XII
Садовский очнулся.
Было тепло. В печке потрескивали дрова.
Перед глазами плыл туман. Первое, что удалось разглядеть Леониду, была Лиза, бережно перевязывающая его раны. Теперь, увидя себя обвязанным, он начал чувствовать боль, которая с каждой секундой нарастала и распространялась по всему телу. Понемногу к нему возвращалась память. Он был жестоко разочарован, что до сих пор жив. Садовский помнил окровавленный снег, помнил вой волков, помнил выстрел. Какое преступление он совершил, что выжил?
От терзавшего чувства досады, пострадавший застонал. Лиза вздрогнула. Она столкнулась с застывшим на ней взгляде и покрылась мурашками.
В комнате поднялась суета и перед Леонидом показались другие знакомые головы.
– Леонид Петрович, как вы себя чувствуете? – спросил Роман, прикасаясь к его целой руке.
Садовский медленно перевел взгляд на Мохова:
– Почему ты меня не убил? – слова выдавливались как из сухого колодца.
– Значит, лучше,– одобрительно заметил Рома. – Марья Петровна, его ещё не стоит не беспокоить. Потом… Потом будете с ним разговаривать, – сказал он няне, отводя ее от больного. Сам же здесь тоже долго не задержался.
Лиза вскоре закончила перевязку.
Своей стопой Леонид едва мог пошевелить. Левая рука туго перемотана вместе с упругими жердочками. Сделать хоть один глубокий вдох было невозможно. Дыхание его было поверхностным из-за сильно сдавливающей повязки.
Садовского, как громом среди ясного неба, осенило: он обездвижен, он беззащитен, он посредственен, он зависим, он упал и погряз в болоте. Ему стало невыносимо тошно. Гордость и неприступность его были раздавлены. Трясясь над их обломками, Леонид пытался всё восстановить, всё исправить. Ему, во что бы то ни стало, нужно было поднять бывшие стены ещё выше, ещё круче, но ничего не удавалось. Опустошенность и бессмысленность наполнили его. Не было ничего стоящего. Не осталось ни одной причины, ни одной зацепки, чтобы найти цель осмысленного существования. Тлетворность безнадежности топила его в своем болоте. Поблизости не оказалось ни соломинки, ни сучка и ни один, даже самый жалкий, луч солнца, не мог пробиться через заросли грязной топи. Обманщик. Предатель. Убийца.
– Вам нужно это выпить, – принесла Лиза кружку с неясным содержимым.
Тихон не отреагировал.
– Вы потеряли много крови и сил. Это вас восстановит, – продолжала она.
По комнате ходила Марья Петровна. Она украдкой поглядывала на сына и, громко вздыхая, с больным, обеспокоенным видом возвращалась к своим трудам, излишне вертясь и ломая руки.
– Надеюсь, это яд, – выпалил Садовский.
– Нет… Это настойка. Здесь шестнадцать трав: шалфей, крапива, шиповник, тысячелистник…– начала объясняться Лиза.
– А жаль…
– Пожалуйста…
– Зачем тебе это надо? – воспылал гневом Леонид. – Зачем? Я вас не понимаю! Самый шанс избавиться от меня раз и навсегда! Вас что, это не привлекает? На что вы все надеетесь? Чего ждёте? Чудес не бывает! Я не шутил! Всё правда.
– Мы знаем,– подошёл Роман.
Жар командира спал.
«Что он сказал? Они с ума сошли или как? Всегда были немного странными. Может, действительно, больные… Любой нормальный человек на их месте отомстил бы сполна. Им не хочется ничем воздать за мою несказанную услугу их семейке? Может это и есть месть? Чего только от них ждать? Эти Моховы всегда ставили меня в тупик.
О, это пытка!»
– Мы зла на вас не держим, – продолжил Рома, стоя у его постели.
– Мы прощаем вам всё, – добавила Елизавета. На ее глаза навернулись слёзы, но она сдержалась.
«Теперь я вообще ничего не понимаю…– заключил про себя Леонид, не веря ни глазам, ни ушам. – Неужели, это и есть моё наказание?
Почему я не издох тогда?»
– Бог нас научил прощению и любви, – сказал старший Мохов. – Всё забыто и отпущено. Мы вас прощаем. Прощаем за всё: за обман, – голос Романа задрожал, – за коварство, за слезы, за убийство…за всё…
Садовский почувствовал, как застучало его сердце.
«Что это?»
У его ног появился Юра.
– Пей, папа,– выговорил он.
– Да, вы должны! – подтвердил появившийся внезапно Саша. – Няня пообещала Юре, что, если он съест рыбу, то вы выпейте этот чай. Деваться некуда! Так бабушка сказала. Правда, Юра?
– Да,– согласился на своём языке мальчик.
Сбитый с толку всем услышанным и запутанный в своих суждениях, Тихон поддался уговорам и с помощью Лизы выпил горькую жижу.
– Ура! – закричал Саша и Юра с улыбкой захлопал в ладоши.
Леонид заметил соломинку. Он не знал: хотел ли он верить, что она есть, или хотел, чтобы она оказалась миражем. Чего же он желал больше?
Волей-неволей Садовский стал наблюдателем.
Каждое утро, проснувшись, все становились на молитву благодарности за новый день и прожитую ночь. До вечера они говорили друг другу чудные слова, а вечером проводили собрание. Раньше он никогда не был свидетелем этих сборищ и всегда избегал всего, что было связано с верой и жизнью праведной. Сейчас Леонид, будем честными, тоже не был благосклонен ко всему, что делали его соратники, но выбора у него другого не было. Он даже понадеялся, что возрастающее негодование и злость помогут ему вернуть прежнюю непроницаемость. Особенно Садовский чувствовал кипящую лаву внутри себя, когда Моховы, няня и Юра непреклонно и верно молились. Молитва их была о нём, о Леониде. Все помыслы были напрасны. Не получалось уже ему всё так, как он бы захотел.
Леонид видел мир в доме, доброту сердечную и заботу. Ни слова обиды, гнева или упрека. Он никогда не знал о такой жизни и не верил, что таковая, в принципе, реальна. Садовский понимал, что это не театр, это всё взаправду, и правда пугала его.
Первые дни для Тихона были особенно тяжелы, но понемногу ему становилось лучше. Он это ощущал и боялся, боялся и не знал, что с ним происходит. Внутри- пустота, которая не даёт ему покоя и жаждет быть заполненной до краёв. Но чем заполнять, если всё разрушено?
Лиза провозилась над ним целый час. Она снова обработала раны (водка как раз пригодилась), перевязала их и дала больному настойку. Марья Петровна, тем временем собрала Юру и вышла с ним на свежий воздух. Роман и Саша кололи дрова.
Леонид ни на что не смотрел, ни на что не обращал внимания. Он был в своих мыслях, глядя только прямо перед собой, в потолок.
– Ну, давай, рассказывай про своего Бога, – выцедил Садовский Лизе, будто бы делая одолжение.
Лиза задержалась:
– Дела говорят красноречивее слов.
Командир перевел свой взгляд на неё.
– Для чего же вы со мною возитесь?
– Мы не возимся, а заботимся о вас,– уточнила Мохова, убирая запачканные самодельные бинты.
– Почему же?
– Потому что мы любим вас.
– Лю… Любите?!– ошеломел Леонид. Одно открытие было для него пуще предыдущего. Его оказывается кто-то любит. В голове не укладывается! Прошло немного времени прежде, чем он решился спросить: – Как так, любите?
– Так, как это делает Бог. Мы учимся у Него.
– Почему вы так в Него верите? Что Он вам даёт? Какая польза от этой веры?
– Как же я могу не верить в Того, Кто создал весь мир, Кто меня создал, Кто окружает меня безграничной любовью Своей каждый день и каждый день говорит и укрепляет меня? Как я могу не верить в Того, Кто даровал мне жизнь?
Вы говорите о пользе веры. Верят не ради корысти, а ради самой веры.
Жизнь бессмысленна и пуста, если в ней нет Бога.
– Что за глупость?! Ты никогда Его не видела!
– Я Его вижу всякий час.
– И даже тогда, когда узнала о том, что я сделал… что я убил?
– Да, даже тогда.
Леонид замолчал. Где-то он встречал такую уверенность. Где-то он слышал такие слова. Садовский вспомнил: это был разговор с Федором Моховым в день его ареста. У командира засосало под ложечкой, а в голове поднялся настоящий шторм. Из всего он мог понять только одно, и оно было выбито клеймом у него на лбу: убийца. Что бы Моховы ему ни рассказывали, как бы ни прощали, он сам себя не мог простить, и сам себе не мог помочь. Это был приговор. Назревает война. Либо Леонид приговор, либо приговор Леонида. В зависимости от того, кто одержит победу, тот и будет жить.
Садовский долго думал.
– Позови Романа,– попросил он Лизу. Оставив свою возню, она выполнила его просьбу.
– Его нет,– вернувшись, сказала Лиза. – Саша уговорил Романа на охоту. Марья Петровна поведала.
– Сядь рядом. Ничего не спрашивай. Ничего не говори. Просто выслушай. Что посчитаешь нужным, расскажешь своему брату. Никаких вопросов. Умоляю, сядь! – Садовский говорил решительно. Очевидно, что-то серьезное. Взяв табурет, Лиза села у его постели. Она терпеливо ждала. Леонид снова смотрел в потолок, сосредотачивая себя. Он сглотнул.
– Просто выслушай меня…– начал он довольно спокойно. – Много я насобирал за всю недолгую жизнь, носил, растил… Больше я этого груза не выдержу.
Скажешь, что исповедоваться нужно перед Богом. Он же везде… Пускай слушает, если Он есть. Во всяком случае, тебя я беру в свидетели.
Лиза хотела вмешаться.
– Я просил просто слушать, – напомнил Садовский так же спокойно (что весьма удивило Лизу). – Всё началось очень давно. Мне было лет семь, и я жил в счастливой семье. Мои родители очень любили друг друга. Они работали у барина, у Андрея Мохова. Были у него на хорошем счету, поэтому жили в достатке. Всё бы ничего, да вот барин послал моего отца и его друга с ответственным поручением. Там отец и загинул. Его звали Петром, а товарища его- Иваном. Знакома история, правда? – грустно улыбнулся Леонид. – Цыган ее хорошо рассказал. Я до недавних пор знал ее до того момента, когда Иван сбежал.
Я лишился отца… Ты не знаешь, что это. Ты не знаешь, как живется вдове и сироте. Ты не знаешь, как это жить впроголодь. Не таю, барин матери помогал, но это было совсем не то… Я стал изгоем. Когда у тебя нет отца, ты остаешься без имени и без защиты. Тогда я поклялся, что буду идти на всё и через всех, но я никогда не вспомню, что такое беднота и черствый хлеб. Ещё я дал слово, что накажу виновников моих бед: это семью Моховых и Ивана убийцу. Ивану отомстить не успел: сам на себя руки наложил. Но Моховым- я постарался. Теперь ты знаешь житье-бытье без обоих родителей, знаешь боль, знаешь голод и нужду, знаешь отвержение и беспомощность, знаешь месть… Благодаря мне, – Садовский криво поднял губы. – В моей мальчишеской голове только зарождались эти идеи.
Я упорно работал, чтобы как-то помочь матери. Она ни на что не жаловалась, принимая всё как должное и даже с благодарностью. В то время Андрея Мохова уже не было в живых, и Федр Николаевич стал полноправным хозяином поместья. Дела он вёл на зависть хорошо, деревня процветала, мастерская давала в двое больше дохода, а сам обзавелся супругой и двумя детьми. Моя мать, работая в усадьбе, попала под их влияние. Молодые Моховы не ходили молиться в церковь каждое воскресенье. Они были вольнодумцами и читали Библию без батюшки. В отличии от мамы, я этого не принимал и смиряться не собирался.
Мне удалось собрать единомышленников. Это были мальчишки, мои ровесники. (Один из них был мой сосед, муж Дуни, пропавший без вести алкоголик). Мы собирались поставить барина на колени перед народом. Думали, что можем всё и станем героями. Вольная крестьянам была выдана давно, а мы всё ещё мечтали о свободе и винили во всех бедах Мохова. Это я им внушал то, чего нет, и шел к своей цели.
Однажды мы решили пойти на шантаж. Нам казалось, что это самый хитроумный план. Сначала украсить у барина ценные бумаги, а потом требовать за них чего душа пожелает. Мы залезли на дуб. Он и сейчас стоит у усадьбы. В листьях нас не могли заметить, зато нам видно было всё. Дождавшись, когда хозяева уедут и прислуга разойдется, я слез и пошел в разведку с тем, чтобы, всё проверив, дать своим знак войти в дом. Мне удалось прокрасться во двор через ворота. Я оставил их приоткрытыми, чтобы мои ребята смогли бесшумно пробраться. Тайком я передвигался по двору, прячась, вынюхивая и глядя в оба. Откуда ни возьмись, девчонка с мячом. Судя по ней, это была барская дочка. Стал наблюдать: не могут ее оставить одну на долго, должна появиться прислуга. Няньки не появлялись. Через оставленные мною ворота во двор вошла собака. Девочка бросила мяч и побежала к ней. Она хотела поиграть с собакой. Последней эта затея не понравилась, и та рявкнула. Девочка испугалась и пошла на утек, но было поздно. Пёс был не из домашних. Он кинулся на неё и, схватив зубами за платьице, стал его рвать. Девочка визжала и плакала. «Теперь-то точно узнаю, есть ли кто дома",– подумал я. Никто не выходил. Путь свободен. Пусть собака развлекается с этой Моховой сколько хочет, а мы имеем свое дело. Осталось только позвать ребят… Девочка визжала и плакала.
Мной начало руководить новое неопознанное чувство. А девочка всё визжала и плакала! Я выломал у куста, за которым прятался, ветку и выскочил к собаке. Со всей силы мотнул гибкой веткой пса по морде. Он заскулил и отпустил Мохову. Я бил его ещё и ещё, пока, не прижав хвост, пёс не выбежал так же, как и вошёл. Девочка валялась на земле, не понимая, что произошло. Я ее поднял, стряхнул пыль с платья, поправил его, рукавом вытер ее щеки. Она смотрела на меня заплаканными глазами сначала недоверчиво, а потом протянула мне свой платочек. Я его принял. Мы стояли и молчали.
Вдруг по усадьбе захлопали двери. Я оставил девочку и спрятался на старом месте. На лестнице появилась Марья Петровна и побежала к Моховой. Тут и объявилась гувернантка. Мать её тогда отругала, чтобы лучше работу свою выполняла, но через пару дней та снова что-то начудила и была уволена. Уж слишком она увлеклась вашим тогдашним лакеем, – Леонид усмехнулся. – С тех пор забота о Моховском потомстве перешла на плечи всем известной Марьи Петровны.
– Так это были вы? – выговорила Лиза. – Я думала, что мне всё приснилось.
– Да, это был я…– грустно улыбнулся Садовский. Затем он глубоко вздохнул и продолжил: – Как смеялись надо мной мои ребята, тыкали пальцем. «Слабак!» «Девчонку пожалел!» Они подарили мне с десяток синяков и отобрали платок. На этом наша банда распалась. Я же знал точно, что Моховы мне и за это ответят.
Тогда шла война- мой шанс вырваться. Не смотря на все материнские просьбы, я пошел добровольцем. Там я видел всё… Война- мясорубка. Сколько крови… Сколько смерти… Наш барин, Федр Мохов, на фронте создал и обеспечивал пункты помощи раненным и пострадавшим. Он брал всех: и русских, и немцев, и австрийцев- всех, кого находил в бедственном положении.
Вскоре я понял, что царская армия – гнилое дело, и перешел в красную. Там шли дела более успешно. Красные везде сеяли смуту, привлекая к себе всё больше и больше сторонников. Подпольно они это делали и на фронте. Дали мне как-то задание распространить партийные газетки и листовки по одному войску. Помню, была зима. Я был замечен. За мной началась погоня. Я метался между палаток и окоп, лишь бы спасти свою шкуру. В ту пору я понял, что попал в ловушку и живым мне не выбраться. Вдруг чья-то рука ухватила меня за плечо и ввалила в одну из палаток. Я быстро встал. Там лежало много окровавленных тел. Солдаты были живы и им оказывали помощь. Снаружи начался разговор. Стоящего у палатки спросили обо мне, тот отвечал, что никого тут не было. Несколько людей побежали дальше. Через некоторое время вошёл в палатку Федр Мохов. Он сразу понял, что к чему. «Только не потеряй свободу»,– было единственным, что он мне сказал и выпустил меня наружу. Я сразу убежал. Мороз и белизна снега вытрезвили меня от произошедшего и запаха припекшейся крови. Я был спасен. В тот день удалось раздать те бумаги и вернуться обратно. Потом я осознал, что Мохов мог меня сдать в любой момент и иметь от этого выгоду, но он этого не сделал… Тщедушность и доброта меня выворачивали. Я разозлился на Мохова ещё больше.
У красных мои должности сменялись одна на другую, пока я не стал командиром. Но достигнутого мне было недостаточно. Я желал больше денег, больше власти. Торговля за границей приносила очень даже неплохую прибыль. Чем я торговал? Дорогие безделушки, хозяева которых убежали кто куда с приходом коммунистов. Конечно, всё имущество великих русских переходило партии с целью использования во благо родины, но я всё же что-то перехватывал…
Меня едва ли не поймали с поличным. Мне нужно было выслужиться и разогнать все подозрения. Вышел указ об аресте кулаков и конфискации их добра. О, я как раз вспомнил о своей клятве! Избавиться от врага ещё и нажиться на этом- прекрасный вариант! – Садовский шумно сглотнул. – Я… Я не знал тогда, что когда-то буду мучиться целью…к… которой шел всю жизнь… Я наклепал Моховым хорошую статью, и найденная Библия мне особо в этом помогла. Я убил их, Лиза… Я убил твоих родителей… Я- убийца, но это ещё не всё. Далеко не всё ваше имущество было отдано коммунистам. На вас я сорвал хорошенький куш.
Гм! Спросишь, почему всех вас не уничтожили? Очень просто. Сначала меня попросила… нет! Требовала Марья Петровна. Это была отличная лазейка. Разрешение о перевоспитании детей, плюс, соответствующий документ- просто и выгодно. Всё говорило в пользу гуманизма коммунистов. Когда я сдал отчет по работе, партия меня отметила и осталась весьма довольной.
Потом у меня начались другие проблемы. Вы были мне как раз на руку. Я вас использовал. Нет у меня никакого тайного задания. Всё ложь! Мне просто нужно было замести все следы и незаметно исчезнуть. Вместе со всеми вами, с выдуманной историей семьи Беленкиных да с поддельными паспортами, сбежать проще пареной репы. Я не собирался помогать вам, я спасал свою шкуру. Тогда на ваш счет у меня зрел другой план.
После я узнал, что моя бывшая жена, – Леонид тяжело вздохнул, – со своим мужем попали в лагерь. Он находится в ста верстах от сюда. Мне хватило ума,– цинично заметил Садовский, – переписать всё, что я сумел заработать на неё, особенно там много было вашего добра. Это бросило на них все тени. Я должен был вытащить ее оттуда да… и мужа ее тоже.
Когда мы поселились здесь, я ушел, чтобы решить этот вопрос. Их отпустили за очень хорошую плату и всё шло как надо. Там я собирался и с вами расквитаться, но пришла новость… моя жена и ее тогдашний супруг погибли… Домой я вернулся… Ты сама знаешь каким…
Это всё из-за вас! Стоило мне дело иметь с Моховыми, так шло все по наклонной вниз! Не шло! Летело в пропасть! …
– Мне очень жаль…
– Ха! – снова коснулась лица Леонида печальная улыбка. – Жаль… Ты знаешь о ком я говорю. Ты ее видела тогда вечером в вашей усадьбе… Молчишь…
Тогда мне с вами не удалось разобраться. Похоже уже и не удастся… Будь другой расклад событий, ты бы в это время пахала на каторге в пургу. Очевидно, Бог ваш на вашей стороне, раз вы до сих пор живы, а я лежу тут… инвалид! – поизвил он сам себе. – Как бы я расправился с вами? Я написал письмо, которое собирался дать нужным людям. Они бы быстро вас изловили и отправили куда надо. Что, не веришь? – Леонид подтянулся и вытянул здоровой рукой из-под подушки конверт. Он протянул его Лизе. – Видишь? Запечатано. Марка. Адрес. Осталось только бросить в почтовый ящик. Страшно? – Лиза грустно смотрела на конверт. – Вскрой. Читай! … Вслух, пожалуйста.
Голос Лизы ломался, руки дрожали. Она прочла:
Пишу Вам, рассчитывая на справедливые и своевременные меры. Предан автор этого письма партии и Родине и просит Вас правильно понять причины анонимности.
Сообщаю вам, что дети изменника и кулака Фёдора Николаевича Мохова сбежали от своих обязанностей и оказанной им милости СССР и прячутся на данный момент в охотничьей землянке в семидесяти верстах от ×××нского поселка под чужими именами, имея поддельные документы.
Прошу принять соответствующие действия.
Служу партии и народу.
Лиза тихо опустила письмо на колени.
– Я собирался, – продолжил Садовский, – забрать Юру и мать и уйти дальше в какую-то Богом забытую деревушку, где бы мы стали жить под вымышленными именами. Вас же оставил бы здесь вместе с настоящими и ложными паспортами дожидаться своего часа. Ожидание было бы недолгим…
Что ж… Ничего не вышло. Я здесь и рассказываю тебе всё это… Дожили! … Никогда не думал, что стану вылаживаться… а перед Моховой- так подавно… О, что со мною происходит?!– Леонид взялся правой рукой за голову.
– Бог выслушал вас,– тихо сказала Лиза. Затем ровно, не пошатнувшись добавила: – Спасибо, … что открылись.
Наступила пауза.
– Теперь я могу сжечь это письмо? – осторожно спросила Елизавета.
– Да, сожги его и всё, что с ним связано.
Только Лиза захлопнула дверцу печки, как вернулись няня с Юрой и Роман с Сашей. Своими разговором и смехом, они развеяли набрякшее в хижине напряжение.