7 глава. Помещица и царица
Оскорбленные в лучших чувствах, Юсуповы провели следующий год в семейных заботах, так как больше участвовать в государственном управлении их никто не звал. Молодая мать Ирина часто и подолгу болела, и маленькая Ирина оказалась такой же болезненной. Зинаида часто присматривала за внучкой, страшно переживала и измучила всех докторов. Одного, очень хорошего, ей прислала Элла из своего госпиталя в Москве.
Ксения, вторая бабушка, писала о том, какие новинки в медицине могли бы помочь, заваливая Зинаиду терминами и теориями до такой степени, что в итоге Юсупова просто перестала ей отвечать.
Летом 1916 года Александра Федоровна предложила переселить ребенка в Царское Село на время, чтобы там за ним приглядывали доктора из ее личной лечебницы. Маленькая Ирина была в конце концов двоюродной внучкой императора.
Зинаида с подозрением приняла это предложение. Но муж убедил ее воспользоваться возможностью для сближения.
Две первые встречи для них прошли в разговорах о детях и благотворительности. Пока они гуляли по саду, Александра Федоровна рассказывала, как много удовольствия ей доставляет работа в лазарете с дочерьми и забота о раненых и как многому они там учатся. Ее глаза буквально сияли. Чтобы не отстать, Зинаида поведала о небольшом лазарете у моря, который ее сын организовал в Крыму. Императрица в ответ миролюбиво улыбнулась. Они говорили почти как во время их недолговечной дружбы лет двадцать назад, когда Зинаида была фрейлиной у молодой императрицы.
Александра Федоровна от природы была вполне недурна и была бы истинной красавицей, если бы не вечно унылое выражение лицо. К себе в фрейлины и компаньонки она брала страшных уродин, на фоне которых, вероятно, надеялась выглядеть выигрышнее.
Впечатление состоялось такое, будто Александра Федоровна горбилась (она никогда не горбилась), а Елизавета Федоровна сидела с прямой спиной. Потухший взгляд младшей сестры не мог соперничать с проницательным взглядом старшей. Александра Федоровна была ужасно застенчивой, властной, религиозно экзальтированной и всегда недовольной. Она любила мужа и до безумия обожала детей, особенно сына, с появлением которого связывались все ее чаяния. Она видела весь свой долг перед мужем и его страной в том, чтобы произвести наследника.
Терпение Зинаиды быстро иссякло. "Россия изнывает, а мы что?", – писала она сыну, и вот однажды решилась пойти в нападение.
На третью аудиенцию Юсупова принесла подарок.
Императрица приняла ее в золотой зале, с потолка которой свисала огромная люстра с сотней незажженных свечей. По бокам стояли мраморные фигуры нимф, а из-за зашторенных окон пробивалось солнца и запах буйной летней зелени.
Они сидели одна напротив другой в высоких кресла и сладко друг другу улыбались, закончив говорить о чем-то неважном. Вдруг Зинаида выложила на стол сияющие бриллиантами серьги.
– Я знаю, мы с Вами не в лучших отношениях последнее время. Но мы просто обязаны найти общий язык в такие тяжелые времена. Прошу, примите. Это для меня много значит.
Аликс со слащавой улыбкой потянулась к сережкам.
– Какая чудная работа! – воскликнула она. – Я непременно буду их носить. Кто производитель?
– Франция, 18 век. Их носила королева.
– Какая же? – спросила Аликс из вежливого интереса.
– Мария Антуанетта.
"Надеюсь, я донесла свою мысль",– говорили глаза Юсуповой в ответ на свернувшуюся кислым молоком улыбку императрицы.
– Я прошу Вас уйти.
– Нет, я выскажусь. Вы всех оттолкнули от себя, чтобы никто не смел сказать вам правды. Но я здесь и не уйду, пока не скажу все, что думаю.
– Я слышала, что Юсуповы сделали свое состояние, потому что знали свое место, – обронила императрица.
– Мое место! Я на своем месте. Служу дому Романовых, как и все мои предки. Прогоните Распутина. Это мое единственное требование, моя единственная мольба.
– Я этого не сделаю, – отмахнулась Аликс.
Зинаида сложила руки в молитвенном жесте.
– Ваше величество, поверьте мне. Я знаю, о чем говорю. Я таких, как он, насквозь вижу. Меня они всю жизнь окружали, только я была слишком глупа и наивна, чтобы увидеть. Такие только и делают, что крутятся вокруг самых знатных и богатых. Они как мушиный рой, эти волки в овечьей шкуре. Он наверняка окружает вас лестью, говорит, что Вы вторая Екатерина Великая. – Аликс дернулась, и Зинаида поняла, что попала в точку. – Он говорит, что Вас никто не понимает и все Вам завидуют. Ну разве я не права? Я знаю всю эту схему назубок. Он говорит, что Ваш муж слишком добр и на вашу долю выпало защищать его от недоброжелателей. А он, Распутин, знает, кто желает добро, а кто зло, потому что он, дескать, божий человек. А Вы так искренне верите в Бога, ведь я знаю Вашу, – "сестру", недоговорила Зинаида, – Вашу религиозность. Он говорит, что он Ваш единственный друг…
– Он и есть наш единственный друг! – вскричала императрица. – И его суждению я доверяю абсолютно, слышите Вы меня? Абсолютно! И этого Вам должно быть довольно. Он святой человек, а святые люди всегда мученики! Их всегда мучали, сжигали на кострах…
"Поскорее бы!" – в сердцах подумала Зинаида, а вслух:
– Я, я буду Вашим другом! Мы все станем за Вас горой, только прогоните Распутина! И Вас все полюбят. – Она сделала глубокий вздох. – Вы знаете, наверное, что мой старший сын, Николай, что он погиб на дуэли, куда был втянут таким же шарлатаном, как Ваш Распутин. С тех пор я их так ненавижу, что страх берет. Клянусь, тогда я на время ополоумела. Я желаю Вам никогда не узнать подобной участи, но если Ваши глаза откроются слишком поздно, это будет конец не только для Вашего мужа, но и для Ваших дочерей и для наследника! Вы приведете нас к катастрофе, к новой революции!
– Вы не понимаете, что он делает для меня, – сказала Александра Федоровна непонятным тоном и снова отодвинулась. До этого она почти приняла руку Зинаиды в свою.
– Нет, это видно Вы не понимаете, в каком положении находитесь! – вспылила Зинаида. – Вас все ненавидят, понимаете Вы это или нет? И стар, и млад, и крестьянин, и помещик, министр и вся поголовно Дума, а Вы что делаете? Вы будто нарочно подогреваете их ненависть. Знаете, что о Вас говорят? Говорят, что безграмотный мужик указывает императору, что делать, а императрица с этим мужиком… – она замялась, – готовит сепаратный мир! И это во время войны, когда народ должен напрягать все силы ради императора, Вы его позорите!
– Когда об императрице говорят гадости, дело верного подданного защитить ее! А не доносить ей потом, что про нее говорят гадости! Согласны Вы со мной или нет, но есть присяга, есть долг, есть честь!
– Если бы я бегала и защищала Вас каждый раз, когда о Вас говорят гадости, мне бы пришлось оббегать всю Россию три раза на дню! – Зинаида выдохнула. – Неужели Вы не понимаете, что при нынешних обстоятельствах даже если он и правда святой, трижды святой, его все равно надо отослать? Никакая помощь не может пересилить тот вред, что он наносит. Вы губите династию.
– Я спасаю династию.
– Ну так пеняйте на себя. Никогда я не видела такого самодурства, такой безответственности…
– Надеюсь, я Вас больше никогда не увижу, – сказала Александра Федоровна и ушла из зала.
Конечно, она не могла сказать, что залогом ее веры в чудодейственные силы Распутина была его способность исцелять ее сына. Для императрицы и императора недуг наследника имел характер государственной тайны: они пытались, как могли, скрыть, насколько все было плохо. Царевич Алексей болел гемофилией, любой ушиб влек за собой внутреннее кровотечение, сильнейшие боли, а в худших случаях и смерть. Это выяснилось, когда ребенку было два месяца. От гемофилии погиб и младший брат Аликс и Эллы, когда они сами были детьми. Царевич Алексей целыми днями лежал, стоная от боли, страдая от каждого движения, а Распутин одним своим появлением делал так, чтобы мальчику стало лучше. За это Александра Федоровна готова была идти за Распутиным в огонь и любому его слову повиновалась, как слову господа бога.
"А недовольные, – думала она, – всегда будут нас хулить. На большее они неспособны".
8 глава. Заговор
Осенью 1916 года в мозгу у Феликса Юсупова созрела гениальная идея. Если действовать через императрицу невозможно, как в красках сообщила ему матушка, значит, надо действовать через Распутина. С врагом надо бороться его же средствами: приблизиться к Распутину, обещая расчетливому старику золотые горы, через него вернуться в фавор императрицы и уже тогда, выйдя из опалы, убедить ее, что Распутин ей не нужен.
Так думал не он один. Министры часто сперва завоевывали расположение Распутина, получали должность, а потом начинали копать под старца, если были похрабрее. Если расчет Распутина и расчет императрицы оказывались неверны столько раз, почему бы им не ошибиться вновь и поверить в искренние намерения Феликса?
– We all plant the seeds of our own destruction2, – философствовал Феликс, не забывая, что он всё-таки выпускник Оксфорда. Жена слушала его, широко распахнув глаза. Она была его первым конфидентом. Ирина очень немногое понимала в монологах мужа, но была в восторге и со всем согласна. Феликсу другого и не требовалось: восхищенный зритель соответствовал всем его нуждам в собеседнике. Они ладили великолепно. – Вот и старец Распутин сам будет звать меня к себе. Он подлетел слишком близко к солнцу. Нашему пожилому Икару, который дожил до седин, а ума не нажил, пора лететь в обратном направлении.
Феликс пришел к старцу под предлогом, что он хотел излечить свою язву, которая мешала ему пойти на фронт и отдать долг родине.
Распутин был высоким стариком с кучерявой черной бородой, сальными волосами, носом картошкой и глазами-бусинками. Он обладал удивительным даром гипноза, и мало кто мог перенести его пронзительный взгляд.
На все красноречие Феликса Распутин отвечал, что "благое дело, благое", а сам хмыкал себе под нос да кивал. Он только наговаривал да давал травяные отвары. Иногда Распутин набирал в рот святой воды и плевал в лицо пациенту, но Феликс, скрипя зубами, терпел и превозносил старца на невообразимую высоту. В каждый свой новый приход Юсупов говорил, что ему стало намного лучше и он почти забыл про свой недуг. Старик только напыживался, говорил "то-то!" и продолжал заниматься тем же шаманством.
С присущей ему деликатностью Феликс заговорил о том, как сильно его матушка скучает по общению с императрицей, как батюшка чувствует, что в это тяжёлое время они могли бы делать для страны больше – если бы были допущены. Как они волнуются, что императорская чета вынуждена справляться со всеми испытаниями в одиночестве.
– Как хорошо, что у них есть Вы, Григорий Ефимович! – воскликнул Феликс и тут же почувствовал, что дал маху. Распутин глянул на него своими страшными глазами и ухмыльнулся. Феликс тут же заговорил о другом, но урон был нанесен.
Старик что-то подозревал. Не мог он не знать, как долго и с какой страстью Юсуповы пытались вырвать его из Царского села, как если бы он был плющом, а не человеком. А если он что-то подозревал и продолжал принимать Феликса у себя, значит, он просто играл с ним. Деньги брал, слушал обещания о еще больших капиталах, а сам и не думал просить императрицу за него. Говорил, что Бога будет о нем молить, а про себя посмеивался. За нос его водил. Ну, посмотрим, кто кого.
Даже мать стала беспокоиться и писала ему из Крыма, где с мужем и внучкой проводила осень. До нее дошли слухи о том, что Феликс начал сближаться с Распутиным, и она требовала разъяснений. Феликс их не предоставил, убеждая, что просто ищет компромат на Распутина.
В мстительных думах Феликс пришел на открытие Государственной думы после полугодового перерыва. Тема была животрепещущей: темные силы и министерская чехарда.
Временщики, которые во времена мира оставались бы у власти годами, теперь раскачивались и падали каждые два месяца, как бумажные фигурки, на которые достаточно подуть и они исчезнут.
Кто неделю назад казался не сменяем, на этой был сменен. К середине '16 года уже все поняли, что нет никого, кто был бы незаменим, и новые министры, назначенные с благословения Распутина или в результате лавирования между разными политическими силами, не считали нужным переезжать на казенные квартиры. Все равно скоро скажут съезжать.
А сам Распутин оставался.
С думской трибуны депутаты обвиняли царское правительство в глупости или измене, в неспособности довести войну до победного конца. Их огонь праведного гнева распалил Феликса, и домой он вернулся, уже готовый на заговор.
На следующее утро Феликс отправился к Родзянко, председателю Государственной думы и старому приятелю Юсуповых.
– А всё-таки Распутина надо бы убрать, – сказал Феликс почти мягко, когда они наговорились о будущем России.
– И физически! – громыхнул Родзянко. – Убрать физически, вот что я вам скажу. Как и действовать иначе, если все перепробовано, а ничего не выходит. Да попадись он мне в руки! Для меня вопроса нет: Распутин должен быть уничтожен.
– Так за чем же дело стало! – воскликнул Феликс, вскакивая с кресел. Родзянко моргнул на него несколько раз пустыми глазами и решительно тряхнул головой:
– И действительно! Именно так и надо!
– Так давайте!
– Если бы я только был чуть помоложе, – вздохнул Родзянко. – Я бы именно так и поступил, не будь я столь стар. Конечно, как иначе. Да и какой тут может быть разговор: такого-то клеща, шпиона, изменника… Э, что же, Вы не останетесь на чай?
– Занят.
– Передавайте Вашей матушке привет от меня и от жены. Ах, радикулит! А то бы я…
– Передам-передам, – сказал Феликс и запрыгнул в карету. – Родзянка! – фыркнул он, отъезжая.
С другими потенциальными соучастниками разговор был еще короче. "Да, конечно надо, но что вы, как, не всерьез же, если императрица узнает, и ведь за ним следят…"
Так Феликс узнал, что Распутина охраняют сразу три учреждения, но соратников не приобрел.
Раздраженный, как-то раз он пришел домой и застал у жены ее подругу, Ирину Энери, известную пианистку. Она приехала попрощаться с Ириной перед отъездом той в Крым: она снова приболела, и петербургский климат был ей противопоказан. Феликс понимал, что там Зинаида выпытает из невестки все, и милостиво разрешил Ирине не скрывать от его матери ничего, что она знала о заговоре.
– И как поживает Ваш муж? – спросил Юсупов, у которого уже мелькнул в голове план. – Оправился после травм?
– Прекрасно оправился, я беременна. – “И от него! Ни за что не поверю”, – подумал Феликс. – Дорогая, – Ирина Энери повернулась к Ирине Юсуповой и указала глазами на свой живот, – ужасная морока, как я тебя понимаю, и хуже всего: я не смогу выступать! Он хотел Вас видеть, кстати говоря, Феликс, Вы его уже неделю не навещаете.
– Не откажу нам обоим в удовольствии.
Феликс действительно сдружился с поручиком Сухотиным, пока тот отлеживался в Петербурге после ранения, полученного на фронте. Теперь Сухотин служил в запасе. Человек это был страстный и увлеченный, но нервный, готовый стрелять в каждую тень, что представляло серьезную опасность, так как он был хорошим стрелком. Высокий блондин с выпуклым лбом и водянистыми глазами, он называл себя толстовцем3, но в пределах разумного. Высокомерное выражение настолько часто появлялось на его лице, что без него он бы выглядел, как другой человек.
– Человека забирают из дома и суют в окопы, – говорил он, чуть ли не в трясучке. – И дают палку вместо винтовки и говорят идти против немца. А у немца винтовка!. И человек начинает думать, почему у него палка, а у немца винтовка. А другие ему помогают думать и отовсюду: измена! Попробуй потом остановить его полицейскими нагайками. А что государь, где государь, какой государь? Нет, дворянин во мне проснется только, когда я увижу, как императора станут разрывать на площади, не раньше. Тогда я ринусь ему на помощь.
– А может всё-таки сейчас, – предложил Феликс лениво, – и мы предотвратим столь мрачную развязку?
– Что Вы предлагаете?
– Убить Распутина.
– Я согласен.
– Рисков не бойтесь. С нами будет великий князь.
Дмитрий Павлович находился в Ставке с императором, другими родичами и генералитетом, но по просьбе Феликса выловил момент и приехал в Петербург.
– Да, я тоже об этом думал, – ответил он, когда Феликс изложил ему суть своего предложения. Они сидели в ресторане в центре Петербурга, за лучшим столиком, попивая кофе. – Но не знал, как превратить замысел в жизнь.
– С тобой нас будет трое. Дело останется за малым: убить старика и избавиться от тела.
– Феликс! Как ты можешь говорить об этом так пошло! Я делаю это для государя.
– Конечно. Как и я.
– Я не узнаю его, он будто околдован. Он ходит и отвечает, но жизни в нем нет. Интерес, воля, все исчезло.
Николай II был несколько лет воспитателем Дмитрия после того, как Елизавета Федоровна ушла в настоятельницы. К Дмитрию он относился очень хорошо и всегда принимал его у себя с радостью.
– Я сделаю все, чтобы облегчить его ношу, – сказал Дмитрий мрачно. – Дядья хотят вынудить его руку.
Феликс зевнул.
– Это пройденный путь и, увы, пройденный бездарно.
– Дело не в этом. Я не хочу заставлять его делать то, что ему противно. Мне придется вернуться в ставку, но это ненадолго: меня тоже хотят отделить от государя. Сейчас это, как ни странно, будет нам на пользу!
Дума продолжала бушевать. Депутат Пуришкевич громогласно обвинял Распутина и Александру Федоровну в том, что из-за них престиж императора в армии летит в тартарары. Это возымело сильный эффект, потому что, во-первых, Пуришкевич был такой страстный монархист, что даже черносотенец, и от него слышать критику царского режима было немыслимо. Во-вторых, Пуришкевич действительно много времени проводил со своим санитарным поездом на фронте и, соответственно, скорее всего знал, о чем говорил. В-третьих, он не использовал иносказания, к которым досели прибегали все остальные.
Незамедлительно Феликс позвонил Пуришкевичу и договорился о личной встрече.
– Ваша речь прекрасна, но результата не возымеет, – сказал Юсупов с порога. – Император не любит подчиняться Думе. А императрица из упрямства только сильнее вцепится в Распутина.
– И что же – не делать ничего?
– Почему ж? Распутина можно убить.
– Да кто же за это возьмётся?
– Люди найдутся.
– Вы думаете?
– Я убежден! Один из них перед Вами.
Пуришкевич начал нервно ходить по комнате.
– Князь, князь, таким не шутят. Вы не говорите мне ничего, о чем я сам бы не думал, причем годами…
– Владимир Митрофанович, не волнуйтесь. Не волнуйтесь. Все в порядке. Если Вы готовы…
– О, я готов! Для империи, для монархии я готов.
Пуришкевича не раз и не два уводили из Таврического дворца, где состоялись заседания Думы, за драки и за то, что он не мог сдержать свои порывы.
– Вот и славно. Приходите ко мне сегодня. Я познакомлю Вас с нашими единомышленниками.
Познакомив нового участника кружка с Дмитрием и Сухотиным, Феликс приступил к делу.
– Мистер Распутин давно ищет случая встретиться в интимной обстановке с одной известной петроградской красавицей. Не буду раскрывать личность дамы, скажу лишь, что она моя жена. Она сейчас в Крыму, но я пообещал нашему другу, что могу устроить им встречу прямо у себя дома. Дескать, она болеет и жаждет встретить такого известного целителя, как Григорий Ефимович, и, разумеется, в интимной обстановке, у нас дома. Вы видите, друзья, что при таком расчете избавиться от Распутина не составит труда, надо лишь решить как.
В ходе бурной дискуссии пришли к выводу, что отравление – наилучший вариант ввиду того, что прямо напротив дворца Юсуповых находился полицейский участок и звуки выстрелов вызвали бы подозрения.
– Нам нужен яд, – заключил Юсупов.
– Врач сможет достать цианистый калий, не вызывая подозрений. Предлагаю кандидатуру своего боевого товарища, доктора С. С. Лазаверта, – сказал Пуришкевич торжественно. – Он два года провел со мной на фронте.
Молодые люди переглянулись.
– Принято.
Еще с полчаса они для приличия поговорили о политическом устройстве России – в 1916 году в России без этого было нельзя. Заговорщики решили встретиться еще раз, чтобы уточнить план и познакомиться с доктором.
– Кстати, как Распутин к Вам относится, Феликс? – спросил Дмитрий. – Вы пользуетесь его доверием?
Юсупов рассмеялся.
– О, несомненно! Я ему очень нравлюсь. Он пророчит мне карьеру большого государственного деятеля и обещает все для этого устроить.
– А Вы что?
– Я скромно отвечаю, что не нахожу себя достаточно опытным для столь ответственной работы, но что я глубоко польщен мнением такого проницательного человека, как Григорий Ефимыч.
Все рассмеялись.
– Mais c'est ravissant, vraiment ravissant4, – повторял с улыбкой великий князь.
– Клянусь вам, господа, – хохотал Юсупов, – у цыган я приобрел бы такие же услуги, как у этого старца, да позрелищнее.
– А его это ле-че-ние? – спросил все больше молчащий Сухотин. – Оно вообще работает?
– Умоляю. Хотя последнее время я действительно чувствую себя недурно, – хмыкнул Феликс. – Хоть какая-то польза от моей жертвы, а то сколько можно терпеть этого мужика.
Ввиду того, что Дмитрий был занят следующие две недели и не мог не появиться на встречах, так как это вызвало бы ненужные вопросы, заговорщики отложили вопрос до 16 декабря 1916 года.
Столь красивая дата привела Феликса в восторг: он увидел в ней предзнаменование грядущего успеха и подтверждение исторической значимости события.
Благодаря такой отсрочки у молодых людей оказалось достаточно времени, чтобы съездить в Москву за благословением.