Глава 54
Как же глупо и смешно всё это рассказывать. В очередной день моего дежурства у дверей появился невзрачный почтальон. Он носил длинные усы и короткую бородку. Подходя к дому, почтальон мимоходом посмотрел в мою сторону. Хватило единственного взгляда, чтобы всё понять. Трость выпала из моих рук. Ударилась об тротуар и замерла…
Я со всех ног бросился к калитке. Очки полетели в одну сторону, накладная борода и парик в другую. Ты смотрел на моё перевоплощение, будто невинный козлёнок. Непонимающий взгляд, удивлённое лицо. В руках сверкнул пистолет. Ты выронил сумку с письмами и бросился наутёк. Письма летели из-под ног. Теряя равновесие и размахивая руками, я выстрелил. Пуля просвистела рядом с твоим правым ухом. Чертыхаясь, скинул с себя плащ. Ты завернул в людный переулок. Безучастный людской поток проживал очередной серый день. Головы манекенов на механических телах. Ревущий и затухающий шум моторов. Запах шашлыка. Запах жертвы.
Мы перебегаем с одной оживлённой улицы на другую. Ты скрываешься на рынке, но крики продавцов выдают тебя. Что делать? Бежать некуда. Ты поднимаешь левую руку и останавливаешься.
С момента нашей последней встречи ты изменился. Купил очки, отрастил пышные усы. Форма почтальона тебе идёт. Плешь блестит на солнце. Неужели ты думал…
– Слушай, Кирилл, я во многом перед тобой виноват, – говоришь ты, – но…
Не слушаю. Хватит оправдываться и взывать к пощаде. Раньше ты был нормальным мужиком, а теперь превратился в нюню. Прими смерть достойно.
– У меня семья, – оправдываешься ты.
Но разве не ты учил, что ближние есть помеха. Ты ошибался? Всё не так? Никого не волнует. Прошлое мстит, за ошибки надо отвечать. Ты плачешь. Замечательная игра посреди толпы. Мог бы стать актёром. Ты хочешь всё объяснить. Валяй, есть время.
– Судьба дала мне второй шанс, – лепечешь еле как. – Я пересмотрел взгляды. Дни и ночи я замаливал грехи, стоя на коленях перед иконой. У меня не хватило сил вернуться и просить прощения. Большая часть денег отдана в детские дома и приюты.
Ты смотришь в мои глаза и пытаешься разглядеть жалость. Безуспешно. Пустые слова, бесполезные переживания. Ты угроза для Лизы и Оли.
– Видишь, у меня нет ни роскошного особняка, ни дорогой машины. Работаю обыкновенным почтальоном, снимаю квартиру на краю посёлка. Моё нутро изменилось после встречи с…
Никаких имён. Вымышленные, настоящие, неважно. Говори дальше. Басни про её красоту и ум оставь дурачкам.
– Под её влиянием я расстался с деньгами. Она убедила, что второй шанс в жизни не утопия. Получить его возможно лишь расставшись с прошлым. И что же ты думаешь? Полгода разношу газеты и радуюсь жизни. А недавно у нас появилась дочка…
Смеркается. Пропускаю имя вымышленного персонажа мимо ушей. Хитрый волк, ты превратился в пушистую собачонку. Пусти слезу для наглядности. Не можешь. Глупая скотина.
Мы удаляемся от людных улиц. На твоём лице повисает маска волнения. Понимаешь, что не услышали.
– Звонок, – ты указываешь на телефонную будку. – Всего один звонок.
Красный пластиковый скафандр. Как раз для изголовья в гробу. Жар ладони нагрел рукоятку пистолета. Не наговоришься перед смертью. Ступай, зови кого хочешь. Оттягивай момент.
Ты схватил телефонную трубку, будто спасательный круг. Набрал номер. Трясёшься, будто в лихорадке, одежда вымокла и прилипла к телу. Первое сомнение. Невозможно сыграть физиологию. У тебя нет семьи. Маньяк до мозга костей.
Самообман. Кажется, прохожие следят за нами, но это не так. Ты вспотел из-за быстрого бега и жаркой погоды. Ты кричишь на кого-то в трубку, чтобы привлечь моё внимание. Какие ещё карты у тебя в рукаве. Игра ценою в жизнь. Играй, друг мой, играй, чтобы все поверили.
Ты повесил трубку и со злости ударил локтем телефонный аппарат. Трубка повисла на проводе. Закрыл лицо руками, размышляя над следующим шагом. На рубашке в области локтя расцвели алые узоры. Не каждый актёр нанесёт себе увечья ради игры. Играй, друг, у тебя главный просмотр в жизни.
Ты сел на тротуар и засучил рукав. Рваная рана. Кровь залила татуировки, напоминания о старой жизни.
– Она не приедет, – сказал ты.
– Кто не приедет?
– Моя невеста. Сколько раз подобный звонок приводил её в панику, она бросала дела и мчалась в указанное место. В ресторан, где стоял накрытый стол и горели свечи, в парк, к беседке, устланной цветами. Но теперь она не может, у дочки температура.
Браво! Аплодисменты в студию. Подельники бросили тебя, как подыхающего зверя, но ты не теряешь надежды. Берёшь очередную попытку. Сняв рубашку, ты перевязываешь руку. Белая футболка покрылась серыми разводами.
– Оставишь девочку сиротой? – спрашиваешь ты, затягивая узел в локтевом суставе.
Жалость. Одна из реакций жертвы. Одна смерть взамен двух. Неплохой размен в проигрышной партии. Страдания близких не считаются.
– Господи! Не знаю я твоих девочек и не охочусь за ними, – взмолился ты. Встал на колени и вознёс руки к небу.
Многие лицемеры упоминали бога в критических ситуациях. Кому-то он помогал, кого-то не замечал. Как-то будет ныне…
У меня заурчал живот. Тронул тебя за плечо и мы отправились в парк. Аромат выпечки витал над памятником Пушкину. Женщина средних лет, полная и некрасивая, завернула четыре пирожка. Её взгляд не сходил с твоих рук. Улыбнулся и махнул рукой. Производственная травма.
Мы сели на скамейку и поделили пирожки. Ты надкусывал выпечку медленно. Я же проглотил пирожки в два приёма.
– Ты видел других ребят?
– Все они погрязли в криминале. Некоторым достался билет на тот свет.
Вспомнил Мишу. Детская травма придавала ему силы до последнего дня. Бег по течению не привел его на Олимп. Затормозил Александр Викторович. Каждый раз, когда Миша останавливался, перед глазами возникала пыльная фотография. В голове звучал крик предводителя. Целуй, целуй, целуй!!! И наши безучастные глаза. Он снова бежал, боясь оказаться на коленях перед очередным идолом. Мы все были жертвами гнусной идеологии хулигана-выскочки.
– Девочке три месяца, всего лишь три месяца…
И что с того. Ты вербовал парней, не обращая внимания на их возраст. Семь, десять лет. Пятилетнему мальчику дал дымящуюся сигарету. Забудь о жалости.
Второй пирожок ты жевал минут десять. Смотрел в одну точку и не двигался. Будто погрузился в летаргический сон. Солнце огненными зигзагами резало водную гладь пруда, отбивая секунды уходящего дня. Секунды уходящей жизни. У кромки воды лежал огромный валун. Вспомнил учителя немецкого языка. Его грязное, воняющее тело, хрюкающие звуки и злобный взгляд. Удачное место, чтобы поставить точку в истории.
– Три месяца, ей всего три месяца…
Что делать, папаша, такова жизнь. Летний день собрал в парке много народу, но в кармане глушитель. Мы подошли к оживлённой аллее. На секунду я отвернулся, чтобы выбросить в урну жирный пакет из-под пирожков. Уличив момент, ты выхватил из толпы девушку и сдавил шею.
– Прочь от меня! – закричал ты, оттаскивая девушку к зарослям кустарника, – кто-нибудь вызовите милицию.
Старые повадки. Раскрылась твоя истинная сущность. Внимание. Оно для тебя важнее воздуха. Мне всё равно, где тебя убивать…
Ты увидел перед собой дуло пистолета. Девушка завизжала и укусила руку. Толпа зевак рассыпалась. Люди прятались за деревьями, скамейками, камнями. Ты толкнул девушку и нырнул в кусты.
Обратный бег к телефонной будке. Задворки вывели нас на площадь. В какой-то момент ты исчез среди толпы, и у меня болезненно ёкнуло сердце. Хитрец, выждал слабину и скрылся от погони. Господи, если ты побежал к особняку… Дурак, почти поверил в семью и дочку.
Но тут ты вынырнул рядом с такси. Схватил апельсин и метнул в лобовое стекло машины. Ругательства обильным дождём посыпались в мою сторону. Ты перебежал улицу и скрылся в переулке.
Солнце расплавленной каплей упало за горизонт. Жажда мести придавала мне силы, страх гнал тебя вперёд. Ты завернул в подъезд и ракетой взлетел на крышу. Любимая привычка, прятать оружие по всему городу. Пригодилась лыжная подготовка и на последнем пролёте схватил тебя за рубашку.
Ты издал вопль и вырвался из захвата. Кровь хлынула на каменные блоки.
– Моя девочка обязательно придёт, – завопил ты и полез в карман. – У меня кое-что есть для неё.
Мой выстрел прозвучал раньше…
В твоих руках оказалось кольцо. Я всё равно принял бы его за подделку. Но теперь. Странно, почему у тебя нет пистолета. Спрашиваешь, чего мы ждём? На дворе ночь, а ты истекаешь кровью уже который час. Мы ждём маленькую девочку, чьи надежды и веяния не оправдались. Она вынесет вердикт, жить мне или умереть.
Игра закончена. Я признаю поражение. Александр Викторович специально выбрал посёлок, в котором ты обосновался. Ты одумался и начал новую жизнь. Не ты рассказал старику мою биографию. Но страх закрыл мне глаза, старая память вынырнула наружу.
Старик всё сделал, чтобы мы рано или поздно встретились, и чтобы наша встреча стала короткой. Я не выдержал главной проверки. Убил человека.
На лестнице слышны шаги. Оля прочитала сообщение и привезла Лизу… Они поднимаются. Девочка обо всём догадалась. Раздаётся крик отчаяния. Впечатлительная Оля пытается увести Лизу, но девочка вырывается из объятий сестры. Она стоит передо мной, чистая и невинная. Губы её дрожат, из глаз льются слёзы. Что мне делать, маленькая девочка? Плод твоего идеала сгнил изнутри. Что мне делать, скажи? Но девочка колеблется, время застыло… На крыше появляется невеста Димы.
Пролог.
Двадцать пять лет тюрьмы. Достаточный срок, чтобы пересмотреть жизнь. Оля навещает меня раз в неделю, когда бывает в посёлке. Спрашивает о делах, интересуется здоровьем. Вопросы её холодны и бесчувственны, как у банковской служащей. Отвечаю, что всё хорошо, выдавливаю жиденькую улыбку и передаю Оле листок со стихотворениями. Тюремная обстановка накладывает отпечаток на ход мыслей, но я стараюсь писать чисто и задорно, как раньше. Письма эти предназначены Лизе. Прошло десять лет с момента моего заключения, а Лиза ни разу не приходила. Искупить грехи в тысячи раз тяжелее, чем совершить их.
Мои старания не пропадут даром. Вера в прощение держит на плаву.
– Какие новости? – мой хриплый голос кажется тракторным гудением по сравнению с тонким пением Оли.
– Намечаются гастроли в Америку, – отвечает она, сомкнув пальцы в замок. – График работы расписан на три года. Наша трупа гастролирует по всему свету. Пекин, Мельбурн, Лондон.
– Слышал, у тебя жених появился.
– Журналисты вечно из мухи слона делают. Знаешь, у меня есть связи, и когда ты выйдешь… то…
– Не стоит… Срок долгий, неизвестно, что будет.
Молчание. На свободе речь плыла рекой, а теперь… Никогда не думал, что так сложно подобрать слова для пятнадцатиминутного разговора. Оля улыбается и убирает листы со стихотворениями в сумку. Проскакивает мысль, что стихотворения живут до первой мусорки. Незачем молодой девушке переписываться с заключённым.
То говорит разум, а во снах я вижу, как Оля передаёт листы Лизе, как девочка раз за разом перечитывает строки и морщится. Её любимая привычка. Ты можешь лучше. Стремление к идеалу благое дело. После у меня бывает невероятное вдохновение, карандаш скользит по бумаге и только приказ охранника отрывает от поэзии. Бумага стоит дорого. Ещё дороже – карандаши. Но тех малых средств, что остались после смерти Димы, мне хватает. Большая часть моих сбережений переведена на счета его невесты. Глупо искупать обиду деньгами. Но у Димы дочь. Прошло десять лет, как она потеряла отца.
– Тебе здесь дают писать, – нарушает молчание Оля. – Многие хотели бы оценить твоё творчество. Не представляешь, как мало теперь талантливых писателей… ты мог бы…
Вяло машу рукой. Маленькое и скрюченное кричит и скребётся внутри. Это шанс вернуться в жизнь, шанс насладиться успехом своих детищ. Но мрачное и безвольное наваливается на крик и душит его. Сигарета дымится в руках, пальцы дрожат. Когда-то обещал бросить. Не смог. Не смогу и в этот раз. Оля всматривается в мои глаза, ищет хоть каплю надежды. Но безводный зрачок лишь устало моргает.
Оля переключается на Лизу. Её успехи поражают учителей. Нестандартное мышление ставит в тупик метров, вызывает зависть одноклассников. Девочка всю жизнь прожила взаперти и у неё проблемы с адаптацией. Хотели перенаправить в школу для особо одарённых, но Лиза отказалась. Решила стать актрисой, как и её сестра. Связи плюс талант. Её взяли на заметку зарубежные продюсеры.
Радуюсь этой новости и сжимаю ладони, чтобы у девочки всё получилось.
Время заканчивается. Оля берёт сумочку и кивает на прощание. Двадцать пять лет долгий срок для человеческой памяти. Когда-нибудь и она перестанет меня навещать. И тогда я останусь один… Совершенно один.