Глядя на нас, Кузьмич ворчал и, казалось, что в жёлтых его глазах скрывалось разочарование, и готово было сорваться: «Эх, люди! Не ведаете, что творите. Жалко мне вас».
Сначала решили потрафить сыну и свозить его на рыбалку в привычной компании, что и было сделано в ближайшую субботу. Шорин взял бутерброды, приготовленные из запасов, оставшихся от нашего дружеского обеда. Поехали чуть дальше, в Штопфенройт. Места мы знали, Борис купил насадку: червей и кукурузу. Кузьмич вёл себя сдержанно и на берегу сидел спокойно, поглядывая по сторонам. Первым подлещика поймал Женя. Пёс одобрительно взглянул на него и снова улёгся. Подлещик был невелик, и я соорудил щучью удочку и нацепил его на двойник. Поплавок, увлекаемый живцом, стал медленно плавать, а мы увлеклись ловлей плотвы очень даже неплохой. Садок тяжелел, Женя суетился, но старался нам не уступать. Чай был горячий, бутерброды вкусные, настроение весёлое, поэтому мы сразу не заметили, как исчез большой поплавок с мальком. Сначала мы думали, что он почему-то не виден, потом доверили пацану подсечь. Щука была солидная, и сыну пришлось с ней повозиться. «Слабину не давай, держи в натяг», – негромко командовал Шорин. «Подсак!» – коротко ответил поднаторевший рыбак. Бестолково орудуя подсачеком, я всё таки поддел щуку, которая, угрожающе раскрывая пасть, казалось, ругалась на чём свет стоит. Кузьмич явно болел за щуку, дёргая легонько Бориса за штанину. Щуку мы завезли домой и бросили в ванну, рассчитывая использовать её на котлеты для фуршета по случаю возвращения на родину. Щука плескалась, а мы с Женей сели к Шорину в машину и повезли плотву на Техникер. Люда решила руководить на расстоянии и не поехала. Женя смылся к друзьям, а мы честно всем гуртом почистили рыбу, половину пожарили и съели, выпили лимонки, сказали комплименты Жанне. На все каверзные вопросы Рощина следовал ответ: «Завтра-завтра не сегодня – так лентяи говорят». Он не успокоился, а мы ушли. Вечер был чудесный, Женя расчувствовался и взял меня за руку.
На следующий день Рощина не было, он в австрийском бюро обсуждал со Штельце заключительный этап приёмочных испытаний. Жанна что-то считала, Анны не было, и я, покрутившись, отбыл домой, где меня ждали неутомимые путешественники.
В 30-ти км от Вены на северо-восток находится отличный сафари – парк, в котором собраны обитатели африканских саванн. Он разделён на две части: в одной звери живут на воле и можно на машине их лицезреть в естественных условиях; во второй устроены вольеры, где обитают неопасные животные, с которыми можно вблизи пообщаться.
Звери на воле выглядят вполне мирно, если смотришь на них из машины. Конечно, это касается жирафов, зебр и прочих парнокопытных, а вот хищники, хотя они за металлическим сетчатым забором, не внушают доверия.
При посещении второй территории, в вольере, где мирно сосуществовали козы, зебры, косули и прочие ламы, мы смогли их даже покормить, причём один активный белый козлёнок вёл себя отвратительно и хотел подружиться с дочкой, пытаясь запрыгнуть на неё. Оля, конечно, любила животный мир, но на расстоянии. Такую дружбу она отвергала и повторяла: «Мам, ну скажи ей!» Потом оказалось, что по китайскому гороскопу дочь – Коза. Набегавшись на свежем воздухе и заехав на обратном пути на рынок за провиантом для фуршета, мы там же и перекусили. Так что план выполнили. После обеда я завёз продукты в офис и забил холодильник. Женщины смотрели на меня с сожалением и чем могли, помогали. Поболтав с ними и доказав, что совет совершенно необходим, заскочил к начальникам. Шорин говорил по телефону и показал мне на стул – подожди, мол, – но я ждать не стал, а пошёл к Самсонову. Илья был сама любезность и стал меня вроде бы успокаивать, но успокаивать меня было не обязательно. Потом всё пошло своим чередом, теперь я успокаивал Люду, что всё успеем, убедил её составить список, где изобразить все необходимые действия, включая покупки, и вручил ей шиллинги, которые мне дал Шорин, частично возместив, как обещал, затраты на кругосветку и бензин. Борис одолжил нам карточку для посещения недавно открытого под Веной супермаркета. С купленных в этом магазине товаров можно было при наличии штемпеля таможни на чеках при пересечении таможни вернуть экспортную пошлину при достижении определённой суммы. Товары эти надо было показать, но так как продукты уже были съедены и выпиты, приходилось хитрить и сдавать паспорта и чеки проводникам, которые договаривались с таможенниками. А потом нам возвращали проштемпелёванные паспорта и чеки. Мы пересылали чеки друзьям в Вену, чтобы они превратили их в деньги. Проводникам же за содействие вручалась, как правило, бутылка коньяка «Наполеон». Это был отнюдь не французский коньяк, поэтому со временем он стал именоваться «Смерть проводника», хотя был вполне… Главное, проводники привыкли к его вкусу и красивой этикетке.
Прошерстив супермаркет, поспорив о подарках родственникам, мы осознали, что такой случай нам едва ли ещё представится. Дети как полноправные члены команды приняли деятельное участие в мероприятии. Когда мы поняли, что сил больше нет, сил не стало. Присовокупив к груде покупок дюжину картонных коробок, мы поспешили к машине.
На предложение Самсонова пригласить представителей торгпредства, например, Костина и представителя ВО «Станкоимпорт», мне пришлось ответить уклончиво, так как было не до политесов, да и недобрый я какой-то стал. Немногочисленные сотрудники нашей фирмы с благодарностью и сочувствием приняли приглашение. Люда и Нелли решительно отказались участвовать в празднике, мы же с Борисом, просчитав варианты, не стали их уговаривать.
Как всё неизбежное, настал и прощальный вечер. Накрыли стол в переговорной, и он блистал, как это у нас полагается, всеми красками и деликатесами. Наши женщины тоже сияли «декольтесами», решив напоследок дать нам, как образно сказал Шорин, «под штангу». Он принёс хорошую водку, которую приобрели по его просьбе международники в своём магазине, и разлил её по бокалам. Женщины не стали возражать. Во-первых, закуска была водочная, включая щучьи котлетки, а во-вторых, для храбрости, чтобы сказать мне добрые слова. Шорин неожиданно уступил право первого тоста Жанне, которая слегка потупилась, но потом, встряхнув головой, заявила, что таких как я ещё поискать надо, что начатое дело наверняка будем заканчивать вместе и что странно представить, что из моего кабинета не будет доноситься перевод с технического на язык венских рабочих окраин в русской интерпретации. Хороший правильный тост, после которого действительность отодвинулась и уступила место музыке приборов и бокалов. Фуршет позволял передвигаться вдоль стола и вмешиваться в завязавшиеся беседы, чем я и воспользовался.
Рощин, окружённый верными мушкетёрами, чувствовал себя в своей тарелке и соответствовал своему новому статусу и повышенной зарплате. Одновременно он откровенно сожалел о моём отъезде и сказал об этом без лукавства. Ещё он добавил, что благодарит за мою заботу обо всех коллегах, которые живут на Техникер, и за помощь в выживании, снабжая рыбой и убеждая во вреде лимонки. Мне было приятно слышать, что в случае необходимости он всегда окажет посильную помощь. Его просьба попытаться разобраться с реальной обстановкой на стройплощадке произвела на меня двоякое впечатление. С одной стороны, мне хотелось поставить крест на этой истории, а с другой – возникало чувство, что так просто я с проектом не расстанусь.
Самсонов хитро прищурился и, чокнувшись, рассказал, что предупредил своего родственника в Минмаше о моём выезде и советовал бы мне в случае каких-то недоразумений обращаться к нему. Потом, слегка посветлев лицом и повысив голос, чтобы собравшиеся его услышали, предложил тост: «Хотим мы этого или не хотим, мы, участвуя в нашем проекте, несём большую ответственность. С одной стороны нам повезло: не многие могут похвастаться работой такого значения, но ввязавшись в борьбу, мы не можем просчитать всех последствий»… Я взглянул на Шорина и заметил странный блеск в глазах, но это явно было не лукавство, а тщательно скрываемое раздражение. Анна, стоявшая рядом, что-то почувствовала и беспомощно на меня посмотрела. Фуршет продолжался, а ещё предстоял разговор, куда же без этого, между «допущенными». Однако всё было хорошо, и мы отложили доверительный разговор на следующий день. Всё равно будет тяжело.
Назавтра встретившись в бюро и вяло пожав друг другу руки, мы вышли и, не говоря ни слова, двинулись к Южному вокзалу, с которого через несколько дней отправится наш поезд. На вокзале мы знали закуток, где стояли столики и можно было отведать свежесваренный суп – гуляш и бочковое пиво. А ещё естественной и необходимой была обстановка, когда люди, испытывающие жажду, могут спокойно и тихо поговорить о назревшем, причём стоя. Поперчив суп и отхлебнув холодненького, мы помолчали, ожидая толчка энергии и наступления желания высказаться. Первым датчик сработал у Ильи, кто бы сомневался. Он, прокашлявшись, сиплым голосом изрёк: «Хорошо! Радоваться надо, что отделались по касательной. Вы как дети, играющие на берегу быстрой реки и не чувствующие опасности. Стоит оступиться и унесёт. Смысл игр такого масштаба нам понять невозможно, не хватает информации. Вот, например, закипают страсти, кого-то убивают, всё до предела обостряется, и вдруг всё как-то устраивается, забывается, только кто-то становится богаче и сильнее. Тебе, Виктор, в Москве придётся общаться с кучей чиновников, которые знают только то, что им дозволено. Это как пазл – пока не сложишь, картинку не получишь. Вот я часто задаю себе вопрос о смысле нашего проекта. Кто-то инициировал его утверждение и финансирование. Работали институты, заводы, министерства, эксперты, толковые специалисты. Ну и что? Решали те, кто дело затеял, кому это, в конце концов, будет выгодно. Скоро всё выяснится, ажиотаж убавится, пена спадёт…» Взяли ещё по кружке. Затуманились. Борис зло произнёс: «Илья, тебе лучше знать, ты мог бы додумать, проанализировать, предупредить. Я и сам иногда ощущаю, что к проекту отношение неоднозначное. Как будто он никому не нужен».
Я огляделся. За соседними столиками стояли случайные люди, забредшие «на огонёк», и неспешно беседовали. Пришёл в себя, когда заметил, что собеседники удивлённо на меня уставились, как будто чего-то ждали. Пришлось, пожав плечами, увести разговор в сторону: « Съезжу на монтаж, со своими на заводе поговорю, в Минмаше меня допросят, может, что-то проявится».
«Да, кстати, – вспомнил Борис, – твоя характеристика в МИД придёт к Ивану Ивановичу, он тебе все документы подготовит и расскажет, что делать дальше». «Я знаю, что мне надо делать, – посуровел я, а вы мне все необходимые бумаги справьте, чтобы я не бегал и не ждал бесполезно. Не я первый, не я последний». Борис набычился: «Не надо. Всё сделаем. Ты тоже упёртый, не зря Кузьмичу приглянулся, значит, справедливость любишь. На вокзале тебя встретят, разгрузят и домой отвезут. С ребятами контакт поддерживай, они тебе понадобятся, да и ты им тоже». Илья с любопытством на меня поглядывал и молчал.
КОРОТКО И ЕЩЁ КОРОЧЕ.
Посещать бюро в положенное время я не стал. Чтобы не позориться, так заскакивал, проезжая мимо. Но привычка поговорить осталась, и я уделял своим коллегам столько времени, сколько считал достаточным. Автоматически собрал свои вещи и кое-какие документы. Поговорил с женщинами и Рощиным. С приёмщиками, которые дружелюбно меня встречали, говорить мне было, честно, не о чем. Все разговоры заканчивались пожеланиями удачи, а где эта «госпожа», никто не уточнял. Делать мне в офисе было нечего, но привычка – вторая натура, и я приезжал снова и снова. Коробки Люда постепенно наполняла, дети ей помогали, собирали в кучки вещи, книги, сувениры и подарки. Учитывая факт, что сборы никогда не заканчиваются заранее, жена ходила с детьми гулять, и они всегда что-нибудь подкупали, например, гербы австрийских земель, конфеты, всевозможные приглянувшиеся мелочи и несколько машинок, которых всегда недостаточно. Шорин завёз оставшиеся от фуршета напитки и кое-что из еды. Посидели, но договорились всё равно напоследок попить пивка и поговорить. Так и случилось. Когда мы сидели с Анной около кофемашины и беседовали, вошёл Борис и, посидев с нами чуток, предложил пройтись. Рядом с Карлсплац было несколько кафе, и мы посидели за столиком на свежем воздухе и расслабленно, так как всё уже было решено, поговорили. Шорин ещё раз повторил вводные. Те, что касались отъезда и приезда. А также ненавязчиво высказал свои мысли, затрагивающие мои действия в Москве: «Во-первых, легенда твоего отъезда из Австрии не меняется независимо от того, с кем ты будешь общаться. Во-вторых, я здесь с тобой согласен, действовать надо по собственному плану и устраиваться на работу надо стремиться на свой завод к симпатизирующим тебе людям. В-третьих, с тобой многие захотят побеседовать. Отказываться не стоит, о делах говорить только с теми, кто по долгу службы имеет к проекту отношение, но легенда отъезда для всех одна, даже для моих коллег. Пусть даже они о чём-то догадываются, но «включай дурака», будь внимательным и доброжелательным. Будешь мне звонить, ничего лишнего, только по делу, связанному с проектом. Если понадобится помощь или совет, звони моему приятелю. Я его предупрежу. Конверт с координатами передам, когда буду тебе помогать с отъездом. Завтра приходи в офис, попрощаешься с Самсоновым и со всеми, кто будет. Мы в Вене долго не задержимся, к концу года все вернёмся, продолжим в Москве наши игры».
Всё так и случилось, и через пару дней моя семья, забив купе чемоданами и коробками с помощью многочисленных добровольцев, взяв у них посылки для родных (как же без этого), стояла на перроне Южного вокзала и ждала сигнала отправки поезда. Уже хотелось сесть и уехать, закончив эти бесконечные ненужные разговоры ни о чём. Наконец, отсвистело! Обняв Бориса и пожав руки остальным, я, передав привет Кузьмичу, поднялся в тамбур, где уже стояла и волновалась моя троица. Поезд, упрямо постояв положенное время, тронулся привычно к многочисленным границам.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
После приезда в Москву мы несколько дней отдыхали, если можно так назвать череду встреч с друзьями и родственниками. Родители радовались внукам, внуки вновь обретённым приятелям, а мы с женой тоже радовались и ждали, когда это всё закончится. Арендовали дачу в ближайшем Подмосковье, отвезли туда тёщу и детей и начали заново обживаться.
Первое, что я сделал по совету Шорина, это созвонился с Иваном Ивановичем, и он назначил мне встречу. Одевшись вполне официально, я приехал на Смоленскую площадь заранее, чтобы ознакомиться с обстановкой, а точнее, просто я не люблю опаздывать. Получив пропуск, я вошёл в вестибюль высотки, который со своими колоннами и впечатляющей высотой олицетворял власть и внушал почтение. Ожидающих было много, некоторые подпирали колонны, другие с деловым видом и портфелями медленно прогуливались по свободному пространству. Всё было солидно и безопасно, поэтому появление Дяди я расценил как непредусмотренную случайность. Причём это случилось лоб в лоб, поэтому уклониться резко вбок было бы нескладно и напоминало бы бегство. Для Дяди это тоже было неожиданностью. Он остановился и уставился на меня. Мне было неловко, но я спокойно стоял и разглядывал его, чего раньше не происходило вблизи. Лет пятидесяти, статный, хорошо одетый мужчина с сухощавым лицом и светлыми пристальными глазами. Я его не интересовал, но он всё-таки слегка нахмурился, сузил глаза и негромко сказал: «Ну что? Как они с вами поступили?» Не было понятно, спрашивает он или эмоционально констатирует. Мы были разных весовых категорий. Я мог повернуться и удалиться, но погасив где-то внутри растущее раздражение, буркнул: «У Вас же всё хорошо!» Это явно не было вопросом. Я проплыл мимо и, предъявив пропуск, прошёл в административную часть здания. Взгляд Дяди жёг мне спину, что, скорее всего, мне казалось. «Когда я от него отделаюсь?» – подумалось мне.
Иван Иванович был само внимание. Обмен документами состоялся максимально быстро, денежные чеки приятно грели самолюбие и, обменявшись любезностями, мы расстались. Наши координаты друг у друга были.
Позвонил своему директору Виктору Венедиктовичу и получил разрешение на аудиенцию в любое время. Захватив, как полагается, бутылку хорошего коньяка, специально купленного в Австрии для этого случая, явился к любимому руководителю. Учитывая, что его фамилия начинается на «В», к нему приклеилось уважительное «В» в кубе». Одновременно он был моим тёзкой. Мы обнялись, оглядели друг друга и констатировали, что ничего не изменилось. Ни я, ни директор, ни кабинет. Только бокалы были новые, да и прошли два с половиной года с нашей последней встречи. «Не рассказывай, что у тебя были уважительные причины не заглянуть к старику во время отпуска, не поверю. Как был разгильдяем, так и остался», – весело построил меня «В» в кубе», наливая коньяк в переливающиеся гранями бокалы. Пригубил, поцокал, хитро улыбнулся и полез в холодильник, спрятанный в тумбу стола. «Вот мне омуля холодного копчения привезли, мы с ним бутербродики сделали вкусные», – изрёк он и добавил в бокалы напитка. «Все войны когда-то заканчиваются, правда, не исключено, что начнутся новые. Ты человек молодой, опыта тебе, теперь и заграничного, не занимать. Обстановка будет обостряться, в том числе и в машиностроении, а мне надёжные люди необходимы. Мой главный инженер одной ногой на пенсии, пойдёшь на его место. Надеюсь, что врагов себе ты не нажил, поэтому в Минмаше документы должны завизировать. Будешь курировать свой ОТК и внедрение новой техники». Прозвучало это как приказ, но мне понравилось, тем более что на душе становилось легче.
«Твоё детище постепенно крепнет. Уже смонтировали первые образцы, правда, типовые. Что будет со сложными станками, особенно с электронным управлением, пока не понятно, но уже ясно, что возникнут большие сложности, так как нет базы программирования и компонентов для подобных систем».
Подошёл начальник отдела кадров, взял у меня фотографию и исчез. Мы ещё немного посидели, а когда Виктор Венедиктович почувствовал, что в этот раз я не настроен исповедоваться, он предложил мне, пока не подберут помещение, расположиться в переговорной, рядом с его кабинетом. Секретарши разглядывали меня с любопытством и носили мне кофе. Слухи обо мне они уже собрали. Администрация завода освободилась от всевозможных документов без грифа, включая рекламу, и они горой лежали на одном из столов и напоминали о том, что свобода закончилась. Но мне не было зазорно рассортировать всё и систематизировать, после чего я начал интересующие меня бумаги читать и делать кое-какие записи. Через полчаса Марина, самая симпатичная секретарша из директорских, принесла мне готовый пропуск. Тут же зашёл «В» в кубе» и пригласил пойти пообедать. Обедали мы в отдельной столовой для руководства. Многие меня знали и доброжелательно здоровались. Сели мы за стол к главному инженеру, который хмурился немного, но постепенно втянулся в беседу. Директор сказал, что у меня пока свободный график, а после того как я просмотрю всю «беллетристику», он мне даст некоторые текущие документы, которые, может быть, придётся обсудить. Поняв, что продолжать такой разговор при действующем главном инженере как-то нетактично, я, сославшись на дела, распрощался. Понимая, что на заводе никому до меня дела нет, я приходил, когда мне заблагорассудится, читал, выписывал. Подписывал какие-то бумаги, но потом директор сказал, что надо ждать возвращения из Минмаша завизированного приказа о моём назначении и до этого ничего подписывать не надо, и разогнал всю «камарилью». И я ждал.
Дней через десять мне позвонили из секретариата замминистра Минмаша Самсонова и попросили явиться к нему на приём. Это было сказано с нажимом, но мне почувствовалось и уважение. С этим чувством я на следующий день ждал приёма перед кабинетом, утонув в мягком кресле. Есть такой иезуитский приём, гасящий самообладание и способность к сопротивлению, тем более что выбираться из него с достоинством может не каждый.
«Игорь Васильевич вас ждёт!» – приказала секретарша в возрасте, наблюдая, как я освобождаюсь от поглотившего меня вместилища. Мы некоторое время сидели напротив друг друга молча. «Ну вот, вы снова в Москве и рвётесь в бой, – начал он без вступления. – Сначала мы (почему-то говорят всё время « мы», подчёркивая работу целого коллектива, хотя коллектив ничего не делал и мнения не имеет) планировали оформить вас на должность главного инженера строящегося завода, но вы сразу в свою нору… Но, может быть, в сегодняшних обстоятельствах вы правы, надо акклиматизироваться. Родителям помочь, а дальше и карьеру строить. Вы не пропадайте. Мы вас из виду не выпустим, нам ценные кадры и в руководстве отраслью нужны». Он говорил вкрадчиво, казалось, доброжелательно, однако глаза были безучастными, а наклон тела вперёд и вцепившиеся в подлокотники руки выдавали в нём хищника.
«Спасибо, я не пропаду, – съязвил всё-таки я, имея в виду, что сам обойдусь, – а приказ?» Он не дал мне договорить: «Документы получите по почте, всё уже у секретаря». Оказавшись на улице, я вздохнул полной грудью и поехал домой, так как на дачу было уже поздно, да и одному хотелось побыть. Вечером позвонил коллега Шорина, представился Глебом и предложил встретиться завтра.
Рюмочная на Пресне уже исчезла, но мы проявили настойчивость и нашли забегаловку недалеко от зоопарка. Глеб оказался молодым и словоохотливым, но в то же время очень конкретным и чётко выражающим свои мысли. «Мне Шорин всё написал, как раз почта пришла, но там больше о Лётчике и тугоплавких металлах и сплавах, а вот о причинах вашего неожиданного отъезда очень туманно. Мне он посоветовал не мучить вас вопросами, а помочь, если надо». Я уже научился строить беседу так, чтобы не обременять собеседников просьбами, поэтому сообщил Глебу о своих планах продолжить работу на заводе, о визите к замминистра. Тепло отозвался о Лётчике, а о своих сомнениях распространяться не стал, понимая, что могу поставить человека в трудное положение. Зачем? Ведь я только-только начинал что-то понимать, а новой информации после возвращения практически не было. «Ну, давайте, за ваши новые впечатления, – поднял стаканчик Глеб. – У меня ещё появятся вопросы, да и связь с Борисом через меня можно организовать, так что я вам буду позванивать».
Почта из Минмаша с приказом о моём назначении пришла на завод через два дня. Моего предшественника проводили на пенсию, и я переехал в его кабинет, кое-что поменяв в интерьере. На строящийся завод мне пришлось много раз выезжать. Несколько цехов, где производились детали будущих типовых станков, приобрели законченный вид. А вот другие, по всем параметрам более презентабельные, имели незаконченный вид, и там постоянно велись работы. По генплану это должны быть цехи для установки обрабатывающих центров, производящих детали высокой точности и повышенного качества поверхности. Такие станки были ещё в процессе монтажа, и срок его окончания всё время продлевался. Складывалось впечатление, что существуют причины не ускорять процесс, и одной из этих причин были не афишируемые планы видоизменить их функционально для изготовления специзделий, не предназначенных для производства самих станков. Директор строящегося предприятия, которого я давно знал, признался мне, что из Минмаша приходят противоречивые указания, а ему, чтобы завершить проект, следует выполнить все предписания, изложенные в нём. Немцы и австрийцы, присутствующие на стройплощадке, в случае нестыковок строчат протоколы, так как удерживаемая нами гарантийная сумма будет им переведена только после подписания акта о сдаче завода в эксплуатацию. Путём логических размышлений мне стало очевидно, что мой директор посылал меня на стройку по распоряжению руководства министерства, которое предполагало каким-то образом втянуть меня в спорные ситуации, чтобы переложить на мои плечи часть ответственности. Почуяв такой расклад, я ничего не подписывал, при обсуждении спорных вопросов советовал обращаться к технической части проекта, а после откровенного разговора с директором вообще перестал ездить туда, ссылаясь на занятость. Действительно, мой рабочий день постепенно становился наполненным различными проблемами, решение которых входило в мои обязанности. «Кубический» директор настаивал на ориентировании технического отдела на современные методы обработки и производства деталей с применением программного управления. На типовых станках, которые мы изготавливали, такое управление применялось, и оно не представляло особой сложности. А вот на высокоточных станках, которые наш завод разрабатывал по спецзаказам, должны применяться особые программы, учитывающие специфику получаемых деталей, повышенную прочность и сложность поверхности. Таким программированием мы были не в состоянии заниматься и обращались в специализированные организации, чаще всего закрытого типа. Наш завод был ведущим предприятием машиностроительной отрасли СССР, поэтому Минмаш песочило директора, а он налегал на меня. Наш проект предусматривал поставку подобного программного управления вместе с обрабатывающими центрами. Но его нужно было изменить и приспособить к конкретным задачам. Это был ответственный момент. Руководство отрасли понимало, какую ответственность оно берёт на себя. Был готовый проект, где всё это было предусмотрено, но не было специалистов, которые бы приспособили имеющуюся информацию и блоки управления для специзделий. На самом верху разгорелись настоящие баталии, в которых одни обвиняли других в недальновидности и отсутствии базы развития отрасли.
Я позвонил Глебу, чтобы посоветоваться, так как предвидел возможность развития ситуации в нежелательном направлении. Старое место встречи обоих устраивало, и мы проговорили целый час. Он был информирован больше, чем я себе представлял, и рассказал, что их отдел трясут и требуют предложений. Инициатором наезда считают Самсонова из Минмаша, который в своё время сам лоббировал заключение и финансирование проекта. На расширенных совещаниях он пытается убедить руководителей разных ведомств в том, что проект сыграл свою роль, и станочный парк будет пополняться высококачественными станками. «Разработка программного управления для обрабатывающих центров является прерогативой электронной и электротехнической промышленности, – убеждал он. – На Западе такие центры тоже являются единичными экземплярами и применяются при производстве корабельных гребных винтов и различного рода вооружений. Такие задачи надо решать в комплексе, привлекая наши возможности за рубежом». Самсонова поддерживают люди, обладающие весом в правительстве, которые принимают решения о закупке зарубежной техники. Министр внешней торговли и некоторые председатели комиссий, которые ведают развитием в стране новой техники, ходят у него в друганах. Во всяком случае, Самсонов не собирается оставлять без внимания проект нового завода, продолжая какую-то игру. «У нас есть свои источники информации в его окружении, будем держать руку на пульсе»– закончил, прощаясь, Глеб.
ПОСЛЕСЛОВИЕ 2.
Можно изменить вес, рост, форму носа, но повлиять на течение времени невозможно. Работа приняла характер рутины. Монтировались, испытывались и сдавались заказчикам станки. Мы подписали со специализированными организациями соглашение о сотрудничестве по разработке систем управления для наших станков и даже провели испытания некоторых аналогов.
Дети капризничали, но в школу ходили, у нас учиться было сложнее, чем в Австрии, так как требования здесь выше, чем в посольской школе. Постепенно всё утряслось, и даже появились любимые учителя.
Позвонил Глеб и сообщил дату и время приезда в Москву Шорина с семьёй. Обнялись, с симпатией осмотрели друг друга, достали клетку с Кузьмичом из багажного вагона и запустили его в одну из машин, на которых прибыли коллеги. Пёс нервничал, увёртывался сильным телом и посматривал на меня с иронией в жёлтых глазах – наверное, узнал. Казалось, что такую кучу коробок и чемоданов увезти невозможно, но места в машинах хватило. Довезли, разгрузили и, посмотрев на усталые лица прибывших, гору багажа, открытую бутылку виски, стаканчики и раскромсанную плитку шоколада, символически пригубив соблазнительную жидкость, распрощались, твёрдо договорившись созвониться назавтра. Утомлённый пёс потёрся о мою ногу.
Созвонились на следующий день после обеда, так как с утра Борис заехал в своё управление с подарками, а потом на Смоленскую площадь сдавать – получать документы. Разговор наш был кратким, а более углублённый мы запланировали через два дня у Шориных. Нелли наготовила салатов, ветчина и сыр были привезены из Вены. Мы расширили меню различной деликатесной рыбой, которая истекала жирком на столе. Ну и, соответственно, напитки. Стоило нам усесться, как знакомый мохнатый плед рухнул мне на ноги и затаился. Посмотрев на это «безобразие» ревнивым взглядом, Борис наполнил рюмки всем присутствующим за исключением детей, которые, попирая порядок, весело общались в соседней комнате. «Они своё наверстают, – улыбнулся Шорин. – Им всё равно неинтересно слушать взрослые разговоры».
Все полагающиеся тосты были произнесены, женщины переключились на свои проблемы и увлечённо перемывали косточки и детям, и взрослым, а мы уединились на небольшой, но уютной кухне. Шорин, не тратя времени попусту, включил радио и разразился монологом, смысл которого сводился к следующему: новоиспечённый начальник контрразведки, почувствовав свою значимость, устроил «реалити-шоу» с трагедийным оттенком. Если раньше существовал определённый паритет в отношениях, то в последнее время откровенные слежки стали нередкими, а это повлияло на общую атмосферу. Если раньше, полицейский, остановив машину и проверив документы, козырял и, улыбаясь, отпускал, то сейчас улыбка поменялась на требовательность и снисходительную строгость. Скорее всего, отношения изменились во всём, даже Штельце улыбается совсем неравнодушно, несмотря на свой твердокаменный характер. Проект торчит, прислали инструкции по приёмке программного обеспечения, согласно которым оформить документацию просто невозможно. Штельце жалуется на задержку платежей, так как ни один сложный станок не принят, а он считает, что это происходит по нашей вине. Приёмщики уехали. Рощин один сражается и делает это умело, но, к сожалению, даже являясь классным специалистом, не в состоянии разобраться, как принять программное обеспечение, если в дальнейшем его всё равно придётся приспосабливать к новым задачам. По этому поводу с Самсоновым возникают трения, тем более что он без основания претендует на первенство и стремится завершить проект на мажорном аккорде. «Вообще – то, – посветлел Борис, – приезжай-ка ты сюда на днях. Возьмём фляжку и Кузьмича и рванём в Нескучный сад подышать московским воздухом. А так, очень рад тебя видеть, ты уж извини», – хохотнул он.