Мы?
Она тянет меня внутрь, и только, когда поворачиваем направо, осознаю, что никак не могу проиграть. У меня нет денег на сахарную вату, и я не хочу выглядеть хуже Санька. Хочу, чтобы Светка увидела во мне мужчину, а не сопляка.
Ещё неожиданно осознаю, что теперь я с ней наедине. В лабиринте никого, мы идём в тишине, а она до сих пор сжимает мою руку.
– У тебя прыщ над губой, – беззаботно произносит Светка, а мои уши начинают гореть от смущения.
Неловко поправляю очки, сдвигая их вверх по переносице, но они тут же сползают обратно на середину носа.
– А у тебя помада, – выдаю в ответ и прикусываю внутреннюю сторону щеки, понимая к чему идёт разговор.
– Ни то, ни другое ничему не мешает, – её уголки губ тянутся вверх, хотя взгляд всё ещё устремлён вперёд.
Предлагаю повернуть, примерно представляя, как должен быть устроен лабиринт. Сворачиваем несколько раз то влево, то вправо, и снова идём прямо.
– Я сто раз гуляла по этому лабиринту, знаю, как быстро найти выход, – Светка останавливается и встаёт напротив меня.
Сглатываю вязкую слюну, чувствую, как потеют ладони, отчего смущаюсь ещё сильнее.
– А ещё я знаю одно укромное местечко, – она продолжает, чуть приподнимаясь на носочках и оказываясь наравне со мной, – идём, Андрюх?
Моё имя из её уст звучит полушёпотом, но первое желание – убежать отсюда. Останавливаю себя и киваю, глупо думая, что она поведёт к выходу. В голове проскакивают мысли об отсутствии денег, о нежелании целоваться со Светкой и о плавном почерке, вдавленном в листы голубого блокнота.
Через несколько поворотов оказываемся в тупике, и Светка тянет меня сквозь кусты в узкое пространство между двумя стенами лабиринта. Она поворачивается ко мне и проводит тыльной стороной ладони по синяку.
– Болит?
Не успеваю даже открыть рот для ответа, как она перебивает:
– Скажи «да».
Я неуверенно говорю «да», и она прикусывает нижнюю губу, не переставая улыбаться.
– Было плохо, когда они били тебя? – вновь спрашивает Светка и с силой прижимается ко мне.
Вскидываю брови и чувствую нарастающую тревогу внутри. Она повторяет вопрос и целует меня в щёку около губ, еле касаясь. Только сейчас замечаю, что вцепился в её плечи и сам подаюсь вперед.
– Плохо? Да, наверное, – слышу свой хрипловатый шёпот.
В животе нарастает тревога, и я начинаю ощущать биение своего сердца.
Светка чуть жмурится и целует меня в губы, параллельно проводит кончиками пальцев от шеи по груди вниз. Неумело отвечаю, двигая губами невпопад и стараюсь пускать как можно меньше слюней. Медленно изнутри к горлу подкатывает тошнота, и я чуть отстраняюсь. На секунду кажется, что передо мной губы Незнакомки, но видение пропадает, тошнота усиливается, когда взгляд цепляется за чёрные пряди волос Светки.
Внезапно чувствую что-то холодное на предплечье, опускаю взгляд и вижу серое лезвие.
– Только не бойся, это просто игра, – торопливо говорит Светка, когда я испуганно отшатываюсь назад.
Глухие удары сердца отдаются в животе, конечности холодеют, а дыхание резко учащается.
– Ты нормальная вообще? – таращусь на небольшой ножичек у неё в руках и делаю ещё один осторожный шаг назад.
– Погоди, я не сумасшедшая, просто доверься, это приятно, – Светка улыбается, говорит мягко и вкрадчиво, подходит ближе, но я выставляю руки вперед.
– Слушай, давай не будем ничего делать, – слышу, как голос дрожит и прерывается хрипом, когда сглатываю слюну.
Она тянет ко мне руку и, прежде чем я успеваю опомниться, крепко цепляет запястье. Я дёргаюсь, но она уже стоит совсем близко и, улыбаясь, вновь проводит лезвием по предплечью.
– Я не причиню тебе боли, – её шёпот поднимает волну паники, – и тем более не убью тебя, не бойся.
Дышу прерывисто и понимаю, что нужно бежать, но боюсь делать резкие движения. Светка надавливает лезвие, и острая боль распространяется по руке. Бросаю взгляд вниз и вижу, что с пальцев капает кровь, а она ведёт лезвие немного вверх, увеличивая порез.
– Тебе больно?
Я киваю, а она возмущённо кривит губы и сводит брови к переносице. Потом поднимает мою руку и начинает слизывать струйки крови, параллельно мягко целуя кожу вокруг раны. Пользуюсь её увлечённостью и бросаюсь резко в сторону. Пока она в смятении, пробираюсь через кусты и несусь по лабиринту, поворачивая в хаотичном порядке, надеясь, что случайно найду выход. По дороге чуть не сбиваю пару: мужчина с бородой держит под руку низкую стройную женщину в нелепой шапочке. Она кидает мне вслед визгливое оскорбление, но я не останавливаюсь.
Слышу вдалеке крик Светки. Она жалобно зовёт меня по имени, но паника разрывает мои лёгкие, дышу прерывисто и глубоко, мало что вижу из-за запотевших очков.
Возникает очередной проход, сворачиваю и оказываюсь на противоположной стороне лабиринта.
– Андрюха! С тебя вата! – кричит Машка, но я лишь озверело расширяю глаза, чуть замедляюсь и несколько раз открываю и закрываю рот.
Вспоминаю про Светку и её маленький ножичек, снова срываюсь с места и бегу в сторону дома.
Сзади, уже вдалеке, раздаётся приглушённый голос Санька, но я не останавливаюсь, стаскиваю очки и пытаюсь протереть стекла краем куртки, надеваю, видно всё равно плохо, но решаю добраться так. Ветер треплет волосы, во рту пересохло, а грудь болит от глубоких вдохов.
Залетаю в подъезд, спотыкаюсь и соскальзываю по ступенькам, ударяясь коленями. Слышу стук двери, в голове сразу – Светка. С ножом и хищным взглядом. Вскарабкиваюсь, невзирая на боль от ушиба, и несусь вверх. Дверь, как всегда, не заперта, поэтому заскакиваю в квартиру и защёлкиваю за собой замок.
Сначала стою, привалившись к двери, и с силой тру лицо, игнорируя ноющий синяк, потом смотрю на руки, по которым размазалась моя кровь. Скидываю ботинки и иду в ванну, где под холодной водой пытаюсь очиститься от липких красных пятен. В полубессознательном состоянии заваливаюсь в свою комнату и падаю на кровать, утыкаясь лицом в подушку. Чувствую, как из глаз потоками вырываются слёзы. Всхлипываю, обнимаю себя руками и прижимаю колени к груди.
Сколько так лежу – не знаю, может, пару минут, а, может, несколько часов. Мысли скачут в голове как ненормальные, переплетаются между собой, и я перестаю понимать, почему убежал. Сначала думал, что боялся за свою жизнь, но память искривляется, подменяет чувства. Думаю, что не хотел с ней близости. Интересно, а если бы Незнакомка решила порезать мне руку, стал бы убегать? Решаю, что не стал бы. Вспоминаю Скарлетт, сравниваю себя с ней, я тоже хочу недоступное, ведь на Светку мне плевать, а Незнакомка как луна в самую тёмную ночь – прекрасная и такая далёкая.
Не замечаю, как сижу за компьютером и читаю про сонные параличи и дежавю. Приходит ощущение, что уже сидел вот так и читал, на секунду думаю, что схожу с ума, но потом решаю включить фильм и забываюсь. Смотрю комедию, особо не вдумываясь в смысл, временами рана на руке ноет, напоминая о себе и о Светке. Она точно больна, и больше я никуда с ними не пойду.
Закатные лучи красного солнца пробиваются сквозь занавески и слепят глаза, но я не отрываю взгляда, наслаждаясь мягким жжением. Потом навожу себе чай, параллельно угадывая, когда вернётся мама, и надеясь, что она действительно пьёт кофе с подругами.
Хожу туда-сюда по комнате, иногда рассматриваю рану, и неожиданно думаю, что, возможно, мне и понравилось бы, только если бы это была не Светка.
Пью чай, оттягивая время, наслаждаясь волнительным ожиданием перед прочтением нового дня. Спустя полчаса слышу, как открывается дверь, и молюсь.
– Андрей, я дома! – голос мамы ровный, чуть хриплый, но трезвый.
Облегчённо выдыхаю, кричу «привет!» и, наконец, достаю голубой блокнот. Мну пальцами мягкую обложку, укутываюсь пледом и заползаю на кровать, устраиваясь поудобнее. Открываю, медленно перелистываю, иногда задерживаясь на словах. Перечитываю некоторые фразы, представляю, как она говорит теми губами, что видел во сне. Внутри всё замирает и тут же взрывается искрами, которые становятся пёрышками и щекочут мне живот, рёбра и даже горло. Покусываю губы, пролистываю до четвёртого дня, глажу страницу, вожу кончиками пальцев по красивым завиткам. Её нажим ещё сильнее, вижу первое слово, и улыбка исчезает с моих губ. Начинаю читать.
Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу их всех! Каждого конченого ублюдка в этом мире! Ненавижу! Я так зла, ужасно зла, невыносимо зла! И мне так плохо! Проснулась среди ночи в темноте. Не одна.
В углу увидела чёрный силуэт. Он стоял прямо около выключателя. Дрожащей рукой нащупала телефон, не отводя взгляда от фигуры, кое-как включила фонарик. Они даже не представляют, какой ужас я испытала! Посветила, там никого, перевела взгляд, а фигура уже в другом углу и ближе ко мне. Не чувствуя ног, вскочила и ринулась к выключателю. Когда загорелся свет, в комнате никого не оказалось. Я так и просидела до утра, дрожа под одеялом, не смея даже моргнуть. Я рыдала, сдерживая всхлипы, молилась, но чувство, что за мной следят, так и не проходило.
Уснула с рассветом, мать разбудила в девять утра, накричала, что я не экономлю электричество, отец обругал меня дурой. В отчаянии позвонила нескольким подругам, и только одна согласилась погулять. Моим рассказам не поверила, посмеялась. Она убеждена, что это лишь фантазия, но как можно не верить собственным глазам?! Дальше – больше.
Вечером, погуляв с котом, я услышала шёпот, он неразборчивый, но настоящий. Потом прошёл, и я решила никому больше ничего не говорить.
Снова оставила свет, фонарь положила под подушку, телефон рядом. Секунду назад снова слышала шёпот, разобрала только: «Ты должна проснуться». Не знаю, что это значит, но планирую поискать в интернете. Завтра напишу, что нашла.
Перечитываю четвёртый день несколько раз, ощущаю мурашки, ползущие по спине, и злость от несправедливости.
– Я бы поддержал тебя, – говорю вслух шёпотом, обращаясь через дневник к Незнакомке, – я был бы рядом.
Нюхаю страницы, и слышу аромат корицы. Вдыхаю с жадностью, трусь щекой об исписанные листочки, утыкаюсь лицом в разворот блокнота. Потом закрываю его, прижимаю к груди и ещё долго сижу так, негодуя от поведения её родителей. С неохотой кладу блокнот обратно, несколько минут болтаю с мамой, слушаю сплетни про её подруг, кто развёлся, кто забеременел, кто потолстел. Желаю ей доброй ночи, и сам ложусь спать.
Вспоминаю губы Незнакомки и провожу пальцем по свежей ране на предплечье. Нутро заполняется сладким тянущим чувством. Не замечаю, как проваливаюсь в сон.
Пятый день.
Просыпаюсь резко, вскакиваю на кровати и несколько минут пытаюсь отдышаться. Я видел её губы, они отчётливо шептали, что нужно просыпаться, а ещё руки. Незнакомка тянула ко мне свои руки, тонкие, худые, с выпирающими костяшками и длинными пальцами. Я стремился к ней навстречу, тянулся, хотел бежать, но она только отдалялась, словно что-то утягивало её подальше от меня. Теперь сижу под одеялом, обхватив колени, и вспоминаю её ломаные изгибы запястья, плавные движения губ и мелодичный шёпот. Хочу прочитать дневник залпом и узнать, кто она, а потом прийти к ней и с порога сжать в объятьях, сказать, что теперь всё будет хорошо, что я принимаю её такой и буду защищать.
Сползаю с кровати, подхожу к окну, но блокнот не беру, а вместо этого гипнотизирую серое небо, мрачную землю и угрюмых прохожих, которые согнулись и бредут по своим делам, прячась от мира под чёрными зонтами. Несколько раз зеваю, потом рассматриваю в зеркало лицо: синяк пожелтел, прыщи немного поутихли в своей красноте, ссадины почти зажили.
Иду на кухню, мама вновь читает, сидя за столом у окна. Предлагает мне оладушки со сметаной, и я с удовольствием ем. Она не упоминает алкоголь, чему я несказанно рад, но тревога не уходит, боюсь, что стоит мне расслабиться на секунду, и мама снова напьётся, а ведь завтра ей на работу. Бросаю взгляд в сторону и цепляюсь за кружку отца: серая с тремя белыми ромашками, изогнутой белой ручкой, облепленная пылью, стоит в самом углу на полке, чуть прикрыта двумя пустыми банками. Стискиваю зубы, чтобы не дать волю вскипающим эмоциям. Мама замечает мой взгляд и останавливается на знакомой кружке. Вижу, что её глаза наливаются слезами, стараюсь отвлечься, думая о блокноте, конфетах, о тонких пальцах и шепчущих губах, прячу руки под стол и веду пальцем по предплечью, нащупывая рану, которая покрылась тонкой корочкой. Тревога отступает медленно, сползает из груди в живот, оттуда по голеням в пятки и рассыпается по полу.
– Твой отец любил оладушки, – говорит мама, промокая глаза полотенцем, – я ему их перед работой готовила, а с собой бутерброды делала. Он только чай пил, кофе не любил.
– Я помню, мам, – отвечаю нетерпеливо, не желая вновь предаваться горю.
Она понимающе замолкает, но надолго задерживается на серой кружке с ненавистными мне цветами.
Следующие несколько часов смотрю детектив у себя в комнате. Убийца оказывается шизофреником, которого преследовали голоса, твердящие, что нужно убивать. Внезапно понимаю, что Незнакомка тоже писала про шёпот, который она слышит, и в голову закрадывается неприятная мысль. Но я ведь не раз слышал истории о призраках, даже от знакомых, и теперь начинаю сомневаться, прав ли я в своём неверии. Ищу в интернете истории о потустороннем, потом читаю статьи и рассказы очевидцев. Интересно, а папа рядом со мной? Может, он стал моим ангелом и послал мне Незнакомку, чтобы я не чувствовал себя одиноко?
Слышу звуки пылесоса. Радуюсь, что мама занимается домом, но вспоминаю, что так будет лишь две недели, а потом ещё столько же в запое. Решаю наслаждаться моментом, здесь и сейчас.
Снова смотрю в окно. Моросит дождь, покрывая каплями стекло, а из приоткрытой форточки сочится холодный воздух, заполняя комнату ароматами поздней осени: свежесть, жёлтая подгнившая листва и влажный асфальт.
Уже полдня названивает Санёк, но я не беру трубку, только бросаю косые взгляды на экран и выключаю звук. Один раз почти решаюсь ответить, подумав, что завтра в школу, там мои враги, а его отец мог бы помочь, но передумываю.
Зачем я ему? Не станет он защищать незнакомца.
Отбрасываю телефон на кровать, несколько минут мечусь по комнате, не зная, чем заняться. Уроки делать не хочу, смотреть фильмы тоже, да и читать не готов ничего, кроме голубого блокнота. Мать заглядывает ко мне в комнату без стука, отчего я вздрагиваю и прячу руки за спиной.
– Андрюш, мне Олег звонил, хочет увидеться…
– Нет! – рявкаю, не позволяя ей договорить.
– Я его не пригласила к нам, конечно, – торопливо объясняет она, – просто на улице поговорим, и он уйдёт.
Несколько раз с остервенением приглаживаю волосы к затылку, дышу поверхностно и часто, а челюсть уже сводит от напряжения.
– Мам, пожалуйста, не надо, – молю я, теряя весь запал за секунду, когда вижу безумную улыбку на её лице. Она всё равно пойдёт, плевать ей на мои чувства.
– Не волнуйся, Андрюш, я быстро, – улыбка ширится, а в глазах сверкает странный блик, внушая мне тревогу вперемешку со страхом.
Не успеваю возразить, как она захлопывает дверь, а я несколько раз бью кулаком в стену от бессилия. Олег – это мамин бомжеватый друг, с которым она часто выпивает. Я с ним не общаюсь и вообще стараюсь не пересекаться, но временами вспоминаю его мутный взгляд и кривую улыбку, как будто он издевается надо мной, спаивая мою мать.
Навожу чай, пью, но тревога снова нарастает и вертится в животе, крутит кишки и желудок, ускоряет сердцебиение.
Он приходит. Стоит без зонта, серая борода промокла, жидкие волосы на голове висят сосульками, огромная куртка, усеянная жирными пятнами, местами порвана, дырявые ботинки, которые он не удосужился даже застегнуть, чёрные штаны, сползающие с его тощего зада под силой притяжения, потому что ширинка нараспашку, да и держаться им не за что. Мать выбегает в тапочках и наспех запахнутой куртке, ноги голые, на голове капюшон, который под очередным порывом ветра слетает, и теперь её волосы покрываются мелкими дождевыми каплями.
Протираю толстые стёкла очков, щурюсь, чтобы лучше разглядеть, но капли на окне мешают. Вижу, что Олег взмахивает руками, но вроде скалится в улыбке, мать просто стоит, наверное, слушает. Внезапно она кидается к нему в объятья, а меня резко начинает тошнить. Бегу в туалет и вырываю всё содержимое наружу. Вижу, как в унитазе плавают куски оладушков, окутанные вязкой желтоватой слизью. От запаха отрыгиваю ещё несколько склизких кусков, полощу рот и, зажимая дрожащей рукой живот, плетусь обратно на кухню. Они всё ещё стоят, слишком близко, морщусь от спазмов, икаю, пью воду и снова смотрю.
В один момент мать резко толкает его в грудь и отскакивает назад. Олег пошатывается, снова скалится, а потом тыльной стороной руки бьёт её по лицу. Она падает и хватается за щёку, ползёт назад, выставляя руку вперёд, желая защититься. Несколько прохожих под зонтами разворачиваются на месте и спешат в другую сторону, вероятно, боясь попасть под раздачу. Я замираю, голова пустая, только стук сердца взрывает сгустившуюся вокруг меня тишину. Олег подходит ближе, жестикулирует и вновь, теперь уже кулаком, бьёт мою мать.
Я срываюсь с места и несусь на улицу, не одеваюсь, не обуваюсь, выскакиваю в носках, футболке и потрёпанных штанах, ледяной ветер врывается в лицо, жмурюсь от мороси, но продолжаю идти к размытым фигурам.
– Олег, сволочь! – кричу не своим голосом, – я полицию вызвал!
Слышу грубый смех, протираю очки и вижу, что тот хохочет, знает, что я лгу. Дёргается ко мне, но я отскакиваю и поскальзываюсь, падаю навзничь и ползу. Он нависает надо мной и замахивается, чтобы ударить так же, как маму, но я внезапно нащупываю рукой железный прут и, не думая, всаживаю его ему в бедро. Олег отшатывается и хватается за ногу, я же кое-как поднимаюсь, подтаскиваю маму и, придерживая за её за трясущиеся плечи, веду к подъезду.
Сзади раздаётся рычание, поэтому ускоряюсь, толкаю маму в подъезд и, прежде чем Олег откинет меня назад, захлопываю дверь.
– Ах ты, щенок! – разражается он басом, а я снова валяюсь на асфальте, одна рука погружена в лужу, и между пальцев проскальзывают мелкие камушки с песком, – какое право ты имеешь вмешиваться? Не твоё дело, сволочёныш! Шлюхино отродье!
Молюсь, что мама догадается реально вызвать полицию, но внезапно слышу из окна её дрожащий голос.
– Олеженька, не трогай сына. Я все отдам, как договаривались. Ты можешь приходить сюда, когда угодно, только не бей его!
Выдох застревает у меня в горле, и я в отчаянье хватаюсь за шею. Его хохот звучит эхом у меня в голове, не слышу, о чём они ещё говорят, кое-как поднимаюсь, оглядываюсь, но ничего не вижу, серость размывается пятнами, образы смешиваются и наслаиваются друг на друга. Кашляю и вдыхаю со свистом, понимаю, что очки уже не на мне, озираюсь, падаю на четвереньки и шарю по лужам в поисках так нужных мне сейчас стёкол.
Хлопок подъездной двери – она его впустила. Бью грязную воду ладонями и сдавленно мычу. Очки оказались на ступеньке перед подъездом, чудом уцелели, поэтому протираю их краем футболки и цепляю на нос. Тело дрожит от холода, но я не иду домой, а бреду по грязи, топя носки в мутной землистой воде. Через пятнадцать минут дёргаю шершавую ручку и вваливаюсь в отделение, резко осознавая, насколько сильно замёрз. Тут же ко мне подскакивают двое в форме, и сперва что-то кричат, но я бубню одни и те же слова, пяля взглядом в плитку под ногами, которая словно усыпала шоколадной крошкой.
– Он напал на мать, я её защищал, но теперь он дома, он может её убить, помогите, – язык плохо ворочается от холода, пальцы не сгибаются, и я прячу их в подмышки, содрогаясь всем телом.
Полицейские ведут меня в кабинет несмотря на то, что я умоляю их отправиться ко мне домой. Говорят, что нужно написать заявление, и только потом они поедут по адресу.
Сижу на чёрном стуле, ноги дёргаются, не могу остановить это. Пишу корявым почерком слова под диктовку, а с волос на бумагу падают бурые капли и размывают чернила. Диктует полная женщина с мягким вкрадчивым голосом, временами жалостливо вздыхая, наверное, из-за моего жалкого вида.
– Это он тебя порезал? – спрашивает она, а я резко скидываю руку со стола, хотя прятать уже бессмысленно.
– Нет, я сам, – бормочу и добавляю, – случайно.
Пишу дальше, не вдумываясь, ставлю дату и подпись, а после они меня отпускают, когда я их уверяю, что доберусь сам. Не понимаю, почему отказался ехать с полицейскими, но плетусь к дому, не замечая, как носки черпают грязную воду, а ветер обдувает мокрую одежду и волосы. У подъезда вижу размытые следы крови, снова тошнит, но сдерживаюсь, зажимая ладонью рот. Кто-то открывает дверь, и я прошмыгиваю в подъезд, но домой идти не решаюсь, сажусь на ступени и начинаю рыдать. Всхлипываю, дыхание прерывается, сбивается, в груди тянет, заставляя вырывать отчаяние со стонами и криками.
Сижу так долго, что ноги затекают, а потом начинают гудеть и покалывать при каждом движении. Слышу разговоры за подъездной дверью, понимаю, что полицейские пришли, поэтому кидаюсь к двери, впускаю их внутрь, испугавшись, что секунда промедления, и они могут опоздать.
– Квартира? – сухо спрашивает один из полицейских.
– Пять, – быстро отвечаю и иду следом.
Мы заходим домой, я веду их по коридору и сворачиваю налево, к комнате матери.
Она сидит на краю кровати, Олег рядом, на её лице улыбка.
– Ваш сын написал заявление, что этот мужчина вас избил, – механически проговаривает высокий полицейский, а тот, что ниже, продолжает молчать, окидывая комнату брезгливым взглядом.
– Нет, нет, что вы, – с натянутой улыбкой щебечет мать, а я непроизвольно открываю рот, – я упала и ударилась лицом. Сын просто не принимает моего нового мужчину после смерти мужа. По отцу скучает.
Я резко откидываюсь к стене и сглатываю. Мгновенно думаю, куда можно сбежать. Не собираюсь жить с Олегом, лучше пойду на вокзал и там на лавке переночую.
Высокий продолжает расспрашивать мать и её друга, низкий, достав планшетку с листком сероватого цвета, что-то быстро пишет.
Беззвучно ухожу в свою комнату, переодеваюсь, нахожу старенький рюкзак и складываю туда телефон, наушники и плеер, подаренный отцом на день рождения, прямо перед его смертью. Также складываю пакет с печеньем и блокнотом. Невзирая на полицейских, мать и Олега, обуваюсь, накидываю на себя куртку, из среднего ящика комода достаю конверт с деньгами – если правильно помню, там осталось около семи тысяч. Напоследок хватаю громоздкий зонт с деревянной ручкой, который когда-то принадлежал отцу, и ухожу, не оборачиваясь, не слыша, зовёт кто меня или нет.
Сначала я шёл просто вперёд. Думал о матери, почему она связалась с этим упырём, почему оправдала его, выставив родного сына идиотом. Злился на отца за то, что бросил нас, умер так рано, оставив меня одного. Попытался раскрыть зонт, но клапан заел, и он не раскрылся. С размаху я лупанул зонтом об асфальт, всё своё раздражение выместив на последнем отцовском привете. Пружина, держащая фиксатор, внезапно сработала, видимо от удара, и зонт, словно гигантская птица, раскрылился, как будто перед полётом.
Стоя, как дурак, посередине тротуара под отцовским зонтом, я вспомнил про Санька и решил напроситься к нему переночевать, долго смотрел на экран телефона, но так и не решился набрать его номер, не захотел никого напрягать.
Обернувшись, заметил лабиринт. В некоторых местах листва облетела, и в стенах образовался просвет. Прогулялся по лабиринту, дошёл до того укромного места, и долго сидел на мокрой земле, поглаживая предплечье и представляя, что меня касаются хрупкие пальцы Незнакомки. Ненадолго погрузился в сладкую негу, смакуя каждое прикосновение к ране, чувствуя щекотку под рёбрами. Потом поднялся и пошёл дальше, осознав, куда мне нужно.
Сейчас уже полночь, я сижу под одеялом на узкой кровати в хостеле и сжимаю в руках голубой блокнот. Наконец безопасность, а я вот-вот начну читать о новом дне моей подруги. Сейчас ближе неё у меня нет никого, хотя все, что есть, это губы, руки и слова, написанные синей ручкой и вдавленные в белые листы. Как будто она хотела сохранить их, чтобы буквы не вырвались из объятий бумаги и не растворились в воздухе. Открываю на пятом дне, вижу в уголке узоры из ромбиков, квадратов и крестов. Отгоняю последние мысли об ужасном дне и начинаю читать.
Здравствуй, незнакомый человек! Сегодня я решила подарить тебе свой дневник. Надеюсь, что информация, которую я нашла, тебе как-то поможет в жизни. Я не знаю, девушка ты или парень, сколько тебе лет, чем увлекаешься и кого любишь…
В голове мелькает мысль «тебя», и внутри тут же что-то простреливает, а потом щёки заливаются кровью, становится жарко, и я откидываю одеяло в сторону.
«Тебя».
«Тебя».
«Тебя».
Слово бьёт в голове, тянется бегущей строкой перед глазами, выворачивает наизнанку внутренности. Но при этом понимаю, что не хочу останавливать эти чувства, поэтому представляю губы, которые шепчут моё имя, тонкие пальцы, которые ласкают моё предплечье и скользят по ране, ненадолго прикрываю глаза, наслаждаясь, только спустя какое-то время продолжаю читать.
…но это и неважно. Вселенная выбрала тебя, а, значит, и я тоже. Надеюсь, ты не против, я буду называть тебя «странник» и подразумевать, что пол не важен. Да и ничего не важно, но об этом позже.
Сегодня я спала тревожно, часто просыпалась, но горел свет, обнажая каждый уголок моей комнаты.
Дежавю бывает около 5-6 раз на дню, дереализация (ощущение нереальности мира), о которой я писала ранее, происходит почти постоянно. Я уже и забыла, каково это полностью руководить собой. Кажется, что мой разум, то есть, я сама сижу глубоко в теле и лишь наблюдаю, как оно говорит с кем-то, ест, читает, гуляет с котом и так далее. Кстати, котик сегодня был особенно игривый, бегал, царапал диван, лез ко мне целоваться. Наверное, он единственный, кого я люблю и о ком хочу заботиться. Сейчас он лежит со мной на кровати и дёргает лапкой, возможно, ему снится, как он бегает.
Весь день я провела дома, за исключением выгула Митьки. Много читала, искала на просторах интернета информацию о голосе. В основном, пишут, что это галлюцинации, но я отдаю себе отчёт и точно могу сказать, что он звучал в реальности. А потом случайно наткнулась на статью о матрице.
Нет, не про фильм.
Там пишут, что наш мир – это матрица, подобно компьютерной игре, а мы находимся в иллюзии, спим. Теперь всё сложилось, голос говорил мне проснуться, а, значит, можно почти со стопроцентной уверенностью предположить, что мир действительно нереален. Я надеюсь, ты не решишь, что я сошла с ума, просто подумай объективно, сколько всего вокруг нас нелогичного и несправедливого. Люди ведут себя странно, законы природы не всегда работают. Многое невозможно объяснить научно, но теория о матрице закрывает эти сюжетные дыры.
Задумайся, а завтра прочитаешь ещё много всего интересного, но пока что я хочу пригласить тебя на встречу.
Я хочу, чтобы ты нашёл место, где можно хорошо разглядеть горизонт, а завтра утром пришёл бы туда с дневником. Мы будем вместе наблюдать прекрасный и неповторимый рассвет, только я буду писать, а ты читать. Помни, что время нелинейно, нет ни прошлого, ни будущего, только здесь и сейчас, только ты и я в одной точке соприкасаемся душами. Буду ждать тебя завтра под первыми лучами осеннего солнца. До встречи, мой милый странник.
Прижимаю дневник к груди, сердце колотится, а по спине мечутся стаи мурашек. Обкусываю нижнюю губу, вновь и вновь представляя, как её губы касаются моих и, кажется, я даже чувствую лёгкое покалывание на коже.
«Мой милый странник».
Перечитываю тысячу раз, ласкаю глазами и мыслями.
Вслух шепчу:
– Моя милая Незнакомка.
Думаю, какие у неё могут быть глаза. Наверное, зелёные или светло-голубые. Они точно особенные и неповторимые. Будь она здесь, смотрела бы на меня, даря нежность, которой мне так не хватает. Хочу представить её внешность, но понимаю, что всё не то. Когда мы встретимся, я долго буду привыкать к тому, что в мире существует нечто столь прекрасное. Я уверен в этом.
Рассматриваю блокнот, листаю страницы, но не читаю дальше. Она просила быть последовательным, и я буду. Так и засыпаю – в обнимку с блокнотом и с мыслями о моей милой Незнакомке.