно испечет пироги с яблоками и за ночь свяжет добротные рукавички и носочки. Это, плюс ко всему, практично, потому что холода не за горами. Марья Петровна тут же засуетилась: достала муку, яйца, формы; побежала в сад за яблоками.
Пользуясь тем, что мать так занята, Леонид встал из-за стола и нашел себе такой уголок, чтобы его меньше могли видеть и замечать. Усевшись, он достал из внутреннего кармана измятое, перечитанное по второму десятку раз, письмо. На одной стороне был указан его адрес и его имя, на противоположенной: “Город: Москва; ул. такая-то такая-то, дом такой-то такой-то, Елена Пирова”. Садовский открыл конверт и вытащил письмо. Он раскрыл его, снова и снова любуясь мелким округлым почерком, принадлежащим ручкам, которые он некогда страстно целовал и украшал золотыми браслетами и кольцами. Он снова, в двадцать первый раз, начал его читать:
Дорогой Леонид,
Жизнь наша, как ни лицемерь, а всё-таки неладной стала. Ты всё время куда-то уезжаешь. Тебя твоя жена может неделями не видеть и даже не знать, где ты находишься. Твой сын растет без отца. Мне это окончательно надоело. Я давно уже разлюбила тебя.
В моей жизни нашелся мой человек. Ты прекрасно знаешь о ком я- о генерале Пирове. Отчасти, этим я обязана тебе. Ведь, это ты нас познакомил и подружил. Постепенно простое знакомство переросло в более глубокие чувства. Мы полюбили друг друга. Я люблю его. Он любит меня. Думаешь, что столь частые его приезды к нам в гости питались дружескими отношениями к тебе? Ты глубоко ошибаешься, голубчик. Спешу тебя разочаровать! Он приезжал ни к тебе, а ко мне, и только ко мне! Не веришь? Можешь у него лично спросить. Не я это придумала.
Первым же поездом отправлю Юру с гувернанткой к тебе. Да, и заплати ей за последний месяц.
Спасибо за понимание. Спасибо за развод.
Пью за твое счастье вино! И ты за моё счастье выпей!
С любовью твоя Е. П.
Садовский положил письмо на колени и оперся головой о стену. В его памяти проносилась целая неделя мучений и позора. Он рвал и метал, когда узнал о предательстве. Сначала он чуть ли не задушил Пирова в его же кабинете. Потом помчался к Лене. Она отказала впустить его в квартиру. Как он колотил эту дверь! Как он бился об нее! Он бы точно ее вышиб, если бы не понимал, что усугубит все только. Затем он стал просить помощи у справедливости закона, но в итоге объявил войну всем московским военным органам. Вот тут-то дело пошло не на шутку. Никому до его проблем и чувств не было дела. В итоге, Леониду осталось только опустить кулаки и забыться, что он и пытался сделать, уехав в деревню к матери.
Садовский сложил письмо и взобрался опять на чердак.
Смеркалось. Леонид вошёл в дом. Марья Петровна на кухне зажгла лампу. Тесто уже подошло, начинка готова. В фартуке, запачканном мукой, она принялась делать небольшие лепешки.
–О, сыночек! – выпрямилась женщина, заметив Леонида. Она улыбнулась сыну и убрала со лба запястьем пару непослушных волосков, выскочивших из-под платка. Садовскому на мгновение показалось, что мать ничуть не изменилась, не постарела, что годы ее никак не испортили. Здесь всё так же, как и пять, и десять, и двадцать лет назад. И то же выражение, и те же слова, и та же улыбка. Как ему, мальчишке, было приятно это видеть и слышать, а особенно после того как начудил чего-то. Оно могло означать только одно: мир и прощение. Сейчас он уже взрослый человек, а чувствует то же самое, давно забытое и отрадное. – Ты отдохнул немного?
– Немного, мать, немного…– он всунул руки в карманы и оперся о стенку. – Ну и где же твои подопечные? Не пришли?
– Пока нет.
– Может сбежали?
– Нет, они не сбегут.
– Не даром они у тебя живут. Смотрю, что хозяйство у вас всё в порядке. Молодцы вы тут без меня…
– Они очень старательные… А почему это без тебя? Теперь всё будет с тобою! И с внучком! Мы все вместе тут заживем. Вот как хорошо будет! – замечталась Марья Петровна.
– Конечно, хорошо… иначе и нельзя…– прошипел в ответ сын.
– Ты что-то сказал, Лёня?
– Нет. Ничего я не говорил.
– А-а… Тогда, сынок, садись за стол. Я картошечки подогрела, и хлебушек свежий есть. Садись.
Вскоре заурядные ворота открылись и впустили лошадь с возом сена к амбару.
–Е-ге-гей! – вышел на встречу Леонид. – Вот какая трудяга! Тихо! Тихо! – взял он лошадь под уздцы и погладил ее по морде.
– Да, потрудилась она сегодня на славу! – отметил Роман, спрыгивая с воза. – Здравствуйте! – протянул он руку командиру. – Роман.
– Здравствуй! – пожал руку Садовский. – Леонид Петрович.
– Мне Лиза рассказывала о вас. Спасибо, что вы так похлопотали о нашей семье!
– Не стоит, голубчик, – тяжело улыбнулся командир, не оставляя без внимания кобылу.
– Я знаю, что все мы могли получить более строгое наказание.
– Ничего тут такого нет,– напускал Садовский на себя добродетельную важность.
– Ром, я все сделал: гусей и козу привёл, ворота закрыл, – подойдя, отчитался Сашка и отступился, заметив знакомое лицо.
– Хорошо, братец, – похвалил его Роман. – А теперь поздоровайся с сыном Марьи Петровны, Леонидом Садовским.
– З-дравствуйте!
– Привет, борец! Скажи мне, откуда у тебя такая лошадка, а?
– Люди добрые на время нам дали.
– Ах, вот как! Ну, она у вас потрудилась, нужно чем-то ее угостить. Попроси-ка у Марьи Петровны сахару или яблок: чего-нибудь.
Сашка побежал к няне.
– Когда ее отдавать будете?
– Завтра к обеду. Ещё разочек привезем сена и отдадим,– объяснил Роман.
– Военные всегда высоко ценят лошадей такой темной масти, как эта. Красавица! Ты служишь?
– Нет.
– А что так? Надо!
– Учиться убивать и разрушать? Нет, это никуда не годится.
– Поэтому ты пошел в архитектурное, чтобы строить, наоборот? Да, удалец!
– Вот! – вернулся Саша с двумя кусочками сахара и пятью маленькими яблоками.
– Это хорошо, – сказал Леонид и принял сладкий груз. Кобыла сразу унюхала и, без какого бы то ни было смущения, слопала деликатес.
– Леонид Петрович, – голос Романа стал ниже, – мы можем увидеться с родителями или хотя бы узнать где они и как они сейчас?
Лицо командира осунулось. Он взглянул на молодого человека и, пытаясь вернуть тоже расположение духа, похлопал его по плечу:
– И увидитесь, и узнаете.
– Когда? Изволите объяснить. Столько времени прошло, а мы ничего не знаем.
– А вот такие парни армии нужны, – заметил лукаво командир. – Такие вот мужественные, стойкие, трудолюбивые. Парень- кремень! Да, именно на таких людях строится Советский союз! Марья Петровна же взялась перевоспитывать вас. Что ж, проверим.
– Но…
– Увидитесь,– перебил Леонид.
– Ох, батюшки! – вышла из дому няня. – Это вы столько навезли? – заковыляла она к возу.
– Да! Сейчас мы будем с Ромой разгружать, – сказал Сашка, обрадованный, что с появлением няни этот нудный и непонятный разговор между братом и командиром прекратился.
– А где Лиза?
– Лиза пошла за Буренкой.
– А то я вижу, – сказала няня, снимая с возу корзинку, полную травами и цветами, – что лукошко есть, а хозяйки нет. Сашка, а ну-ка возьми его и отнести в пристроичку ту нашу. Лизонька потом разберется там с ними.
– Ага! – взялся за дело мальчик.
Роман тем временем снял с подводы вила.
– Я сам управлюсь, Роман, – остановил его Леонид. – Вы сегодня поработали, устали. Идите с Сашей покушайте, отдохните. Я справлюсь.
–Да! Да! – подтвердила Марья Петровна. – Идемте! Идём в дом… Ой, Сашка, ты уже здесь?!– испугалась няня, увидав возле себя только что посланного.
– Давно уже тут стою! – смеясь, ответил Саша.
– Ух, какой ты шустрый! – отметила Садовская. – А теперь, идём кушать.
– А что?
– Картошку «в мундирах».
– О, я люблю такую картошку!
– Вот и замечательно!
– Рома, идём!
Леонид отвязал лошадь, привёл ее в стойло, дал свежего сенца, погладил. Уж больно она была похожа на ту, которая была у него в детстве. Отец тоже в этом стойле кормил ее, чистил шерсть. Потом пахал, сеял, собирал урожай, привозил сено и дрова. И такой их конь быстрый был, такой резвый! Каждое воскресенье отец его запрягал, садил в телегу жену и сына и мчал к церкви. Да-а, такой лошади ни у кого не было… Так помчал папа с товарищем своим как-то и в город по просьбе боярина Андрея Савельевича Мохова… да лучше бы не мчал…
Сено… Свежее, мягкое, шумное, ароматное. Работа идет, рубашка мокрая. И это хорошо. Значит ты всё ещё жив, и жизнь твоя продолжается.
Замычала корова. Равномерным, неспешным шагом она вошла в хлев, в свой обитель. Елизавета, прихватив ведро, вошла следом за ней.
Садовский сбросил последнюю охапку сена и спрятал воз под навесом.
«Барские ручонки доят корову. Ха! – думал про себя Леонид. – Видели бы своих потомков их достославные предки! Дворяне! Древний род! … Предки предками, а я могу полюбоваться, как белоснежные пальчики благородной особы тискают вонючее вымя,– Садовский действительно пошёл в коровник, но там никого не оказалось. – Куда же она могла подеваться? Не могла же так быстро управиться! – он обошел коровник, потом амбар. – Где же она? Может быть в доме уже? – подошёл к крыльцу. – Ведро с молоком? Полное?! Да, барыня, вы превратились в самую настоящую крепостную. Похвально! Будешь иметь урок… Минуточку, но, если ведро с молоком у крепостной крестьянки на пороге, значит крестьянка ещё не в доме. Тогда, где же она? Не пошла ли на огород полоть, на ночь глядя? – Садовского это не на шутку позабавило. – Поищем…»
Елизавета, зажёгши свечу в маленькой пристройке за домом, приготовляла свой сбор к сушке. Она работала тихо, погруженная в свои далекие мысли.
– В пору любви, мечты, свободы,
В мерцаньи розового дня
Язык душевной непогоды
Был непонятен для меня.
Лиза испугалась: как будто что-то свалилось ей на голову и придавило к самой земле. Она обернулась. Леонид Садовский оперся о косяк двери и решил без разрешения понаблюдать за кропотливой работой и пофилософствовать.
– Афанасий Фет, – ответила девушка, обуздав своё волнение, и вернулась к работе.
– Верно! – согласился Садовский, войдя в помещение и рассматривая собранные в пучки сухие листья дуба, берёзы, винограда, кистей рябины. – Совершенно верно! Знаешь, вчера я видел чудеснейшее представленице. В первом ряду, между прочим… Но такую драму никогда на сцене не сыграет даже самые опытные и талантливые актеры. Я был зрителем и понял главную его мораль и смысл. Знаешь какой? Я тебе скажу! – он остановился напротив Лизы, та недоверчиво подняла глаза. – Не выходи за него,– выжидая любопытство, проговорил Леонид, с той снисходительностью, которую присуще оказывать несмысленному ребенку.
– Что? – залилась краской Мохова. Она только сейчас вспомнила, что он был весь тот вечер и всю ту ночь на чердаке.
– Не выходи, не соглашайся. Лицемер он, актёр!
– Почему вы так считаете? – задрожал Лизин голос.
– Потому, что пользуется он твоей наивностью и верой в то, что все, кто идет на ваши эти…– он защелкал пальцами, – собрания, добрые люди. Володька твой пронюхал какую-то выгоду, вот и спешит всеми возможными и невозможными путями добиться своей цели.
– Вы же его совсем не знаете. Он столько лет…
– И не надо его знать, это и так видно. Тогда он старался изо всех сил, потому что это его заработок. Сейчас он заметил кое-что поинтереснее, вот и…
– Хорошо, – глотала слёзы Елизавета. На нее нахлынула новая волна тревог. Этот человек всегда в ней поднимал все самое негативное, и сейчас ещё говорит такие ужасные вещи. Кто теперь лжет и, кто говорит правду? Она вдруг осознала, что очень сильно от всего устала, и что ей нужно отдохнуть. Накопилось снова и накопилось много того, что она должна передать в Руки Бога. – Я вас поняла… Если это все, что вы хотели мне сказать, то можете идти.
Садовский, что для него было совсем необычным, примолк и тихо вышел.
– Вот, чистенькая! – вынесла Леониду Марья Петровна из дому рубашку.
Леонид умылся колодезной водой из кадки. Прохладный утренний воздух приятно бодрил и побуждал к действию. Он проникал в кровь, выводя из нее пьяную лень и сон. Да, это новые силы и трезвый ум! Не даром говорят: «Утро вечера мудренее».
– Угу, – отершись жёстким полотенцем (если можно так назвать этот кусок ткани, хотя и самый лучший из имеющихся у Марьи Петровны), Леонид взял у матери рубаху.
– Ты уж будь осторожным, ладно?
– Что ты со мной как с маленьким?!– раздражился Садовский. – Успокойся! Пошла бы лучше и ещё поспала.
– Так я и так не спала. За вязкой сидела. Ох, и чудные вышли рукавички! -хлопнула ладошками Марья Петровна.
Командир надел пиджак и фуражку.
– Ох, какой ты у меня красивый! – снова хлопнула ладонями няня.
– Мать, прекрати!
– А давай молочка парного. Я сейчас быстро надою!
– Не надо. Я неголодный.
– Может тебе в дорогу дать что-то?
– Не надо.
– Ты это сейчас, в четыре часа утра, говоришь, что не надо, а пока доедешь проголодаешься.
– Нет, не суетись, мать.
– Ну, сыночек… Ой, глянь! Приехал кто? – спросила она, заметив у ворот машину.
– Да, это за мной. Я заказал автомобиль. Покатаю сына по городу, – Садовский встал.
– О, это хорошо! – выговорила Марья Петровна, провожая второпях сына до калитки. – А когда вы приедете?
– К вечеру, – дверь хлопнулась, и машина покатила.
Мать помахала ей рукою вслед.
Марья Петровна старалась изо всех сил показывать, что она счастлива, что безгранично рада сыну и абсолютно его понимает и поддерживает, но это был тяжёлый труд. Ее материнское сердце заливалось кровью: ее сын, ее единственная родная кровиночка- это совершенно чужой человек. Чужой и незнакомый. Да, он взрослый. Да, он самостоятельный и независимый. Мать это принимала и осознавала. И в то же время она знала, что слало причиной его отчуждения совсем иное. Он очерствел, ожесточился, помрачнел и был глубоко несчастным. Это не ее сын. Марья Петровна отдала бы все, чтобы он стал счастливым и умиротворенным, но сможет сделать так один Господь. Она многими ночами молилась за Леонида и была уверена: Бог слышит, и Бог ведёт.
Часов через десять Леонид доехал до вокзала. Оставив водителя, он вышел встречать поезд, который должен был привезти его сына.
На пароме глухо и тихо. Огромная площадь пустовала в ожидании. По закоулкам, у лавочек собрались люди. Они собрались в небольшие группы, но от них не было слышно ни звука. Они тоже ждали. Один только ветерок гонял между ними, приводя эту мертвую картину хоть и в малейшее, но движение, разгоняя запахи дешевого чая, папиросного дыма и изредка обрывки газет прошлого выпуска.
Леонид тоже закурил. В последнее время папиросы стали для него самыми преданными и верными друзьями. Они одни могли утешить, разделить одиночество, согреть.
И вот он едет! Пыхтит, кряхтит, гудит. Дали по тормозам. Всё заскрипело. Собралась из неоткуда куча народу. Кто поёт, кто плачет, кто кричит, кто обнимается. Гул стоит такой, что кажется он не перестанет никогда. Наконец, из первого вагона вышла тонкая женщина в пальто и шляпке, держа на руках светлоголового мальчишку в тёмном комбинезоне. Они! Садовский их сразу узнал.
– Позвольте я вам помогу, – сказал он, подойдя к вагону и протянув руку.
– О, благодарю, месье Садовский, – ответила гувернантка, и с его помощью спустилась на землю. Она говорила с сильным французским акцентом. – Как хорошо, что вы здесь так вовремя! – с ее уст посыпался целый ряд похвал в адрес командира, но он этого не слышал. Садовский взял сына на руки, обнял его и поцеловал белокурые волосы.
– Папа! Па-па! – выговаривал счастливый мальчик.
– О, месье, его чемодан! – вспомнила гувернантка и вернулась в вагон за вещами. Появилась она нескоро, – Здесь одежда и… и игрушки Юрия, – запыхавшись, протянула няня командиру огромную поклажу.
– Они там что, полностью решили от него избавиться?
– Это передали. Моя работа – доставить.
Юра, тем временем, не теряя ни минуты, принялся за отцовскую фуражку. Он подтянулся, ухватился цепкими пальчиками за козырёк и пытался ее стащить, но затея не выходила.
– Что, Юра, хочешь примерить? – спросил, заигрывая с сыном, Садовский.
– А-чу!
Отец рассмеялся и нахлобучил на его головку свой головной убор. Юра своим преображением остался весьма доволен.
– Месье Садовский…– начала робко няня Юры.
Леонид, увлеченный беседой с сыном, и вовсе забыл о ее существовании.
– Ах, да! Зарплата! – вспомнил командир и, вытянув из кошелька несколько больших купюр, протянул ей.
– Оу! Мерси, месье, – взяла гувернантка деньги и спрятала в сумочку,– но я имела в виду совсем иное…
– Что же это вы имели в виду?
– Письмо-о-э от вашей… от Елены Пировой.
– От Пировой? – уточнил уязвленный воспоминаниями Садовский, помрачнев в лице.
– Да, от неё. Сейчас, – женщина стала рыться в своих карманах. – Возьмите,– протянула она в двое сложенный конверт. – Мадам Пирова мне его сунула как бы невзначай, когда провожала нас с Юрой, и шепнула, чтобы обязательно я передала вам в руки.
Леонид молча взял письмо и тут же открыл его. Благо оно оказалось недлинным.