«Да ведь ты, наверное, тяжёлая, – усомнился мальчик, – а до быстрой реки не близко…»
«Милое дитя, у тебя тоже есть любящая мать, – умолял его камень. – Я прошу не ради себя, а ради сыночка, который мечтает лежать возле реки и слушать её песни… Да и другие камни – они ведь тоже мои родные дети…»
«Хорошо, я попробую», – согласился мальчик.
Он с трудом оторвал камень от земли и сделал первый шаг.
«Смотрите, смотрите, он поднял нашу матушку!» – загалдели валуны вокруг.
«Он куда-то несёт её!..»
«Эй, что ты делаешь?!»
«Да замолчите вы!..» – прошептал мальчик, чувствуя, что в любой миг может выронить свою ношу.
Ему было так тяжело, что слёзы выступили на глазах, ноги дрожали, а из-под ногтей на руках стала сочиться кровь… Но мальчик пронёс камень через поле, затем через луг и, дотащив до реки, уронил возле самой воды. После этого он упал на песок и заплакал. Он плакал, а мать камней утешала и благодарила его…
Наконец мальчик встал и, пошатываясь, побрёл в деревню. Серые камни всё ещё лежали на поле.
«Ваша матушка перебралась к быстрой реке! – крикнул им мальчик. – Она ждёт вас!..»
Придя в деревню, мальчик рассказал старой волшебнице, как он поступил с матерью камней.
«Зачем ты не послушался меня! – горестно воскликнула та. – Мать камней перехитрила тебя!.. Теперь никто и ничто не спасёт нашу деревню!..»
Услышав это, мальчик выскочил из избы и бросился за околицу. Там он увидел поля – свободные от камней и истосковавшиеся по теплу человеческих рук…
– Я так и знал! – крикнул Лёнька и подскочил, словно в нём распрямилась невидимая пружинка. – Так и должно было случиться!..
– Конечно, – ответил Хлопотун, укладывая Лёньку и укутывая одеялом.
– А как люди вернулись в деревню? – спросил тот. – Как они узнали, что нужно возвращаться?
– Очень просто. Придя в деревню, мальчик хотел сначала завернуть к старой волшебнице, но передумал. Он зашёл в первую попавшуюся избу и затопил в ней печь. Потом затопил печь во второй избе, в третьей…
– Я понял, все правильно, – проговорил Лёнька и уткнулся носом в подушку. – Спасибо тебе, Хлопотуша.
– Спи, – сказал домовой, и мальчик задышал глубоко и ровно.
Хлопотун просидел рядом с Лёнькой почти до рассвета. Он словно забыл о делах, ожидавших его дома и во дворе… Если Лёнька хмурился во сне, домовой взмахивал лапой и отгонял дурной сон, как назойливую муху, а на каждую улыбку мальчика отвечал отражённой улыбкой… Время от времени Хлопотун гладил Лёньку, и в такие минуты тому снились особенно счастливые сны…
РАССТАВАНИЕ
Уже под утро Лёньке приснился отец. Он ходил взад-вперёд по их московской гостиной и рассказывал, как прошли испытания новой машины… Лёнька в этих испытаниях ничего не понимал, но ему нравилось наблюдать за отцом и слушать его возбуждённо-радостный голос… Вдруг в комнату вошла бабушка с самоваром в руках. Лёнька удивился, но тут же вспомнил, что бабушка сейчас гостит у них в Москве. А она сказала отцу что-то такое, от чего он громко расхохотался…
Лёнька открыл глаза: нет, это не Москва, это Пески… Непонятно только, почему он продолжает слышать голос отца?
– Папа! – Лёнька скатился с постели и кинулся в кухню. – Папка!..
Отец сидел за столом и пил чай. Бабушка возилась возле печки.
– Лёнька!
Отец подхватил мальчика на руки и крепко прижал к себе. Зарывшись лицом в Лёнькины волосы, он шумно вдохнул:
– Маленький мой…
– Ты, Сергунька, от жизни отстал, – сказала бабушка Тоня. – Маленький он из Москвы приехал. А сейчас твой сын взрослый и самостоятельный человек.
Отец поцеловал Лёньку в нос:
– Правда?
– Правда… Папка, как хорошо, что ты приехал!.. Мы с тобой в лес пойдём!..
– Так это… не получится, Лёнь, – отец беспомощно взглянул на бабушку.
– Почему не получится?
– Я ведь за тобой, Лёнька… В Москву нам с тобой надо…
– В Москву? Зачем?
– Мама вчера звонила. Не хочет больше в пансионате оставаться, по тебе сильно скучает… Сегодня вечером приезжает в Москву…
– А почему она сюда не может приехать? Она же в отпуске!.. – в голосе у Лёньки зазвенели слезы.
– Так… дела у неё в Москве… Ты что, совсем по матери не скучаешь?
– Скучаю!.. Я в Москву не хочу! Что мне там делать?! – из Лёнькиных глаз брызнули слёзы.
– Ну, сынок, ну ты что? – лицо у отца было такое, словно он сам собирался заплакать. – Мама, ну скажи что-нибудь, чего ты молчишь!..
– Я тебе уже всё сказала!
Бабушка резко развернулась и вышла в сени.
– Дергают ребёнка туда-сюда, как игрушку!.. – раздалось оттуда.
– Сынок… Ну что же мне делать? – на лбу у отца выступили капли пота. – Я ведь сегодня с работы отпросился… Ещё затемно выехал. Вечером мама приезжает, нужно успеть убраться…
Лёнька молча тёр глаза кулаками.
– Сынок, а хочешь, я тебя через пару недель обратно сюда привезу? Мама выйдет на работу…
– Не привезёшь!.. Тебе всегда некогда! Тебе даже в выходные некогда!..
– Ну почему некогда?.. – неуверенно возразил отец. – Выкрою денёк…
В это время Антонина Ивановна вернулась в кухню и поставила у порога пластмассовое ведро, полное куриных яиц.
– Возьмёте в Москву, – сказала она.
Лёнька, до этой минуты ещё надеявшийся на что-то, при виде ведра разревелся во весь голос.
– Ну вот, а говорили, ты уже большой, – забормотал отец, не осмеливаясь обнять мальчика.
– Иди сюда, – сказала бабушка и посадила Лёньку к себе на колени.
– Не плачь, Лёнюшка, – она принялась вытирать его мокрые щеки. – Привезёт тебя папка. Пусть попробует не привезти, мы ему!.. Ты только с мамой повидаешься – и назад. И опять мы с тобой заживём по-деревенски, лето-то большое!..
Прижавшись к бабушке, Лёнька вздрагивал всем телом.
– А мы с Хлопотушей тебя ждать будем, – прошептала бабушка Лёньке в ухо, и мальчик замер: он внезапно понял, почему минувшая ночь была полна недомолвок.
Домовые знали, что их ожидает разлука с Лёнькой. Знали Пила и Соловушка, пришедшие из Харина попрощаться с мальчиком. Знал Толмач, сделавший Лёньке необычный подарок. Знал Хлопотун, рассказавший сказку о мальчике, спасшем покинутую деревню… От всего этого Лёньке сделалось так горько, что слёзы хлынули пуще прежнего.
В сенях послышалось какое-то шарканье, и на пороге появилась Пелагея Кузьминична. Акимыч, как обычно, держался сзади.
– А мы смотрим, Серёжин «Москвич» стоит!.. Неужто, думаем, за Лёнькой приехали? – Пелагея казалась запыхавшейся. – Испугались, что увезёшь мальчонку, а мы и не попрощаемся…
Дед Фёдор протиснулся в кухню и сразу же оценил обстановку:
– У-у, сырость-то какая!.. Неужто и правда Лёньку увозишь?
Лицо у отца пошло красными пятнами.
– Лена… сегодня с юга возвращается… соскучилась…
– Вот и привёз бы её сюда, – сказал Акимыч, – а то уже не помним, какая она есть. У нас хоть и не юг, а тоже жить можно.
Отец не ответил, он суетился возле Пелагеи Кузьминичны, уступая ей место за столом и пододвигая тарелки.
Акимыч посмотрел на бабушку, но та махнула рукой. Лёнька сидел с опухшим лицом, безучастный ко всему вокруг.
– Пойдём-ка выйдем, – сказал ему дед и вывел мальчика на крыльцо.
– Надолго увозит-то? – спросил он, положив руку Лёньке на плечо.
– Не знаю… Говорит, потом опять привезёт…
– Так чего ж ты слёзы точишь? Привезёт, от вашей Москвы до нас часа три, наверное, не больше!.. А может, мамку уговоришь приехать?
– Не приедет она, – угрюмо ответил Лёнька, не поднимая головы.
Акимыч поскрёб затылок.
– Ты, Лёнька, главное, успокойся. Сердечко у тебя маленькое ещё, незачем его надрывать… Попросишь родителей – и привезёт тебя батя… А не привезёт – следующее лето будет… А знаешь, ты зимой приезжай! О, зимой мы с тобой на лыжах в лес пойдём! Красота!.. Ты на лыжах-то бегать умеешь? Ну вот, придём из лесу, а в доме печка топится, теплынь, бабушка пирогов напекла!.. До зимы времени-то осталось – тьфу, всего ничего!..
– Акимыч, – сказал Лёнька, – мне к Валентине сбегать нужно. Вы меня подождите, а?
Глаза у мальчика были сухие, хотя и грустные, на лбу неизвестно откуда появилась вертикальная складка.
– Иди, иди, внучек, попрощайся, – закивал старик.
– Вот беда-то какая, – проговорил он, глядя вслед Лёньке, и пошёл в дом.
…Поднявшись на крыльцо, Лёнька постучал в дверь долетовского дома. Ему открыла Валентина. На ней были всё те же полосатые шорты, а рубашки не было вовсе – на плече у девочки висело белое вафельное полотенце.
– Это ты? – Валентина вдруг застеснялась своей худобы и попыталась прикрыть полотенцем выступающие рёбра. – Ты за мной? А куда пойдём?
– Валя, я уезжаю, – сказал Лёнька.
– Как уезжаешь? Куда?
– В Москву. За мной отец приехал.
На лице Валентины отразилось такое разочарование, что Лёнька даже попытался утешить её:
– Ну чего ты? Тебе здесь хорошо будет, вот увидишь… Ты только не позволяй своей бабке слишком командовать!..
– Я, наверное, тоже уеду, – прошептала Валентина.
– Да ты что! – перепугался Лёнька. – Ни в коем случае не уезжай! А в лес с Акимычем пойдёшь, с ним тебе знаешь как интересно будет!.. А я тебе письмо напишу, ладно?
– Ладно, – после некоторого колебания ответила девочка.
– Слушай, мне возвращаться нужно, – виновато проговорил Лёнька, – а то отец торопится…
– Иди, – сказала Валентина. – Я оденусь и приду тебя проводить. К вам ведь по улице направо?
– Да. Там возле нашего дома красная машина стоит, – подсказал Лёнька.
…Он медленно поднялся по ступенькам бабушкиного крыльца и уже собрался толкнуть дверь, как вдруг…
– Лёнька!..
Мальчик оглянулся:
– Панамка!
Домовёнок снова был прозрачным и на этот раз почти невидимым. Наверное, ему стоило больших усилий проявиться в плотном мире этим солнечным утром. Лёньке сделалось страшно за него.
– Панамка, ты зачем?..
– Я проститься, – прошелестел домовёнок.
– Панамочка, миленький, вы ведь уже простились со мной… ночью!.. – Лёньке стало трудно дышать.
– Это не то… Я же не мог тебе ничего сказать… Лёнька, я тебя очень сильно ждать буду!.. Каждый день, каждую минуту…
– Панамка!.. – мальчику хотелось обнять домовёнка, но он вдруг испугался, что малейшее прикосновение может повредить этому эфемерному тельцу. – Я приеду, обязательно приеду!.. У тебя ведь теперь есть дом…
– У меня никогда не было друга, – едва слышно проговорил Панамка. – А потом ты приехал и стал моим другом…
– А знаешь, у меня тоже не было настоящего друга, пока я не приехал сюда, – внезапно понял Лёнька. – Ты не горюй, ты… ты приходи в мои сны почаще, каждую ночь приходи!.. У тебя теперь столько забот будет, станешь мне рассказывать…
– Правда, а я и забыл, – на прозрачном лице Панамки мелькнуло какое-то подобие улыбки. – Приду, сегодня же и приду…
– Панамка, ты, наверное, возвращайся домой, – сказал Лёнька. – А то мне всё кажется, что ты растаешь…
– Теперь не растаю, – пообещал домовёнок и сам обнял мальчика. – До свидания, Лёнька…
– До свидания, – проговорил тот, ощущая объятия Панамки так, как если бы его вдруг накрыла прохладная тень.
Панамка исчез. Лёнька глубоко вздохнул и зашёл в дом.
Разговор в кухне оборвался. Бабушка Тоня, отец и Акимыч с Пелагеей молча смотрели на Лёньку, не зная, как с ним заговорить.
– Дедушка, ты своди Валентину в лес, – сказал Лёнька Акимычу.
– Дак… конечно, свожу, внучек!.. Я её могу везде с собой брать, вот как тебя!..
Дед Фёдор сбился и раскашлялся.
– Садись, Лёнюшка, позавтракай, – пригласила бабушка, – мы уже поели все…
– Я не хочу.
– Ну, не хочешь, и не нужно! – сразу согласился отец. – Ты уже большой, сам знаешь, что тебе нужно!.. В дороге позавтракаешь, мама, заверни нам чего-нибудь…
В дверь кухни несмело постучали.
– Входите! – крикнула бабушка. – Да кто ж это там?
– Это я, – ответила Валентина, появляясь на пороге. – Я пришла Лёню проводить…
– Ох ты моя умничка! А какая большая стала!.. Заходи, Валечка!..
– Мам, нам это… ехать надо, – сказал Лёнькин отец, весь взъерошенный и какой-то потерянный.
– Ага, а то до вечера никак не успеешь! – с насмешкой бросила бабушка и принялась собирать для Лёньки кулёк еды.
– Пойдём во двор, – сказал мальчик Валентине, и она торопливо выскочила из дома.
В руках у Валентины был какой-то альбом, который она и протянула Лёньке.
– Вот, возьми.
– Что это?
– Это мои рисунки. Может, тебе интересно будет… А на обложке я свой адрес написала, ну, тот, который в Синем Боре… А сюда… сюда можешь на мою бабушку писать… А вот тут, на последнем листе, – Валентина потупилась, – я Пески нарисовала…
Лёнька открыл последнюю страницу и едва не выронил альбом. Он посмотрел на Валентину, затем снова на рисунок…
– Это же солнечная тропа!.. Ты… где её видела?
– Я… когда сюда на машине ехала – вчера… А что?
– Да так, – Лёнька увидел, что его отец, бабушка и гости вышли на крыльцо. – Я тебе про неё напишу… Я тебе про всё напишу, Валя!..
– А я тебя летать не научила, – она переступила с ноги на ногу.
– Ничего, научишь. Ты сюда почаще приезжай, и я приеду… А может, я ещё сам научусь…
– Если научишься, вместе полетаем, я тебя найду…
– Я тебя сам найду, – сказал Лёнька и оглянулся на красный «Москвич».
Отец уже сидел в машине, бабушка что-то говорила ему, Пелагея Кузьминична плакала в большой носовой платок… Рядом с ней топтался Акимыч, мучая в руках свою многострадальную кепку.
– Я пойду, Валя, – проговорил Лёнька и дотронулся до её руки. – До свидания тебе…
Девочка попыталась улыбнуться:
– До свидания, Лёня.
Когда он подошёл к машине, Пелагея Кузьминична отняла от лица платок и обняла Лёньку:
– Дай я тебя хоть на прощание поцелую!.. Ты ведь нам заместо внука, Леонид… Не забывай уж нас, приезжай…
– Верно, Лёнька, приезжай, – подскочил к нему Акимыч. – У тебя теперь в Песках большая семья… так что будем ждать.
– Спасибо тебе, дедушка, – сказал Лёнька, – спасибо тебе за лес… и вообще за всё.
Он думал, что снова заплачет, прощаясь с Акимычем, но, видимо, всё слёзы у Лёньки кончились. Вместо него заплакали Пелагея и бабушка Тоня.
– Лёнюшка, ты там… не болей, – бабушка с силой прижала его к себе. – Родителей слушайся… Учись хорошо… Кушай…
В последний момент самообладание изменило Антонине Ивановне, и она сама вряд ли понимала, что говорит.
– Бабушка, ну что ты, ну не плачь, всё хорошо, – Лёнька вытирал её слезы, как час назад Антонина Ивановна вытирала слёзы внука.
Из машины высунулся отец:
– Мама, ну зачем ты так? А потом валидол будешь…
– Молчи уж, – всхлипнула бабушка и отпустила внука. – А ты, Лёнюшка, приезжай, я папке твоему напеняла, так, может, и привезёт ещё вскоре!..
Лёнька сел на заднее сиденье. Отец дал газ и вырулил на улицу. Бабушка Тоня, Кормишины и Валентина вышли следом.
– Ну, Лёнька, в путь, возвращаемся домой! – нарочито бодро прокричал отец.
А Лёнька, забравшись с ногами на сиденье, смотрел, как быстро уменьшаются на его глазах четверо людей… Вот бабушка помахала Лёньке рукой… К ней подошла Валентина… Пелагея Кузьминична уткнулась в плечо мужа… и их не стало.
В зеркало заднего вида на Лёньку с беспокойством посматривал отец.
– Может, поешь, а то ещё укачает? – спросил он.
– Нет, – ответил мальчик.
Теперь он неотрывно смотрел на Пески. Вдоль просёлочной дороги бежали поля, а сама дорога поднималась на холм, и сверху деревня казалась ещё меньше, чем всегда… Лёнька прижался лбом к стеклу, стараясь не упустить последний миг прощания… Но вот машина вырвалась на вершину холма и через несколько секунд плавно заскользила вниз. Лёнька отвернулся и закрыл глаза.
– Не плачь, маленький, – с какою-то глубокой потаённой грустью сказал отец. – Мы вернёмся.
Открыв глаза, мальчик с удивлением посмотрел на него. Поймав Лёнькин взгляд в зеркале, отец устало улыбнулся, и мальчик улыбнулся ему в ответ.
– Смотри, папа!..
Дорога забежала в берёзовый перелесок. За окнами с обеих сторон замелькали колонны белых стволов. Солнце освещало их так, что берёзы словно лучились изнутри, и свет этот распространялся в воздухе, лился на дорогу…
– Смотри же, солнечная тропа!.. – с волнением повторил Лёнька.
– Я вижу, сынок, ну и что?
– Папка, да ты же ничего не знаешь, бедный!..
– Ну почему бедный? – засмеялся отец.
– Папка, я тебе так много расскажу!.. Ты всё поймёшь, я знаю!
Отец затормозил:
– Перебирайся ко мне.
Очутившись рядом с ним, Лёнька обхватил отца за шею.
– Знаешь, папка, солнечная тропа не кончается никогда.
– Никогда-никогда?
– Да. И мы с тобой пойдём по ней и будем идти вечно.
Отец посмотрел в Лёнькины глаза и опять улыбнулся.
– Я согласен, сынок. Мы пойдём и будем идти вечно.
Машина тронулась и медленно покатилась по дороге, залитой солнцем.