Мои сообщники ждали меня. Они снова превратились в пацанов. Я сказал, что никого не выдал и никто меня не бил.
– А знатный горох у Лаврентий Палыча.
Весь следующий день я сидел , как на кнопках, ожидая что придет старик жаловаться на меня.
Вот он придет, будет рассказывать дяде Володе какой я плохой, гороховый вор, пытался ограбить бедного дедушку. Дядя Володя удивленно посмотрит на меня светлыми добрыми глазами и ему будет стыдно за меня. И тете Оле тоже будет стыдно и страшно неловко всем.
Я ждал до ночи,но никто не пришел.
Старик не пришел и на следующий день и я успокоился. Но мне очень захотелось спросить дядю Володю о старике. Надо подобрать нужный момент, как бы невзначай, между прочим.
– Артем, подай пожалуйста плоскогубцы, они на ящике в сенках лежат.
Краткий справочный словарь: шаньги – ватрушки, как традиционные с творогом, так и с ягодой; серый хлеб – обычный ржаной хлеб; сенки – сени, деревянная прихожая, здесь висят на огромных ржавых гвоздях старые дедовские хомуты для лошадей, изогнутые деревянные коромысла с железными крючками на концах, на эти крючки надо вешать полные ведра с водой. Здесь же, в сенках стоят ящики с инструментами. Сени прогреваются от солнца, и тогда здесь невообразимо приятный запах дегтя, дерева, трав.
Если бы меня спросили, как пахнет деревня, я бы ответил, что она пахнет сенками.
Я принес дяде Володе плоскогубцы. Он чинил насест для кур в сарае.
– Я смотрю, ты освоился уже здесь за две недели – то. С ребятами подружился. Это хорошо. Только ты смотри, на поводу у них не ходи, втянут в историю, отвечай потом. В прошлом году быка напоили бражкой. Он чуть пол – деревни не разнес. Мы тут бегали, как тореадоры, еле поймали. Осторожнее, вообщем.
Деревенских не поймешь, то ли они все знают и прикидываются, то ли интуиция слишком развита, чувствуют все.
– Да нормальные ребята. Я и со взрослыми познакомился.
Я замялся. Как спросить про Персиваля, что бы дядя Володя ничего не заподозрил, если он действительно ничего еще не знает?
– Возле леса старичок живет, седой такой.
– Лаврентий Павлович. Это бывший зоотехник, когда еще колхоз был, он там работал. Сейчас на пенсии. А вот Денис, хозяин медведя, это сын его.
Дядя Володя спрыгнул со стремянки.
– Когда твоя мама еще девушкой здесь гостила, не помню в каком году это было. Так вот. Лаврентий Павлович как -то к ней подходит и говорит: мол, выходи за моего Дениску замуж. Чем – то она ему приглянулась, а может Денис попросил, сам постеснялся, отца отправил. Он немного странный такой, Денис – то, чудаковатый.
Дядя Володя закурил сигарету. Мы вышли из сарая.
– А мама что? Не захотела?
– Ну, она бедовая была, озорная. Рассмеялась, да и все.
Странным образом эта давняя история взволновала меня. Мне показалось, что здесь скрыта какая -то загадка. Или разгадка чего – то.
– А почему Денис чудаковатый?
– Почудить любит. Однажды на Масленницу, лет пять назад, на столб залез за призом, а слазить не хочет. Кричит, мол, я Джордано Бруно, сожгите меня здесь, земля круглая, от своих грехов не убежишь, они все одно навстречу тебе идти будут. Пришлось Петьку шишкаря звать. Видел его?
Да, я встречал шишкаря в деревне, у него такие длинные руки, что кажется они достанут до чего угодно. Я утвердительно кивнул.
– И чем все закончилось?
– Ну вот, шишкарь залез к нему наверх, сигареты достал, покурили на столбе, Денис успокоился и слез. А то прям МЧС думали вызывать.
За соседним забором мелькнула девочка лет шести, юркая и глазастая, как галаго.
Я видел ее раньше, хотел заговорить, но она всегда убегала.
Я подошел к забору. Девочка стояла в глубине сада и смотрела на меня.
– У вас нашего кота нет?
Девочка отрицательно помотала головой. Я заметил старый щербатый стол в саду. Он весь был завален бумагой, карандашами, акварельными красками и сухими листочками.
– Ты рисуешь?
Девочка молча подбежала к столу, взяла фломастер и стала рисовать, не обращая на меня внимания. Или стесняется, или просто не хочет. Я не стал навязываться.
Вечером за мной зашел Миха и мы пошли на импровизированное футбольное поле с самодельными воротами. Часть ребят гоняла мяч по полю, другие, как я, просто рубились в игры. Когда начало темнеть мы собрались в одну кучку.
Лениво закатывалось солнце. Куда спешить? Все равно не дадут поспать, два-три часа и опять вставай.
В воздухе плотной стеной роилась мошкара.
Один из пацанов разжег маленький костерок, сложив палочки шалашиком. Этому вихрастому конопатому пацану было уже шестнадцать и он был явный лидер, главарь нашей разбойничьей шайки, заводила. Челка на его голове росла вверх, как веер. Его звали Андрюхой.
– Сейчас мертвяки увидят наш костер и приползут погреться. Кладбище – то вон недалеко.
Андрюха кивнул в сторону луга. За лугом едва виднелась часть деревянной ограды и густо разросшийся березняк.
Мы рассмеялись.
– Ничего смешного. Главное по ночам туда не ходить. Чтоб в могилу не провалиться. Один парень вот так пошел на спор. Ну идет он, идет.
Мальчик, которому было лет десять достал из кармана сухарь и начал его грызть, не сводя глаз с рассказчика. Ему было страшно, он пролез поближе к костру в середину кучки. Да и все как – то сгрудились. Если честно, у меня тоже мурашки поползли по телу. Андрюха продолжал:
– Идет себе такой, мол смелый. А потом хрясь и провалился.
– И что с ним стало? – срываясь от волнения спросил Миха.
– А все, не нашли его больше. Пропал. Потом на одной из могил фотокарточка его появилась. Разрыли, а там пусто. Вот, только фотокарточка и осталась.
Все затихли. Потом разом, как один помчались в сторону своих домов.
//
Почти каждое утро, когда деревня еще только начинала просыпаться, я бегал на озеро. Мне хотелось еще раз увидеть голую нимфу. Но она не появлялась. И в это утро, я лежал на песке и смотрел на задумчивые облака.
Услышав плеск в зарослях, я поднял голову и увидел мелькнувшее обнаженное тело. Как можно тише я встал, обогнул заросли, чтобы подплыть с другой стороны.
Маневр удался. Я бесшумно, как мог, подплыл к зарослям.
Нимфа стояла по колено в воде. Ее волосы были распущены и закрывали часть тела. Для нимфы она была, пожалуй, полновата. Это было красивое рыхлое тело зрелой женщины. Она приподняла руками свои тяжелые груди. Разряд, удар тока. Если в озере водятся электрические скаты, то один из них вонзился в меня. Теплая волна внизу живота накрыла меня, как тайфун прибрежные хижины. Наверное я вскрикнул. Нимфа обернулась, сверкнула темными от негодования глазами:
– Срамник
Свои первые, самые сильные потрясения я переживал на дне озера, захлебываясь и теряя сознание от восторга.
Власть женского тела – это то, о чем я смутно догадывался и чего так сильно боялся. Передо мной замелькали картины Рубенса, Франса Буше и Модильяни. Неужели я теперь навеки раб женской плоти и выхода нет?
Жизнь справедлива. Детство уходило, безвозвратно, взамен жизнь давала эти сладко – горькие, нестерпимо прекрасные и отвратительные ощущения. Возможность познания бесконечного мира. Не знаю, равносильный ли это обмен. Я не Питер Пэн, испытав на озере взрослые эмоции, мне бы не хотелось до конца дней оставаться прежним мальчиком. Но все же, это так грустно!
Я вернулся домой. Из распахнутых окон пахло пирогами и жареной рыбой. Кот на крыльце щурился и тянул воздух розовым носом.
– Привет, Икот.
Кот не отвечал.
– Эй, чего молчишь?
Кот молча вылизывал свою мордаху от чего – то белого, наверное от сметаны.
– А что, кот не разговаривает? – спросил я тетю Олю.
– Ты что, Артем, на солнце перегрелся? Не пугай меня.
Она положила свою ладонь мне на лоб и пожала плечами.
Ах, вот оно что: портал закрылся. Я действительно повзрослел. Но может быть осталась маленькая лазейка, я пролезу.
Я купил две банки сгущенки для медведя и направился в гости. В этот раз не убегу.
– О! Совсем другое дело. Потапыч любит.
Денис проделал две дырки в крышке банки и дал ее медведю.
– Смотри какие тебе подарки. Чтоб я так жил, цветочки – лютики.
Мы сели на лавочку. Странно, в этот раз я совсем не боялся. Медведь сладко причмокивал сгущенку, когда она закончилась стал играть железной банкой. Он катал ее по траве, подбрасывал в воздух и ловил.
– Медвежонком этого дурачка нашел, в тайге. Мать наверное браконьеры убили или случилось что, не знаю. А я как раз иду на Дальнюю Протоку карасиков половить, слышу ревет кто -то, то ли зверь, то ли человек. Стал искать, ну и нашел приключение себе на голову. Кормлю теперь. Вот такие цветочки – лютики.
Так – то мне с ним хорошо, не скучно, за ягодой ходим, по грибы. Собирает. А малину дикую знаешь, как чует. Иногда в такое место приведет: сплошняком малина, малиновый остров. Она сладкая дикая – то, с садовой не сравнить и аромат у ей!Запах прям плывет. И звон такой стоит! Дикие пчелы летают, жужжат, звенит все, натурально.
А на зиму он в спячку. За банькой у него место. Тихо там и снега много наносит. Вот он там устраивается и спит до весны. Потом проснется и бродит по огороду, как зомби, пока в себя придет. Обсерет мне все кругом, я потом убираю, а вон , в кусты складываю, как удобрение получается, смородина еще лучше растет.
Денис опять задумался. У него была странная привычка: вдруг , среди разговора замолчать, и смотреть куда-то вдаль голубыми непроницаемыми глазами.
– А, ну вот, это зимой мы отдыхаем, а летом нам прохлаждаться некогда. Летом у нас заготовки сейчас пойдут, шишку будем бить. Потапыч в этом деле мастер. Без него никуда. Так ловко на дерево залезет, ни одна веточка не упадет. Знает, что кедру повреждать нельзя. Вот мы с ним орехи сдаем и год потом на эти деньги живем потихоньку.Цветочки – лютики. Да и отцу надо помочь. У него хоть и пенсия, да все равно помогать надо, то дрова, то лекарства нужны.
– Я бы тоже хотел матери помогать, мы с ней вдвоем живем, она работает много, устает.
Я заговорил про мать специально, и кажется попал в точку. Денис заметно смутился, его глаза заметались из стороны в сторону.
– Вдвоем говоришь живете, ясно. Тебе сколько сейчас лет?
– Четырнадцать
– Ну да, да, четырнадцать, все правильно. Цветочки – лютики. Знаешь, мне сейчас по делам надо пойти, ты приходи потом, потом при попозже, да, я сейчас, мне надо.
Он так суетился и неловко меня выпроваживал, что я опять подумал о какой – то тщательно скрываемой тайне.
Ночью шел дождь. Мне снилась Даша, она танцевала под дождем, ее платье, волосы и ресницы промокли.
Я писал стихи во сне:
девушка, танцующая под дождем
всегда в моем сердце
там мы вдвоем
и я тебя согреваю
Утром светило яркое солнце, было свежо и приятно, потому что накануне была жара.
Дядя Володя собирался на работу. Он подозвал меня, вальяжно расхаживающего по двору, доверительно похлопал по плечу:
– А тебе, сынок, предстоит сегодня важное и ответственное дело, помочь окучить картошку бабе Степаниде.Опыт у тебя есть, думаю не подведешь.
– Сколько там соток? – спросил я, как бывалый деревенский хлопец.
– Под картошку сотки четыре или пять. За день управишься.
Окучивать картошку было привычным делом всех деревенских пацанов. Можно сказать, их обязанность. Иногда приходилось ждать кого-то из-за: "попозже малеха, сейчас картошку доокучу".
Я тоже занимался этим под присмотром тети Оли и критической оценкой дяди Володи: что-то ряды кривые, как бык нассал. Вообщем, совсем не трудно. Надо тяпкой рыхлить землю и набрасывать на картофельный кустик, чтобы получались ровные ряды.
Баба Степанида живет через два дома от нас и считается соседкой. Она очень старенькая, ей все помогают. Ее внук служит по контракту где – то в районе боевых действий.
Ее домик деревянный совсем небольшой, весь какой-то потемневший от времени. Перед домом полисадник со старой березой, кустиками ромашки и календулы.
Я прошел на огород. Баба Степанида уже окучила два ряда.
Она еще немного постояла, приглядываясь, как я начал работать: так ли все делаю, хорошо ли. Потом ушла в дом, видимо решив, что все в порядке и меня можно оставить одного.
Я живу почти месяц в деревне. У меня не слабо развилась мускулатура. В сравнении с хилым дрыщем, каким я был раньше, сейчас я атлет. Работа давалась мне легко, я даже не устал.
Мы пили чай на маленькой кухне. Пахло лекарствами. На старой известковой стене висели фотографии в рамочках за стеклом.
– Вот он, мой Андрюшенька. – Бабушка показала на фотографию улыбающегося кареглазого парня. – Воюет. Может и голодный и не выспавшийся, кто знает, как там. Да главное, чтоб живой вернулся.
Баба Степанида заплакала. Мне стало неловко, я не знал, что говорить в таких ситуациях и просто отхлебнул горячий чай и сочувственно закивал головой, как это делают взрослые.
– А здесь они вдвоем, с младшим братом, с Егорушкой.
Она взяла в руки черно – белую фотографию и показала мне двух мальчиков под деревом.
– Егорушка давно уже пропал, по тюрьмам, с шестнадцати лет его не вижу. Как первый раз посадили за драку, больше и не возвращался. Мы писали, запросы делали, потом он под Красноярском сидел опять, а дальше не известно.
Маленький был хорошенький такой, ласковый. Все за старшим братом бегал, куда Андрей, туда и Егорка. Братиком его называл. Живой ли нет, ничего не знаем. Сердце за обоих болит. Мать – то их сгорела.
На нас опускалась мгла еще более мрачная и непроглядная, чем мгла мертвого города.
– Где сгорела?
– От водки. Спилась.
Я ушел, оставив бабушку в кромешной темноте. Ну а что бы вы сделали на моем месте? Вот именно, ничего.
А теперь я расскажу вам, почему я не испугался гнева рассерженной нимфы на озере.
Я понял, что ненависть бывает разной. Есть ненависть на дне которой, как драгоценный камушек, лежит любовь или интерес. И есть ненависть на дне которой ил отвращения и безразличия.
Ненависть с неподдельным интересом и любовью на дне всегда чувствуют мужчины. Не знаю каким местом, но точно чувствуют. И как бы девушка ни убегала, пряталась и плевалась при встрече, мужчина будет добиваться ее и добьется.
Но если он чувствует подлинное отвращение к себе, он оставит ее.
Так вот, там на озере нимфа хоть и рассердилась на меня, но все же ей всласть, что за ней кто-то подглядывает, что она кому – то нравится. И злиться на меня не будет, а наоборот, вспоминая в своем сказочном лесу улыбнется:" нахал малолетний".
– Эля тебя ждет, наверное рисунки показать хочет. – тетя Оля поставила на стол в саду тарелку со смородиной.
Соседская девочка оставила кота, подошла к столу и положила на него свои рисунки.
Так я запомню этот день: белокурая деревенская девочка с серыми глазами на пол-лица, стол под липой, тарелка блестящей черной смородины и рисунки.