Сверхновые

– Он ест конфеты по ночам? – спросила Вивиан у мамы.

Он весь заколыхался, и она испугалась.

– Что ты! – шикнула мать, вытаскивая её из-за себя. – Это очень хороший человек, протоиерей Хрисанф. Расскажешь ему про Шу, хорошо?

Вивиан захотела в туалет.

– Мама…

– Пожалуйста, Вива, – мать посадила её в кресло.

– Шу приходит к тебе, дитя? – пробасил священник.

«Вот бы пришла!», – подумала Вивиан, шаркая кроссовками в воздухе.

– Вива! – прошипела мать.

– Шу просит у тебя сладкое? – Хрисанф погрозил маме пальцем.

– Нет.

– А о чём он тебя просит?

Вивиан поёрзала и переглянулась с голубем.

– Когда двери хлопают – это он делает?

Она старательно помотала головой. Мистер Джаррел взял с неё обещание никому не рассказывать, а особенно родителям и людям с крестами, что она умеет, потому что они не поймут, будут ругаться и затаскают по церквям, где умереть, как скучно.

Протоиерей Хрисанф надел очки и раскрыл толстую книгу.

– Про твоего приятеля известно, что он был особо почитаемым богом воздушного пространства и палящего солнца в Древнем Египте. Он являлся низложителем врагов света…

– Кем? – спросила мама.

– Низложителем. Одерживал верх над силами зла, миссис Смоуэл.

– Он супергерой, – догадалась Вивиан.

– Нет, дитя, он только притворялся, что он добрый, и обманывал древних египтян. Он и тебя обманул. На самом деле он злой демон. Таким ты его видела? – священник развернул книгу и показал на картинку с коричневым мужчиной в жёлто-белой юбке, с длинными синими волосами и синим пером на голове. Толстый палец съехал к тощему льву. – Или таким?

– Да она же девочка! – возмутилась Вивиан.

– Она? – поднял брови священник.

Мать стала водить её в церковь ставить свечи, молиться и мучиться перед Хрисанфом. Она постелила себе в её комнате, и постоянно ходила за ней, и даже караулила за дверью туалета, спрашивая:

– Вива, ты там одна?

Она задумала выкинуть Мистера Разбэри! Может, это было бы и правильно, потому что плюшевый шпион увёл к страшному человеку.

Вивиан, прислонившись к подоконнику, впитывала свежесть ночи.

Она – самое прекрасное, что могло случиться с Шу, у которой не было родителей, здоровья, свободы, любящих близких. Жизни. Она – то, что не осталось незамеченным. Ирриа, сердитый брат Шу! Он представлялся именем Эдвард Хейз! Он не оставил её в покое…

Место падения

Эпредан Стен Рудж.

«Дом цветущих облаков», поэтичность названия которого и правила устройства никогда не менялись. Похожие в изобилии украшали сады мардуков эпохи Дайэтци – об этом помнила ану Амитерет. Ану Кецальмек видел их своими глазами в эпоху Таль, но в колониях илиталей. В эпоху Ран мардуки вновь создали себе расу подхалимов – алуранов, и в первых же родовых гнёздах алуранов появилось несколько традиционных сооружений мардуков, включая эпреданы.

Многого для них не требовалось.

Требовалось вывести несколько быстрых холодных ключей на каменную площадь, лежащую под малым углом, с бортами и сливом, заставить её рядами длинных каменных коробов, в них посадить деревья с обязательно высокой от земли, раскидистой кроной, к ним с двух сторон прибавить декоративный кустарник, прозванный «кровавые слёзы», к его корням – прадени. Эти древние растения, также не встречавшиеся в дикой природе, были симбиотами «слёз», имели гибкие стебли и на их концах – белые и пушистые, ничем не пахнущие кисти, макающие в воду. Подождать – и вырастал обширный зал с рукавами под зелёными арками, со стенами в багровых брызгах, и с белой пеной на воде пола.

Красиво и уныло.

Кецальмеку эпреданы всегда были не по душе.

В них не полагалось ставить сиденья и питьевые фонтаны. Садовое архитектурное сооружение для отдыха в жару – и в нём можно было только бродить. Эпреданы берегли от засорения и обветшания, но их редко кто посещал.

Это был тот случай, когда так и лезло в глаза, что постройка имеет другое назначение, а сами слова «эпредан» и «прадени» нарочно введены мардуками в общий язык без частной определительной приставки. Было известно о существовании по крайней мере трёх ступеней в языке мардуков, в каждой из которой слова могли поворачиваться новой гранью, и иметь совершенно иное толкование.

Аэпредан, анэпредан и аманэпредан – в какой-то из форм, вероятно, скрывался ключ к истине «Дома цветущих облаков». И если мардуки поставили в эпредане статую, чего не бывало на памяти Амитерет и Кецальмека, то потому, что это не противоречило канону.

Эпредан Стен Рудж в самом цвету.

Кецальмек тронул «кровавые слёзы», и набухшие тёмно-красные коробочки полопались, выворачиваясь, выплёвывая созревшие семена. Под ногами в воде заплескались мальки.

Он смотрел, как жадно они хватают белые ядра, и слушал.

Тихо.

В этом месте 16 лет назад играли дети, и звонкий смех, и шлёпанье по воде доносилось до его ушей. Его вторым именем было имя Тапрайа Нарен-киари, он спускался от посадочной площадки по лестнице вдоль стены, закрывающей северную сторону эпредана, смотрел на его зелёную крышу справа, на ступени перед собой, и взрывался от раздражения. Атамил Мардук сидел на ступеньке. Раз госпожа Сога отпустила его от себя, её задача выполнена. Она уже показала мальчику ритуал благословления младенца времён эпохи Дайэтци на примере новорождённого в Доме Руджар, и обошлась без свидетеля из Совета Ран-Иним.

Тапрайа видел Атамила со спины. Тот сидел, вжавшись плечом в низкое каменное ограждение, и ветер шевелил коротким золотистым хвостиком. Атамил не двигался.

Тапрайа опустил ногу на ступеньку ниже, и всё.

Спустя 16 лет ану Йолакан Са Кецальмек завершил процесс самоидентификации в новом проявлении и прилетел в Стены Рудж в имени Доигни Лито-киари. Он хотел посмотреть на уникальную статую, поставленную после уникального события.

Якобы он схватил Атамила, спрыгнул с ним и разбился.

Первое ему было незачем, второе было глупо, третье… Невозможно. Чтобы он не по своей воле вышел из тела-носителя, нужно было нарушить канал связи. Чтобы это сделать, нужно было иметь достаточно мощности для преодоления защитного барьера канала, создаваемого станцией.

Иначе говоря, его прошлое проявление убили.

Кто, почему – он не помнил.

То, что называлось его памятью, являлось продуктом безостановочного перевода в запись информации от органов чувств и реакций внешнего организма, сопутствующих психических состояний и мыслительных операций. Богатство каждого прожитого момента ложилось в узоры на платах Апофеоза Таль и поступало в распоряжение вспомогательной системы. На хранение, на оперирование. На анализ. Кецальмек подозревал, что существуют подпрограммы, которые, как минимум, не дадут ему устраивать диверсии на станции, следить за секретными грузами и сообщениями, и задавать кораблю запретные курсы.

Однако 16 лет назад имело место вмешательство другого рода. В систему вошли через удалённый доступ и скрыли часть данных, либо физически удалили фрагмент платы.

Прежде ему не приходилось чувствовать такую беспомощность.

Конечно, его никто не заставлял становиться ану. Он сам захотел, сам добился этого, сам отдал мардукам всего себя, дал разложить себя на материи и сплавить с механизмом. Он не человек, но он знал себя человеком! Как человек, он имел больше достоинства, чем игрушка мардуков.

Никак не примириться с собой инструментом. С собой никем.

Доигни Лито-киари будет бороться.

По официальной версии он совершил показательное самоубийство после проигрыша в суде Вайсарану Мардуку по делу переселенцев, и заодно попытался причинить вред наследнику Вайсарана. Советники это приняли. Первоголос Ран-Иним сочетал в себе импульсивность и хладнокровие, и, бессмертный, мог позволить себе порицаемые, даже безумные меры. Так думали в обществе. Он выступит с заявлением, что инцидент в Стенах Рудж – внутренние дела мардуков, и он не причастен. Если он не полезет слишком далеко, мардуки дадут ему отыграться.

Доигни пошёл дальше.

Где-то у подножия стены, где упало его прошлое тело вместе с Атамилом, должна быть скульптура. Вот этот рукав эпредана, вот, слева, и она. Вернее, он. Сразу виден. Белый очищенный кварцит, вставки лазурного камня и золота. Подросток Атамил Вайсаран Мардук, будущая вершина мужской линии мардуков и очередной соправитель Соги, выполнен в натуральную величину. Сидит среди прадени, как живой, опустив ноги в воду, и держит на коленях золотой диск принцев Дайэтци.

На ещё нежном, ещё не начавшем вытягиваться лице мягкая лазурная улыбка. Будто посмеивается своим мыслям.

Первоголос сложил перед ним руки.

Перед смертью прошлого проявления он узнал что-то, чего не должен был знать, когда приблизился к Атамилу. Странно. День, алуранское поместье, хорошо просматриваемое место, ребёнок, не имеющий знаний и сил старших. Набор обстоятельств, ну никак, на первый взгляд, не предполагающий срыва покровов…

Знай он, зачем существуют эпреданы…

Без понимания он неуравновешенный ану и главный советник Ран-Иним, который нелепейше скомпрометировал себя, а это – просто статуя Атамила в просто «Доме цветущих облаков».

Мардуки называли некоторые цветы огнями.

Огненные облака? Горящие? Закат?

Но они и кровь могли называть пламенем, и ещё много чего.

Нет.

Кто знает их язык Амансашеру по искусственным диалектам, которые выделили мардуки для илиталей и алуранов, и не знает всей глубины их истории, культуры и философии – как он, – только путается. Сами мардуки в срок десяти человеческих жизней поднимаются по ступеням Амансашеры – даже им, внутри их роя, не всё очевидно на разных этапах. Кто осведомлён? Высший господин Вайсаран Мардук, высшая госпожа Согашеарун Мардук и их опоры – главы линий Хет и Рау, Шеос и Аман.

Которые ничего не скажут.

Он отошёл и, раздвинув метёлки, сел на бортик и оглянулся.

Вода тянула плети прадени, резвились рыбы, наверху вяло шелестели листья, роняя солнечные блики. На стволе пальмы мелькнула ящерица. Каким предстал бы перед ним эпредан, если бы он мог перейти в Асбару? Но ключа у него нет, и технический слой Асбара – территория мардуков. Рискнуть, взломать? И что? Его сразу обнаружат.

Из дальнего прохода вылетела бело-синяя искра.

Она плавно моталась из стороны в сторону, вверх и вниз, делала петли, словно летело тяжёлое насекомое, и по воде плясало её отражение.

Здесь мардук.

Доигни на всякий случай активировал барьер и цвет искры поблёк. Но, подлетев, зеленоватая звёздочка скакнула ему в правую руку и прошила льдом до плеча. Бесполезный барьер! Стиснув зубы, Доигни подхватил трясущуюся кисть и увидел, как она стекленеет, проглядывают кости и жилы, и внутри в светящемся зелёном кольце плетёт узор голубая нить.

И он тут же поднялся, заметив и его.

Мардуки в человеческих телах вырастали медленнее, чем люди, но тоже быстро. Атамил уже выглядел типичным высшим мардуком мужского пола в возрасте от 20 до 100 лет – рослым мужчиной с распущенными золотыми волосами ниже плеч, в щитковом нашейнике и в юношеском одеянии, похожем на то, что осталось запечатлённым в камне.

Доигни, как полагалось, начал первым с обязательного:

– Ваш путь благословенен, молодой господин Мардук…

– До скончания времён, – отозвался Атамил, улыбаясь.

– Что вы мне встроили?!

Атамил присел рядом со своим детским образом.

– Объяснитесь! – потребовал Доигни.

– Не нужно так волноваться, господин Первоголос. Вы давно знаете нас и наши привычки. Прошлое пересечение наших с вами путей закончилось для вас неприятным образом, и я хочу сгладить это, – и шире улыбнулся на усмешку Доигни, показав ровные белые зубы. – Я не буду пытаться убедить вас, что ни я, ни любой из нас не виноваты в случившемся.

– Почему же, было бы интересно услышать!

– «Услышать», не «узнать». Но послушайте: не бывает идеальных механизмов. На вашей станции был сбой.

– И я перескочил с вами через перила? – засмеялся Доигни.

– Вы увидели, что я перегрелся, подняли меня на руки, чтобы перенести в тень, и это случилось с вами. Моё тело перевесило. Если бы всё произошло без мардука поблизости, вы бы не подозревали нас. Впрочем, – он коснулся золотого диска, – вы всегда найдёте, в чём винить нас.

Доигни набрал воздуха в лёгкие.

– Почему было заявлено о моём самоубийстве?

– Разве не очевидно? Ваша новая стратегия работы не потребует излишних объяснений, репутация наших инженеров не пострадает.

– Если я не дам это в официальном обращении…

– Не дадите.

– Вы слишком молоды, Атамил, чтобы я обсуждал это с вами. И вы так и не объяснили ваш хулиганский поступок, – он поднял руку.

– Я дал вам допуск к одной из учебных линз Шеос. Я сдал с ней экзамен, когда прилетал сюда в прошлый раз. С помощью неё и золотого экрана, – Атамил поставил палец на диск, – я проверил структуру формы Анет Руджар и внёс необходимые поправки. Отныне это доступно и вам.

О, нет!

Кецальмек знал, что такое «форма» для мардуков.

– Вы сознались, что провели операцию на душе человека!

– Как будто вы не знали, что это за ритуал.

– Это запрещено! И вы… – Доигни сжал кулаки. Пальцы уже слушались.

Синие когти царапнули по выступу блока.

– Если этот камень даст трещину, трещину нужно будет сразу склеить и стянуть. Если этого не сделать, земля и корни начнут разрушать её, пойдут деформации, полезет грязь, и придётся заменять всё звено.

– Не меряйте человека по вашим меркам!

– Человек – есть содержащее, он такой же обработанный камень, как этот, и так же наполнен прахом и цветом.

С ним бесполезно спорить.

Атамил гнул своё:

– Ремонт определяющих границ – разумное решение. Другое разумное решение – замена сосуда на целостный безотлагательно. В отношении человеческого дитя мы всегда действуем в его пользу.

Он сказал: «Алуран-ги диму».

Атамил не имел в виду детей эгилу.

– А другие?

– Вы благоволите им, – сказал Атамил, поднимаясь.

Доигни тоже встал.

– Я не буду благодарить вас за этот дар.

– И не нужно. Пользуйтесь.

– Никогда!

– Никогда? В окружении таких несовершенных существ? – Атамил уходил, заложив руки за спину.

– Атамил!

Что-то садануло прямо в нос. Заколотило и закричало тонким голосом:

– Папа! Папа!

Джейк Эванс оторвал лицо от двери и, держась за стену, покачиваясь на ногах, медленно осел на крышку унитаза.

– Папа, что такое «атамил»? – вопила Хлоя в коридоре.

Она ничего не умела тихо – ни ходить, ни разговаривать, и даже во сне, брыкаясь, издавала такие звуки, будто она тюлень.

– Джейк?

Под дверь уже принесло Дженну.

– Всё в порядке! – прогремел он и подобрал с коврика держатель для туалетной бумаги, нашарил рулон под ногами. Он не заметил, как снёс их.

– Папа?

– Джейк?

– Чего вам?! – он прилаживал держатель на место.

– Джейкоб со мной не разговаривает, – жалобно сказала Хлоя.

Потому что проклятый лис говорит с британским акцентом!

– А ты скоро?

– Хлоя, отстань от отца. Ты хотела искать Монокля.

– А-а-а-а! Монокль потерялся! Папа, слышишь?!

Если бы только Монокль.

Джейк повздыхал, пошуршал, и нажал кнопку на бачке. Долго шипел освежителем и вышел в мир, как яблочный пирог из духовки.

Дженна, обняв Хлою, гладила её по голове.

– Наконец-то, – она сильнее поджала губы, и от носа пролегли морщины. – Ты просидел там весь завтрак. Всё остыло.

– Разогрею. Как…?

– Кажется, лучше, – Дженна потрогала лоб дочери, потом свой. – Пойдём-ка за градусником. Что за напасть… Надеюсь, больше с нами сегодня ничего не случится… – бормоча себе под нос, она вела Хлою с собой.

Для неё этот день тоже плохо начался. Джейкоб попал в аварию и сломал руку, девочки проснулись с сильной температурой. Хотя бы муж устроил себе выходной, перенеся встречи, только Дженну это не утешало.

– Джейк…

– Что? – он посмотрел на жену, выглядывающую из-за угла.

– В ванной, в шкафчике, на верхней полке жёлтая баночка…

Он не понял.

– Там… чтобы было легче… – Дженна показала одними губами.

– А… Спасибо.

Джейк сунул руки в карманы, на мгновение потерявшись. Ещё когда они познакомились, Дженна – с головы до ног мягкая, как персик, – захватила его в непомерную широту своего сердца, и Джейку осталось дать завернуть себя в плед и напоить горячим молоком с мёдом. Она никогда не замечала своих побед – и тем сокрушительнее было Джейку стоять на коленях. Вот и сейчас она поднималась с громко топающей Хлоей по лестнице, что-то говоря ей про шампунь, а он думал о ней.

«Чёрт возьми!».

В его доме бальсаг, который носит маскировочную оболочку Хека. В его доме ребёнок, которого он оздоровил через линзу Шеос Атамила. Он давно на кривом пути, и ничто, кроме эгоизма, страха и непривычки, не мешает ему порадовать эту потрясающую женщину.

Он не заплатит одной за разочарование многих, но…

Он не искупит преступления против Маргарет, но…

Но он не сволочь.

Каменный призрак проступил на фоне светлых стен, облепленных портретами кроликов. С иронией на холодных синих губах.

«Ты убил Тапрайю, – обвинил его Джейк. – А ты… – и он вызвал с того света чёрную тень Андрея Беляевского, – вы, твари, влезли в мою систему! Ты как-то узнал, как это сделать! У кого ты получил доступ?! Что за глупый вопрос… – сказал Джейк себе. – Всё от неё!».

«В Аменти ждут прихода госпожи Сопдет через эту девушку».

Какие он препятствия мог создать?

Разве мог?!

Обещающий холод

Кимико приехала в дом, выбранный ею для Вивиан Смоуэл, прилегла на удобную плоскую кровать в выбранной для себя комнате, сунула служанке ноги, чтобы красила ногти, и зачерпнула ложкой фисташковое мороженое из ведёрка – и в этот самый момент, когда на экране раскладушки стало 12:40, он позеленел в изумрудный жад. Встроенная в него золотая пластина приняла из ручного ансени запрос от модуля «Инергалат» и превратила телефон в замаскированный под телефон передатчик.

Да!

Этот разговор будет, потому что Джейкоб Эванс похищен.

Она ждала этот разговор с тех пор, как не осталось сомнений, что существует посмертный проект Беляевского «Вивиан Смоуэл». Его прощальный подарок Сопдет или подношение ей – всё равно. Девушка из числа отмеченных Андреем родилась максимально пригодной для проявления Сопдет и также стала первым в своём роде защищённым носителем. Вивиан младенцем перенесла привязку к скрытому устройству в третьем слое Менра, куда Беляевский мог лазить, – которое отменяло для неё преграды и позволяло действовать дистанционно.

Для госпожи Сакаи важным было не столько это, сколько перспектива, что Сопдет впервые за 2 тысячи лет захочет дать полное проявление. Им есть, о чём поговорить.

Кимико подтвердила запрос и воскликнула:

– Это вы, господин Мардук-Хет! Как я счастлива! – и она хихикнула в кулачок. Ей нравилось поддразнивать его. – Господин Мардук-Хет, я так обрадовалась, что вы позвонили, и совсем забыла сказать вам, что благословенны пути в небо! Простите, я сегодня не выспалась, и я так растерялась… Вы не будете сердиться на преданную вам Кимико?

– Все и во все времена, – гулко донёсся голос Тиамата, давшего понять, что он счёл нужным услышать только три слова.

Такой неизменно серьёзный.

Для неё он всегда был Тиамат Мушррас Мардук-Хет. Очередные человеческие имя и фамилия Гельмут Леген принадлежали не ему, а марионетке, здорово преобразившейся с появлением Вивиан.

– Смеётесь?

– От радости, – она накрутила на палец чёрную спираль своих волос.

– А вы слышите, какой ветер дует?

Ветер был только из носа усердной лисы, но Кимико понимала.

– Какой ветер, господин Мардук-Хет?

– Хватит, – резанул тот.

Никогда не расслабится с ней. Но действительно – хватит.

– Вы про тот ветер перемен, который дважды просыпался в месяце декабре, и в третий раз поднимается на севере?

– Про него.

– Я молилась богам ветров, и они услышали мои молитвы!

– Это были все ваши молитвы?

– Я день и ночь молилась о добром здравии господина Мардука и о вашем благополучии, господин Мардук-Хет, и о ниспослании мне шанса наладить отношения с моей сестрой по небесам Круга. Я хочу, чтобы Сопдет проявилась на моей территории, чтобы я вместе с вами могла позаботиться о её пробуждении, – и отправила ложку в рот.

Он звонит, потому что тоже заинтересован в этом.

Теперь, когда у ану Мардука остановленное проявление, и неясен масштаб его повреждений, Мардук-Хет больше, чем когда-либо, одержим идеей, что Сопдет – мардук. Настало его время. Он вывезет подготовленный носитель с территории Эванса, пока тот не спохватился, что в его настройках покопались. Где он сможет спокойно оберегать проявление Сопдет? Привезёт её в Европу – себы поддержат скандал, который закатит Эванс, передаст Инпу Себе – и тот захлопнет перед ним двери. Только госпожа Амитерет является вариантом, который все потерпят.

– Плохо хотите, – насмешливо сказал господин Мардук-Хет. – Вы должны были заранее доказать, что не устроите мне нежелательных сюрпризов, а вы до сих пор таите кота в мешке.

– О чём вы говорите?

– Об Уриэци, о чём ещё?

Кимико с усилием проглотила мороженое.

– Земля, не готовая принять зёрна, напрасно погубит их…

– Оставьте это идиотам, которые не знали так хорошо, как вы и я, вашего покойного муженька. Наместник Беляевский был не дурак, и грязно играл, как дышал. Он знал, что вы задумаете, когда вскроется, что растёт носитель для Сопдет. Он же оставил вам 19 предметов неопределённого предназначения. И вы хотите, чтобы я доверил вам главенство в новой жизни Эйенешентар на пару десятков лет?

Ей пришлось ответить:

– Я сожалею, господин Мардук-Хет.

Надежда, что он обойдёт тему Уриэци, пошла прахом. Дальше останется соглашаться на риск проверять их. Довольно подло с его стороны припирать её к стенке в последний момент, но она бы сделала так же. Было время вызреть окончательному решению.

Слишком многое на кону. Её решение – уступка, несмотря на вероятность потерять несколько Уриэци или пострадать.

Как и другие ану, госпожа Амитерет очень не любила умирать в проявлениях. Обновление носителя обязательно запускает перезагрузку вспомогательной системы. Память становится недоступной на время, и восстанавливается для сознания по отдельным фрагментам. Несколько лет блуждания по лабиринту снов, пока все дела в чужих руках, и этим все пользуются – вот что будет, если эти Уриэци – оружие против неё.

Кимико хорошо представляла, какое.

Уриэци базировались на той же кольцевой основе, что и ансени, и любые другие виды «колец» мардуков Хет. Все они, по сути, – или горлышко сосуда, или конец трубы. В случае, если Андрей подделал Уриэци, и вывел в них каналы передачи энергии, например, от «Сап-Расетау», ану Имэйни Аро-эо Амитерет получит разряд. Он будет недостаточно мощный, чтобы станция распознала атаку, и начались последствия для Инпу, но достаточный по силе и продолжительности, чтобы вызвать помехи в канале связи с проявлением. А помехи – серьёзная проблема.

Давным-давно, исследуя свои слабые места, госпожа Амитерет определила, что, если переключить сознание в истинное тело, на 39 секунде отсутствия контроля над телом-носителем вспомогательная система начинает воспринимать его отсутствующим и сворачивает его жизнеобеспечение.

Зная об этом, Амитерет не считала чем-то невероятным неполные проявления Сопдет. Та делала их, научившись годами удерживать вспомогательную систему в 39 секундах. И всего лишь.

– Сожалеете? – нажал Мардук-Хет. – Если я привезу к вам Смоуэл, и ваше проявление погибнет, ваши себы станут сами знаете чьими. Я не получу прав доверенного лица опекуна. Вам это понятно?

– Да, господин Мардук-Хет. Этого нельзя допустить.

– Вы сейчас же начнёте проверять все Уриэци.

Кимико прикинула. В Чикаго, где сейчас находится Вивиан Смоуэл и господин Мардук-Хет, заканчивается 1 декабря. Получается, здесь – в Киото, живущем на 15 часов вперёд, – проявление Сопдет начнётся в остаток дня 2 декабря или в ночь на 3 декабря. Счёт пошёл на часы.

– Одно условие, господин Мардук-Хет.

Его смех прозвучал дробью дождя.

– Мы не можем исключать того, что Уриэци подлинные. Поэтому, если первый попавшийся окажется настоящим, я отложу проверку остальных. Они слишком важны, чтобы я растрачивала их попусту. Вы согласны, что условие разумно? – заискивающе спросила Кимико.

– Начните с этого.

– При благоприятном исходе…

– Мы всё обсудим при благоприятном исходе, – перебил он.

Экран телефона погас, и тут же засветился белым, показывая новое донесение. Господин Мардук-Хет распорядился подготовить к приёму гостевой особняк Сопдет в Чикаго. Он будет держать Вивиан в поле зрения, пока не дождётся начала.

Шанс велик как никогда.

Этим летом Тиамат спровоцировал Вивиан, и она использовала свою лазейку. Она сделала это неосознанно, но однозначно, что устройство перехода работает, и что она подошла к тому, чтобы вспомнить, как им управлять. И время приходит, поскольку группа, работающая по проекту наместника Беляевского, сделала упреждающий ход.

Кимико откинула телефон, отставила ведёрко с мороженым. Посмотрела на десяток аккуратных пятнышек мятного цвета у себя на ногах, и на лису в скромном кимоно, которая изображала, что её нет.

– Ты, – сказала Кимико. – Как тебя?

– Бун-си Кас, досточтимая госпожа, – прошептала лиса, повернувшись к ней на коленях и сложившись.

Кимико кинула себе в руку веер из ансени и прикрыла губы.

Из 19 Уриэци 16 принадлежат мужчинам.

– Бун и вы двое – идите на улицу. Как можно скорее найдите молодого человека возрастом от 20 до 25 лет, не уродливого, не имеющего высоких целей в жизни, не влюблённого, не единственного сына у живых родителей. Ведите его сюда.

– Слушаюсь, досточтимая госпожа Кимико, – и Бун опустила желтоватые глаза. Она поднималась. Поднявшись, ещё поклонившись, лиса попятилась и ловко скользнула за ширму.

Часто протопали три пары ног. Бун убежала с двумя другими служанками, сидевшими за ширмой.

Пора и госпоже Амитерет заняться делом. Она встала. Сегодня она в топе шафранного оттенка, в длинном белом джемпере в сетку, и в коротких джинсовых шортах. На церемонии с облачением нет времени. Ну и пусть. Имеет смысл одно.

Она сошла с подиума, обойдя расписанную деревянную ширму.

Та имела прорези вверху и доставала почти до потолка, затеняя место отдыха. В остальной части комнаты, одна стена которой была сплошь стеклом за панельными шторами, казалось в разы светлее. Кимико обвела её взглядом. Комната практически пустая, с сияющим, словно политым маслом, деревянным полом, с незажжёнными светильниками по углам, с несколькими комодами, стоящими лестницей.

Нижней ступенью притулился низкий шкафчик из багровой древесины вишни. Кимико знала его огромным деревом, поднимавшим к солнцу благоуханные сугробы, которое как будто знало и её. Однажды оно попрощалось. Явилось к ней в сон с Прейамагаашем на своей огромной ветви. Ветер тронул его одежды и волосы, и они осыпались белым цветом. На той же неделе молния ударила в старую вишню. Она сгорела, а отвалившая ветвь осталась на память этим шкафчиком.

Кимико присела, выдвинула верхний ящик и достала из него круглое зеркало и гребень. Поставив зеркало, быстро расчесав волосы, она сложила ладони и развела их, пропуская из обоих ансени длинный – от её кончиков пальцев до локтя – золотой тубус в резных узорах. Держа его за торцы, она сняла свои печати, и слева выехал зелёный лоток.

Зелёное на золотом фоне и с золотом.

Золотом, слепо глядящим синим глазком.

Она вынула заколку в виде двух золотых крепко свившихся рогатых змеек, смотрящих в разные стороны, и на неё сверкнула одна, затем другая пара синих шпинелей.

Бегло оглядев их, Кимико левой рукой смотала свою роскошную гриву в жгут, и привычными движениями прокрутила змеек через витки. Тяжело. Почти 800 грамм. Из зеркала поглядела, задирая нос, юная красавица с овальным лицом, хрупкой шеей и торчащими ушами.

В зелёных сужающихся глазах она любила себя ещё больше.

Это тело служило ей больше 1300 лет. При благоприятном исходе она потребует у Тиамата извинений. При неблагоприятном – тем более!

Она повернула голову, и самоцветы нехотя поиграли на свету. Заколка сидела на затылке немного сбоку и наискось, смотрелась болтом, пробившим голову. Бесценная вещь. Лишь реплика украшения, подаренного ей, ану Имэйни, Прейамагаашем Синтерци Мардуком в эпоху Дайэтци, но реплика, созданная его ранийским продолжением, Кейенарненом Атамилом Мардуком, на заре первой эры новой эпохи Нен.

Оригинальная заколка, некогда украшавшая белоснежные волосы Прейамагааша, хранила изысканный порядок на голове Имэйни в сосуде Апофеоза Дайэтци, не видная ни ей, ни кому-либо. Она вместе с ним лежала на дне памяти Имэйни. Прейамагааш жил давно. Слишком многие жили после него. Уже стали вечностью 65 тысяч лет, прошедшие под кулаком Кейенарнена Мардука.

Его подарок имел то же значение, что корона, которую вручил бы человеку его бог, скупой на благоволение.

На памяти госпожи Амитерет, высший мардук-мужчина всегда был или «Анепре-аш», или «Анепре-шу» – «возгорание» или «угасание» на уровне величия, «обещающий тепло» или «обещающий холод». Первые появлялись на свет чаще, их негласно считали правильными в среде мардуков, и их любили люди, принимая характерные черты анепреаша за доброту и ласковость. Последним примером был Атамил, предшественник Кейенарнена, и анепрешу Кейенарнен стал его образцовой противоположностью. Склонный к уединению и хандре, злопамятный, вспыльчивый и жёсткий. Если он оказывал знаки доброго внимания, то словно отрывая от себя куски – так непросто ему было, и так искренен он был.

Кимико ещё проверила, как держится причёска, и прислушалась.

В отдалении, внизу, перелились колокольчики голосов, и брякнул, как палка в барабан, мужской баритон.

Молодцы.

Кимико прижала ладони к дверцам шкафчика, приставив ансени к кольцам ручек, и дерево позеленело и растаяло, открывая тайную нишу. Чёрная чешуя живо заблестела, отражая огни в руках Кимико, и она подхватила ящик из литого обсидиана. По блестящим стенкам и по обвившему их дракону всполохами заплясали зелёные линии печатей. Поставив ящик на пол, подождав, когда последняя линия, самая толстая и яркая, прошьёт стенки горизонтально на высоте двух третей и погаснет, Кимико приподняла крышку и спустила её держаться за край.

Внутри были Уриэци из Шкатулки Белет, подаренные господином Беляевским: тёмно-зелёные диски шириной в пару сантиметров, уложенные на рёбра в отдельные ячейки. Два ряда по десять ячеек, и одна пустая.

Всего 19 лет жизни в союзе с ним, всего 19 Уриэци из многих.

«Эци» – жизнь, «ри» – герой, выдающийся человек. В эпоху Дайэтци мардуки доверили Имэйни сохранять для будущего великие умы, великие сердца. Та же технология, которая позволяла копить память ану и пользоваться ею в проявлениях, позволяла записать жизнь человека и воспроизвести её в другом. Следовало тщательно выбирать вместилище, чтобы наложение произошло наилучшим образом, и скомпонованная личность продолжила Уриэци. Надо было выбирать времена.