***
Аня играла куклой целый день. Расцелованный Михаил валялся на диване и наблюдал, свою двадцатилетнюю девушку снова в возрасте пяти лет.
Наконец, Мадлен осталась на каминной полке. Героя ждал романтический ужин со всеми последствиями.
Ночью Михаил был на высоте, Аня на вершине блаженства. Было не до куклы, пока со стороны каминной полки не раздалось шуршание и глухой стук.
– Ой, упала! – Аня выскользнула из Мишиных объятий.
На носочках – босые ступни холодил пол, побежала ставить куклу на место.
– Аня! Куда?!
– Сейчас…
Она пыталась пристроить куклу, но та не желала вставать на подставке и валилась Ане на плечо.
– Анна! – Михаил сердился и еле сдерживался, чтоб не показывать этого. – Брось ее. Положи! Или я сейчас обратно ее отнесу.
– Нет-нет, – Аня притворно заныла. – Она моя куколка. Я возьму ее спать с собой.
– Даже не вздумай тащить ее в постель!
– Пожалуйста-а! – заныла притворно.
– Анютка, ты, такая сексуальная, стоишь посреди комнаты и играешь куклой. Тебе не кажется это странной эротикой?
Аня рассмеялась, оставила куклу и запрыгнула в постель.
– Погасить ночник?
– Нет, Миш, оставь. Я боюсь темноты.
Миша рассмеялся от умиления.
– Я же теперь с тобой.
– Все равно. Мне так спокойней и Мадлен видно. Вон какие глазки!
В молочном свете ночника кукла и вправду смотрелась здорово. Но Мишу она мало интересовала. Он любовался Аней.
– У тебя у самой самые прекрасные глаза на свете! – шептал он, целуя любимую. – Как цветы. Анютины глазки.
– Да ты романтик, – хихикнула Аня.
– Вроде, нет.
– Ну как? Вот, про цветы знаешь. Откуда только?
Миша поменял тему, отгоняя неприятные воспоминания.
Вскоре, нежно обнявшись, влюбленные заснули.
Михаилу снились близнецы. Они сидели на старом дерматиновом диване. Мертвые. У одного оторвано ухо, у другого скальпирована голова. Братья по очереди разевали рты, оттуда доносилось писклявое: «Ма-ма!». Маленький Миша смотрел на них через окно и плакал.
Что-то холодное коснулось тела. Он с трудом разлепил мокрые от слез глаза. В тусклом свете ночничка слабо различались очертания маленькой головки. Локоны рассыпались по плечу, кожу холодила фарфоровая щечка. По телу словно ток пустили – Михаил отдернулся, чуть не свалился с кровати.
Испуг сменился злостью: «Вот упертая же! Приволокла-таки в кровать…». Он схватил напугавшую его игрушку, чуть не швырнул о стену. Но идиотом он не был, слишком маетно ему досталась эта вещичка и Анютка от счастья светилась просто. Увидит разбитую, разрыдается. Вдохнул глубоко, медленно выдохнул. Посмотрел на игрушку.
Кукла и кукла. Ну, миленькая. И что Анютка в ней нашла, чтоб уж прямо до зависимости залипнуть? Глазки прикольные. По краям радужки светлые, искристые, словно лучики, а к центру все гуще синь, темнее, переходит в черноту зрачка. Черную дыру…
Миша поймал себя на том, что сидит в постели среди ночи и пялится на куклу. Матерясь сквозь зубы, сунул игрушку под кровать.
Уснуть не получалось. В голову лезла всякая дичь. Он гнал эти мысли, пытался думать о новой жизни. Надо, пожалуй, восстановиться в институте и устроиться на подработку. Деньги есть на первое время, но он же решил…
О чем бы Михаил ни думал, что бы ни гонял в голове, в памяти всплывало игрушечное личико. «Заморочила чертова кукла!» – он повернулся на бок, зажмурился, приказав себе спать.
Появилось ощущение, что на него смотрят. Взгляд то скользил по коже, то словно прилипал к ней. Михаил ругал себя за нервозность – полночи насмарку. Ощущение не пропадало.
Пришла мысль посмотреть, который час. Открыл глаза и встретился взглядом с Мадлен. Кукла стояла около кровати, как раз напротив его лица.
От Мишиного вскрика проснулась Аня:
– Чего ты?
– Здесь кто-то есть! – прошептал Миша, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.
– В смысле?
– В прямом! Кто-то забрался в квартиру.
– Мишка, седьмой этаж. Тебе приснилось.
– Приснилось… Знала б ты, что мне приснилось.
– Иди ко мне, – ворковала Аня, укладываясь поудобнее.
Не слушая ее, Миша кинулся проверять квартиру: кухню, ванную, шкаф в прихожей, выбегал на балкон…
Может, Анин бывший издевается? Так услышали бы. Невозможно передвигаться совершенно беззвучно. К тому же после того, как засунул эту чертову куклу под кровать, он даже не спал толком. Чертовщина!
Михаил остановился, прислушался: тикали часы, гудел холодильник. Ни шагов, ни шороха, ни дыхания…
Анин крик чуть не разорвал ему сердце. Он бросился в спальню, готовый схватить засранца, вышвырнуть хоть за дверь, хоть с балкона.
Никого постороннего в комнате не было. Анютка забилась в угол к изголовью, натянула одеяло к подбородку. В ногах сидела Мадлен.
– Аня! Это не смешно! – Михаил готов был взорваться. – Осточертела эта тупая игра!
Тут же осекся: стоит он такой и орет на девушку после их первой ночи.
Но Аня не оскорбилась, не обиделась, не психанула. Она вообще не отреагировала. Словно не слышала его крика. Бледная, под цвет одеяла, зарывшись в которое, как беспомощный ребенок, пыталась найти спасение от ночного кошмара. Она не шевелилась, даже не моргала, неотрывно смотрела в одну точку. Зрачки расширились, заполнив чернотой ужаса почти всю радужку. Аня не играла, и Мише стало по-настоящему жутко. Усилием воли он заставил себя обернуться.
Кукла двигалась. Маленькими шажками приближалась прямо к Ане. Девушка завизжала и выскочила из постели. Миша схватил ее, прижал к себе. Аню трясло. Она пыталась заплакать, но в высохших глазах не было ни слезинки. Только тело судорожно вздрагивало.
Кукла подошла к изголовью, развернулась, будто собираясь идти обратно, но вместо этого села на край подушки. Затем, откинувшись, легла. Резкий поворот головы снова заставил Аню закричать.
Кукла смотрела прямо на них. Глубина глаз притягивала. Мадлен звала к себе. Они оба почувствовали это. Под ложечкой словно воткнули иглу и тянули тугую невидимую нить, а на конце уже завязался узелок. Аня безостановочно кричала. По батарее стучали соседи.
Мише тоже хотелось кричать. Ему хотелось бежать прочь со всех ног не только из квартиры, но даже из города. Но в его руках в билась в истерике Аня. Он перевел ее за спину, сам кинулся к кровати, ухватил куклу поперек тельца. Сжимал мягкое туловище, пытался прощупать механизм, который приводит куклу в движение, но ватное тельце продавливалось насквозь, а в фарфоровых конечностях вряд ли что-то можно уместить. В ярости Миша отшвырнул ее в сторону. Мадлен ударилась о гудящую соседским возмущением батарею, фарфоровая ножка раскололась.
Аня заорала до хрипоты, как от собственной дикой боли, упала на пол.
– Анька! – Миша, задыхаясь, едва мог говорить. – Я ее выкину. Это… это… Аня?
Он не мог понять, как такое могло случиться. Девушка лежала без сознания, под ней лужей растекалась кровь. Правая нога пугающе вывернулась. Из рваной раны на голени торчал осколок кости.
Миша изо всех сил пытался проснуться. Бил себя по щекам, давил костяшками пальцев на точку на верхней губе, прокусил руку до крови. Но кошмар не прекращался.
Он кинулся к Ане. Рыдая, шептал что-то бессвязное, какие-то подобия извинений, мольбы, боясь даже взглянуть на искалеченную ногу. Он прижимал обмякшее тело к себе, качал на руках, словно пытался усыпить, затем почему-то решил привести в чувства, тормошил, хлопал по щекам.
Аня открыла глаза. Он испугался: что наделал?! Она же сейчас умрет от боли! Но Аня даже не поморщилась. На Мишу уставились две красивые стекляшки. Ни боли, ни страха, ни любви, ни ненависти. Ничего.
В голове, как набитой опилками, ни одной мысли не осталось. Шаря рукой по полу, он нащупал валяющуюся игрушку. Фарфоровое личико было мокрым от слез, они текли из полных дикой муки, человеческих, любимых глаз.
Миша не помнил, как одевался, выходил из квартиры, шел по ночным улицам с куклой в руках. Он не помнил, как оставил Аню: поднял ли с пола? положил на кровать? вызвал ли скорую? Он не знал куда идет, помнил только, что должен отдать куклу и вернуть любимую. Любой ценой. Это он помнил очень хорошо.
***
Дверь проклятого флигеля со скрипом отворилась. Миша покорно зашел внутрь. В тот же миг все заполнил звенящий бубенцом голосок.
– Мадлен! Ты вернулась! Ты привела с собой Мишутку. Как это мило с твоей стороны. Он так быстро ушел. Мы даже не попрощались. А что с ногой? Мишутка такой неловкий. Ну, мы же не будем винить его за это, правда, Мадлен? Теперь ты, мерзавка, узнаешь, каково это – всю жизнь на костылях! Ничего привыкнешь. Я же привыкла. Даже танцую. Погляди! Нет, ты сядь и погляди!
Ручка патефона закрутилась сама собой. Раздались звуки польки.