И вдруг! Они познали о другом способе перехода.
С КЕРГИШЕТОМ всё это преодолевалось в мгновение ока, будто по волшебному слову, минуя все передряги и лишения, поджидающие их здесь…
Однако они всегда стремились сюда, чтобы не стареть. А какая ещё сила могла бы погнать их в жестокий и рискованный поход?
Симона Иван перевёл вне очереди, установленной тем самим. Учитель готов был уже отступить от барьера, поскольку для него он представлялся крутым подъёмом, на котором устоять было очень трудно. Заметив, что Симон держится уже из последних сил, Иван даже не стал спрашивать его мнения. Он молча подхватил его, почти невесомого, и перевёл в Кап-Тартар, сдав в руки Сарыю.
– Чего там торчал? – встретил тот сомирника ворчанием. – Без тебя не разберутся?..
– Помолчи! – вяло отозвался Симон, садясь на землю. – Сам будто бы не знаешь, чего я там был. Но, скажу, тяжко было.
– Ты бы, Ваня, тоже передохнул, – посоветовал Сарый. – Не на пожар, в конце концов, а мы подождём. Редко так-то скопом встречаемся. За разговорами время идёт незаметно. Посмотри на них.
– Ещё передохну… Там их осталось всего… – он оглянулся, посмотрел через флёр пелены, – всего трое…
Оставалось перевести двух ходоков и Ил-Лайду.
Девушка выглядела одинокой и расстроенной.
Получилось так, что другие временницы оказались проворнее и все уже находились где-то там, за барьером, в Кап-Тартаре, а она так и застряла за рубежом, оставаясь в неведении: сможет ли так же легко, как пообещала Манелла, перейти из одного мира в другой с этим невероятным ходоком – КЕРГИШЕТОМ. Его нарастающая от перехода к переходу бесцеремонность, когда он молча подхватывал очередную её подругу и почти силой, как ей каждый раз казалось, утаскивал за собой за стену плотно стоящих друг к другу столбообразных каменных образований, настораживала.
Она даже стала побаиваться его.
В Кап-Тартаре Ил-Лайда побывала уже не однажды, но всякий раз ей приходилось со стоном и слезами на глазах от боли и бессилия протискиваться сквозь бесконечный строй столбов.
В первый раз, когда её наставница Умалака заставила пройти с ней «в мир возвращения молодости», Ил-Лайда подчинилась, но не поверила ей, подумав, что Учительница в тот раз подготовила для неё очередное наказание. Оно, возможно, было подсказано отцом Ил-Лайды, тоже ходоком, за какие-то неправильные действия или поведение на дороге времени. И по его наущению Учительница завела её умышленно в тесный каменный лабиринт.
В Кап-Тартар она прорвалась в изодранной одежде, со зреющими синяками и кровоточащими царапинами, а вернулась оттуда практически обнажённой, растеряв остатки одежды на обратном пути, хотя он и был намного легче.
Она рыдала в руках у наставницы, та, как могла, успокаивала её, говоря о необходимости временницам бывать в том, труднодоступном мире. Ей самой приходилось тоже несладко: надо было идти по зыбучим пескам, норовящим втянуть в себя и поглотить человека.
Зато поход в Кап-Тартар стоил того, он всегда манил к себе Ил-Лайду. Ей там было легко и просто, там она оставалась чаще всего без опеки со стороны отца, да и наставница отпускала её одну погулять по бесконечному парку, где так приятно было искупаться в холодных водах озёр, послушать пение птиц и помечтать о чём-то недоступном или запретном…
Однако каждого перехода она боялась до слёз.
Конечно, появился опыт, удалось подобрать такую одежду, которая после возвращения никуда больше не годилась, как на выброс, но тело её хотя бы оставалось прикрытым и её появление в реальном мире не так сильно шокировало прислужниц, как это случилось после первого её возвращения из Кап-Тартара.
Сегодня вот, если верить опять же Манелле, всё должно было выглядеть совсем по-другому. Она, поверив ей, не стала облачаться по-походному, а пришла сюда в таком виде, в каком привыкла одеваться с детства – в лёгкое, свободное. И всё же предстоящий переход волновал и страшил её не меньше предыдущих…
Иван вышагнул из небытия для оставшихся ходоков и рассеянно оглядел их, приноравливаясь к захвату. И тут он наткнулся на горящий и умоляющий взгляд Ил-Лайды.
То, что они сделали в первое мгновение после встречи взглядами, совершилось, словно помимо них.
Она потянулась к нему, он подхватил её упругое тело, и прижал к себе как драгоценную ношу, а её руки обвили его шею. Из её полу сомкнутых губ вырвался облегчённый стон свершения задуманного, при этом она не сводила с лица Ивана настороженных зеленоватых глаз, смущая его несказанно: ведь точно так же доверчиво и тепло приникала к нему Напель…
Напель…
Он вздрогнул, как будто очнулся от полузабытья. Кто-то из ходоков за его спиной весело сказал:
– Пусть несёт одну. Она того стоит.
– Что ему остаётся, – явно с усмешкой пробормотал другой.
Ивану же было не до них.
Повернувшись к барьеру, чтобы сделать те несколько шагов, коих ему до того хватало для его преодоления, он поразился сильным и неприятным переменам – шторка между мирами загустела, по ней пробегали быстрые змеистые молнии. По ту сторону едва просматривались размытые контуры поджидающих его ходоков и временниц.
Его Кахка изменилась…
Он на некоторое время остановился, стараясь осмыслить, что произошло и чем это могло быть вызвано? Изменением в самом пограничном пространстве? Или в том повинна Ил-Лайда, так как барьер для неё может быть непроходим?
Этих нескольких мгновений ему хватило, чтобы принять решение.
Во-первых, барьер всё-таки просматривался насквозь, а во-вторых, в том и в другом случаях он всё равно должен его пройти и вывести Ил-Лайду и оставшихся ходоков. Поэтому, не сказав ни слова, ни девушке, ни мужчинам о внезапно возникших переменах, он упрямо сделал первый, потом последующие шаги к барьеру.
Переход затянулся и происходил в каком-то тумане, прорезаемом яркими вспышками. Сам Иван практически ничего особенного не испытывал, кроме неприятного ощущения оттого, что по ту сторону он видит ходоков невдалеке, а приближается к ним едва-едва. Правда, вокруг как будто похолодало, но он, напротив, согрелся, так как все его силы и внимание были заняты Ил-Лайдой.
Что она испытывала, ему было невдомёк, а спрашивать он её не собирался; но тело девушки то изгибалось дугой, то она стонала, то пыталась вырваться из его рук. Порой она прижималась к нему в горячечном порыве, целуя его в шею и подбородок, бормоча, словно безумная, какие-то слова: то похожие на ругательства, то – на ласку…
Когда он вывалился из-за грани между мирами, от него шёл пар, а Ил-Лайда безвольно висела на его руках.
Женщины первыми оценили, что могло произойти с Ил-Лайдой и Иваном. Они кинулись к ним со всех сторон, будто куры на зерно.
Иван с облегчением сдал им оживающую девушку, вытер пот ладонями и посмотрел на Учителей.
– Что-то не так? – спросил Симон.
– Похоже, – неопределённо отозвался Иван и резко обернулся к только что покинутой грани между мирами, дабы удостовериться в произошедших с ней изменениях.
Но тут же всего в десятке шагов увидел сквозь прозрачную пелену оставленных по ту сторону ходоков.
Виновницей недавнего катаклизма на границе между двумя полями ходьбы всё-таки оказалась Ил-Лайда.
И это – Кап-Тартар?
– Это и есть Кап-Тартар! – почти торжественно, словно один из первых мореходов, ступивших на открытую ими землю после многомесячного плавания, объявил Симон.
Впрочем, весь его пыл высокого накала был предназначен Ивану и только ему…
А до того, прежде чем Иван со всеми вывалился в реальный (в реальный ли?) мир, толпа ходоков и временниц шумно отпраздновала чудесное, по их мнению, проникновение в эту заповедную для них область. Сейчас, успокоившись, они практически не обратили внимания на возглас Симона.
Первое, что отметил Иван, – полное безветрие и безумолчный щебет птиц в зелени кустов и деревьев ухоженного парка.
Здесь царила зрелая весна, воздух был напоён свежим ароматом цветущих трав, небо голубело, а лучи позднего утреннего солнца ласкали всё вокруг…
«Какой Тартар? Это же рай!» – хотелось воскликнуть Ивану.
Он даже стал осматриваться, с кем бы поделиться своим восхищением, вызванным дивной красотой этого мира.
– Они уже здесь, – неприязненно высказался кто-то из ходоков, стоящих рядом с ним. – У них собачий нюх на нас.
– Не на нас, – поправил Симон таким же недовольным голосом, – на знамения. Они так называют какие-то проявления в атмосфере перед нашим здесь появлением. А мы сегодня очень долго были в пределах Кап-Тартара, прежде чем выйти в реальный мир. И много нас…
Иван с изумлением рассматривал группу нелепо одетых людей, спешащих к точке зоха – месту и времени проявления ходоков в реальном мире. Эти люди, словно облитые сверху до низу серебристо-белыми балахонами, походили на ожившие в плоти привидения.
– Пойдём, Ваня, отсюда, – Симон притронулся к его руке и потянул за собой. – Это не для нас. Мы с тобой лучше…
– Кто они? – Иван хотя и упирался, но сделал несколько шагов вслед за Учителем.
– Маркены… Местные… Торопятся, чтобы никто другой не перехватил прибывших.
Иван ничего из этого объяснения не понял. Но большая часть ходоков и временниц, подобно Симону, также поспешно двинулась прочь от точки зоха, явно избегая встречи с маркенами.
А те начали вздымать вверх руки и на испорченном английском и языке ходоков скандировать:
– Вино!.. Развлечения!.. Встречи!.. Исполнение желаний!..
– Они что… Зазывалы? – выслушав их предложения, Иван не поверил своим ушам. Кап-Тартар, оказывается и не ад, и не рай, а элементарная зона развлечений. Лас-Вегас, затерянный во времени и пространстве! – Они из Фимана?
– Оттуда, будь он неладен. Но и из не стабильной его части – проворчал Симон. – В этом месте парка точка встреч и провожания. Ходоков почему-то всегда заносит именно сюда. Что местные думают о нашем внезапном появлении, я не знаю, не интересовался, но им всегда удаётся поживиться.
– Чем поживиться-то? От ходоков, пришедшим сюда из другого мира? – всё больше изумлялся Иван. – За какие-такие… э-э… Здесь в ходу наши какие-то деньги? Или обмен какой-то происходит?
– Ни то и ни другое… – Симон поморщился и на вопрошающий взгляд Ивана не ответил. – Камен здесь свой человек. Его знают… Видишь, как торгуются… На что, на что?!. Считается, что ходоки влияют на ход времени в Фимане.
– Они торгуются на время? – опешил Иван. – Но как?
– Ты это, Ваня, не у меня спроси, а у Камена… И Перкун с ним… Ха! Вот уж никогда не подумал бы, что и он…
– Сарый говорил о нём, когда мне надо было найти Уленойка. Когда ты меня к нему водил.
– Помню, но принял только на веру. Теперь сам вижу… А эти… Скромницы-временницы, а?.. Тьфу!
К ходокам, оставшимся поторговаться с маркенами, спешила другая, более многочисленная группа местных зазывал. Таких же безликих, как и первые, от надвинутых на головы капюшонов и надетой униформы.
Возбуждённые базарные голоса договаривающихся сторон достигли апогея.
– Неужели там и Ил-Лайда, – разочарованно подумал вслух Иван.
– А ты ей предложил достойную альтернативу? – осуждающе сказал Симон. – Её отец, Гирба-Сех-МирГунн, держит дочь в ежовых рукавицах. Вот она и рада вырваться из-под его опеки и делать всё, что пожелает.
– Но как он может за ней уследить? Ей ведь стоит стать на дорогу времени и – всё.
– Тут особый случай. Он тоже ходок с большим кимером, правда, верт. Она же ренк. Но не в этом беда, а в том, что он – самодур.
Иван приуныл.
Что-то не складывалось из того, что ему грезилось совсем недавно. Что именно, он бы и сам не смог сказать, но ведь что-то назревало. При том что-то приятное. Он верил в это, а теперь – что старуха перед разбитым корытом…
Маркены тем временем разбирали ходоков и временниц и мелкими стайками уводили их по аллее, ведущей к стене многооконного строения в конце её.
Теперь, наконец, можно было увидеть, затерявшуюся было среди многолюдства, фигурку Ил-Лайды. Её взяли плотно в круг трое местных. Складки их балахонов играли и сверкали на солнце от активной жестикуляции.
Иван вздохнул и повернулся к Симону.
– А что мы? – спросил он вяло. – Куда теперь?
– Никуда. Погуляем… Тебе здесь не нравится?
– Да нет, – скучно отвечал Иван. – Красиво.
Симон повёл рукой вокруг.
– Видишь, наши уходят в глубь парка. Там ещё чудеснее. Озёра, скалы… – И добавил, словно вёл репортаж с места событий: – Изумительные по красоте места… Ну вот! – вдруг воскликнул он с весёлым удовлетворением, словно только того и ожидал. – Мы не одни.
– Мы… – Иван быстро оглянулся, чтобы посмотреть на то, что видел Симон.
К ним, покусывая губки, спешила Ил-Лайда.
У Ивана неровно забилось сердце. Как она была хороша! Легка и подвижна…
Парк, похоже, не имел границ, а если и имел, то они где-то затерялись так же, как где-то по дороге в нём вдруг затерялся Симон, внезапно исчезнув при пересечении одной из аллей.
Иван остался наедине с Ил-Лайдой, но какого-либо сближения между ними не происходило, а разговор короткими фразами, без содержания в нём какой бы то ни было логики или последовательности не содействовал тому.
Тишина, нарушаемая лишь птичьи граем, и весенняя красота парка умиротворяли чувства, и можно было ожидать, что всё это даст толчок к более тесному общению между молодыми людьми; но, вопреки этому, отчуждённость, крепнущая с каждым шагом, начинала раздражать и злить Ивана, поскольку он только себя винил в создавшемся положении.
Вначале восхищённо щебетавшая Ил-Лайда: Ах, посмотри, какой красивый цветочек!.. Какой милый вид отсюда!.. Здесь и воздух молодит!.. – примолкла, не находя поддержки со стороны Ивана. От него в ответ она слышала лишь короткие и нейтральные реплики: – Да… Угу!.. Конечно… А то и вовсе не дожидалась какого-либо отклика.
Он видел то же самое, что и она, также был очарован окружающим миром, и всё-таки никак не мог переступить какого-то порога, чтобы уподобиться Ил-Лайде и окунуться в щенячий, как ему это представлялось, восторг.
Наступил момент, а он и не мог не наступить, когда они уже как будто шли вместе, но порознь…
Кап-Тартар нравился Ивану всё меньше…
Наконец аллея, по которой они уже шли не менее получаса, вывела их к небольшому живописному озеру. Голубое зеркало его поверхности лежало глубоко погружённое в ванну из почти отвесных жёлтых скал, здесь и там избитых ярко-изумрудной зеленью непонятно как проросших растений; длинные стебли их прихотливо кучерявились и отражались в воде. В синих водах были видны грязно-серые спины крупных рыб, беспорядочно шныряющих от берега к берегу.
Аллея вела к самому берегу озера и обрывалась прямо перед водой. Дальше жёлтый склон сразу переходил в обрыв.
– Здесь можно купаться!
Ил-Лайда ожила и одним лёгким движением освободилась от сандалий, а затем, быстро развязав пояс, потянула коротенькое платьице через голову.
Иван дрогнул. Нравы многих народов довольно лояльно относились к нарушению запретов или норм поведения, в которых он воспитывался. Вспомнился хотя бы Уленойк с проповедью постоянного ублажения женщин.
Ему следовало отвернуться, но неожиданно для себя он залюбовался девушкой. Вернее, движением её рук.
Обычно его взгляд оценивал у женщин фигуру и стройность ног, потом миловидность лица и вполне удовлетворялся этой триадой прелестей. А тут его поразили руки Ил-Лайды. Гибкие, изящные, с тонкими, удивительно красивыми пальцами с непритязательным колечком на одном из них они, казалось, жили своей жизнью, но и гармонично принадлежали девушке.
Вот она, опустив вниз, перекрестила их, пальчики ухватили невесомый подол одеяния и потянули его вверх, обнажая ноги и…
Ил-Лайда оказалась прикрытой неким нарядом, схожим с купальником. Донельзя откровенным – две узенькие полоски тонкой полупрозрачной ткани, – но всё же купальным костюмом.
Иван судорожно передохнул, разглядывая её теперь целиком.
Пожалуй, она уступала Напель. Чуть, на взгляд Ивана, полноватые бёдра делали её будто бы менее изящной, чем дочь Дэвиса Великого, однако и в этом была у Ил-Лайды своя прелесть и соразмерность молодости и слегка уловимой стыдливости, чего напрочь была лишена Напель.
Она подняла руку с платьицем на высоту плеча и небрежно отпустила его. Лёгкая ткань беззвучно упала на камень берега. Ил-Лайда поправила пальцем ноги какую-то складку на ней и вопросительно посмотрела на Ивана.
– Я сейчас, – вдруг засуетился он, словно прихваченный на месте, где совершил нечто недозволенное.
Теперь она с интересом посматривала на него и следила за его действиями, а ему хотелось так же легко и непринуждённо сбросить с себя всю одежду; но на нём было надето так много…
«Да и не на прогулку же я собирался, как некоторые», – думал Иван, остервенело снимая сапоги и тёплые носки, срывая с себя рюкзак и куртку, рубаху, джинсы, майку…
И всё это под становящимся насмешливым взглядом Ил-Лайды.
Наконец он стряхнул штанину с ноги и остался в одних плавках, ощущая себя не слишком удобно в таком одеянии.
А с другой стороны, ну что особенного произошло?
Разделся, чтобы искупаться. Не в первый раз, и не в последний, наверняка. И тем не менее… Словно на подиуме, а вокруг широко раскрытые оценивающие глаза…
– А ты, Ваня, очень красивый, – сказала Ил-Лайда серьёзно, без тени иронии.
– Ты думаешь? – машинально отозвался Иван и почувствовал, что краснеет, как после первого в жизни поцелуя.
Слова девушки застали его врасплох: они льстили и смущали своей неприкрытой откровенностью. Никогда женщина не говорила такого ещё до того, как становилась близкой ему.
– Я не думаю, я вижу. Ты борец или фийх?
– Почему борец или… этот, – Иван не смог повторить сказанное Ил-Лайдой слово. – Я тебя не понял.
– Фийх?
– Да.
– Личный телохранитель знатного человека, – пояснила она.
– Но с чего ты взяла, что я похож на какого-то телохранителя?
– А как же. У тебя такие сильные руки и грудь. А ноги… Ты красивый.
– Но-о… – растерялся Иван. – Но почему всё-таки борец или фийх? Зачем мне это? Я ни тем, ни другим никогда не был. И вообще… Я – КЕРГИШЕТ, – нашёлся он, надеясь поставить точку в щекотливом разговоре.
Однако ошибался.
– Я знаю кто ты. Но ты разве не человек? – она подошла к нему на опасное расстояние, которое возникает между полураздетыми мужчиной и женщиной, то есть почти вплотную.
– Человек, конечно.
– Я, Ваня, тоже человек, – сказала она, будто растолковывала эту истину младенцу. – Тогда почему ты меня не возьмёшь? Ты сильный и красивый, ты как борец и фийх, а они…
Глаза её мерцали зелёными сполохами, от неё исходили такие волны желания, что Ивану стало жарко от подкатывающегося возбуждения.
Вот тебе и Ил-Лайда, которую якобы даже Арно не уговорил!.. Да и другие, если верить репликам Симона и Сарыя.
– Я бы…
Возникший было образ Напель, подобно божественной руке, протянувшейся ему на подмогу из туч, тут же размылся, и осталось лишь прекрасное лицо Ил-Лайды.
– Ты сильный, – подтвердила Ил-Лайда, откидываясь в изнеможении на спину и тем самым, отрываясь от Ивана, не столько удовлетворённого, сколько потрясённого случившимся.
Кап-Тартар!
И это Кап-Тартар?
Неужели ради этого сюда стремятся и здесь собираются ходоки и временницы?
Или с ним случилось из ряда вон?
Он приподнялся, сел. Спина горела: Ил-Лайда, несмотря на миниатюрность, оказалась тяжёлой и неистощимой, а под ним – только неровная каменная плита. Посидел так с минуту, глядя на девушку и решая извечный в таких случаях вопрос: и что дальше?
– Мы с тобой купаться будем? – спросил он у неё.
– Обязательно, – заявила она, словно озаботясь поставленным вопросом. – Мы же с тобой помолодели телом и душой. Теперь надо смыть старое, иначе оно будет охотиться за нами, и волочиться везде, где нам придётся побывать. А зачем нам это?
Она легко поднялась, потянулась кошачьей статью и с разгоном в два шага булькнула в синеву воды, разгоняя любопытных рыб. Они неохотно уступали место чужаку.
Тело Ил-Лайды поголубело, она плыла под пластом воды, ритмично двигая руками и ногами. Однако эти будто бы правильные движения мало подвигали её вперёд – пловчиха из неё не получилась.
Разглядывая девушку, Иван никак не мог отделаться от неприятного осадка, вызванного её последними словами. Если верить сказанному, то получалось так: его только что беззастенчиво использовали как некое средство или инструмент (что будет, наверное, точнее и, соответственно произошедшему, грубее) для омоложения. В том числе, конечно, и ради него самого, но… именно использовали!
Учители о таком даже намёком не обмолвились. Не Симон, так уж Сарый не удержался бы и высказал своё мнение о подобных делах, ожидающих Ивана в Кап-Тартаре.
Хотя… Если этот… процесс омоложения близ Фимана в порядке вещей, не подлежащих обсуждению, то и говорить о нём незачем. Может быть, и так? Вполне. Но… Симон-то был один. Или оставил его наедине с Ил-Лайдой, а сам…
Ил-Лайда бесшумно вынырнула, проплыв метра два за всё то время, в течение которого Иван стоял столбом на берегу и терзался мыслями.
– Ваня! – позвала она. – Хорошо!
– Наверное, – встрепенулся Иван и, отбрасывая ненужные думы, одним толчком обеими ногами пролетел расстояние до девушки и вошёл головой в воду.
И едва не задохнулся от неожиданности: вода оказалась холодной, как первомайская. Он выскочил на поверхность, гортанно заухал, как будто эти звуки могли его согреть.
Таких озёр и потаённых уголков в парке нашлось множество.
– Сюда здешние люди что, не ходят? – спросил Иван, когда удостоверился в отсутствии кого-либо из местных жителей, где они побывали с Ил-Лайдой.
Девушка пожала плечами. Она доверчиво опиралась на руку спутника и, похоже, ни о чём другом не думала и не помышляла, кроме как о многократно повторённом акте омоложения.
Иван, видя её такую активность, вначале отшучивался, вступал в игру, но вскоре иссяк в придумывании шуток и поз и позволил ей делать с собой всё, что позволяла её фантазия. Каждый раз она находила что-то новое и была в неописуемом восторге то ли от него, то ли от самого факта вседозволенности – нашла любимую игрушку, по которой соскучилась до безумия.
– Они здесь не могут быть, – наконец сказала она неуверенно. – Здесь можем быть только мы, временницы… Ну и ходоки, конечно, – добавила она как бы о незначительном казусе.
Иван хмыкнул. Феминистки, оказывается, были во все времена, это только новое время открыло их всему миру, а они портили настроение не одному поколению мужчин, в том числе и ходокам во времени.
Он решил задать провокационный вопрос, чтобы нанести небольшой мстительный удар и в то же самое время кое-что прояснить для себя.
– Но кто же тогда омолаживает временниц? Местных мужчин нет, а ходоков вы не принимаете всерьёз.
Она его явно не поняла, переспросила и сама ответила:
– Как кто? Кап-Тартар.
– Но, как я понимаю, Кап-Тартар – это только территория. А кто же временницам… – он задумался, как бы это сказать поделикатнее, – помогает омолаживаться? Как это мы постоянно делаем с тобой.
Ил-Лайда оставила его руку, отступила на шаг и некоторое время с недоумением рассматривала его: не шутит ли он?
Он был серьёзен.
– Ты подумал… – она всхлипнула от душившего её смеха.
Чуть позже Иван тоже, до колик в солнечном сплетении, хохотал вместе с ней.
Над собой…
Вот так рождаются слухи, предрассудки, легенды и прочая, когда кому-то что-то показалось, подумалось или он не разобрался в рядовом событии. А, не разобравшись, превратно увидел в нём некую, несвойственную явлению, особенность, а потому вынес неверное суждение.
Ну что он сам себе накрутил, надумал?
Да, Ил-Лайда, молодая женщина, и здоровая телом, воспользовалась случаем; но и он ведь, что греха таить, тоже оказался не промах…
…Ил-Лайда и вправду воспользовалась удачным для неё стечением обстоятельств. Здесь Иван был недалёк от истины, хотя, конечно, не подозревал подлинных причин.
Отец Ил-Лайды, Гирба-Сех-МирГунн, правитель небольшого, а точнее крошечного владения Мен-хи или Страны Праведных, затерянного в будущей китайской провинции вдоль лесистого берега Меконга (тоже будущего для того времени, где сейчас находились ходоки), был вертом с кимером в несколько тысяч лет. Открыв у одной из своих многочисленных дочерей дар ходьбы во времени, прежде чем передать её наставнице из временниц, Умалаке, сам стал учителем и наставником Ил-Лайды.
Как любимая дочь отца и правителя она пользовалась на родине почётом и уважением, но всегда находилась в цепких тисках его дурного характера: отец диктовал ей, как и что она должна и могла делать не только на дороге времени, но и в повседневной жизни.
Ей исполнилось уже двадцать лет, но после ритуального лишения девственности ещё в десятилетнем возрасте жрецами Акроба – верховного божества Мен-хи – ни один мужчина не прикасался к ней. Мир сексуальных утех оставался ей известен только по восторженным или скептическим рассказам подруг, намёкам окружающих, из песен и плясок её народа и из собственных грёз, всё чаще посещающих её во снах и мыслях: годы брали своё.
С малых лет она питала слабость к борцам, раз в год сходившимся в единоборстве перед лицом правителя страны для показа своей ловкости и силы, после чего один из них (не обязательно победитель, а самый ладный и понравившийся ещё чем-то Гирба-Сех-МирГунну) назначался в штат его личных телохранителей – фийхов. Оттого мечты девочки, потом девушки и уже достаточно повзрослевшей Ил-Лайды не выходили из круга этих мужчин. Она смотрела на них оценивающим взглядом и переживала с каждым из них бурный роман, но, к сожалению, только в своём воображении, где она сама играла не последнюю роль.
Когда Гирба-Сех-МирГунн, наконец, спохватился и озаботился судьбой своей любимой дочери, он натолкнулся на глухую стену сопротивления с её стороны ко всем предложениям стать женой кого бы то ни было.
За фийха ей нельзя было идти по своему происхождению, а остальные мужчины, которых ей предлагали…
Разве это были мужчины? Жалкие, изнеженные, хныкающие от усталости даже после недолгой прогулки. Она отвергала их презрительным взглядом.
Гирба-Сех-МирГунн был вне себя. Однако дочь унаследовала некоторые его черты характера – упрямство и независимость – и он сдался. Так вот получилось, что вскоре он разрешил ей самой искать избранника по сердцу, но предупредил, чтобы она не опозорила имени его и помнила о своей принадлежности к правящему роду.
К тому времени она уже полностью окунулась в общество временниц, взгляды которых на мужчин отличались крайним радикализмом.
Любой мужчина – поработитель и грубиян.
От него, как бы добр и ладен он, на первый взгляд, ни был, нельзя ждать ничего хорошего.
Уж если мужчина нужен (этот прискорбный для себя факт временницы всё-таки признавали и не считали такое своё мнение зазорным), то умей им воспользоваться, но и тогда будь собой и только собой.
Такого или примерно такого отношения ко второй половине человечества придерживались временницы и ревностно культивировали этот подход в своём кругу.
Ил-Лайде такое положение не совсем нравилось, но оно оправдывало её поведение в собственных глазах. До поры до времени, естественно, ибо она ждала случая…
Известие о появлении где-то в будущем КЕРГИШЕТА, а потом приглашение Гирбе-Сех-МирГунну встретиться с ним на приграничье в Кап-Тартар совпало с необходимостью решать неотложные дела с соседями, отношения с которыми всегда были непростыми. Можно было, конечно, отвлечься и дать себе отдых, сходив со всеми в Кап-Тартар, или хотя бы посмотреть, каким образом этот КЕРГИШЕТ будет проникать через барьер, если он, естественно, тот, за кого себя выдаёт, а другие – глупцы – верят в него. В конце концов, из поля ходьбы можно вернуться в реальный мир, если постараться, не очень-то далеко отстав от времени, протекшего в нём.
Но правитель Мен-хи знал себя. Уйдёт, в Кап-Тартаре расслабится, а вернётся – надо начинать дело как будто с начала, ибо, побывав там, оторвётся от событий надолго, отчего рассеется задуманное, потеряются в памяти намеченные ходы и подходы, исчезнут напряжение и досада, вызванные поведением соседей.
Вообще, Мен-хи потому и держался обособленно и выживал как независимое образование в бурном потоке событий – мелких стычек и даже кровавых войн – вот уже многие десятилетия благодаря тому, что его правитель имел дар ходока, иначе эти земли давно были бы проглочены более сильными народами.
Гирб-Сех-МирГунн использовал дорогу времени для внезапного устрашения отдельных правителей или его приближённых, имел возможность заранее узнавать о планах, направленных против его владения, и принимать превентивные меры…
Так Ил-Лайда осталась без опеки отца, вернее, вдали от него, чтобы принимать самостоятельно решения. Разрешив её самой искать пару, он, тем не менее, всегда был начеку.
КЕРГИШЕТ понравился ей сразу, что не прошло мимо внимания вездесущей Манеллы. Они пошептались между собой, при этом Манелла высказала свою, положительную, точку зрения, которую вынесла от общения с Иваном. Несмотря на нерешительность и недоверчивость Ил-Лайды, она посоветовала той быть поактивнее и подсказала Симону постараться свести молодых людей, а потом оставить их наедине.
Симон, со своей стороны, не приминул отчитать её за сводничество, но, поразмыслив, просьбу выполнил.
И вот она с ним!
Он оказался именно таким, каким она представляла мужчину в своих безумных снах: красивым, сильным и ласковым.
Кто может с ним сравниться?
Даже фийх Азенот – кумир женщин Мен-хи – проигрывал ему во всём, тем более что во времени он ходить не мог, а лишь отсчитывал унылую череду лет реального времени, у которых такой быстрый полёт – и через десять лет красавец Азенот станет старым и дряхлым, как все предыдущие фийхи, служившие её отцу.
Она была довольна и собой.
Это же она сама, по сути, принудила КЕРГИШЕТА обратить на себя внимание. И если он, такой красивый, сильный и ласковый, не отказался от неё, то, что тогда красота Ул-Ины, новой фаворитки отца, поглядывающей на неё с высоты осознанного женского обаяния, которому нет предела. То-то она удивится, когда увидит Ваню и узнает, что он обратил взгляд на неё, а не на пышную телесами и красивую Таа-Ту-ир-Ману, так льнущую к нему…
Они все увидят Ваню и перестанут шушукаться по углам при виде её: мол, никому она не нужна, раз дожила до таких лет и не пробовала мужчины…
Сладко было думать о мщении, но женским чутьём она печально подозревала: ничего подобного, наверное, не будет.
Вот он сейчас идёт с нею рядом, близкий и желанный, а что будет после возвращения из Кап-Тартара?
Он уйдёт в своё загадочное будущее, а она останется с отцом, чтобы лицезреть ненавистную Ул-Ину, навсегда померкшего в её глазах Азенота и подруг, довольных своим положением при своих мужчинах.
– Ты уйдёшь от меня? – спросила она, перебив рассуждения Ивана о красоте открывшейся перед ними панорамы: лог с озером, а вокруг цветущие маки.