Меня зовут Жаклин. Отдайте мне меня. Повести и рассказы

На кухне звонит телефон. Она поднимает трубку и голос, и даже выражение ее лица сразу же меняются. Теперь она уже не разъяренная львица, а обиженный ребенок.

– Да, Семушка, это я… Я не грустная… Хорошо, любимый.

У меня внутри все сжимается от страха, что она опять ляпнет что-нибудь о нашем совместном распитии спиртных напитков в рабочее (для меня) время. Но Тамара продолжает ворковать, не вспоминая обо мне:

– Да, мой котик, я все сделаю и за всем прослежу. Я тебя целую…

Если бы мне таким театральным голосом кто-то говорил по двадцать раз в день, что он меня любит, я, наверное, усомнилась бы в нормальности этого человека. Но Семен Михайлович влюблен и, видно, говорит что-то подобное в ответ. Тамара кладет трубку с видом победительницы.

– Конечно, меня нельзя ни с кем сравнить, – удовлетворенно вздыхает она, – придется перетерпеть присутствие этой старухи. Но это – в первый и последний раз! Ничего…

Тамара встает и я, наконец, могу зайти в свою комнатку и переодеться. Моя комната располагается недалеко от кухни, и Семен Михайлович сказал, что я могу даже переночевать там, если вдруг мне придется задержаться допоздна. В комнатке есть маленькое окошко, в которое я вижу опадающий клен. Зимой, когда опадут листья, наверное, будет видна река…

Я снимаю костюм и минутку разглядываю себя в зеркале. Мы с Тамарой – ровесницы, нам обеим по 26 лет. Но Тамара – модель, и это видно не только по ее походке и жестам, это написано у нее на лице. Я – тоже высокая и довольно стройная, но я – не модель. Да и не это главное. Тамара поставила цель и пришла к ней! Правда, теперь она, по-видимому, не всегда знает, что ей делать с этой достигнутой целью. Но она сумела воспользоваться своей внешностью. А я – в домработницах. Каждому, видно, свое…

Я встряхиваю волосами, надеваю рабочий костюм и достаю пылесос.

– 5-

– Ты готова к комплексному исследованию? – спрашивает меня Сережа.

– Сколько это займет времени? – отвечаю я вопросом на вопрос.

– Не задавай глупых вопросов, – обрывает он меня, – Речь идет не о времени.

Я начинаю злиться.

– У меня речь как раз идет именно о времени, – заявляю я, – если ты согласен уложиться в два часа, – я приду в воскресение во второй половине дня.

– Я не могу обещать, что закончу по твоему звонку, – когда в голосе Сережи появляется сарказм, он становится похож на худший образец непризнанного гения.

– Тогда и я не могу обещать, что буду сидеть у тебя столько, сколько тебе нужно, – вредничаю я, – мне вставать в шесть утра в понедельник.

– Значит приходи в воскресение с утра, – приказывает Сережа.

– И до вечера сидеть у тебя? – пересрашиваю я, но он не удостаивает меня ответом.

Я считаю, что он мог бы достичь гораздо большего, если бы работал в группе единомышленников. Но он понимает, что группа – это зависимость, как минимум, друг от друга. Группа – это какие-то сроки, это согласованность, это обмен информацией. Поэтому он предпочитает трудиться в одиночку.

Его труд должен стать революцией в исследованиях человеческих качеств, свойств и состояний. Я не думаю, что ему удастся хотя бы издать свои наблюдения и исследования, не говоря уже о том, чтобы быть признанным в узкой среде.

Но я не разочаровываю его. Это бесполезно. Мне интересно общаться с ним и я понимаю, что у него не так уж много «подопытных кроликов», которые будут так смиренно нести на себе крест его экспериментов.

– 6-

На вечеринке Тамара блистает – я еще не видела ее такой красивой. На ней шикарное почти белое платье, в волосах – заколка с бриллиантами (я, правда, не отличу на вид настоящие бриллианты от стекляшек, но Тамара говорит, что они настоящие), туфли – просто произведение искусства. Она похожа на невесту и на принцессу одновременно. Глядя на нее, вспоминаешь обложки дорогих глянцевых журналов – там всегда такие девушки – без единого недостатка. Каким бы боком она ни повернулась – она прекрасна. На лице, на этот раз горят только губы – нежным коралловым светом. Глаза почти не накрашены и от этого кажутся беззащитными. Голые руки – без единого недостатка, без единой родинки и пятнышка – она держит с достоинством королевы.

Рядом с ней – Семен Михайлович. Он тоже в светлом костюме и его седина рядом с Тамариной юностью смотрится очень хорошо. В некоторые моменты он напоминает благородного отца, который привел свою дочь к первому причастию. Но, в целом, они выглядят как счастливая пара.

Двое официантов угощают гостей напитками, которые я без устали разливаю на кухне. Сюда же они приносят использованные бокалы, и я пытаюсь их мыть сразу же, чтобы все успеть. На свой новый костюмчик я надела передник, чтобы быть готовой в любой момент выйти к гостям (если понадобится) и в то же время не испачкаться и не забрызгаться водой (если придется оставаться на кухне).

Мальчики-официанты работают профессионально, молча и услужливо делают свою работу и почти не говорят со мной. Обслуживание, по-моему, в том и заключается, чтобы все было сделано, но никому не пришлось бы задумываться, как это сделано и когда.

Мне кажется, все идет хорошо.

Иногда ко мне на кухню заходит Ника и хватает что-нибудь со стола. На меня она не смотрит, считая, видимо, что может брать все, что она захочет. Ника – худенькая прозрачная девочка с акварельными глазами, напоминает хрупкую куклу. На ней джинсы и белая маечка – пока что не знаю, то ли это принцип – ходить в джинсах, в то время как все остальные надели вечерние платья, то ли она хочет продемонстрировать свое презрение к компании. Возможно, просто некому было подсказать ей, что нужно надеть по такому случаю, но тогда мне уж точно нужно молчать в тряпочку.

Ника хватает со стола листики петрушки, которыми я украсила мясное ассорти и меланхолично жует, сидя на краешке стола. Мне, конечно, не нравится, что она сидит почти что на блюде, но я предпочитаю отодвинуть блюдо, чем сделать ей замечание.

– Устала? – спрашивает она и это, кажется, первый вопрос, который она задает мне со вчерашнего дня.

– Нет, – отвечаю я. Я никогда не придавала значения тому, как ко мне обращаются, на «ты» или на «вы», но сейчас мне не хотелось бы, чтобы Ника мне «тыкала».

– Отдохни немного, – предлагает она, глядя в пространство.

– Я – на работе, – вежливо отвечаю я.

– Ха, – Ника спрыгивает со стола, – думаешь, кто-нибудь это оценит?

– Надеюсь, да…

Она усмехается и, насвистывая, как мальчишка, двигается к выходу. Я понимаю, что ей некуда деться в этом большом доме. Взрослые гости ею не интересуются, отец занят только Тамарой, детей не приглашали. У выхода Ника прихватывает бокал с шампанским и выходит на веранду. Я не знаю, можно ли ей пить шампанское, но, поскольку, ни в няньки, ни в соглядатаи меня не нанимали, опять молчу.

Ника прикрывает дверь неплотно, и я оказываюсь свидетелем диалога, который происходит у Ники с Вадимом возле кухни.

– Ну, как тебе это сборище разряженных идиотов? – спрашивает Ника.

Вадима я видела только мельком, но я знаю, что он одет в элегантнейший костюм, в одном из карманов которого мелодично звенит телефон. Он не отвечает на звонок, а говорит сестре.

– Все нормально. Как всегда.

Он, наверное, хочет дать ей понять, что для него такие светские рауты – дело обычное.

– Ты положил глаз на эту фифу? – спрашивает Ника, и я молю Бога, чтобы она имела в виду не Тамару. Ответ Вадима настораживает меня еще больше:

– Как можно! – Вадим добавляет: – Слушай, я голодный, как волк. Когда уже позовут к столу?

Ника фыркает.

– Все гости пришли не для того, чтобы пожрать, а чтобы полюбоваться молодой парой.

– Папашка сияет, – замечает Вадим.

– А поесть попроси тут, – Ника, наверное, кивает в сторону кухни, – у этой, как ее, кстати, зовут, я забыла?

– Не притворяйся, – говорит Вадим и заходит ко мне.

– Говорят, тут можно чем-нибудь поживиться? – он кривляется, как подросток, что ему совершенно не идет.

Я воздерживаюсь от желания протянуть ему бутерброд и хвалю себя за это. Никогда нельзя выдавать, что ты что-то слышал.

– Вы что-нибудь желаете? – Я хочу произнести это нейтральным тоном, а получается, как бы с издевкой.

Моя издевка ему не нравится.

– Дай-ка мне что-нибудь пожевать, – говорит он пренебрежительно, хмуря свои красивые брови, и добавляет уже более мирно, – Плохо служишь – народ голодный!

Мне хочется ответить ему, что здесь командует Семен Михайлович, и платит мне тоже он, но я сдерживаюсь.

Довольный своим превосходством, оттого что он может говорить все, что ему вздумается, он улыбается. А я вынуждена (и он это видит) молчать.

Вадим берет с общего блюда кусок ветчины и, противно усмехнувшись, удаляется.

Наконец-то все нагулялись по осеннему саду и расселись в столовой. Из кухни я слышу взрывы смеха и обрывки тостов, которые произносятся в честь именинника.

В середине веселья я слышу звонок колокольчика у ворот. Приехала Алла.

Она заезжает во двор, бросает машину у ворот и кивает мне. Достает цветы с заднего сиденья и идет в столовую. Я смотрю ей в спину, на которой написано предвкушение эффекта, который она собирается произвести, явившись на день рождения своего бывшего мужа.

Я слышу хор голосов: «О-о, Аллочка» и ее кокетливые слова «ну что вы, я – на минутку».

Я захожу в столовую и ставлю новый прибор. Место Аллы оказывается очень далеко от именинника, на другом конце стола.

– Аллочка, тост! – командует кто-то из гостей. Ее здесь знают почти все – много лет она была хозяйкой на таких праздниках.

– Ну что тебе сказать, милый, – Алла встает с бокалов в руке, а я замираю у стенки, глядя на лицо Тамары – она не такая опытная львица, как Алла, и явно проигрывает на ее фоне. Тамара смотрит в стол и крепко сжимает руку Семена Михайловича – так крепко, что захоти он вырваться, ему бы это не удалось. Семен Михайлович, естественно, смотрит на Аллу. Я опять восхищаюсь им – ни один мускул не дрогнул на его лице, он, кажется, ничего не боится – ни неловкой ситуации, ни скандала. Алла наслаждается ситуацией: – Я желаю тебе счастья, милый. Чтобы твоя дальнейшая жизнь была ничуть не хуже, чем предыдущая. У нас с тобой начинаются новые времена! Давай пожелаем друг другу удачи!

Алла приподнимает бокал, и Семен Михайлович вынужден подойти к ней, чтобы чокнуться. Тамара покрывается пятнами и с явным сожалением выпускает его руку.

Он подходит к Алле и (я даже не заметила, почему) ситуация складывается так, что он вынужден (мне хочется так думать) наклониться к ней и поцеловать ее.

Тамара при этом смотрит на них презрительно, и я не знаю, какая сила заставляет ее держать вилку в руке, а не запустить ею в своего мужа, который целуется со своей бывшей женой.

Алла тоже тянется к нему губами, а потом заботливо стирает помаду с его щеки.

– Аллочка, ты прекрасно выглядишь, – выкрикивает кто-то из гостей и Аллочка улыбается с чувством полного превосходства над Тамарой и владея ситуацией.

– Я стараюсь, – произносит она, – ты же знаешь, я еду в Париж на следующей неделе!

– Я всегда знал, что ты обскачешь Семена, – шутит кто-то, – Париж – это твой город!

Алла опять улыбается, молча соглашаясь.

Веселье продолжается. Я смотрю, все ли в порядке, мальчики-официанты работают великолепно, и я понимаю, что мне здесь делать нечего. Уходя, я краем глаза вижу борьбу рук под столом – теперь Семен Михайлович хочет взять Тамару за руку, а она вырывается. «Детский сад!» – думаю я и ухожу на кухню.

Здесь хорошо. Самые большие блюда уже на столе и в кухне относительный порядок. Я наливаю себе кофе и смотрю в окно. Будет время, когда на таких праздниках главной героиней буду я. Нужно только подождать.

Мне жаль Тамару.

Но когда она забегает на кухню, на лице ее видна злость вперемешку с растерянностью – смесь весьма неудачная для ее нежного личика.

– Ты бы так сделала? – пристает она ко мне, – Ты бы приперлась на день рождения бывшего мужа?

Гости отлично веселятся без Тамары. Наверное, никто даже не заметил ее отсутствия. Вдоволь налюбовавшись ее красотой, они перешли к веселому разговору, а Тамаре стало скучно.

Я, практически, не поддерживаю со своим бывшим мужем никаких отношений, поэтому мне трудно ответить на ее вопрос. Не думаю, что Алла ловит кайф от этой вечеринки, но ей явно нужен был этот ход. И она знает, что делает. Тамара, как многие красивые женщины, умом своим может дойти только до половины дела. Глубины чьего-то коварства ей недоступны. Она и со своим-то разобраться не может до конца. Мне жаль ее, но думаю, сейчас моя жалость ей не нужна.

– Ни стыда – ни совести, – полыхает Тамара.

– Вы такая красивая, – осторожно говорю я, не зная, как ее утешить.

– Слушай, давай будем на «ты»? – неожиданно предлагает Тамара? – Когда мне говорят «вы», я чувствую себя в возрасте Клары Цеткин.

Я мало что знаю о возрасте Клары Цеткин, но понимаю, что Тамаре сейчас не хватает подружки ее возраста – гости все гораздо старше и им удобнее считать Аллу женой Семена Михайловича.

– Хорошо, – соглашаюсь я. Действительно, так гораздо проще.

– Ну что делать, скажи? – спрашивает она.

– Будь рядом, – советую я.

– Да устала я изображать такую дурочку-лапочку, – вздыхает Тамара. – Она, стерва, знает, что делает. Детки-то ее остаются здесь. Нет, подумай, как тебе это нравится? Она решила прокатиться в Париж, а детей бросает тут!

– Она оставляет детей отцу, – осторожно замечаю я, – наверное, имеет право.

Я уже жалею о том, что мы перешли на «ты» и о том, что она-таки вынудила меня говорить об этом. Мое мнение в этом случае не значит ничего. А отношения с Тамарой я портить не хочу.

– У всех есть права! У всех! И только я здесь не имею никаких прав! – возмущается Тамара.

На кухню заходит Семен Михайлович. Он спокоен и доброжелателен. Я смотрю на него взглядом верной собаки и жду указаний. Он, видно, чувствует мой немой вопрос и говорит спокойно и ласково:

– Эля, все идет просто прекрасно. Вы – молодец. Организация – на высшем уровне. Все очень довольны.

Я в общем-то не старалась устроить здесь деловое мероприятие, где можно было бы говорить о «прекрасной организации», но я понимаю, что он хотел сказать – просто он привык выражаться таким деловым языком.

– Спасибо, мы стараемся, – лепечу я.

– Тамарочка, Алла собирается уходить, – говорит Семен Михайлович, – Ты не хочешь попрощаться?

В этом вопросе концентрируются все его чувства – собственнические по отношению к Тамаре, уверенность по отношению к ситуации, сдержанность и (мне хочется так думать) уважение по отношению ко мне.

– Ты считаешь, это нужно? – спрашивает Тамара.

– Я считаю, это будет прилично – если хозяйка дома попрощается с гостьей, – подчеркивает он, как бы подсказывая ей, как нужно себя вести.

– Если ты так думаешь… – Тамара скромно тупит глазки и надевает на себя маску милой маленькой девочки.

Я смотрю на Семена Михайловича, не зная, нужно ли мне выходить говорить «до свидания» его бывшей жене. Но он не замечает моего взгляда, а, может быть, он и сам не знает, как мне нужно поступить – у него ведь не было до меня домработниц.

Они выходят из кухни.

Через некоторое время сюда заходит Алла. Она, кажется, с трудом сдирает с лица очаровательную улыбку и делает выдох.

– Ну вот, – говорит она, – со всеми попрощалась, теперь хочу вам сказать пару слов.

Я сжимаюсь внутри, но стараюсь не показать своего напряжения. Семен Михайлович сказал мне, что все прекрасно, значит так и есть!

– Вас, кажется, Оля зовут? – спрашивает она.

– Эля, – отвечаю я.

– Эльвира?

– Элеонора.

Я не очень люблю свое имя и предпочитаю краткий вариант. Моя подруга, по имени Катя Иванова, никогда меня в этом не понимала. Но сейчас мне приятно произнести свое полное имя – с таким именем я могу не иметь фамилии, как королева.

Алла подыгрывает мне.

– Ого, – говорит она, – как красиво. Вы знаете, была такая актриса…

– Дузе, – подсказываю я.

На лице Аллы написано удивление от того, что я знаю имя актрисы. Во мне начинает говорить моя учительская жилка – пусть эта холеная дама знает, что я умею не только тряпку держать в руках.

– Я рада, Элечка, что вы работаете здесь, – задушевно говорит мне Алла. – Я, надеюсь, что вы позаботитесь о Нике и Вадике.

«О бедных детках», – мысленно я перевожу ее слова буквально.

– Я не могу рассчитывать, что Тамара уделит им должное внимание, – продолжает Алла и я замечаю, что она тщательно подбирает слова – она ведь не знает, что я скажу Тамаре, – Детей у нее нет, и я не уверена, что она сможет принимать участие в их воспитании. Семен Михайлович занят, – Алла перечисляет мне причины, по которым я должна заботиться о ее детях, которых она бросает для того, чтобы пожить в Париже, – В доме, как я вижу, еще много чего нужно доделать. Я думаю, вы справитесь. Особенно меня волнует Ника – она привыкла жить на широкую ногу, и это меня беспокоит. Я все-таки надеюсь, что Семен будет достаточно времени проводить с детьми…

Алла театрально прижимает мою руку к своей груди.

– Элечка, пообещайте мне, что вы позаботитесь о моих детях!

– Конечно, я постараюсь, – говорю я и не знаю, могу ли я вытянуть свою руку из ее цепких пальцев.

– Пусть для вас это будет не просто обязанностью, – вещает Алла, – полюбите их! Им было непросто, когда мы расходились. У нас уже все позади. Мы простили друг друга. Но дети…

Я понимаю, что весь этот спектакль рассчитан на мое слабодушие. Вряд ли я смогу ПОЛЮБИТЬ этих «детей».

– Для вас это только работа, я понимаю, – опять вздыхает Алла, – но я умоляю… я умоляю вас, помните, что в этом доме есть люди, которым вы нужны…

– Я постараюсь, – еще раз говорю я и она выходит, смахивая несуществующие слезы с сухих ресниц.

Она прекрасна! Она «сделала» меня, как девочку, не выходя из роли.

В дверях она оборачивается и добавляет:

– Никочка любит, чтобы у нее в спальне пахло сандаловым деревом.

Мне очень хотелось бы узнать, как давно Никочка полюбила сандаловое дерево – думаю, что это случилось недавно, как раз с тех пор, как у Никочкиного папы появилась домработница. Но зачем мне язвить Алле? Я не увижу ее в ближайшие полгода. Она из тех, кто может сделать маленькую пакость напоследок. И теперь уже я подыгрываю ей:

– Конечно! Это прекрасно! Не волнуйтесь, я сделаю все, что в моих силах.

Я только не прижимаю ее руку к своей груди! А так, можно подумать, что для полного счастья в жизни мне не хватало только Ники и Вадима!

– Я надеюсь на вас, – провозглашает Алла, – я доверяю вам. Кому еще тут можно доверять?

Она уходит, и я, проглотив холодный кофе, опять иду посмотреть в столовую, все ли там в порядке. Я помогаю мальчикам собрать тарелки и бегу на кухню. Еще одно горячее блюдо – и можно переходить к сладостям. Гости выходят в сад. Тамара в своем почти свадебном платье немного нелепо выглядит в сумерках. Я прямо чувствую, что ей должно быть холодно. После общения с Аллой мне хочется сделать Тамаре что-то приятное. Я прикидываю, какой из ее бесчисленных жакетов подошел бы к этому платью и останавливаюсь на белом жакетике из тонкого трикотажа. Я выношу Тамаре жакет и, стараясь не привлекать к себе внимания, подхожу к ней и Семену Михайловичу. На улице достаточно тепло, но в сумерках уже веет осенней прохладой.

Тамара занята разговором с пожилым человеком в костюме спортивного покроя и, поэтому, я протягиваю одежку Семену Михайловичу. И опять думаю, что делаю что-то не так. Но он кивает мне благодарно и улыбается. Все дамы одеты теплее, чем Тамара, он набрасывает ей на плечи жакет и целует в щеку.

– Спасибо, – говорит он мне и поворачивается к Тамариному собеседнику, – Эля – наш ангел-хранитель.

Я краснею и хочу скорее уйти.

– Спасибо, солнышко, – кокетливо произносит Тамара. Теперь, когда Алла уехала, она снова вскочила на своего любимого конька, и любуется собой, – Элечка, еще вина!

И хохочет неестественно. Семен Михайлович наклоняется к ней и говорит шепотом:

– Тамара, тебе хватит. Не переусердствуй.

– Ну, зайчик, – сюсюкает Тамара, – не бойся, я просто развеселюсь еще больше! Ты же хочешь, чтобы мне было весело!

Она прижимается к мужу, и он разводит руками:

– Ну что ж, Элечка, пожалуйста…

Я приношу им вино, даю команду мальчиком, чтобы они позаботились об остальных, и решаю обойти «вверенную мне территорию».

Ника качается на качелях-скамейке в беседке на краю сада.

– Ты не замерзла? – спрашиваю я, подходя к ней.

– Неужели непонятно, что я хочу побыть одна? – капризно спрашивает Ника.

– Я не хотела нарушить твое одиночество, – выдавливаю я из себя, – У тебя все в порядке?

– Пойди, спроси, все ли в порядке у этой куклы Барби, – советует мне девочка.

– Почему Барби, – спрашиваю я.

– Потому что у нее есть только грудь и задница, а мозгов – ноль, – отвечает Ника, – И ты это видишь. Просто трясешься за свое место.

Я делаю скидку на подростковый максимализм, но мне все равно очень обидно. Не думаю, что сейчас самое время воспитывать эту девочку, да и кто я ей?

– Тебе ничего не нужно? – спрашиваю я.

– Нужно, – издевается Ника.

– Что? – спрашиваю я и стараюсь воспринимать разговор с ней, как упражнение на заданную тему «Ей не удастся вывести меня из себя».

– Мне нужно, чтобы все уехали, – отвечает Ника, – Мне надоело смотреть на них. Ты можешь это устроить?

Естественно, я не могу этого устроить ни для нее, ни для кого-то другого.

– Так чего же спрашиваешь? – говорит Ника.

– Если тебе что-нибудь понадобится, – продолжаю я, – Ты знаешь, где меня найти.

Нужно, наконец, как-то осадить ее. Ника понимает, что, вряд ли кто-то будет на ее стороне в таких капризах и, поэтому просто отворачивается.

«Хоть бы книжку почитала», – думаю я, – конечно, ей здесь скучно.

От беседки к дому ведет узкая тропинка. В саду уже темно и мне нравится шагать в темноте и слушать шелест листьев под ногами. Нам повезло с погодой. И день, и вечер были сухими и теплыми. Кажется, все идет хорошо?

Из темноты появляется Вадим и загораживает мне дорогу. Когда он приближается ко мне, я чувствую запах дорогого одеколона и смешанных напитков. Вадим сует в рот жвачку и окидывает меня оценивающим взглядом.

– О, привет, ты тут одна гуляешь?

– Я не гуляю, – отвечаю я, пытаясь его обойти, – проверяю территорию.

Он хохочет громко от моей плоской шутки.

– Ты здесь лучше всех, – шепчет он, пытаясь меня обнять. Я вырываюсь и почему-то тоже перехожу на шепот:

– Ты что, с ума сошел?

– Почему я сошел с ума? – его руки крепко держит меня за талию, – Ты получила инструкции от матушки? Нас нужно любить!

– Я не умею любить по инструкции, – говорю я только для того, чтобы что-то сказать.

– Пошли, поговорим, – он пытается увлечь меня в белеющую в темноте беседку.

– Там Ника, – шепчу я и тут же жалею об этом. Я не хочу, чтобы он думал о том, что я согласилась бы говорить с ним в беседке, если бы там не было его сестры. Но он думает именно так.

– Ну, тогда пошли в дом! – он уже совершенно беззастенчиво прижимает меня к себе.

– Слушай, отстань, – говорю я довольно мирно и вырываюсь.

– Я для тебя кто? – спрашивает он, – Папочкин сынок? Так я такой и есть! Слушай, все как в сериале – бедная труженица гнет спину на буржуев и спит с хозяйским сыночком. Давай, я женюсь на тебе?

Я стараюсь не слушать его и ухожу быстрым шагом. «Он пьян, – говорю я себе, – забудь и не думай».

– Я тебе это запомню, – кричит он вслед, – пожалуюсь папе.

Он не настолько пьяный, чтобы не чувствовать границы. Думаю, что его последняя фраза – это попытка пошутить.

Я захожу в столовую, и мы начинаем выставлять торт, мороженое, конфеты. Лично я уверена, что никто этого уже не будет есть, но предложить нужно. Мне очень хочется кусочек тортика, но я смотрю на мальчиков, которые смотрят на все угощения как на пустое место и останавливаю себя. Они – профессионалы. Когда я предложила им перекусить, они посоветовали завернуть им с собой кое-что после праздника. Они знают, что за вечер получат немало и им не нужно портить о себе впечатление такими мелочами, которые они могут получить и не «с барского стола».

Не все гости возвращаются к чаю. Семен Михайлович и Тамара стоят у ворот и провожают тех, кто решил уехать раньше. Тамара опирается на его руку и лезет целоваться ко всем. Семен Михайлович сдерживает ее и улыбается. Мне нравится этот тип мужчин – его невозможно опозорить, он всегда сам по себе. Тамара выставляет себя не в лучшем свете. А он – великолепен, как всегда.

К нашим воротам подъезжают водители гостей и такси. Кое-кто садится за руль сам и у меня мелькает мысль о том, что они будут остановлены на ближайшем посту ГАИ.

– Будьте осторожны в дороге, – напутствует их Тамара. Дамы машут ей, мужчины целуют ручки.

Когда последняя машина заворачивает за угол, Тамара с мужем идут к дому. Оставшиеся гости во всю угощаются сладостями – их развлекает Вадим. Оказывается, он не настолько уж и пьян. Он рассказывает анекдоты и кажется взрослее в этой солидной компании. Семен Михайлович бросает на него благодарный взгляд. Тамара тоже хочет выразить свою благодарность:

– Спасибо, Вадик.

И обращается к гостям:

– Вам не скучно? Я хочу танцевать!

– Нам не скучно, – отвечает за всех Вадим, – можешь пойти еще погулять.

Это могло бы быть шуткой, если бы не прозвучало так резко. Семен Михайлович смотрит на сына с осуждением. Тамара вспыхивает и разваливается в глубоком кресле.

– Кто-нибудь поможет мне прикурить?

Вадим достает зажигалку и наклоняется к ней.

Поскольку я нахожусь рядом, я слышу, как она говорит ему сквозь зубы: «Погулять можешь пойти сам. А я здесь – у себя дома».

– Заметь, я – тоже, – говорит он вслух и улыбается отцу.

Семен Михайлович видит его улыбку и кивает в ответ. Тамара откидывает голову на спинку кресла. На шее видны вены – и лучше бы она этого не делала.

Семен Михайлович и Вадим идут провожать последних гостей. Они расплачиваются с мальчиками из ресторана и останавливаются перекурить на крыльце.

Что я могу поделать? У меня на кухне открыта форточка, и я опять слышу отрывок их разговора.

– Ну что, все прошло нормально? – утверждает-спрашивает Семен Михайлович своего взрослого сына. Его тон и голос просто обязывают этого шута отвечать серьезно.

– Да, неплохо, – отвечает Вадим.

– Как тебе нравится дом? – спрашивает отец.

– Шикарно! – Вадим затягивается глубоко.

– Как ты вообще относишься ко всему? – спрашивает Семен Михайлович.

– А что? Пусть матушка проветрится! Все нормально! – спокойно говорит Вадим.

– Я тоже думаю – все ДОЛЖНО быть нормально, – Семен Михайлович говорит твердо.

– И Тамара твоя – тоже ничего себе девчонка! – Вадим «не дотягивает» до отца. Ему все время хочется быть на равных и это чувствуется.

– Ну, тебе она – не девчонка, – смеется польщенный Cемен Михайлович.

Они уходят с веранды, и я не слышу продолжения разговора.

Через час я готова уезжать. Уже полночь, но я решаю ехать домой. Мне предлагают переночевать, но я ловлю на себе взгляд Вадима и отказываюсь. Перед тем как уехать, я захожу в комнату к Нике и приношу ей ароматизатор.

– Мама сказала, что ты любишь сандаловое дерево, – я стараюсь говорить ласково.

– Я его терпеть не могу, – отвечает девчонка и отворачивается к стене. Я желаю ей «спокойной ночи» и спускаюсь вниз.

Семен Михайлович благодарит меня за прекрасный вечер.

Я еду по ночной дороге и думаю о нем. Мне повезло с работодателем. Желтые листья продолжают падать на дорогу.

– 7-

Я лежу на продавленном диване в Сережиной комнате. К моим рукам, ногам и голове подключены какие-то датчики.

– Не засыпай, – говорит Сережа, видя, что глаза у меня закрываются.

– Разговаривай со мной, – прошу я, – рассказывай, что ты там накопал…

– Если я буду разговаривать с тобой, – Сережа говорит, не отрываясь от монитора, – то зачем вообще все это? Лежи.

У меня чешется кончик носа и я пытаюсь пошевелиться.

– Не дергайся, – шипит Сережа и я замираю. Я уважаю чужой труд.

Он бормочет:

– Почему у тебя всегда печаль занимает столько места? А агрессивности нет вообще.

– Наверное, это категории из разных сфер, – говорю я, стараясь не шевелить губами, – и их нельзя ставить рядом.

– Ты не знаешь, что такое матричный подход, – говорит Сережа, – если бы только могла представить, сколько в тебе всего намешано.

– А в других не так? – спрашиваю я.

– Не так, – коротко отвечает Сережа, – тоже много, но не так.

– А себя ты изучаешь?

– Да.

– И что получается?

– Я не рассказываю своим пациентам друг о друге…

– Так я же не о других, а о тебе.

– Замолчи, – говорит Сережа, – думай о себе. Вспомни что-нибудь хорошее…

Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить что-нибудь хорошее.

– 8-

Напряжение в доме нарастает. Выпал снег и теперь мне поневоле приходится расчищать дорожку от ворот к веранде. У нашего садовника болит спина – и вообще он на особом положении, он друг отца Семена Михайловича – и я пару раз в неделю с веником и лопатой «прохаживаюсь» по дорожке. Мне не трудно, даже наоборот. Мне нравится такая работа – физические упражнения на свежем воздухе и вообще.

Алла звонит почти каждый день и, если трубку беру я, пытается расспрашивать о каждом из обитателей нашего дома. Ее в равной степени интересуют и дети и Семен Михайлович и, конечно же, Тамара. Причем, ей хочется узнать такие подробности, о которых мне не хотелось бы говорить, даже если бы я их знала. Я стараюсь не подходить к телефону вечером, когда она обычно звонит, но мне не всегда это удается. Ей бы оставить их в покое!

Тамара тоже не горит желанием общаться с «этой бывшей» и несколько раз она просит меня сказать, что «никого нет дома». Я не могу сказать, что мне так уж трудно соврать, но если я вру, то делаю это обычно для себя, а не для кого-то. Семен Михайлович говорит с Аллой коротко и сухо и сворачивает разговор на детей, считая, что все остальное ее не должно касаться. Если трубку берет Ника, то мы слышим только «да» или «нет». Кто знает, чем там ее пичкает «дорогая мамочка».

Вадима, как правило, по вечерам нет дома и, поэтому, когда мы рассказываем ему о том, что звонила «мама», он нагло усмехается и говорит: «Ну, в следующий раз передайте ей от меня привет!»

Я чувствую, что они обижены на Аллу, хотя, на первый взгляд ни Ника, ни Вадим ничем не обделены.

С Вадимом мы встречаемся иногда утром. Он забегает на кухню проглотить чашку кофе и сказать мне какую-нибудь колкость. Если я молчу, он уходит быстро. Если я начинаю формулировать что-то в ответ, завязывается дискуссия, фривольный тон которой мне очень не нравится.

– Всегда мечтал о такой девушке – скромной, работящей труженице, – говорит Вадим, разваливаясь на стуле, – одеть бы тебя поприличнее – можно было бы приударить.

Я бы многое могла ему сказать в ответ, но пока молчу. Вадим продолжает:

– Ты бы купила себе что-нибудь новенькое, поярче. Посмотри на Тамарочку – блестит бриллиантами, как елка. Ей перьев в волосах не хватает…