Конечно, в настоящем бою дед Микула снес бы меня одним ударом, когда мы бились на мечах. Старый храбр щадил молодого щенка, небрежно отмахиваясь от моих ударов, и вслух комментировал мои ошибки. Я прислушивался, иногда просил повторить сложную комбинацию, памятуя о том, что у меня никогда не будет такой огромной силы, как у старого велета. Следовательно, мне следует надеяться в будущих боях не на силу, а на ловкость.
– А теперь, Ратин, веди Серка. Седло накинем, покажешь, как в седле держаться можешь.
– Бегу, дедушка!
Серко не боевой конь. Простая, ратайская лошадь. Уже не молодой, небольшого роста, мерин. Зато безотказен, спокоен, послушен, вынослив. Что в телеге, что в санях. Под седлом тоже способен нести всадника, конечно не велета в боевом снаряжении. Зато мой вес ему как раз по силам.
Сегодня я завел оседланного Серка в загон, построенный для Жара, благо он был круглым, и занялся вольтижировкой. На полном скаку вставал на седло, рывком уходил под брюхо Серка, чтобы появиться с другой стороны, переворачивался, вставал на руки, опираясь на седельные луки, рубил лозу, метал ножи в небольшую мишень, стрелял из лука, правда, из трехпудового. А позади нас, шагах в десяти мчались Семаргл и Жарушко, пытаясь догнать. Тренировались, пока я уморился сам и уморил бедного Серка. До тех пор, когда дед Микула сжалился и скомандовал отбой.
Поводил Серка в поводу, давая остыть, насыпал в ясли овса ему и Жару, потом напоил. А тут и Глая вышла на крылечко, позвала нашу ораву ужинать.
Семарглу и Питину налили в миски без разговоров, а нас с дедом Микулой сначала отправили мыться к бочке с дождевой водой. После ужина, Глая увела меня в пристройку и сначала заставила померять почти готовый доспех из шкуры Змея. Он оказался для меня слишком просторным.
– Его на шубу надевать в карачун, – пробурчал я. – И то велик окажется. Ты же, Глая, мерку давно сняла. Ошиблась?
– Глупый ты, Ратин, – улыбнулась прабабка. – Ты сейчас в рост тянешься, как молодой дубок. На вырост кроила. Зато броня яркая. Все змеевы цвета радужные сохранились.
– А вот это, Глая Монионовна, плохо, – вмешался дед Микула. – Такую раскраску любой враг за три версты высмотрит. Придется красить в серо-зеленый цвет. У тебя есть такая краска?
– Тебе видней, Микула Гурьянович. – сразу согласилась Глая, а я только вздохнул. Решают за меня, словно меня рядом нет. По мне бы такую красоту лучше оставить. Да еще проехаться по улицам града на зависть градских парнишек, особенно Митьку рыжему.
– Все дела свои переделали? – спросила нас Глая. – Раз переделали, доставай, Ратин, гусли, будешь баллады и былины разучивать.
– Глая! – взвыл я. – Может, сегодня без былин обойдемся, а? Я до десяти лет все былины в храме богини Рати выучил наизусть.
– Основные былины, может быть и выучил, – согласилась прабабка. – Зато на гуслях до сих пор слабенько играешь.
– Не получается у меня на гуслях. Пальцы плохо слушаются в переборах. Сама говорила, что музыкантам тяжелая работа противопоказана.
– Это у тебя работа тяжелая? – возмутилась прабабка. – Ты, Ратин, сегодня что – пахал, дрова колол, пни на новой росчисти корчевал? Слух у тебя есть, а остальное получится, ежели старание приложишь. Начинай с запева былины «О сотворении Мира великим Родом». Я подпою. Начали…
Жива была в самом разгаре. Близился праздник Купала и ради такого случая, а так же по окончанию изготовления двух разных комплектов доспехов, двух, разного размера круглых щитов с медной оковкой и умбонами, конской брони, трех тулов боевых стрел, прабабка разрешила мне с дедом Микулой съездить в град.
Прямой дороги от нас до града родичей, дождливой марой и в карачун, не было. Болота с топями или снег, отсекали наш хутор от людных мест. Это было хорошо в том смысле, что исключало неожиданные наезды незнаемых людей, зато становилось нешуточным препятствием, когда нам с дедом Микулой приходилось на телеге пробираться до жилых мест. Год назад мы с дедом Микулой спрямили торну, уложив в топях три гати длинной шагов по тридцать. Гати из лиственного дерева, что не гниет в болотине, да еще притопили, чтобы не попал к нам гость незваный.
Теперь по торне через гати стало не пятьдесят верст с гаком, как говаривал дед Микула, а всего тридцать. Без гака.
Жива, есть – жива. Мурава вымахала на полянах по пояс. Всюду цветы, а над ними бабочки различные да стрекозы порхают. Пчелы летают от лесных бортей, жужжат, собирают нектар да пыльцу, трудятся. А пахнет всем этим с такой силой, что дух захватывает. Лепота – как говорит опять же дед Микула.
Везли мы на телеге десять двухведерных лагушков с сомой-медовухой для двора князь-старейшины Доброгнева, да мягкой рухляди два мешка – обменять на соль, пшеницу, кузнь разную у коваля Векши.
Сзади за телегой бодро бежал не отстающий от Серка, здорово подросший за три луны Жар, помахивал хвостом, смахивая с себя болотный гнус. Перед поездкой я намазал его и Серка дегтем, выгнанным прошлой живой, да и сами мы с дедом Микулой намазались, не забыв прихватить накомарники. На нашем хуторе комарье и гнус беспокоили мало. Не любят кровососы сухих песчаных мест, зато в болотах надоедают во всю мощь.
Чистюля Питин не дал себя намазать и поначалу устроился у меня на плече, решив путешествовать с комфортом. В болотах он заскучал и, не выдержав комариных атак, забрался с головой ко мне за пазуху. Семаргл бежал впереди телеги, часто пропадая из виду в траве, потом опять подбегал к телеге, пересчитывал нас строгим взглядом и опять исчезал.
– Прямо полный набор упрямых щенков, да еще Жаренок прибавился, – ворчал дед Микула. – Вы все что, друг без друга часу прожить не можете? Ну зачем, скажи на милость, прихватил свою ораву? Будете всем скопом с Митяевой дружиной силой меряться?
–Мра! – грянуло из-под моей рубахи утвердительное.
– А ты, Питин, молчи! Не тебя спрашивают. А спрашивают атамана вашей разнокалиберной ватаги. Понял? – рассердился дед Микула.
– Мру! – мордочка кота показалась в вороте моей рубахи. – Мя-а-со! – не согласился Питин.
– Вот то-то и оно, – вздохнул дед Микула. – Мясо… Они из вас не мясо, а котлетный фарш сделают.
– Не мы первыми начинаем, дедушка, – стал оправдываться я. – Это Митяй все никак успокоиться не может. Кстати – что за странное имя у него?
– Имя, как имя, – неохотно ответил дед Микула. – Эллинское. Правильно – Митрий будет. Есть в Ахайе такая богиня, Деметрой называемая. Это еще одна ипостась богини Живы. Так что хотя прозвища у вас разные, вы с ним одной богине посвященные. Прозвание то я сам ему дал, когда он народился.
– Выходит, мы с Митяем кровные родичи? Не только по роду-племени?
– Хоть и дальние, но родичи. Правнук он мой.
– А что ты ранее об этом не сказал, дедушка?
– Ты не спрашивал.
Я задумался. Вот оно как поворачивается. Родичи, а мир не берет. Хотя Глая рассказывала, что между родичами всегда распри сильнее бывают. Почему так? На груди у нас с Митяем тот же облик выколот предка Рыса снежного, по сю пору в Святых горах живущего. Охраняет те горы от находников Святогор богатур, мирно с Рысом-барсом уживается. Чего тогда мы с Митяем делим? Может попробовать помириться? А вдруг Митяй за труса примет? «Ладно, – решил я после долгих раздумий. – Обзовет трусом или не обзовет – стерплю. Не буду отвечать на его дразнилки и подначки. Знать бы только, что получится!»
Глава 8. Заморский караван
К граду Рысов мы добрались во второй половине дня. Удивительно, но на окружающих град полях почти не было людей. Я вопросительно посмотрел на деда Микулу, но он только пожал плечами.
– Не понимаю сам, Ратин. Может, что-то случилось?
Град, выстроенный три десятка лет назад втеклецами с реки Рось, расположился на пологом холме рядом с небольшой речкой, которую назвали в память о прежних временах – Роской. Град представлял собой поселение, окруженное высоким тыном из лиственных, вкопанных вертикально бревен. Тын стоял на двухсаженной высоты валу, перед валом был выкопан трех саженный ров с оплавленной кострами глиной. Сейчас глина кое-где оплыла, края рва заросли травой с кустарником. Было видно, что уже длительное время за рвом никто не ухаживает, не приводит в порядок.
В град вели единственные врата, а перед ними был уложен подъемный мост на массивных бронзовых цепях, которые уходили в две воротные башни. Мост, очевидно давно не поднимали, потому что он врос в землю. На обзорных площадках башен никого не было. Градские врата были открыты, и никакой сторожи тоже видно не было. При виде такого безобразия дед Микула рассердился. Куда князь-старейшина смотрит? Мало ли какой находник появится. То-то спасибо князь старейшине Доброгневу скажет!
Я глядел в помрачневшее лицо старого велета и понимал, что теперь скупому и добродушному князь старейшине малой выволочкой не отделаться. Дядька Доброгнев, уповая на отдаленное расположение града, расслабился и не обращал внимания на вероятную угрозу вторжения чужих находников. Высокий, дородный, любитель хорошо поесть, князь-старейшина сосредоточил свое внимание на хозяйственных делах. Град под его водительством ширился и богател, зато войское правило с каждым годом среди жителей выполнялось все неохотнее.
Князь-старейшина как будто позабыл о причине, заставившей тридцать лет тому остатки его рода сняться с насиженного места и забраться в самую крепь лесов, укрыться от находников за лесными засеками и болотными топями. Подалее от судоходной реки богини Даны, позволившей чужеземцам на морских судах подобраться к рысскому граду.
От врат начиналась градская улица, изломанная, изобилующая резкими поворотами для удобства обороны и затруднении действий конницы. Посреди града, на вершине холма стоял княжий кром, рубленный из толстых дубовых стволов обмазанных белой глиной, с добавлением куриных яиц. Перед кромом находилась небольшое открытое пространство, где на высоком столбе висело бронзовое било, должное созывать родичей на пожар или другие дела, либо на обще градское вече. За три десятка лет град разросся. Избы заполнили все свободное пространство внутри тына. Населения тоже прибавилось. Теперь, по подсчетам деда Микулы, в граде проживало около тыщи людинов, считая детей. И около двух с половиной сотен – мужей способных носить оружие.
Родичи, под мудрым водительством Доброгнева, орали землю матушку, делали новые росчисти, умножая пространство полей. Супрягой корчевали пни, удобряли навозом землю, увеличивая урожаи и приплод сохраненного скота. Бог Велес покровительствовал родичам, не давал приблизиться детям Мораны к обжитым землям, не допускал неурожаев и падежа скота. Торговые гости под его покровительством нашли дороги к новому граду сухим путем. Привозили крицы железные, ткани восточные, оружие разное и меняли на воск и мед, рухлядь мягкую.
Река, Рыской поименованная, воды несла чистые, и рыбы в ней было немеряно. Только боевые суда по ней проходить не могли даже в большую воду весеннюю из-за Большого Порога, да мелей щедро богами по речке рассыпанными.
За открытыми вратами нам встретился малец лет пяти, в замурзанной рубахе из отцовских портов перешитой. Впереди за теремами, послышался отдаленный гул.
– Где людины? – спросил его дед Микула. – Куда все подевались?
– Тама, – махнул малец вымазанной в земле ручонкой. – На площади перед домом деда Доброгнева собрались. Заморского зверя зырят.
– Что за зверь? – заинтересовался я.
– Не знаю ишшо. Меня мамка с сестрицей малой оставила. Наказала качать в зыбке, пока не заснет.
– Легкомысленная твоя мамка… Что же ты сестрицу одну оставил?
– Заснула она. Вот я и побежал, а тут вы подъехали. Можно, я с вами, дядя, на телегу сяду?
– Залазь. Куда теперь тебя денешь. Заодно и мамку твою найдем, домой отправим. Тебя как зовут?
– Кличут? Мстишей кличут, – пробормотал малец и сноровисто перебрался ко мне в телегу. – А это у тебя кто за пазухой?
– Кот по прозванию Питин.
– А-а-а…– разочарованно откликнулся малый и вытянул шею вперед, прислушиваясь к гулу людских голосов.
По узкой улочке, построенной специально зигзагами с целью обороны, мы выехали на небольшую, мощеную половинками бревен, площадь перед домом князь-старейшины и остановились. Площадь была запружена народом. Здесь перемешались старые и малые, причем галдели все как базарные зазывалы.
Посреди площади стояли три повозки. Одна была крытой выделанными шкурами, на остальных двух уместились клетки с толстыми жердями вместо стенок. А в клетках находились звери, привезенные из дальних стран. Я мигом вскочил на передок телеги, чтобы видеть поверх людских голов.
В первой клетке сидело лохматое чудище, напоминающее безобразную карикатуру на человека. Лицо широкое с маленькими глазками и почти безносое. Просто на лохматом, неопрятном лице торчала пара вывернутых ноздрей. Оно сидело в углу клетки и уныло глядело поверх людских голов. Его длинная рыжая шерсть свисала неопрятными космами. Руки у него были слишком длинными, с черными пальцами, ног вовсе не было, потому что вместо ног… у чудища росла вторая пара рук, коротких, лохматых и кривых. «Ну конечно! – осенило меня. – Глая рассказывала об обезьянах живущих на её родине. Какая уродина!»
– Дядь, а дядь! – послышалось снизу. Посади на плечи, а то мне не видно ничо!
– Давай руки, Мстиша.
Я подхватил малыша и посадил на плечи. Мстиша тут же запрыгал на плечах и больно дернул за волосы.
– Дикий людин с ликом темным! – завопил он. – И весь в шерсти, как собака! А еще зверь гривастый, аки лев сказочный!
– Сиди тихо, за волосы не дергай, а то ссажу! – пригрозил я. – А в клетке действительно лев, зверь африканский.
На второй телеге действительно стояла клетка из толстого бруса с живым африканским львом. Он лежал на полу клетки, пряча голову в лапы, словно не хотел видеть стоящих вокруг и галдящих соплеменников.
Градские псы вились меж ногами людей и возбужденно лаяли на заморские чудеса, внося в гам свою лепту. Пес одного из жителей града, успокоенный видом лежавшего неподвижно льва, рыча и показывая двухвершковые клыки, оперся передними лапами на бортик львиной клетки, просунул голову меж брусьев. Мгновенный удар когтистой лапой, низкий утробный рык, в котором чувствовалась неизмеримая мощь. Лев вскочил на ноги, хвост разъяренного зверя с силой хлестал по туловищу, а народ, отпугнутый ревом хищника, отпрянул в стороны.
От головы несчастного пса, возомнившего о себе слишком много, осталась окровавленное месиво. Жаль, ибо пес был мне знаком. Крупный пастуший волкодав, обычно стерегущий градское стадо от бирючьего народа, что приходил в лесную крепь из заднепровских степей с живицей.
Теперь, когда народ отхлынул от повозок, я увидел стоящих рядом с повозками четырех человек странного вида. Худых, с темными загорелыми лицами, одетых в бесформенные белые хламиды с голыми ногами, обутыми в кожаные лапти. На голове старшего красовалась белая материя, обмотанная вокруг во много слоев. Шапка? В живицу?
И опять вспомнил: Прабабка рассказывала о таких людях, которые живут в далекой стране Хинди, куда карачун не захаживает, и вода никогда не превращается в лед. Они наши родичи – объясняла Глая в незапамятные времена, когда славящие Яня людины двинулись на закат, другие из нашего племени людины пошли на полудень в жаркие страны, покинув Святые горы Родины и Святые реки. Их звали Ариями. Племена разделились так давно, а вездесущее время изменило язык народа настолько, что теперь мы с трудом понимаем друг друга. Но тамошние волхвы помнят о родстве, впрочем, как наши ближники скотьего бога.
– Что за шум, а драки нет? Раздался позади нашей телеги густой бас.
Я оглянулся. Князь-старейшина Доброгнев стоял рядом с тремя ближниками, державшими в руках короткие копья. Мы с дедом Микулой поклонились князю, он поглядел на нас, кивнул в ответ и шагнул по направлению к повозкам. Народ расступился, и дородный князь-старейшина подошел к человеку, на голове которого была намотана шапка из белой материи. По сравнению с князь-старейшиной этот человек выглядел тонким и… нет, не худым, а как бы высушенным солнечным жаром. Солнце вытопило жир, зачернило кожу, оставив на людине только жилы и сухие мышцы. Он был высок, как и князь, но в поясе, таких как он, не хватило бы троих. Он низко поклонился князю, коснувшись правой рукой земли в знак мирных намерений.
– По здорову тебе, гость торговый! – поздоровался князь-старейшина. – Выполнил ли ты просьбу, что прошлое лето я тебе наказывал?
– Исполнил, король Рысов. – ответил гость на славском языке и показал на две подводы с клетками. – Не все удалось доставить. И зверя с двумя хвостами, слоном называемого, не смог. Пал он по дороге от скверного питания в степи.
Дед Микула слез с телеги и снял у меня с плеч парнишку. Питин тут же выбрался из-за пазухи, возмущенно мрыкнул мне в ухо и полез на левое плечо. Там было его законное место, и он не мог простить мне, что я посадил на него малыша.
– Да ладно тебе! – шепнул я коту, раздраженно дергающему хвостом. – Подумаешь, посидел малость пацан. Не на всегда ведь. Лучше давай глядеть, что далее будет.
– В большие расходы ввел меня слон, Король Рысов, – продолжал говорить гость. – Прокормить такую тушу, десяток твоих коров-туриц больше не съедят.
– Не скупись гость торговый. Помню, что меж нами было обговорено. Возмещу трату. А теперь показывай, что привез.
– Здесь не все, король Рысов. Это я опередил основной караван. В нем еще сорок вьюков с разной поклажей, как договорено. И паволока, и скань, и тафта. Материя разная из страны Хин и Та-Кемта, оружие хиндское из синего вутца-булата. Щиты кожи зверя бегемота, кубки для пира из червленого серебра и много чего разного.
– Добро, гость, – улыбнулся князь-старейшина, – теперь показывай тварей Велесовых, что в жарких странах водятся.
Дед Микула отодвинул в сторону княжьих ближников, наклонился к уху князь-старейшины, начал строго выговаривать, но тот только улыбался и отмахивался. За гулом людских голосов было не разобрать, что втолковывал седой велет князь-старейшине, но я примерно догадывался, о чем может идти речь. Во первых об оставленных без сторожи вратах, да о зверях полуденных, что разбогатевший князь Доброгнев заказал заморскому гостю.
Выговаривал дед Микула зря, князь-старейшина, по всему видно, не слушал старого велета. Не хотел слушать. Я вспомнил, как мой дед Мстислав хоробрый тоже не хотел слушать речи осторожного дядьки стремянного и что из этого получилось… Опять передо мною встало личико маленькой сестрицы моей Зоряны, вспомнилось, как она прижимала к груди маленький темный комочек, смешно разевающий крохотный ротик, теперь превратившийся в справного кота, что привык сидеть на моем плече или ездить на загривке у Семаргла. Вспомнились помертвевшие глаза прабабки, её неподвижное лицо, черную боевую стрелу пригвоздившую легкое тело сестрицы к лодочной скамье… Та стрела по сию пору висит над моей постелью. Как знак-напоминание о клятве, которую я дал себе три года назад перед ликом богов небесных, под ночным небом в качающейся на волнах чайке. А выполнить её можно только выросши воином, которому не будет равных на Земле Матушке…
Это я, конечно, загнул насчет великого воина. Таким, как дед Микула в зрелые годы, мне никогда не стать. Но стремиться к такому уровню нужно. Иначе, зачем жить? И давать богам клятву?
– Черный – черного несет, с чернотой седой живет! Черноту, котора лает, на коров лесных спускает!..
Ну вот! Не было печали – лешаки враз накачали! Митяй, дедов правнук, собственной персоной. Да не один, а с дружиною. Стоят, зубы щерят. Поймали мол, Черняка!
Питин при первых словах присказки спину горбом выгнул. Хвост трубой, глаза горят, стал шипеть, плеваться, а сам по сторонам зыркает – нет ли где поблизости четвероногих недругов – псов градских. Жар тоже ко мне прижался, зубы оскалил. Не захотел с дедом Микулой и Серком в усадьбу князь-старейшины попадать. А я вдруг смолчал. Не стал состязаться с Митяем в сочинении дразнилок. Прислонился к плетню, кулаки приготовил, но не более. Тот по инерции еще покричал, глаза стали удивленные, спросил:
– Ты чего этого… молчишь, не отвечаешь? Бояться стал?
– Бояться! Еще чего. Надоело собачиться. Не маленький. Хочешь драться? Давай, но без дразнилок.
Орава Митяевых ватажников, не поняв ничего из нашего разговора, двинулась было вперед, но Митяй властно выбросил вверх десницу:
– Годи, робята! – крикнул он. – Намять бока изгою всегда успеем. Но сначала поговорить надобно.
Не стали мы драться. Проговорили с Митяем и дружиной до тех пор, пока не выехал из князева подворья дед Микула. Обсудили приобретение князь-старейшиной тварей иноземных, но так и не поняли, для чего ему те твари надобны. Показал я градским парубкам кое-какие приемы рукопашного боя, что научил дед Микула, пригласил к нам на хутор тренироваться. Расстались не друзьями, конечно, но и не врагами, как прежде случалось.
Питин, пока мы разговаривали, незаметно исчез, наверно побежал пообщаться со знакомыми кошками. Теперь будет отсутствовать седмицу самое малое и прибежит домой худым и голодным со следами драки с градскими котами.
Я позвал неслуха для порядка, но он не откликался. Тогда я залез на телегу к деду Микуле, на которой, вместо мягкой рухляди и лагушков, устроились мешки с крупой, свертками ткани разной, туесы с серой солью. Не успели мы выбраться за градские врата, как подоспел караван иноземного гостя, о котором он предупреждал князь-старейшину.
Это действительно был караван. По пыльной торне медленно плыли длинношеие, лохматые двугорбые звери непривычного облика. Каждый был навьючен парой объемистых тюков. Я уже знал зверей по рисункам и рассказам прабабки, но видел в первый раз. Верблюдами эти твари называются – бактрианами, так называл их дед Микула. Сопровождали караван из двадцати пяти верблюдов кроме погонщиков, пятеро вооруженных луками и кривыми мечами всадников на горячих тонконогих конях. «Охрана» – понял я. Одеты они были в точности так же как иноземный гость, да еще в легкие кожаные доспехи.
Я стал просить деда Микулу остановить Серка и поглядеть, какие товары привез гость иноземный, но старый велет был чем-то крепко расстроен. Он не стал отвечать, не остановил Серка, бурчал что-то непонятное себе под нос.
– Дедушка! – обратился я к нему, – ты сердишься на князь-старейшину за зверей, что ему привез гость?
– А как на него не сердиться, Ратин? Он совсем забыл о воинском правиле для молодежи, что подросла в граде. Из князя превратился в гостя торгового. Для него важнее серебро да злато в его скарбнице. А звери?.. Для потехи взял. Для погляду и для смеху. Жалко мне Велесовых тварей полдневных. Карачун у нас суровый. Пропадут. Ежели когда-нито станешь предводителем градским, заботься об обороне града, а не о потехе. Для того пятина княжеская дадена от доходов.
– Почему тогда родичи не соберут вече, где можно ума князь-старейшине добавить?
– Они, Ратин, тож богатеют. Считают – раз забрались в беров угол, в чащу лесную, никто не сможет к ним незнаемо добраться. Забыли уже, за три десятка лет, сколь народу в старом граде на Роси погибло от находников. Была, Ратин, здесь крепь лесная когда – то. Была да сплыла, как мы здесь угнездились.
Кузнец Векша как-то рассказал мне, что произошло три десятка лет назад, когда степные находники, тайком пробравшись к граду Рысенов, устроили резню и только благодаря мужеству и воинскому искусству деда Микулы половина родичей осталась в живых.