Я засунул куклу в сумку, мы вышли на свежий воздух, но мне уже стало казаться, что страхи потянулись следом за нами.
Домой ехать не хотелось, там ждет меня пустая квартира, да все те же навязчивые мысли, а в сумке моей притаилась кукла-убийца, и я совсем не готов столкнуться с ней один на один, тем более, сейчас. С таким багажом нельзя также поехать ни к Дине, ни к Татьяне, которых, как мне кажется, именно эта чёртово производное африканской мистики довело до смертного порога. Да, признаться, я и сам балансировал все эти дни на предельной черте. И не хотел в том сознаваться, но идти действительно было некуда, что, видимо, и уловил Жан, предложив поехать к нему, за что я был ему безмерно благодарен.
Уже светало, когда мы входили в квартиру француза, расположенную близ Смоленской площади. На меня навалилась чудовищная усталость, но было и стойкое опасение, что именно она и не позволит уснуть. Мы немного посидели с Жаном на кухне, приняли по небольшой дозе выдержанного коньячного напитка, но разговор не клеился, видимо, сказывалось напряжение сегодняшнего дня, и мы, махнув на все рукой, разбрелись по комнатам. С душевным удовлетворением следовало бы отметить, что опасения мои не оправдались и, едва коснувшись подушки, я погрузился в безмятежный сон.
Разбудил меня яркий луч солнца, который нацелился прямо в глаз. Я сдвинулся в сторону, с наслаждением потянулся, и некоторое время лежал, лениво рассматривая диковинные статуэтки и картины, которыми постоянно пополнялась гостиная Гебауэра, и здесь, как в музее, я и спал сегодня, вытянувшись на довольно мягком, но чертовски узком диване. Я слышал, как Жан, на кухне говорит с кем-то по телефону, но вставать не было ни малейшего желания. Было так мирно, спокойно и надежно на этом диване, но стоит только сползти с него и погрузиться в реальность… Даже думать об этом не хотелось! Только, куда денешься, если не ты, то кто? Значит, это я! А потому встал и поплелся на кухню.
– Ну, наконец-то проснулся! – расставаясь с телефоном, повернулся в мою сторону Жан. – Как отдохнул? Кошмары не мучили?
– Не помню, но отдохнул прекрасно! Профессор еще не звонил?
Жан перестал улыбаться и мгновенно стал серьезным.
– Нет. Уже почти одиннадцать часов, я дважды звонил ему сам, но он не отвечает. Подождем. Ты есть хочешь?
– А что у тебя есть?
– Ничего! – вновь заулыбался француз. – Я так просто спросил, ради приличия.
– Ну, что ж, и на том спасибо. Кофе-то хотя бы у тебя найдется?
– О, кофе есть, настоящий, бразильский. Сейчас сделаем!
Пока Жан варил кофе, я умылся, принял душ, в общем, приободрился. Аскетично позавтракав, мы вновь принялись названивать профессору. И вновь безрезультатно.
– Это более чем странно, – задумчиво произнес Жан. – Петр очень ответственный человек. А уж, когда дело касается серьезных проблем, то забывает про все остальное. Дело, прежде всего! Значит, либо Петр очень сильно чем-то занят, либо… – француз замолчал, многозначительно взглянув на меня. – Либо… я сам не знаю. – Закончил он свою неоригинальную мысль.
Потянулись долгие часы ожидания. Каждые полчаса мы звонили Коломейцеву на мобильник, выслушивали по пятнадцать-двадцать гудков и отключались. Мы были настолько зациклены на проблемах магии Вуду и куклы, настолько заведены, что ни о чем другом думать уже не могли. Делать, впрочем, тоже. Мой телефон молчал, а аппарат Жана разрывался от звонков, при каждом из которых мы вздрагивали, ожидая услышать долгожданный голос. Но звонили кто надо и не надо, только не Коломейцев. Часам к трем мы поняли, что еще немного и сойдем с ума, и решили пойти куда-нибудь пообедать. Так мы убили еще часа полтора. Когда уже все возможности были исчерпаны, Жан сказал:
– А что мы мучаемся? Поехали в институт, может Петр там.
Можно только удивляться, что столь простая и спасительная мысль не пришла в наши головы раньше, и, не теряя времени, мы покатили на Ленинский. Однако и в институте профессора не оказалось. Охранник на входе сказал, что профессор ушел домой рано утром и с тех пор не появлялся. Мне это уже совсем не нравилось, начинал задувать ветер вполне объяснимой тревоги. Куда исчез Петр Степанович? Может, он просто отсыпается после ночной работы? А может быть друг-приятель профессора смог вернуться раньше и они встретились, заболтались о столь интересной проблеме, как магия Вуду и забыли обо всем на свете? Я поделился своими предположениями с Жаном, которого тоже покинуло спокойствие.
– Возможно, – согласился он, – но маловероятно. Еще раз могу повторить, Петр очень ответственный человек. Он же сам сказал, что дело серьезное и обещал позвонить. Обещал! А Петр всегда отвечает за свои слова. Если он не звонит, значит…
Жан снова недоговорил, а я вновь почувствовал, что поселившаяся во мне тревога начинает расти и расти, постепенно охватывая меня целиком.
– Жан, как он сказал вчера: дело дрянь?
– Сказал, что дело касается жизни и смерти…
– Вот, об этом-то я и думаю!
Мы медленно ехали по Ленинскому проспекту, и каждый думал о чем-то своем. Я вспоминал все неприятности, произошедшие со мной с момента появления чудовищного Баки в моей жизни, вновь прокручивал в голове все недавно полученные знания о магии Вуду. Мы с Жаном сегодня целый день только и говорили, что о колдунах, проклятьях, ритуалах и прочей черноте. О чем думал Жан, я мог только догадываться, но полагаю, что и его мысли были не из приятных. Так мы доехали до его дома.
– Может, опять переночуешь у меня? – с надеждой в голосе предложил Гебауэр. – Или у тебя дела?
Особых дел у меня не было. Катюшка находилась далеко, Татьяна и Дина были в больнице, даже работа временно приостановлена. Черт! А все этот Бака! Я уже не сомневался, что причиной всех моих бед был именно он! Нет, одному мне лучше не оставаться, а наедине с этим чудовищем и тем более. Оставалось лишь тешить себя небольшой надеждой на то, что профессор Коломейцев все же выйдет на связь в ближайшее время, и тогда мы без долгих сборов сможем отправиться на встречу с ним. Я с радостью принял предложение француза.
Вечер тянулся невероятно медленно. Говорить ни о чем не хотелось, нас просто угнетало предчувствие беды. Мы сходили поужинать, а проще сказать убить время, в ближайшем кафе, вернулись домой, и засели на кухне, Жан открыл бутылку коньяка и плеснул золотистый напиток по бокалам.
– Стас, вот я все думаю об этой кукле. Я подарил ее Кате, а все, что случилось за это время, почему-то касается тебя. Есть ли какая-то взаимосвязь в том, что происходит?
– Я и сам думал об этом, но логики найти не могу. Катя в какой-то момент стала бояться этой куклы, у нее даже случилась истерика после падения Дины в лифте. Она не уставала твердить, что виновата во всех бедах, которые случились тогда. Потом я зашвырнул чертову куклу куда подальше, а через несколько дней нашел ее в шкафу, достал и посадил рядом с телевизором. Я еще сам удивлялся собственным действиям, но ведь и после этого случилось еще много неприятного.
– То есть, сначала Катя заподозрила неладное? Дети чисты и невинны, они гораздо острее чувствуют происходящее и быстрее реагируют. Наверное, её ощущения были чисто инстинктивными. А что произошло после того, как Катя отказалась от куклы?
– Погиб Павел, меня повесткой вызвали к следователю, Таня попала в клинику.
При упоминании имени Татьяны, Жан поморщился и опрокинул в себя добрую порцию коньяка.
– Стас, скажи мне, отчего у Тани случился этот нервный стресс? Может, была какая-то неудача, разочарование? Ведь она очень успешна в делах! Нет, все это не просто!
– Жан, мне неловко говорить об этом, но причиной Татьяниной истерики, которая довела ее до психушки, послужил несомненно я. – Вкратце я поведал Жану о событиях, произошедших накануне срыва моей бывшей жены. Упустил, конечно, при этом интимные подробности, но суть дела обрисовал достаточно ясно.
– Значит, ты сетовал на то, что произошло, – подвел итог моим словам Жан. Выглядел он расстроенным и подавленным. – Знаешь, ты извини меня, но я всегда хотел быть с ней, мечтал занять твое место, да только был абсолютно уверен, что любит она тебя до безумия. Что в итоге и подтвердилось. Но ты не переживай по моему поводу, достаточно и того, что она считает меня своим другом и вряд ли я могу рассчитывать на что-то большее. – Нотки разочарования нет-нет да и прорывались в его голосе. Он поставил бокал на стол, вздохнул и добавил: – Стас, я натуральный болван! Я же сам, собственноручно провел роковую черту, подарив исчадье ада вашему ребенку.
Жан совсем раскис, он пил коньяк большими глотками, что совершенно не свойственно французам. Между тем, разговор становился все более откровенным, и теперь уже я признавался Жану в том, что так мучило меня эти последние дни.
– Эх, Жан, я всегда был влюблен в Дину, а сейчас понимаю, что забрел в тупик. Нет, ты ни в коем случае не подумай, что я отказываюсь от нее из-за нынешнего состояния. Я сам кругом виноват, и чувствую огромную вину за то, что спровоцировал массу бед своими эмоциями. Господи, пережить бы все это! Давай, Жан, выберемся для начала из всего этого ада, а уж потом, со спокойной душой, разберемся с нашими женщинами. Главное, чтобы они остались живы. Кстати, я сейчас подумал о том, что чёртов Бака проводил в жизнь мои мысли. Но не те и не так, как хотелось мне, а извращенно, как виделось ему. Мне самому не верится, что я в состоянии нести подобный бред, но если уж придерживаться версии задействованного злого духа, как нам это втолковывали, то тогда, значит, он, сволочь, использовал мои мысли и прокручивал их по наичернейшему варианту.
– О чем это ты? – Жан потряс головой, уставился на меня и в очередной раз, не глядя, наполнил бокал.
– Ну, ты посмотри, как он действовал. Хотя, это лишь мои догадки. – И я стал перечислять все закономерности, тенденция которых определилась после беседы с профессором Коломейцевым. Сейчас, сидя за кухонным столом, я снова вспомнил, как разозлилась Катя, подслушав мое признание в любви к Дине, и связал воедино негодование дочери и трагедию, произошедшую следом. Скорее всего, это она высказывала чертовой кукле какие-то свои обиды, а после Дининого падения сильно испугалась и чисто по детски захотела переложить ответственность на плечи взрослого. Я, в свою очередь, в присутствии этого Баки сетовал на превратности судьбы и неудачи в бизнесе, а в результате, – смерть Павла, полученный в наследство его компьютер, и та информация, которая была из него извлечена. Я ведь откопал много полезного в этом ноутбуке, значит, кукла действовала не только негативно, а по-своему пыталась мне еще и помочь. Так, может, она не так уж и плоха, просто мы не умеем правильно использовать ее? – задал я явно ненормальный вопрос Жану после того, как перебрал все аргументы за и против Баки.
– Ну, по сравнению с тем злом, которое она принесла, ее добрые деяния ничтожно малы. Хотя, судя по твоим рассказам, она всегда защищает своего хозяина. По своему, но защищает. Жестоко и кроваво! Ты же сожалел о том, что произошло у тебя с Таней? Не проклинал её конечно, но сожалел! И вот результат. – Глаза Жана, заблестели от подступивших пьяных слёз. – Ладно, нечего рассуждать, – было видно, что он очень переживал из-за Тани. – Давай, не будем искать виноватых. Всё это моя глупость.
Мы допили разлитый в бокалы коньяк и единодушно порешили разойтись по комнатам. Бередящий душу, но откровенный разговор рано или поздно все равно должен был состояться.
Жан отправился спать, а ко мне пришла в гости бессонница, в объятиях которой я и промаялся до пяти утра, путаясь в мыслях о магии, колдунах, Африке и своей какой-то неприкаянной жизни. Но где-то, часов около пяти, бессонница сменилась беспокойным и даже тревожным сном.
Проснулся я около десяти часов утра, причем исключительно по той причине, что волнами накатывал на меня аромат свежесваренного кофе, который и привел меня на кухню как какого-то зомби. Жан приветствовал меня, однако, без свойственной ему бодрости.
– Кофе будешь? – глянув на меня, предложил Жан.
Я молча кивнул. Жан тоже молчал, священнодействуя у плиты. Похоже, все, что нужно было, мы высказали друг другу вчера и, чтобы тишина не особо давила, я включил телевизор. На экране высветилась заставка блока новостей, и мерное пиканье возвестило о том, что в Москве ровно десять часов утра.
Новости шли своим чередом, мы с Жаном молча пили кофе, когда вдруг очередное известие с голубого экрана привлекло наше внимание:
– Вчера вечером, в своей квартире, – вещал комментатор, – был обнаружен труп известного профессора-этнографа Коломейцева Петра Степановича. По заключению криминалистов смерть носила насильственный характер и наступила ранним утром. По версии следствия убийство было совершено с целью ограбления, из квартиры профессора пропали ценные вещи.
Чашка с остатками кофе, вылетевшая из рук окаменевшего Жана, упала на кафельный пол и разлетелась на мелкие черепки, но он не обратил на это совершенно никакого внимания.
– Профессора, – вещали с экрана, – поздним вечером обнаружила родная сестра, обеспокоенная тем, что никто не отвечал на ее звонки и имевшая ключ от квартиры. Прибывшие на место оперативники были шокированы чудовищной жестокостью совершенного убийства.
Далее на экране замелькали кадры с места происшествия, комната, заставленная стеллажами с книгами, на ее фоне несколько растерянный сотрудник милиции, вынужденный давать комментарии журналистам.
– По имеющейся в предварительной разработке следствия информации можно предположить факт инсценировки ритуального убийства. В то же время на месте трагедии выявлены явные следы кражи, и возможно преступники тем самым хотели пустить следствие по ложному следу. Расследование только началось, и о его продвижении мы будем информировать дополнительно.
После репортажа с места событий на экране вновь возник комментатор, который тут же сообщил о том, что в Европе участились случаи ритуальных убийств, подобных этому, и их расследованиями занимается Европол. Потом перечислялись заслуги и регалии профессора Коломейцева, его бесценный вклад в изучение традиционной культуры народов Африки, что не мало содействовало нашему сближению с этими самыми народами. После заверений о том, что министр внутренних дел лично возьмет расследование данного уголовного дела под свой контроль, сюжет завершился, и замелькал рекламный блок.
Я молча выключил телевизор, и мы с Жаном уставились друг на друга. Первым обрел дар речи я:
– Жан, и что теперь делать?
– Стас, надеюсь, ты понимаешь, кто истинный виновник смерти профессора?
Я упорно не понимал, не хотел понимать, не хотел даже думать об этом. Жан оценил мое состояние и озвучил неправдоподобную мысль вместо меня:
– Кукла… черт!
– Господи, – простонал я, – этого не может быть!
– Может! И это есть! Профессор хотел научить нас, как от нее избавиться… а она… она не дала ему этого сделать…
– Но как такое может быть? Это же не поддаётся осмыслению! Это сумасшествие, чушь, такому никто не поверит. – У меня не находилось ни одного аргумента, при помощи которого можно было бы найти и уцепиться за спасательную соломинку.
– Я тоже не верю в сказки, Стас, но ты посмотри, всё свидетельствует о том, что кукла была сделана сильнейшим, искусным в своем деле колдуном, который наделил её недюжинными способностями и такой же силой. Она словно читает мысли и необъяснимым путем реализует то, что ты озвучиваешь вслух.
– Она не может читать чужие мысли, – с глупым упрямством продолжал я настаивать на своем. – Она же не живая, Жан!
– Боюсь, как бы она не оказалась поживее нас с тобой! Стас, нам придется смириться с данным обстоятельством. Мне кажется, что в глубине души ты уже согласен с этим, голова только отказывается понимать.
– Жан, как же можно согласиться со всем этим бредом? Я же не вчера родился! У меня высшее техническое образование, и, смею тебя уверить, кое в чем разбираюсь, но вот проблемы передачи мыслей на расстоянии, телепатии и шестых чувств меня никогда не волновали. А тут еще кукла!
– И, тем не менее, что есть, то есть. Да и поверь мне, Стас, в области телепатии примитивные туземцы проявляют такие способности, что тебе и не снились! Мы только думаем о том, что мысль, – это феномен, загадка, ломаем головы над тем, каким же образом мы думаем, а примитивные аборигены не заморачивают себя заумными рассуждениями, они просто читают мысли и все тут! Для нас передача мыслей, – это глупость, выдумка недалеких фантастов, возможность спекуляции на человеческом невежестве, а для них это обыденная жизнь. Твоя кукла наделена всеми способностями «лоа».
– Это еще что за чертовщина?
– Лоа, – злой дух. Стас, нам нужно найти друга профессора Коломейцева, если он еще жив… Теперь вся надежда на него.
– Господи, да как же мы будем его искать, если даже не знаем, кто он?
Я посмотрел на Гебауэра и просто физически ощутил, как наваливается на меня чудовищная усталость и безразличие. Я чувствовал себя натуральной животиной, скотиной, которая суетится, куда-то бежит, хочет вырваться на свободу, но вместо этого постоянно натыкается на высоченную, непреодолимую ограду загона. А из загона выхода нет. Впрочем, для скотины выход есть всегда, – на бойню. Пришедшее в голову сравнение моментально отрезвило меня. Ну, уж нет, чертова кукла, если это и так, то мы еще повоюем!
– Жан, надо ехать к сестре Коломейцева. Только она может знать, с кем он тесно общался. Надеюсь, она поможет нам найти его приятеля.
Однако все наши усилия оказались тщетными. Мы метались по городу, наводили справки, искали и ничего не находили. К великому сожалению, сестра Петра Степановича, сразу после того как обнаружила труп и вызвала милицию, попала с гипертоническим кризом в больницу. Мучить больную женщину, пытаясь выведать информацию о друзьях ее брата, нам никто не позволит, да и нельзя было этого делать, поскольку мы легко могли стать причиной еще одной смерти.
В этой круговерти я забыл даже дорогу к своему офис, а Жан отложил в долгий ящик все свои денежные многообещающие проекты. Практически неделя ушла на поиск информации о друге профессора, которого мы, не сговариваясь, прозвали «Нигерийцем», но куда бы мы ни ломились, всё упиралось так или иначе в следственные органы, а у нас на них выхода не было. Я даже съездил в тульскую область и повстречался со «своим» следователем, пытаясь выведать у него хоть какую-нибудь информацию, проливающую свет на наши дела. Константин Иванович заверил, что был бы и рад помочь, но не имел в этом плане никаких связей в Москве. Кто его знает, может, и так, а может просто не захотел влезать в эту путанную историю.
И тут Жана осенило. Он редко обращался к высокопоставленным людям, но другого выхода сейчас просто не было. У него был один влиятельный друг, хотя в современной жизни, а уж тем более в бизнесе, друзей найти великая проблема! Тут-то Жан и вспомнил о некоем облеченным властью человеке по имени Анатолий Вишняковский. Это был известный бизнесмен, и в его потаенном резерве имелась целая команда из сотрудников правоохранительных органов. Жан отправился к нему на поклон, в поисках понимания и помощи. Нам нужна была записная книжка профессора Коломейцева, в которой могла таиться хотя бы иносказательная подсказка на то, где и кого искать, чтобы обрести долгожданное спасение.
И этот человек нам помог. Уж не знаю, как ему это удалось, либо действительно человек был авторитетный, либо просто вдруг судьба улыбнулась нам, но мы получили ограниченный доступ к материалам следствия по делу Петра Степановича. И первое, что мы выяснили к собственному изумлению, так это то, что мы находимся в списке вероятных подозреваемых лиц. О нашем существовании органам поведали охранники из Института Этнологии и Антропологии, куда мы трижды наведывались накануне смерти профессора. Нас тут же и допросили, причем, можно сказать, формально, поскольку непричастность наша к тому, что случилось, выявилась моментально. А тут еще и Вишняковский замолвил за нас свое слово, в результате чего мы на некоторое время и получили доступ к документам, из которых узнали в подробностях, как умирал Коломейцев.
А умирал профессор мучительно. Скорее всего, он не чувствовал боли, но прекрасно осознавал, что его ждет. По всей видимости, убийц несчастный по какой-то причине впустил сам, и те вошли в квартиру за ним следом. Никакого сопротивления оказано не было, профессора парализовали, выстрелив в него из какой-то пневматики двумя металлическими иглами. Но орудием убийства могла послужить и простая трубка, в которую всего-то и нужно было, что просто дунуть. В протоколе с места событий было написано, что из шейной области Коломейцева П.С. были изъяты две металлические иглы, длинной пятьдесят и диаметром около двух миллиметров. На поверхности игл и в крови Петра Семеновича были найдены следы тетродотоксина. Среди немногочисленных бумаг заведенного дела находился эпикриз патологоанатома, из которого мы почерпнули краткую информацию о замысловатом препарате. В ней сообщалось, что это сильнейший нейропаралитический яд естественного происхождения, практически не используемый в медицине по причине чрезвычайной ядовитости. Согласно выводам патологоанатома, профессор незадолго перед кончиной испытал сильнейшее нервное потрясение, о чем свидетельствовало большое количество адреналина, содержащегося в крови. Руки парализованного профессора были грубо и безжалостно связаны за спиной пропитанной кровью пеньковой веревкой. О жестокости, с которой это было проделано, красноречиво «говорил» сломанный правый локтевой сустав.
Убийцы вершили свое дело, не торопясь: они уложили обездвиженного профессора на пол, спиной на красную ткань неизвестной структуры и качества. Краска, которой была пропитана ткань, не имела аналогов в арсенале современной промышленности, ее состав был загадкой для экспертизы, отметившей лишь, что в ней определялись животные и растительные компоненты. Вслед за тем, на груди еще живого профессора изуверы сняли кожу, трехсантиметровыми полосками по ширине, в форме креста, причем сделали это очень умело, практически бескровно. В протоколе говорилось об убийцах во множественном числе, но не оговаривалось их количество. Можно подумать, что следственные органы сделали свое предположение о том, что убийц было несколько, только на том основании, что профессор был гренадерского роста, и справиться с ним было не так то и просто двоим и даже троим, вся мебель в квартире была бы переломана. Может быть, так оно и было, хотя есть и определенное сомнение: подобную жестокость при внезапном использовании отравленных игл, мог совершить и один человек. Однако, наверное, стоит пока поверить предварительному расследованию и согласиться, что в одиночку человек не осилит такой задачи и куда легче подобное деяние совершить преступной группой.
Следствием был установлен и еще один факт издевательства: профессору на скорую руку заштопали рот и правый глаз. Именно заштопали, так и гласил протокол. Выполнена была эта манипуляция скрученными нитками из волокон веревки, аналогичной той, которой были связаны руки профессора.
Я читал материалы дела, и мурашки бежали по всему телу. Сложилось впечатление, что профессор послужил чем-то вроде скотины на бойне, которую умело, ловко и споро освежевали. Кто-то из убийц надрезал профессору горло, не затронув при этом артерию, но повредив специально трахею. Он задыхался, следы пузырящейся крови остались на алой ткани, служащей «алтарём» необъяснимой жестокости. Коломейцев еще жил…
И, судя по бумагам, дело было далеко от завершения. Профессора перевернули на живот, саднящими ранами вниз, подставили под подбородок огромных размеров глиняный чан и … только теперь перерезали артерию, направив бьющую струю крови в этот сосуд. На адской посудине был выгравирован грубый рисунок, напоминающий змею, обвивающую камень, а материал, из которого был изготовлен чан, некое подобие глины, также остался неизвестным. Российские эксперты изучают этот материал до сих пор, и кто знает, когда этот анализ закончится.
Неизвестно, как долго умирал Пётр Степанович после принятых мучений, но, надеюсь, что его добрая душа попала в рай.
Седовласую, мудрую голову профессора, убийцы остригли клоками, вот только отрезанных прядей, сохраненных до старости прекрасных волос, оперативники в квартире так и не нашли. Голова профессора свисала в жерло глиняного сосуда, она была нелепо вывернута так, чтобы из перерезанного горла кровь до последней капли стекала именно туда. Лицо Петра Степановича было полностью погружено в кровь.
Черт возьми! Как же убийцы смогли внести в дом такую огромную лохань, да еще и остаться незамеченными? Мистика какая-то!
Живодёры рассчитали все предельно четко, от приподнятого положения верхней части тела жертвы излилась не вся кровь, и объема глиняного чана хватило ровно настолько, чтобы наполниться до краев. Ни одна капля крови не упала мимо. По заключениям экспертов убивали профессора долго.
Я ясно представил себе, что, когда Петра Семеновича нашли, кровь уже свернулась и являла собой вид застывающей масляной краски бурого цвета, с лаковой, чуть запылившейся поверхностью. От такой ассоциации, к горлу подступила тошнота, я отвернулся и несколько раз жадно вдохнул воздух.
Лицо сидевшего рядом Жана имело зеленоватый оттенок. Гебауэр много чего повидал на своем веку, но прочитанное здесь, за этим столом, по выражению его глаз, выходило за рамки возможного.
И так Коломейцев умер в мучениях.
Однако мучители не удовольствовались содеянным, этого им, наверно, показалось мало. Время у них было и, по всей видимости, они успели досконально обыскать его квартиру, и поживились тем, что нашли. Самым же омерзительным в этом деле казалось то, что они не скрывали своего преступления, а словно кичились им, оставив на месте жутковатые предметы свершенного деяния. Чан, алая ткань. А орудие убийства, широкий охотничий нож с грубым зазубренным лезвием (оно было покрыто копотью и кровью), рукоять которого была обернута лентой из срезанной кожи профессора, убийцы запрятали в плотный черный мешок для мусора, затем несколько раз обернули его, заклеили клейкой лентой, и … сбросили в мусоропровод.
Местная дворничиха нашла мешок лишь на следующий день после трагедии. Выставленный контейнер с мусором привлек внимание бродячей собаки, она достала и прогрызла пакет, из которого исходил приторный запах разложения. Собаку во время отогнали, а вот дворничиху пакет весьма заинтересовал, однако, обнаружив в нем окровавленный тесак, она поспешила вызвать милицию, которая появилась моментально, потому как сюда и направлялась для повторного осмотра места преступления. Нож, естественно, изъяли, а после того, как тётке неосторожно сказали, что обернут он свежей человеческой кожей, её два часа откачивали и отпаивали сердобольные жильцы. Остается добавить, что ни одного отпечатка пальцев на месте преступления обнаружено не было, что неопровержимо свидетельствовало о хорошей подготовке и высокой степени организации убийства.
Жестокость совершения данного деяния вызывала отвращение даже у бывалых оперативников.
Не сложно представить, что творилось в наших сердцах, пока мы знакомились с материалами следствия. Такое запомнится до конца жизни. Но как бы то ни было, нас по-прежнему волновал один, чрезвычайно актуальный вопрос: каким образом, где и как найти координаты друга профессора, который сможет нам помочь поставить точку в кошмарной череде происходящих событии. В затертой записной книжке Петра Семеновича была чертова туча фамилий, адресов, схем каких-то маршрутов и много чего прочего.
Мы листали ее внимательно и настороженно, выписывали те телефоны и адреса, которые казались нам первостепенно важными. В конечном итоге, после нескольких часов тщательных поисков, в нашем арсенале было двадцать три претендента на то, чтобы вернуть наши жизни в прежнее русло. Да, конечно, беда зацепила и Гебауэра, но в первую очередь в помощи нуждалась моя персона.
Мы снова отправились на квартиру Жана, чтобы, не теряя из поля зрения друг друга, начать поиски нашего общего спасителя.
Вообще, после всего прочитанного, на душе было гадко и мерзко, ни думать, ни предполагать ничего не хотелось. Но деваться было некуда, ведь кто знает, что нас ждет впереди, а это означает одно, – нужно поторапливаться.
За окнами было уже совсем темно, когда мы вошли в квартиру Жана. Добирались мы до дома в напряженном молчании, будто поджидали следующего удара судьбы и, не теряя времени, сосредоточенно накапливали силы для противодействия злу. Оцепенение это улетучилось мгновенно, стоило лишь переступить порог квартиры и, не успев даже закрыть входную дверь, мы, неожиданно друг для друга, в один голос разразились одним вопросом: – Ну, что, будем работать?
Мы снова уселись на кухне, откупорили очередную бутылку коньяка, и дело пошло. Мы начали вечерний марафон с самого простого, а именно, с выявления телефонных кодов и их сопоставления с местами расположения, вероятного или предполагаемого места работы, жительства или какой другой географической привязки, что могло нам хоть что-то, да подсказать. Ведь о нашем «нигерийце» мы не знали практически ничего, за исключением того, что он был весьма сведущ в проблеме, которая нас касалась, специализировался на изучении африканских народностей, и только в его руках была наша, можно сказать, нить Ариадны.
В составленном списке оказались два с лишним десятка фамилий и телефонных номеров со всего света. Из этого нагромождения нам предстояло выявить всего лишь одного человека, способного нам помочь и еще не факт, что мы были на правильном пути. Наверное, в размеренной, обыденной жизни, когда тебе некуда спешить, «прощупать» двадцать три абонента не так уж и сложно, но в нашем случае, когда каждая минута была на счету, работа представлялась огромной.
Мы просидели до пяти утра, а результат? Ну, установили, кто из возможных претендентов где мог находиться. У профессора Коломейцева было обширное окружение, друзья его рассредоточились по всему миру: в Колумбии, на Кубе, в Замбии, Шри-Ланке, Индии, Ирландии, Германии, Ямайке, Мозамбике. То была лишь малая толика из того, что мы нашли, половина же экзотических стран была трудна даже для написания. Мы успели позвонить трем неизвестным из списка, потому как те находились в часовом поясе, соответствующим нашему. Сообщив им о трагической гибели профессора, мы сразу поняли, каким великим признанием пользовался Коломейцев за рубежом, и как ничтожно мало знали о нем здесь, в его собственной стране.