– А как вам удаётся прятать свой дом? – обратилась она к Гиласу. – В прошлый раз, стоило мне немного отойти, как он исчез.
– Как я уже сказал, – ответил тот, – вы, люди, чрезвычайно невнимательны. Всё дело в умении смотреть.
– Но ведь я смотрела, – возразила Лета. – И всё равно он пропал, будто его и не было.
– Если чего-то не видишь со своего места, иногда полезно взглянуть с другого, – важно изрёк Гилас. – Входи же, не стой на пороге!
Оказавшись в лесной хижине, Лета осмотрелась и спросила:
– А чайник у вас есть?
– Зачем? – удивился Гилас. – Этот предмет мне совершенно ни к чему.
– Но как же вы завариваете чай? – в свою очередь удивилась Лета.
– Очевидно, что никак, дитя, – был ответ.
Лета была поражена. Никогда ещё не встречался ей человек, который не пил бы чая.
– И вы никогда его не пробовали? – спросила она.
– Не вижу в этом никакой пользы, – ответил Гилас.
– Что же вы пьёте? – полюбопытствовала Лета.
– Воду, конечно, – ответил Гилас. – Это всё, что нужно, дабы утолить жажду. К тому же нет ничего вкуснее чистой ключевой воды.
– Откуда же вам знать, если вы ничего, кроме неё, не пробовали? – спросила Лета. Ей стало досадно, что Гилас отказывается от чая, даже не попробовав. – Мама говорит, что чай очень полезен. А ещё он согревает в холода.
– Тебе, быть может, и полезен. – Гилас равнодушно пожал плечами. – А мне эти сухие листья ни к чему. И потом, я никогда не мёрзну.
– Но ведь вы живёте в доме с очагом, – заметила Лета. – Очаг нужен, чтобы готовить горячую еду и греться, значит…
– Это не значит ровным счётом ничего, – раздражённо перебил её Гилас. – Ты, дитя, чересчур назойлива и своими вопросами начинаешь докучать мне.
Лета смутилась. Наверное, и вправду не следует настаивать, когда отказываются, подумалось ей.
– Что ж, – примирительно сказала она, – раз вы так против чая, я не настаиваю. А печенье? Печенье вы любите? Я принесла имбирное. Очень вкусное!
Гилас с подозрением взглянул на угощение. Судя по тому, как он наморщил нос, запах ему не понравился, но он всё же взял одно печенье, положил в рот и медленно прожевал.
– Странная пища, – наконец сказал он, – как сухой хлеб. Я не люблю сухой хлеб.
– Ничего-то вы не понимаете в десертах, – обиделась Лета. – Это вовсе не сухой хлеб. Печенье испекла тётушка Селеста, а уж она-то знает толк в таких вещах!
Гилас усмехнулся.
– У каждого случаются неудачи, – сказал он. – Однако коль скоро тебе это нравится, тем лучше. Можешь съесть сама всё, что принесла.
– А знаете что, я так и поступлю! – заявила Лета и отправила в рот хрустящий кружочек.
И тут Гилас расхохотался. Случилось это до того внезапно, что Лета замерла, так и не дожевав печенье. В изумлении смотрела она, как Гилас покатывается со смеху, и никак не могла взять в толк, что его так развеселило.
– Ты похожа на хомяка, – наконец отсмеявшись, проговорил Гилас. – Видела ли ты, как потешно этот зверёк набивает зерном щёки? Он так серьёзен и сосредоточен, а сам раздувается, будто бы…
– Я вовсе не хомяк! – проглотив печенье, поспешила заявить Лета.
– Такого я и не утверждал, дитя, – с улыбкой заметил Гилас. – Слушай внимательней! Разумеется, ты не хомяк. Тому никогда не придёт в голову обижаться по пустякам, подобными глупостями он не занимается. А ты забирай-ка свои сухарики, и пойдём со мной – я покажу тебе поистине вкусную еду.
Совсем немного отошли они от хижины в глубь леса, когда Гилас остановился, опустился на колени, приподнял большой лист какого-то растения, и Лета увидела внизу веточку, усеянную ярко-оранжевыми ягодами. Гилас бережно сорвал их и двинулся дальше. Проделав то же самое несколько раз, он протянул Лете целую горсть ягод.
– Попробуй, дитя, – сказал он при этом. – Вот что и впрямь вкусно и полезно!
Ягоды оказались чудесными. Никогда ещё Лета не видела таких: они были необычайно сочными, в меру сладкими и бесподобно ароматными.
– Не хуже твоего сухого хлеба, верно? – с улыбкой спросил Гилас.
– Очень вкусные! – согласилась Лета. – Никогда таких не ела. Как же они называются?
Гилас задумался.
– Не припомню уже, – сказал он. – Знал когда-то, но позабыл. Да и не важно это…
– Пожалуй, – сказала Лета. – Только как же мне их подписать?
– Что сделать? – удивился Гилас.
– Подписать, – повторила Лета. – У этого растения такие красивые листики – так и просятся в коллекцию! А когда появляется новое растение, с ним рядом принято писать название.
– А-а, – протянул Гилас, – ты говоришь об этой твоей диковинной вещице. Как ты её тогда назвала?
– Гербарий, – ответила Лета. – Он нужен для того, чтобы…
– Я понял, зачем он нужен, – перебил её Гилас. – Вот только не вижу, в чём польза.
Лета удивлённо заморгала. Неужели можно этого не понимать, подумала она, а вслух сказала:
– Ну как же, это очень интересно – собирать коллекции! Кто-то собирает старинные вещи, кто-то – драгоценности, а мне вот нравятся растения. Это очень интересно, – повторила она, – и познавательно.
Гилас фыркнул:
– Нелепица какая-то… Зачем собирать растения, если они и без того всегда вокруг тебя? К тому же в этом твоём… гербарии они становятся вовсе не такими, как были. Они сухие и неживые. Разве это одно и то же?
– Нет, не одно и то же, – согласилась Лета. – Если бы я могла, я бы сохраняла их в прежнем виде, но так уж выходит. Зато я могу рассматривать их, когда захочется, а не искать всякий раз заново. Это удобно, особенно если растение редкое и на каждом шагу его не встретишь.
– Удивительный вы народ, люди, – сказал Гилас. – Впрочем, это, разумеется, твоё дело. Если тебе по душе смотреть на сухие растения, я покажу тебе такие, каких ты, несомненно, ещё не видела. Если желаешь, можем отправиться в лес, дитя.
– Как это «отправиться»? – не поняла Лета. – Разве мы уже не в лесу?
– Лишь отчасти, – ответил Гилас. – Тебе кажется, что ты в лесу. Но много ли ты видела? Ты идёшь по лесу, но едва замечаешь его. Готов поспорить, что пока, кроме тех ягод, ты не увидела для себя ничего нового.
– Это потому, что я не искала, – сказала Лета.
– Почему – не важно. Важно, что не видела.
Сказав так, Гилас указал Лете под ноги. Та посмотрела вниз и увидела кустик с длинными листьями, напоминающими птичьи перья.
– О, я знаю, это папоротник! – воскликнула Лета. – Я видела его в особой книжке. Вживую он даже лучше, чем на картинке!
– Иначе и быть не может, – сказал Гилас и улыбнулся. – Видишь, мы столько времени здесь стоим, это растение у самых твоих ног, а заметила ты его лишь теперь.
– Какой красивый! – восхищённо проговорила Лета, рассматривая папоротник. – Можно я возьму его для гербария?
– Отчего же нет? – Гилас пожал плечами. – Я им не хозяин. Только не выдёргивай. Не сто́ит губить растения попусту.
– Нет-нет, мне и листочка хватит, – поспешила заверить его Лета и бережно сорвала зелёное пёрышко.
И тут ей вдруг вспомнилось, как недавно, гуляя вдоль речки, она увидела у самой кромки воды лепесток, подобных которому не случалось ей встречать ни прежде, ни потом. Цветом он походил на лиловые лепестки чудо-деревьев, разве что был чуть темнее и затейливо переливался на солнце. Лепесток был необычайно велик, почти с ладошку девочки, и та дивилась, пытаясь вообразить, какой же величины должен быть цветок, что его потерял. Лепесток, верно, принесло речными водами откуда-то издалека, рассудила Лета – в их краях подобных растений уж точно не водилось. Радуясь новой находке, она протянула к ней руку. Но каково же было её удивление, когда лепесток рассы́пался в тончайшую пыль, едва пальцы девочки коснулись его. Увы, он оказался хрупким, словно крылья бабочки.
Может ли быть, думала теперь Лета, что неведомый цветок с большими лиловыми лепестками растёт здесь, в лесу? И если так, знает ли о нём Гилас?
Она поспешила поделиться с ним этими мыслями, однако он в ответ отчего-то нахмурился.
– Ничего подобного здесь не растёт, – помолчав, ответил он наконец.
– Может, вы просто не знаете о нём? – с надеждой спросила Лета, уж очень хотелось ей увидеть диковинку.
– Мне ведомо всё, что происходит в этом лесу, – надменно заявил Гилас. – Раз я говорю, что такого цветка не существует, значит так оно и есть. И не докучай мне отныне всяким вздором, дитя. Будет лучше, если мы не станем тратить время на пустые разговоры.
И он повёл Лету дальше, то и дело останавливаясь, чтобы она смогла рассмотреть обитателей леса. Одни растения Лета узнавала по картинкам в книжках, другие же были ей совершенно незнакомы.
– Как много тут всего! – восхищённо воскликнула она, любуясь очередной находкой.
– Лес бесконечен, – отозвался Гилас. – Однако ты увидишь гораздо больше, если станешь смотреть не только глазами, но и сердцем.
– Как можно смотреть сердцем? – удивилась Лета. – У сердца нет глаз.
– А вот и есть, – сказал Гилас. – Назовём это… Как ты говорила?.. Ах да, образное выражение! Так вот, глаза у сердца есть, только они иные, не такие, как у тебя на лице. И они способны не только видеть то, что снаружи, но и заглядывать в глубь вещей. Вот смотри…
С этими словами Гилас протянул руку к дереву и, как показалось Лете, отломил от него маленькую тонкую веточку. Несколько мгновений веточка лежала на его ладони неподвижно, а потом вдруг, к удивлению девочки, шевельнулась. Ни разу Лете не доводилось видеть, чтобы сухие ветки двигались сами по себе. Во все глаза смотрела она, как бурый прутик вдруг отрастил тоненькие ножки и превратился в удивительное насекомое. Затем странное создание обзавелось парой прозрачных розовых крылышек, встрепенулось и поспешило упорхнуть с ладони Гиласа.
– Как чудно́… – прошептала поражённая Лета. – Никогда не видела ничего подобного. А как называется это насекомое?
– Не всё ли равно? – отозвался Гилас. – Как я уже сказал, имена мало значат, дитя.
И тут вдруг Лета вспомнила: ведь Гилас до сих пор не знает, как зовут её саму.
– А моё имя вам тоже неинтересно? – спросила она.
– Не очень. – Гилас пожал плечами. – Однако, если это столь важно для тебя, дитя, можешь представиться, я не возражаю.
– Лета, – с улыбкой сказала девочка и сделала реверанс. – А полностью – Розалета. Приятно познакомиться.
– Мы уже знакомы, – заметил Гилас и, хмыкнув, добавил: – Странное имя тебе выбрали.
Лета опешила: ничего странного она в своём имени не находила.
– И вовсе даже не странное, – немного обидевшись, возразила она. – По-моему, очень красивое, как розовые лепестки.
– Возможно, и красивое, вот только тебе не подходит, – сказал Гилас. – На розу ты не похожа, скорее уж… на одуванчик. Только взгляни на свои волосы!
– Вовсе нет, – совсем обидевшись, заявила девочка. – Розалета – куда лучше! Кроме того, роза гораздо красивее одуванчика.
– Это как посмотреть, – сказал Гилас. – На первый взгляд, быть может, но если приглядишься, поймёшь, что одуванчик ничем не уступает этой холёной красавице. К тому же он умеет то, что не может она. Скажи, разве способна роза так же преображаться и странствовать?
– Странствовать? – удивилась Лета. – Цветы не могут ходить.
– Я и не сказал «ходить», – ответил Гилас. – Вспомни, как лёгкие пушинки одуванчика улетают, когда поднимается ветер. Бывает, они уносятся из родного края, оседают в дальней земле и обретают новый дом. А роза так может?
Лета задумалась.
– То-то же, – заключил Гилас. – Посему, Одуванчик, никогда не спеши с выводами.
Лета рассудила про себя, что в одуванчике и правда нет ничего плохого. Её родное имя и так останется при ней, а зваться Одуванчиком всё же лучше, чем слышать в свой адрес неизменное «дитя».
– Однако мы отвлеклись, – тем временем продолжил Гилас и протянул ей ещё одну веточку. – Смотри внимательно.
Лета ожидала, что и на сей раз тонконогое насекомое пошевелится. Она смотрела и смотрела, но ничего подобного не произошло.
– Не понимаю, – наконец сказала Лета, когда ей наскучило это зрелище. – Что я должна увидеть? Это насекомое не двигается. Или вы смеётесь надо мной, и это обычный прутик?
– Я и не думал смеяться над тобой, Одуванчик, – сказал Гилас. – Это не прутик. Это тоже насекомое, только иное.
– Как же иное? – спросила Лета. – По-моему, в точности такое же.
– Ошибаешься, – ответил Гилас. – Тебе так чудится, ибо ты не всматриваешься. Как нет двух одинаковых людей, так не бывает и двух одинаковых насекомых, или цветков, или листьев. Присмотрись – и увидишь. А если будешь смотреть сердцем, то поймёшь, что все они разные не только снаружи. У каждого живого существа своя душа. Быть может, у зверя или дерева она не такова, как у человека, однако она есть. И нрав у каждого свой. Ты ведь видела, как повели себя эти крохотные создания, что ты приняла за прутики? Разве одинаково?
– Нет, – признала Лета, – совсем по-разному.
Гилас кивнул и вернул «веточку» на дерево.
– Это оттого, что они и есть разные, хоть и весьма схожи. Теперь тебе ясно, Одуванчик? Смотри в глубь вещей и поймёшь: мир куда больше и разнообразнее, чем тебе кажется.
Так бродили они по лесу почти до самого полудня. С немалым удовольствием Лета провела бы в лесу весь день – так увлекательно было ей узнавать новое, так приятно вдыхать лесные запахи и слушать лесные звуки, – однако пришла пора возвращаться. Лета сказала об этом Гиласу и напоследок спросила, есть ли какое-нибудь кушанье, что любит он больше всех прочих. Девочке не давало покоя, что Гиласу пришлось не по вкусу печенье, и ей хотелось в следующий раз принести то, что ему наверняка понравится.
Тот ответил не сразу, будто припоминая нечто давно прошедшее. Взгляд его обратился куда-то вдаль, и наконец он промолвил:
– Как-то раз довелось мне отведать чудесное кушанье. Мягким и нежным было оно. Вот только название я позабыл…
И он мечтательно возвёл единственный глаз к небу.
– Как же оно выглядело? – спросила Лета.
– Это было нечто жёлтое… с множеством дырочек, – ответил Гилас и задумчиво добавил: – И зачем кому-то было проделывать их? Загадка…
– Ой, я поняла! – обрадовалась Лета. – Вы, должно быть, говорите о сыре!
– Сы-ы-ыр, – протянул Гилас, будто пробуя слово на вкус. – Да, вероятно… Это слово мне знакомо.
И он опять посмотрел вдаль.
– Хорошо бы сыру, – произнёс он. – Дивная еда, дивная…
– Я добуду вам сыру, господин Гилас! – с жаром заверила его Лета. – Обязательно добуду!
– Благодарю тебя. – Гилас кивнул. – Только не зови меня господином. Не люблю излишних церемоний.
Он опять довёл девочку до упавшего дерева и тотчас же исчез.
«Прощай, Одуванчик», – услышала Лета голос у себя в голове.
– До свидания, Гилас, – тихо произнесла она.
По пути домой она остановилась у рощи чудо-деревьев, и, немного помедлив, увидела, как вспыхнули они золотом в лучах полуденного солнца. Весело перебежала она мостик через Лазурную Змейку, что легко несла по лугу свои чистые воды, а вместе с ними… одинокий листок с золотой каймой. Был ли то и вправду лист чудо-дерева, или ей только почудилось, Лета не поняла – так быстро унесло его течением.
Глава 5
Шло время, один день сменялся другим, и к городку шаг за шагом приближалась осень. Жизнь Леты совершенно переменилась. Встреча с удивительным лесным жителем подарила ей не только множество новых знаний о лесе, но и друга, с которым Лета с большой радостью проводила время, когда выпадал случай. Всякий раз она приносила Гиласу вкусный гостинец – чаще всего несколько ломтиков сыра, который друг её поглощал с особым аппетитом и явно предпочитал всем прочим видам угощения. Они гуляли по лесу, и каждая такая прогулка открывала Лете нечто новое. Всякий раз девочка поражалась, сколько же всего она ещё не знает.
– Мне кажется, я никогда не узна́ю всего, – сказала она как-то раз, рассматривая новое растение.
– В том есть своя прелесть, – отозвался Гилас. – Мир безграничен. Всё знать немыслимо, и это благо. Вообрази, сколь скучной стала бы твоя жизнь, не останься в ней ничего неизведанного.
За время знакомства с ним Лета почти заполнила свой альбом растениями, и пустых страниц осталось совсем немного. Гилас временами ворчал, выражая неодобрение коллекционированием вообще и гербариями в частности. Он никак не мог уразуметь, зачем всё это нужно, и всё-таки исправно рассказывал девочке о тайнах леса, и общение с ней дарило ему ничуть не меньше радости, чем вкусные гостинцы.
И вот однажды, когда они снова гуляли по лесу, Гилас, пристально глядя на Лету единственным глазом, спросил:
– Скажи-ка, Одуванчик, желала бы ты увидеть растения, о которых, я уверен, не поведает ни одна книга на свете?
– Разве такие есть? – с сомнением спросила она. – Мама говорит, в книгах можно найти всё что угодно. Если, конечно, знаешь, где искать.
– Что ж, спорить с твоей матушкой я не возьмусь, – ответил на это Гилас. – И всё же спрошу: слыхала ли ты, к примеру, о цветке, что распускается лишь при свете полной луны?
Лета задумалась. У неё в альбоме, несомненно, такого не было, и она стала припоминать, говорилось ли о чём-то подобном в книжках.
– Хм… Да, я слышала о таком цветке, – наконец ответила она. – Он крупный, вьётся по стволам деревьев, цветёт только по ночам, будто бы страшится солнечных лучей, и оттого его зовут луноцветом. Но видела я его только на картинках – в наших краях он, верно, не растёт.
На это Гилас покачал головой.
– Нет, не то, – сказал он. – Тот, о котором говорю я, совсем иной. Пойдём.
И он повёл Лету дальше. Но долго идти им не пришлось. Вскоре Гилас остановился и поманил Лету к себе. Потом он опустился на колени, раздвинул ладонями два ничем не примечательных листа, и Лета увидела под ними небольшой зелёный бутон, который, как и листья, показался ей самым обыкновенным. Она осмотрела растение, но ничего особенного так и не заметила. Лета вопросительно взглянула на Гиласа, а тот улыбнулся.
– Подожди немного, – тихо произнёс он. – Создание это не назовёшь общительным, большие компании ему не по душе. К тому же время ещё не пришло…
Лета с удивлением взглянула на своего друга. Двух человек едва ли можно считать большой компанией, подумалось ей. Гилас же тем временем продолжал:
– Не знаю, согласится ли он, однако всё же попрошу.
Сказав так, он с величайшей нежностью коснулся закрытого цветка и что-то тихонько пробормотал.
– Не шевелись, Одуванчик, и храни молчание, – так же тихо добавил он. – Растение это замкнутое и чрезвычайно пугливое.
Лета замерла. Некоторое время ровным счётом ничего не происходило, и девочке начало казаться, что увидеть застенчивый цветок ей не суждено. Но вот что-то неуловимо изменилось, и маленький бутон дрогнул. Неторопливо и будто неуверенно раскрылись зелёные чашелистики, а за ними развернулись пять длинных молочно-белых лепестков. И тут Лета вздрогнула, потому что цветок повернул в её сторону нежную головку, словно бы желая взглянуть на девочку, и лепестки его засияли мягким светом, точь-в-точь как луна на ночном небосводе. Лета смотрела на прекрасное растение, от изумления едва дыша. А потом она ощутила нечто странное: веки её отяжелели, в глазах помутилось, а мысли начали расплываться. Ей почудилось, будто тело её стало до того лёгким, что малейшего дуновения ветерка будет достаточно, чтобы унести её в дальние края. И вот, когда глаза Леты полностью закрылись, она услышала голос.
– Проснись, Одуванчик, – произнёс он, и Лета почувствовала, как кто-то коснулся её руки.
Она тотчас открыла глаза и огляделась. Всё осталось по-прежнему: Лету окружал тот же тихий лес, светился лунным светом скромный цветок, а рядом, в траве, сидел Гилас.
– Я уснула? – в растерянности спросила Лета. – Не понимаю…
– Это всё его проделки, – с улыбкой произнёс Гилас и кивнул в сторону цветка. – Робости на его долю досталось с избытком, и своё уединение оберегает он со всем тщанием.
– Меня усыпил цветок? – удивилась Лета.
– Именно так, – ответил Гилас. – И не вмешайся я, ты проспала бы до самых сумерек, потом вернулась бы домой и с тех пор ни разу не вспомнила бы об увиденном.
Тут он обернулся к растению, снова коснулся его и прошептал несколько слов. В следующее мгновение мягкое сияние погасло, и белые лепестки свернулись.
– Как чудно́… – тихо произнесла Лета.
– Ну что, Одуванчик, – отозвался Гилас, – станешь ли ты отныне по-прежнему утверждать, будто из книг можно узнать обо всём на свете?
В ответ Лета покачала головой. Ей подумалось, как поразились бы все вокруг, узнай они, что в её альбоме хранится растение, о котором ни в одной книге на свете не сказано ни единого слова. А как удивилась бы мама! Лета живо вообразила, как к дому их съезжаются учёные мужи, чтобы собственными глазами увидеть неведомый цветок, и с каким восхищением хвалят маленькую девочку, которой удалось отыскать то, что было скрыто от всех них. Однако она ни минуты не сомневалась, что этому видению не суждено стать явью, ведь Гилас наверняка ни за что не позволит ей даже прикоснуться к диковинному цветку, а уж тем более сорвать его. Потому она ничуть не удивилась, когда, всё же нерешительно спросив своего лесного друга об этом, услышала ответ:
– О нет, Одуванчик, допустить такого я не могу. Пусть и не понять мне твоего увлечения, до сих пор я не препятствовал тебе, ибо не видел вреда в том, что ты забираешь себе приглянувшийся лист или стебелёк, однако теперь… Цветок этот – великая редкость даже для этих краёв, где братьев его больше, чем где бы то ни было ещё. И слишком он хрупок и нежен, чтобы пережить подобное обращение.
– Понимаю, – со вздохом сказала Лета. – Ах, как бы мне хотелось снова увидеть эти чудесные лунные лепестки…
С минуту Гилас пристально смотрел на неё, а потом спросил:
– Скажи-ка, Одуванчик, верно ли я помню, что книги, о которых ты мне говорила, не таковы, как твой гербарий? Или же в них тоже хранятся настоящие растения?
– Нет, там только картинки, – ответила Лета, удивившись про себя, зачем Гилас спрашивает об этом, – но очень красивые! Цветы и листики почти как живые!
Тут она поняла: Гиласу, верно, хочется взглянуть на эти книги. Она так часто рассказывала о них, но ни разу в голову ей не приходила мысль показать своему другу хотя бы одну.
– Я непременно принесу вам какую-нибудь из них! – пообещала Лета. – Завтра же!
– Благодарю тебя, – с улыбкой ответил на это Гилас. – Однако я не затем спросил тебя о книгах. Стало быть, они так хороши, что дарят не меньше радости, чем твой альбом?
Лета кивнула.
– А значит, тебе вовсе не обязательно рассматривать настоящие растения, – заключил Гилас. – Быть может, стоило бы не засушивать цветы, а создавать их портреты?
– Но я не умею рисовать, – растерянно ответила Лета, – разве что самую малость. Мне нипочём не изобразить их так же точно, как в книгах.
– Это лишь поначалу, – сказал Гилас. – День ото дня мастерство твоё будет расти, это несомненно.
– Наверное, так, – сказала Лета, – и всё-таки собирать растения и рисовать их – не одно и то же.
– Что ж, дело твое. – Гилас пожал плечами. – Много ещё скрыто в этом лесу такого, что не отыщешь в книгах. И я с радостью покажу тебе немало дивных созданий. Однако я не стану водить тебя по лесу всякий раз, когда ты вновь пожелаешь взглянуть на них. Лишь единожды познакомлю я тебя с ними, а уж ты решай, рисовать их или полагаться на свою память.
Долго раздумывать Лете не пришлось и она с готовностью согласилась. А на следующий день, когда она опять пришла в лес, Гилас показал ей ещё одно необыкновенное растение. Лепестки затаившегося в траве цветка оказались ярко-жёлтыми, будто пёрышки иволги. Однако не успела девочка произнести и слова, как они потемнели и сделались янтарными, а потом глазам её предстало такое, что, не знай она об этом заранее, перепугалась бы до смерти. И всё же Лета вздрогнула и вскочила на ноги, когда пышный куст, что рос неподалёку, внезапно полыхнул огнём. В мгновение ока яростное пламя перекинулось на соседнее дерево и ринулось дальше. Не прошло и минуты, как перед ней выросла громадная огненная стена – она грозно ревела, обдавая всё вокруг жаром и дымом. И пусть Лета знала, что это лишь видение, которое внушал ей удивительный лесной цветок, желая прогнать незваную гостью прочь, она едва не бросилась бежать.
И тут бушующее пламя смолкло.
– Хитроумное создание, верно? – услышала Лета голос друга и обернулась.
Лес, как и прежде, был зелен и тих, лишь где-то в вышине тихонько ворковали лесные горлицы. Гилас сидел у дерева поджав ноги и смотрел на Лету.
– Не слишком ли этот цветок напугал тебя? – спросил он и, когда Лета покачала головой, продолжил: – Можешь изобразить его, если желаешь. Однако поторопись, у этого малыша строптивый нрав.
Лета раскрыла альбом, достала из кармана кусочек грифеля и принялась за дело. Она старательно выводила тёмно-серые линии, и на странице один за другим появлялись листики, стебельки и лепестки невиданного лесного существа, которое девочка, недолго думая, назвала гориле́ской. И пусть рисунок её не мог сравниться с прекрасными картинками в книгах, Лета осталась довольна.
Ещё немало чудес открылось ей в лесу. Однажды Лета увидела крохотные бледно-голубые цветочки, которые поначалу приняла за незабудки, но быстро поняла, что ошиблась, когда малютки принялись весело насвистывать, будто самые настоящие птички. Было там и престранное растение с длинными и тёмными, усеянными золотыми крапинками листьями, которое, стоило Лете к нему присмотреться, свернуло их в тонкие трубочки и… пропало, будто его и не было вовсе. Но в тот же миг лесная диковинка возникла в полудюжине шагов от Леты и, когда та приблизилась, повторила свою уловку. И кто знает, сколько ещё Лета преследовала бы зелёного беглеца, если бы Гилас не поведал ей, что маленький хитрец всё это время не сходил со своего места и попросту морочил девочке голову. Увы, как следует рассмотреть это растение Лете не удалось. И оно оказалось не единственным, которое упрямо не желало долго оставаться на виду. Но были и такие, что, пусть и неохотно, но позволяли девочке себя рассматривать. Потому очень скоро пустые страницы в её альбоме закончились, и Лета стала вкладывать в него чистые листы бумаги, отчего гербарий до того распух, что в конце концов с трудом закрывался, и ей пришлось перевязывать его лентой.
Всякий раз Лета благодарила Гиласа, когда тот раскрывал ей новую лесную тайну, и всё больше хотелось ей рассказать о том, сколько прекрасного в её собственном мире. Она никак не могла взять в толк, отчего друг её не покидает леса и не стремится познакомиться с жителями её родного городка.
– Вы ведь сами говорили, что нужно смотреть не только глазами, но и сердцем, – заметила она, когда однажды Гилас заявил, что не видит в людях ничего интересного. – Вот если бы вы захотели побывать там, где живу я, то удивились бы, сколько на свете чудесных людей! В нашем городе нет ни одного плохого человека. И никто никому не причиняет зла.
– Ты знакома со всеми до единого? – с ухмылкой спросил Гилас.
– Нет, – признала Лета. – Но все, кого я знаю, люди очень добрые. И в нашем городе никогда не случается ничего дурного. Значит, все жители такие же, как мои знакомые.
– Ничего это не значит, – сказал Гилас. – Тебе не дано заглянуть в душу каждого и быть уверенной, что он не замышляет ничего дурного. Душа человека – вещь сложная. Сегодня он может казаться тебе безобидным, а завтра совершит подлость. Вот чем плохи люди.
– Глупости какие! – возмутилась Лета. – Если я знаю человека, то знаю!
– Наивное дитя, – сказал Гилас, и во взгляде его промелькнуло нечто странное, однако Лета не поняла, что именно, хоть это ей совсем не понравилось.
– Я вовсе не наивная! – упрямо заявила она. – Это вы ничего не знаете о людях. Вот, к примеру, тётушка Селеста…
– Кто? – не понял Гилас.
– Тётушка Селеста, – повторила Лета. – Между прочим, я уже упоминала о ней. Вам ещё не понравилось её печенье.
– Ах да, припоминаю, – сказал Гилас. – И что же в ней примечательного?
– Она очень добрая и весёлая, – ответила Лета. – А ещё она знает много увлекательных историй.
– Каких же, к примеру? – спросил Гилас безо всякого интереса.
Лета видела, что ему скучно, но её это не остановило.
– Вот, скажем, история о сире Растеряхе Мечтательном, – начала она и поведала Гиласу о приключениях рассеянного рыцаря.
Весь рассказ друг её выслушал молча, из вежливости ни разу не перебив, но, когда история закончилась, поморщился.
– Не сочти за обиду, Одуванчик, – сказал он, – однако большей бессмыслицы я в жизни не слышал. Ты считаешь, это забавно?
– А разве нет? – опешила Лета.
– Нисколько, – отрезал Гилас. – Более того, это просто унизительно. Подумать только: выслушивать глупые насмешки лишь потому, что позабыл где-то свои вещи! Бедняга рыцарь… Из-за сущей нелепицы его доброе имя теперь пятнают все кому не лень. – Он вздохнул и добавил: – А ты ещё утверждаешь, будто все люди без исключения добры и благородны.
– Но это всего лишь шутка. – Лета недоумённо захлопала глазами. – К тому же сира Растеряхи никогда не существовало.
– Как так? – Гилас опять нахмурился.
– Его выдумала тётушка Селеста, – объяснила Лета. – Он ненастоящий, поэтому никак не мог пострадать от насмешек.
– Тогда от этой истории никакого проку, – заявил Гилас. – К чему выдумывать, когда есть повести правдивые? Куда как интереснее узнавать о том, что происходило на самом деле, о том, что видишь вокруг.
Лета подумала, что одно другому не мешает, однако спорить не стала.
А Гилас между тем продолжал:
– О многом ещё я могу поведать тебе, и это будет чистая правда. – Он с гордостью взглянул на Лету единственным глазом. – Спрашивай, и я отвечу.
– О чём угодно? – спросила та.
Гилас помедлил с ответом, зачем-то посмотрел наверх и наконец произнёс:
– О том, что могу рассказать. Я не раскрываю чужих тайн и не отвечаю на бестактные вопросы.
Лета задумалась. В волнении размышляла она, сочтёт ли Гилас бестактным то, что не давало ей покоя с начала их знакомства. Девочку разбирало любопытство, однако она никак не решалась спросить, опасаясь гнева Гиласа. Что-то подсказывало ей, что о таком спрашивать не принято, и она смиряла свой интерес, но теперь ей стало невмоготу и Лета решила: будь что будет.
– Мне хотелось бы знать, – осторожно начала она, – как случилось, что у вас остался всего один глаз?
Лета ждала, что лесной житель вспыхнет негодованием, объявит её невоспитанным ребёнком, а то и вовсе прогонит прочь, но тот лишь вздохнул. Во взгляде его промелькнуло недовольство, однако бурного гнева за ним не последовало.
– Если мой вопрос бестактный, не отвечайте, – поспешила добавить Лета.
– Не слишком, что и говорить, – согласился Гилас. – Впрочем, я могу ответить, коль скоро ты так желаешь это знать. Однако предупреждаю: в этой истории нет ничего весёлого, и если ты надумаешь посмеяться надо мной, как над тем бедолагой-рыцарем, то немедля отправишься домой, и больше я тебя сюда не пущу.