– Невозможно, чтобы он мог! – вскричал Феликс патетично. – Но, видит Бог, он пытается, и в сердцах самых неверных преуспевает. Я лично всегда думал об императоре и императрице, как о людях, находящихся под гнетом истории и судьбы. Я увидел их впервые ребенком и понял, что никогда не смогу развидеть над ними ореол божественного света!
Растроганная, она сжала его руку.
– Ваша преданность меня трогает.
Впоследствии Феликс объяснял матери свою решимость тем, что: "Куй железо пока горячо".
– Распутин играет религиозными чувствами императрицы и любовью императора к ней. Он обычный шарлатан. Он вмешивается в дела церкви, и православная церковь поднялась против него и оказалась бессильна. Из Царского села он распространяет свой яд, и Дума восстала против него, и тоже nihil. В конце концов, сколько не отсылай его император, он всегда возвращается, и каждый раз его сила все больше. Вы говорили о слухах обо мне, но… нет, я не могу повторять то, что говорят о нем. Как он позорит царскую семьи уже одним своим присутствием рядом с ними. Ведь как он их обманывает – как раз таки тем, что они и поверить не могут в то, что такое можно совершать и называть себя их другом!
– Твоей матери Распутин тоже не по вкусу, – заметила Минни прохладно. – Она писала мне. И как, по-твоему, член императорской фамилии должен отреагировать на такого человека?
– Его надо убрать из Царского села любыми средствами, если потребуется силой, но любой ценой защитить императора и Россию.
Мария Федоровна улыбнулась.
– Ничего не бойся, – сказала она Феликсу. – Я с вами.
На этом и порешили.
Для Юсуповых породниться с царской семьей было невиданной честью и новой вехой в истории рода. Раньше их предел составляла племянница Потемкина, екатерининского фаворита. Зинаида была на вершине блаженства и полагала даже, что не за горами окончательное и бесповоротное примирение с императорской четой. Юсуповы настояли на том, чтобы оплатить все увеселения, и не поскупились, отдав львиную долю своего годового капитала. Для изголодавшихся по балам дворян это было настоящее пиршество, ведь в нынешнее царствование двор был по сути распущен.
К разочарованию Зинаиды Элла решила не смущать гостей видом монахини и не приняла приглашение. Феликс съездил к ней накануне свадьбы в Москву, чтобы получить напутствие.
Сам император подвел Ирину к алтарю и передал Феликсу, а потом вместе с молодыми принимал поздравления. Минни разрешили провести церемонию в своей личной церкви в строгом розоватом Аничковом дворце. Празднование завершилось в роскошном желтоватом дворце Юсуповых на Мойке, где по трем этажам рассыпались бесчисленные парадные залы и даже личная опера.
На вокзале Феликса и Ирину провожали тонны празднующих друзей и родственников. Среди них стояла на краю перрона одинокая фигура Дмитрия.
Когда молодожены возвращались из свадебного путешествия по Европе, Зинаида попросила их заехать в немецкий город Киссинген. Там она в июле 1914 года вместе с мужем проходила курс лечения.
Практически одновременно с Феликсом и Ириной прибыли и дикие невообразимые вести: Австро—Венгрия объявила войну Сербии, Россия якобы начинала мобилизацию…
Как шторм, вдруг налетевший на берег, началась война.
3 глава. Богатые тоже плачут
Если что-то одно летит в тартарары, то жди, что и все остальное отправится туда же. В этом Зинаида убедилась во время своего последнего визита в Германию.
Ирина приехала к свекрам на первом месяце беременности, и доктор ввиду ее хрупкого телосложение прописал ей строгий постельный режим. У Зинаиды после всех треволнений, сопряженных с женитьбой, и из—за беспокойства за невестку начались сердечные припадки. Доктора и ей прописали постельный режим. Вот так они, две кукушки, и куковали полмесяца.
Хотя бы ее двум Феликсам, мужу и сыну, скучать не приходилось. На западе Германии, в городе-курорте Киссинген, русских туристов было пруд-пруди – самый сезон, июльское парилово!
Юсуповы были скептиками до конца и твердо верили, что ничего не будет и все разрешится в кабинетах дипломатов. Со снисхождением они наблюдали, как публика всполошилась из-за убийства австрийского наследника. Удивительный ультиматум Австро-Венгрии Юсуповых несколько покоробил, но не убедил в фатальности происходящего. Заявление России, что она не будет спокойно смотреть на уничтожение Сербии, не смутил их так, как некоторых знакомых, которые, запаниковав, решили уезжать на родину.
– Мы, слава Богу, не последние люди для двора, – фыркала Зинаида. – Наша Ирина – племянница императора. Если бы что-то серьезное действительно готовилось, неужели бы нам не дали знак? Лично я никуда не побегу, как угорелая.
– Да о чем говорить, когда мне только вчера писал великий князь, просил нанять ему здесь виллу, – соглашался Феликс Феликсович. – Вот если он не приедет, тогда да, надо будет думать.
Всё-таки одна из великих княгинь, симпатизирующая Ирине, телеграфировала ей из Петербурга и советовала возвращаться поскорее. Приятели, добравшиеся до Берлина, писали, что там дурдом, а в самом Киссингене начинали сходиться демонстранты.
Наконец, начальник железнодорожной станции, симпатичный баварец, который оценил щедрость Юсуповской семьи, подошел к Феликсу Феликсовичу и предупредил, что через день не уедет вообще никто, потому что вагона не будет. Посовещавшись, Юсуповы назначили на следующий отправление на Берлин. Курс лечения пришлось прервать. Слуги впопыхах собирали вещи целую ночь, мешая Зинаиде спать. На следующее утро она проснулась ещё более больная, чем до приезда.
Чтобы перевести хозяек, Феликс Феликсович заказал кареты скорой помощи и матрасы.
Чуть свет к Юсуповым на задний двор завалилась сотня российских подданных. Поздно спохватившиеся люди как-то прознали о готовящемся отъезде и умоляли взять их с собой. Феликс Феликсович, не чуждый чувству национальной общности, велел своему секретарю сделать все для них возможное. Человек тридцать кое—как втиснули, но провозились весь день. Наконец, Зинаиду с невесткой перенесли на носилках в вагон, и поезд двинулся.
Вместо того, чтобы добраться до Берлина в полночь, они прибыли в семь утра. Всю ночь поезд беспрестанно и надолго тормозил. Пассажирам ничего не объясняли, было душно. На вокзале их встретил полнейший хаос: людей было в три раза больше обычного, одна часть протискивались к выходу, а обратный поток толкал их обратно на перрон. Носильщиков не было, а если и были, попробуй их найти. Феликс Феликсович велел слугам сторожить чемоданы, а сам на пару с врачом перенес на носилках сначала капризничающую Ирину, потом молча негодующую Зинаиду. На улице им пришлось ловить машину как непонятно кому! Немыслимо.
Таксист, который отвез их в гостиницу Континенталь, мог рассчитывать на поистине царское вознаграждение. Вместе с товарищами ушлый француз в несколько заходов перевез слуг и вещи Юсуповых с вокзала в новые апартаменты.
К восьми утра семейство смогло хоть присесть, и тут же в дверь затрезвонили. Явилась полиция и арестовала Феликса, врача, секретаря и всю прислугу мужского пола. С Зинаидой случилась истерика – увы, далеко не последняя за этот день! Феликс Феликсович, которого чудом не тронули, отвёл жену на второй этаж в ее покои, где она, обессиленная, прилегла, а его послала вести переговоры с полицией, а лучше вообще их гнать взашей.
Доктор, которого допустили к Зинаиде по просьбе мужа, был весь пунцовый и мокрый от пота. Он открещивался, но она сразу поняла, в чем дело, и выпытала из него подробности. Несчастных заперли на первом этаже, в номере, который был рассчитан максимум человек на пятнадцать, а их стояло там полсотни! В июльскую жару!
Потом арестованных ещё и увезли, не сказав, когда вернут, ничего не сказав!
Феликс Феликсович хотел ехать в русское посольство, но Зинаида не пускала. Потеряв сына, она вцепилась в мужа с удвоенной силой.
Они уже звонили в это посольство и что оно им ответило? Что "занято"?! Что может это посольство!
Ирина припомнила, что ей кузиной приходилась кронпринцесса Германии. Позвонили. Цецилия, по матери русская, обещала через два часа дать ответ императора.
Они просидели полтора часа, как на иголках, а потом вернулся Феликс и все их несчастные арестованные. Зинаида чуть с ума не сошла от счастья. Она уже не чаяла увидеть свое чадо и думала Бог знает что.
На радостях они едва не пропустили звонок. Но лучше пропустить, чем получить такой ответ. Их объявляли военнопленными.
С Зинаидой случилось что-то страшное. Она орала благим матом.
– Я сама пойду к императору! Или пусть меня внесут к нему: пусть этот варвар видит, как в его стране обращаются с больной женщиной! Да они вообще знают, сколько денег мы здесь оставили! Ноги моей здесь больше не будет!
Муж насилу утихомирил ее и оставил на попечении взволнованного и бледного сына. Феликс Феликсович же всё—таки отправился в российское посольство и вернулся, заручившись поддержкой испанского.
– У наших все вверх дном, – объяснял он. – Ни зайти, ни выйти. Все комнаты забиты, снаружи очередь, и всем говорят, что ничем помочь не могут. Я припугнул посла, и он посоветовал идти к испанцам, они сохраняют нейтралитет, должны помочь. Испанский посол сказал, что придет, как сможет.
– Я так и знала все про это посольство! – Зинаида едва дождалась, пока муж закончит говорить. – Так и знала, как они справляются со своей работой! Все по их тону было понятно еще по телефону!
– В участке мне сказали, чтоб к шести утра нас здесь не было… – вслух размышлял Феликс. – А как они хотят, чтобы мы уехали? Черте что! На чем? Поезда не ходят да и на границе нас остановят…
– Одни говорят: “Уезжайте!”, другой: “Не уезжайте!”, дурдом! – воскликнула Зинаида.
– Да они сами пока не решили, что с нами делать, – предположил Феликс Феликсович. – Заняты. Война как—никак…
Помолчали.
Но Юсуповых не забыли.
В ночи к ним пришел неизвестный, который представился посланником немецкого императора, и подал Феликсу Феликсовичу бумагу на роспись. В ней было сказано, что все семейство Юсуповых обещает не вмешиваться ни в финансовые, ни в политические дела и остаться в Германии навечно.
– Навечно?! – крикнул Феликс не своим голосом.
У Феликса Феликсовича глаза на лоб полезли. Он поднялся к жене и показал ей письмо. Зинаида прочитала. То, чем для других было буйство чувств, для нее было хладнокровие. Оно на нее находило только в самые сложные жизненные моменты.
– Этого я не подпишу никогда, – отрезала Зинаида и вернула бумагу. Муж, приободренный ее решимостью, передал посланнику, что такой документ они подписать не могут.
Сразу после немца пришел испанец и окончательно обнадежил их, сказав, что послание – чушь и тут вероятно ошибка: конечно, не навсегда, а до конца войны и вообще… В любом случае он обещал ходатайствовать, и на следующий день вместе с Феликсом Феликсовичем пошел договариваться.
К Зинаиде, пока мужа не было, заглянул русский посол Скабеев и сообщил, что через Берлин проезжал поезд вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны и ее дочери Ксении. Сначала Юсуповы возликовали, решив, что они спасены, но посол тут же их огорчил, добавив, что их величеств остановили, да, но спустя два часа пропустили – правда, на север, в Данию, а не на восток.
– И Вы сказали им, что мы здесь? – уточнила Зинаида.
– Конечно, мадам!
– Любит же тебя твоя мать, – процедила Зинаида Ирине, когда посол ушел. Та пошла красными пятнами и убежала из комнаты. – Иди, иди, утешай ее, – сказала Зинаида сыну.
– Милая, не слушай мама́, она это от нервов и из любви, – увещевал Феликс плачущую Ирину в ее комнате. Она лежала на кровати, уткнувшись в подушку, а он поглаживал ее по спине. – Обиделась за тебя. А твою маму и бабушку наверняка спугнул этот Скабеев. И я их прекрасно понимаю! Ты глянь на него: бегает с безумными глазами, мне чуть руку не оторвал, а на мама́ почти визжал.
Игрунья от природы, Ирина захихикала, и молодая пара еще долго передразнивала выражения лица Скабеева.
Испанский посол добился таки, чтобы арестованных Юсуповых внесли в список российских граждан, которым позволено было покинуть Германию вместе с русским посольством.
Ехать задумали обходным путем по стопам Минни через Данию. По дороге к вокзалу их процессию освистали.
Границу пересекали под причитания посла, который боялся, что поезд остановят и всех мужчин задержат (такое уже случалось на восточных рубежах). Но обошлось.
В Копенгагене они прибились к Минни, которую в отличии от них, убитых усталостью, взял какой-то азарт.
– А ну вот наконец-то и Вы здесь, слава Богу! – воскликнула она, навестив их в гостинице, как ни в чем не бывало. – Эти ужасные немцы! Ну ничего, наши их научат уму разуму. Ирина, милая моя, да ты беременна!
Феликс Феликсович, который ощущал уже некоторую свою ответственность за тех русских, что приехали с ними, поднял вопрос о том, что надо бы дать им поезд. Минни это очень умилило, и она живо поддержала благородный порыв. У своего племянника, датского короля, она пошла просить поезд. По случае того, что беженцы пострадали от немцев, датчане дали даже два поезда. Не забыли территориальные приобретения Германии за счёт Дании.
Минни в свою очередь поняла наконец Зинаиду Юсупову, которая променяла возможность жениться на каком-нибудь европейском монархе (пусть и низшего звена) и пошла за простого офицера. Хорош!
На следующий день на пароме поплыли в нейтральную Швецию, а оттуда поездом до границы Российской империи и через Финляндию в Петербург. Зинаиде было очень плохо, она всю дорогу лежала пластом и ничего не ела.
Петербург в первые дни вспыхнул чувством всеобщего единения, монархическими и патриотическими демонстрациями, Дума объявила о полной солидарности с правительством на время войны, но все быстро сошло на нет и продолжило двигаться своим чередом. Петербург хоть и переименовали в Петроград из желания оградиться от всего немецкого, но суть не изменилась. Да и называли его в большинстве своем по-прежнему. Как будто ничего и не произошло.
4 глава. Царская милость
Отношение Юсуповых с императорским домом складывались как нельзя лучше в первый год войны.
Остаток лета все четверо провели в Петергофе по приглашению Минни, которая ни за что не хотела так скоро расставаться с двумя очаровательными Феликсами. Простодушие отца и галантность сына радовали старушку неимоверно, и те не упускали случая развлечь ее да делали это так ловко, что и осень Юсуповы встретили не где-нибудь, а в Елагинском дворце, еще одной императорской резиденции в устье Невы.
Их отношения сильно скрепила болезнь беременной Ирины, заботы о ней и общее ликование, когда она выздоровела.
Минни прикипела к новым родственникам всей душой и уже без стеснения, как с членами семьи, обсуждала с ними нелюбимую невестку, императрицу Александру Федоровну.
– Я вообще не понимаю, как можно так настроить людей против себя! – негодовала маленькая Минни. – Она будто нарочно это делает. Немыслимо. Я приехала счастливая, веселая, и все общество на меня нарадоваться не могло. От мало до велика! А она везде появляется, будто ее насильно тащат, – ну вот и результат.
– Не всем это дано, – вздохнул Феликс.
– Я всегда знала, что у нее нет характера, чтобы быть императрицей российской, – продолжала Минни безжалостно. – С первого взгляда. И муж мой, упокой Господи его душу, был со мной согласен.
Зинаида охотно ее в этом поддерживала. Некогда она была фрейлиной обеим императрицам и могла сравнивать, кто из них лучше справлялся со двором. Но, разумеется, за исключением семейных обедов, Юсуповы держали свои чувства на замке и вовсю сближались с царской семьей, пока те были к этому расположены. Взяв пример с думских партий, они объявили внутреннее перемирие на время войны.
Зимой Феликс Феликсович по личной просьбе императора был послан с дипломатической миссией в Румынию, Грецию, Италию, Францию, Англию и Бельгию.
Зинаиду эта новость и обрадовала, и обеспокоила. Всё-таки воспитание и темперамент ее мужа подходили для чего угодно, но не для политики. Чтобы как-то отвлечься, она вовсю ушла в обустройство лазаретов. Миссия Феликса Феликсовича, однако, прошла, без сурка без задоринки, и он вернулся триумфатором и – как раз к рождению внучки.
Малышку крестили в домашней часовне на Мойке в присутствии всей царской семьи. Крестными вызвались император и Минни. Девочку назвали Ириной в честь матери.
Идиллия продолжалась. Император, впечатленный успехами Феликса Феликсовича в Европе, предложил ему кресло главноначальствующего Москвы и главы Московского военного округа. У Зинаиды от таких перспектив чуть не прихватило сердце, хотя при муже она старательно гордилась и радовалась.
Как только чета Юсуповых перебралась в Москву, Зинаида позвонила Элле и настоятельно попросила ее приехать, как только найдется время.
Дворец Юсуповых на Чистых прудах впервые появился как точка на карте города еще до Петра, в 17 веке, и с тех пор много раз перестраивался и видоизменялся. Последний раз реконструкцией руководила сама Зинаида и была очень горда тем, что удалось не только достроить еще один этаж, но и отреставрировать самую древнюю часть комплекса. Туда она и отвела приехавшую на карете Эллу. Белокаменный зал, но белого цвета не видать: красный потолок, зеленые стены и шахматный пол – и все расписано цветочными узорами, которые вязью переходили одни в другие и расходились как в калейдоскопе листьями, бутонами и стебельками. Цвета были такой насыщенности, что хоть вырви глаз.
– Что ты хотела узнать? – спросила Элла серьезно, сразу переходя к делу, как только они уселись.
– Элла, ну что я могу хотеть узнать? Ведь ты знаешь о феликсовом назначении и о всем том "счастье", что на нас свалилось.
– И правда, я как раз надеялась поздравить Феликса, – улыбнулась Элла. – Это большая честь, хотя и серьезный вызов. Где же он?
– В управлении. Как приехал, сразу на Тверскую. Только пообедать успел. Не заговаривай мне зубы. Рассказывай, что у вас происходит. К чему нам надо быть готовыми? И не жалей меня. Я ко всему готова.
Элла с сочувствием сжала ее руку.
– Милая, я бы хотела поделиться с тобою хорошими новостями, но, увы, ситуация очень скверная. Дело в военнопленных. В лазаретах наши враги занимают места наших бравых воинов, и люди видят, что перевес в пользу немцев очевиден. Я только что писала государю по этому поводу, но боюсь, он меня не услышал. Я умоляла его не посылать больше в Москву военнопленных, не надо им быть бельмом на глазу у и так уже раздраженного города. Москва – город русский, и москвичи не в состоянии это больше терпеть. Я уверена, ты в состоянии их понять, как и я. Во время такого массового ужасного отступления у всех эмоции на пределе, и люди ополчаются даже против тех, кто всегда делал им одно добро! Я, слава Богу, сумела завоевать симпатии города за время моей здесь работы, но даже меня стали обвинять в совершеннейшей ереси! Будто бы я помогаю только немцам, а русских раненых оставляю на произвол судьбы! Мои дамы из христианских убеждений взяли пленных под свое крыло, и во всем этом обвинили меня и начали говорить непонятно что! Я вынуждена была закрыть несколько комитетов, чтобы заставить их замолчать.
– Феликс как раз готовился бороться с немецким засильем.
– О, пусть, пусть он это сделает, и да направит его Господь. Как это сейчас необходимо, как он верно все прочувствовал. Ведь если пустить такое недовольство во время войны на самотек, взрыв неизбежен! Мы все, казалось бы, должны быть научены горьким опытом прошлой революции, но так мало из нас видят опасность…
– Ох, Элла, ну ты меня "успокоила", – пожурила Зинаида. – Он никогда ничем не управлял и тут сразу – Москва! Делай что хочешь и поминай… Тьфу-тьфу.
– Зинаида, верь в мужа.
– Но…
– Верь!
Зинаида игриво, но не без раздражения склонила голову.
– Да, настоятельница.
– И еще одно. Берегись прессы. Вот кто расшатывает бочку сильнее многих. Недавно тут на фабрике произошел пожар. Очевидный несчастный случай да и кто с чистой совестью скажет иначе? Полсотни человек погибло, Царствие им небесное. А в газетах написали, что это диверсия немецких шпионов. Начались беспорядки, которые, к счастью, похоронили в зародыше, а они…
– Продали весь тираж.
– Продали весь тираж!
– Ой, Элла, ну это было очевидно, что так будет. Без скандалов нет продаж.
– Это так низко, что слов нет! Ты, конечно, вольна делать, что хочешь, но на твоём месте я бы посоветовала Феликсу ограничить свободу печати в этом отношении. Может, ты и сама могла бы повлиять через своих друзей в Думе, чтобы они у себя в газетах не разжигали шпиономанию?
– Вот бы им разрешили писать про Распутина, чтобы было куда направить огонь праведного гнева, – зевнула Зинаида.
– Я не могу слышать об этом человеке, не говори мне о нем. – Всегда бледная Элла пошла красными пятнами. – Это изверг! Как он позорит мою сестру, как он позорит всю Россию. Слышали Вы в Петербурге, чем он занимался в Москве месяц назад?
– Опять кутежи? Я посмотрю, что можно сделать, а вообще, Элла, слушай. Ко мне перед отъездом заходил наш друг Джунковский. Он сказал, что готовит доклад императору по поводу Распутина и собирает материал. Если бы ты могла черкнуть ему пару слов, сказать свое мнение, это было бы чудно.
У Эллы загорелись глаза. Владимира Джунковского она любила как брата, и тот отвечал ей глубоким восхищением и преданностью. Он служил адъютантом ее мужа, и великокняжеская чета часто привечали его в своем загородном имении в Ильинском. Оттуда Джунковского и знали Юсуповы. После гибели Сергея Александровича Джунковский фактически исполнял обязанности генерал-губернатора Москвы, и Элла, проживавшая и трудившаяся в Первопрестольной, часто к нему обращалась и дружбы в целом не прекратила.
Накануне войны Джунковского назначили на пост товарища министра внутренних дел, то есть под его руководством оказывался среди прочего весь политический сыск. Всем было любопытно поглядеть на такой кульбит. В своей приветственной речи он обещал реформировать систему на более гуманных основах. Репутация Джунковского была такова, что даже его критики ограничились едким вопросом о том, кто кого реформирует: Джунковский охранку или она его. Но свое слово он сдержал во многих отношениях, запретив использовать школьников как информаторов и убрав из Думы депутата-провокатора.