Я понял что плачу. Мне вдруг стало даже не страшно, мне стало невыносимо грустно. Я столько всего не сделал. Столько вещей осталось непонятыми мной. Столько простых радостей я не испытал. А теперь я обречен, мне предстоит умереть здесь, где возможно мое тело и останется. Будь проклят этот космос! Будь проклят Япет!
Обезболивающее закончиться, и теперь можно наверняка утверждать, что намного быстрее, чем я предполагал. Вместо положенной недели у меня максимум дня четыре. И то, это пока у меня есть силы терпеть боль, думаю скоро я стану делать инъекции все чаще. И самое печальное, что не только я ошибся в расчетах. Ребята наверху думают, о том, что у меня есть еще куча времени. И не знают, что этого времени у меня уже нет. Для себя в эту секунду я решил, что когда сделаю последний укол, сниму шлем, чтобы не мучиться. Главное чтобы хватило духа. А пока надо сделать то, чего я так и не сделал. Пускай она это услышит хотя бы теперь, поздно, но услышит.
«Кириллов. Личная запись, предназначена только для Риты Кирилловой. Остальные материалы я допускаю к свободной публикации в любых источниках. Эту же запись сохранить приватной. Такова моя воля».
Я немного замялся, после чего хорошенько откашлялся, снова запачкав забрало шлема. И поглубже вдохнув начал:
«Привет, Рит. Это Алекс. Если ты вдруг не в курсе, я сейчас на Япете. Но думаю, мои родители поддерживают с тобой связь, и ты все знаешь. К тому моменту как ты услышишь эти слова, меня уже не будет в живых. Не знаю, доставят ли мое тело на Землю, или смогут извлечь отсюда только мой терминал. Но… Господи что я несу!? Ты и так уже в курсе, что я мертв! Точнее буду мертв, через пару дней. Знаешь, я ведь впервые лежу на смертном одре и могу с уверенностью сказать только одно, все театральные и глубокие прощальные слова – это бред. Только в кино, люди выдают грустный, полный красок монолог. На самом деле все это враки, я лежу и хочу сказать тебе очень многое, настолько многое, что мысли просто разбегаются. Буквы не собираются в предложения, никаких красивых фраз, только обрывки мыслей. Начинаю про одно, а в голове уже что-то совсем иное.
Прости, я сейчас соберусь с мыслями и выдам что-то такое монументальное. Чтобы прямо мурашки по коже пробежали, как положено. Знаешь, тут у меня происходит что-то удивительное. Вот кто бы думал, что лежа в темной пещере, почти без надежды на спасение, я буду вспоминать вовсе не те замечательные деньки на море, что мы провели с тобой, не нашу свадьбу и даже не нашу квартирку. Первым в памяти почему-то всплывает тот игрушечный петух, что сшила твоя сестра и подарила нам на новоселье. Да-да, помнишь его? Тот самый, который сшит из плохой ткани, узор которой делали дальтоники для эпилептиков. Наверно ты уже выкинула его, ты его никогда не любила и все время невзначай пыталась облить кофе и еще как-то испортить, лишь был повод выбросить…
Знаешь, если я выберусь отсюда, то обязательно перенесу следующий контракт. И приеду к тебе в гости. Проведать этого петуха, вдруг ты его еще не выбросила. Мне очень хочется сказать тебе все при личной встрече, но видимо придется сказать все сейчас, пока я еще хотя бы могу ясно мыслить…»
Мы познакомились с Ритой очень давно еще, будучи подростками. Дело было в больнице. Мне было наверно лет тринадцать, ей чуть меньше. Она как раз тогда неудачно упала со снаряда на своей гимнастике и серьезно сломала ногу. Я же тоже занимался спортом – удирал от охранника космодрома, который увидел, как мы перелезли через забор в районе его одноэтажной подсобки, чтобы лучше рассмотреть пуск ракеты.
Кстати, как ни странно именно возле помещения охраны забор космодрома превращался из двухуровневой запретной зоны, закрытой со всех сторон в площадку отделенную от окружающего ландшафта хорошим забором, а от самого космодрома решеткой под током. То есть, преодолев внешний забор и спрятавшись, мы могли лицезреть почти весь космодром, но минус в том, что мы били прямо под носом у охранников. Разумеется, пролезть на сам космодром мы не могли, но попав на сам пятачок, мы видели пуск во всей красе с самых первых секунд. Охранники все время гоняли нас с этого пятачка, ибо режимный объект.
Сейчас я думаю, что если бы мы просто подошли к ним и попросили посмотреть пуск, то они просто провели нас в подсобку и мы смотрели бы пуск в окна, не нарушая никаких законных границ. Но ведь в этом нет самого интересного – экстрима.
И «трагедия» случилась в момент нашего бегства от заметившей нас охраны. Тогда я решил, что лезть через забор, это для слабаков и надумал форсировать его с крыши этой самой подсобки. То есть мы услышали окрик охранника и все рванули к забору, а я в свою очередь к пожарной лестнице на крышу. План был в принципе выполнимый, а вот сам полет немного не задался.
Сказать, что я не долетел, это очень мягко. Я всей своей тушей, со всей своей скорости полета влетел в бетонное ограждение. Как итог: повредил ключицу, сломал пару пальцев и так далее по мелочи.
Мы с Ритой поначалу не особо общались, все-таки она девочка, а я мальчик. Для того возраста такая дружба – табу. Да и лежали мы, разумеется, в разных палатах. Плюс природная неловкость этого нежного возраста в вопросах общения с противоположенным полом. И даже больше, мы с ней не особо учувствовали в первых робких попытках мальчиков и девочек пофлиртовать друг с другом. Рита просто из-за того что была обездвижена, а я потому что представлял собой кровоточащую мумию, и меня побаивались даже медсестры, не то что девочки.
Однако нам обоим предстояло лежать в больнице очень долго. Рита лежала на растяжках и не могла двигаться. А я набрал по совокупности эпизодов такое количество травм, что мне назначили лечебную физкультуру и физиопроцедуры на целый месяц.
Время шло, соседи по палатам менялись, и только Рита, лежащая в соседней палате, была неизменной. Под этим предлогом и подружились. А потом я как-то внезапно влюбился в нее, той самой нежной юношеской влюбленностью. Абсолютной и беспощадной. Ради нее я даже попытался десантироваться из больницы, чтобы купить цветов.
Больницу я покинул благополучно и даже купил заветный букетик Рите, состоящий из еле живых розочек. Но на обратном пути я внезапно осознал, что подоконник третьего этажа оказался несколько более скользким, чем я рассчитывал. Я выполнил сальто назад, и получил награду в виде дополнительного месяца лечения в больнице.
Потом между нами все как-то выровнялось. Юношеская влюбленность, как ей свойственно быстро сошла на нет, так же быстро, как и разгорелась. Думаю, она покинула меня в полете где-то в паре метров от земли. Скажу больше, через неделю я начал осознавать, что уж очень Элли из соседней палаты стала вдруг внезапно хороша. Но не в этом суть, главное, что с Ритой мы стали хорошими друзьями. И были ими где-то лет до восемнадцати, когда разъехались по разным институтам. Мы все это время взрослели как бы вместе и как бы порознь, у нас были свои друзья, свои влюбленности. Свои успехи и неудачи. Я совершенно спокойно рассказывал ей о разных Элли, Валях, Данах, она же неустанно жаловалась мне на всяких Петров и Олафов.
Дружба была очень крепкой, но не то чтобы очень близкой. Но почему-то когда я уехал в институт космических исследований, а она отправилась на север обучаться в институт метеорологии, я понял, что мне ее очень не хватает. Как позже выясниться, это было взаимно.
История нашего сближения весьма романтична, но я здесь все-таки умираю, так что оставим ее для другого раза. Вдруг Рита решит написать мемуары, ей это понадобится. Я же не очень люблю вдаваться во все эти ласковые и возвышенные моменты, они всегда вызывают у меня чувство сравнимое с тем, будто кто-то пытается накормить меня уже облизанным кем-то сладким леденцом, с которого прямо каплями стекают слюни.
Просто скажу, чем все это закончилось: нашей свадьбой на пятом курсе. К тому моменту я уже имел очень хорошую стипендию, а Рита перевелась в отделение института расположенное поближе и теперь могла жить в одном городе со мной. Что позволило снять нам маленькую квартирку и обустроить свое простое семейное счастье. Не сказать, что мы жили богато, но наших стипендий хватало на то чтобы не зависеть от родителей.
Я к тому моменту уже собирался на дальние рубежи, получив кучу соответствующих корочек. И мы договорились с Ритой, что я буду два срока работать на дальних планетах, после чего на год, что является максимальным отпуском в агентстве, приезжать домой. Она в свою очередь обязалась сделать так же.
Так мы и жили, семейное счастье в маленьком гнездышке. Наша квартирка была на мансардном этаже, потолок был сильно скошенным. Настолько маленькое помещение, что человек с клаустрофобией наверно ощутил бы здесь легкий приступ. Но это наша квартирка, наш дом, в который мне хотелось возвращаться. Замечтавшись, я даже представлял, как прилетаю с долгой экспедиции и прихожу домой. А тут Рита встречает меня со слезами на глазах. В моих мечтах я неизменно был потрепан ветрами и обрастал длинной бородой, будто был не в космосе, а на северном полюсе, зато смотрелось очень драматично. В общем, жили, не тужили и мечтали о будущем, к которому не были готовы. Как и все молодожены.
Примерно в то время когда я уже ожидал приглашения в экспедицию, Рита узнала, что беременна. Хоть предложений еще не поступило, но я понимал, что если сейчас не улечу на дальние рубежи по личным мотивам, то больше мне не предложат. Хоть, сколько интересное место будет для меня закрыто. Поэтому решили, что на первый срок я лечу сейчас. Конечно, придется пропустить первые дни жизни малыша, но что делать. В наше время, когда 20% населения планеты заняты работой в космосе, подобное стало почти нормой. Сразу после первого срока я собирался вернуться и провести год с семьей, после чего взять работу рядом с Землей чтобы чаще прилетать домой. Но все всегда идет не по плану.
Еще в школе Рита страшно пристрастилась к скалолазанию. Она продолжала восхождения уже, будучи беременной, не делая себе никаких скидок. Я был резко против, и мы постоянно ругались из-за этого. Она особо не слушала и все равно ездила в горы, основным ее аргументом в споре было то, что я вообще скоро улечу, черт знает, куда и не имею права ее попрекать. Я чувствовал, что это может плохо закончиться и как говорится «накаркал».
Рита сорвалась. Рядовой подъем, просто потеряла бдительность и соскользнула ногой с камня, повиснув на веревках. Сама она не пострадала, спасла страховочная система. Но от резкого падения у нее случился выкидыш. В больницу ее доставили почти мгновенно, и ее здоровью абсолютно ничего не угрожало. По крайней мере, физическому здоровью.
Я как сейчас помню, как пришел к ней в больницу, и не смог зайти в палату. Перед глазами стояла картина, как еще утром она кричала на меня, что нынешний альпинизм безопасней, чем пешие прогулки в яблоневом саду. И что если я такой дурак, все время давлю на нее, может нам разойтись, чтобы не трепать друг другу нервы, все равно скоро улетаю.
Я стоял в больничном коридоре напротив двери минут пятнадцать. В голове все время вертелся этот диалог. И я так и не нашел в себе сил зайти в палату. Мне не хватило сил увидеть Риту, взглянуть ей в глаза. Я просто бросил букет ее любимых цветов на пол около палаты и ушел прочь.
Ведь сегодня умер наш малыш. Мы еще даже не знали, кто это, мальчик или девочка. Но уже успели его полюбить. Мы смотрели по энциклопедиям, как он выглядит на определенной неделе, а на холодильнике в коридоре (на кухню он не влезал) висели снимки со сканирования внутренних полостей. Мы полюбили его, а теперь его нет из-за того что Рита не сумела поступиться своими интересами ради чего-то большего. Я теперь думаю, что она могла бросить альпинизм в любой момент, но ей просто нравилось бесить меня. Уверен, она так своеобразно мстила мне за то, что я скоро улечу. Это вполне в ее духе.
Я больше не видел Риту, уже на следующий день мне позвонили из агентства и я принял приглашение на Япет. Собрав вещи я провел все время до старта на космодроме, никому из близких не говоря, откуда будет дан старт. Сначала я жил в служебном помещении, потом я познакомился с Пересом, которому положена была комната на космодроме, поскольку он обязан был работать здесь еще до старта, и поселился у него.
И вот теперь я здесь, лежу в какой-то пещере, медленно умирая. Все новости о Рите я знаю из того что мне рассказывали родители. Она поправилась, и вроде как, даже до сих пор жила в той же квартирке. Она не оставляла попыток связаться со мной, но пока это у нее не очень хорошо получалось. Однако она всегда была настырной, сейчас она настроила моих родителей на то, чтобы они подговорили меня пообщаться с ней. Что она придумает дальше, я не знал. А, хотя ничего, я ведь скоро уйду на покой, значит все, конец.
Вот такая история, можете начать рассказывать мне свои замечательные нравоучения о том, как важно уметь прощать и тому подобное. Мне не интересно. Я простил ее прямо сейчас, лежа на дне этой чертовой пещеры. На самом излете своей жизни я готов сказать, что простил ее, и жалею о том, что не сказал все это ей раньше. А теперь все это надо обратить в несколько самых важных слов:
… « знаешь, не так уж и важно, что я скажу сейчас. Если я скажу что прощаю тебя, то это, во-первых звучит невероятно пафосно, а во-вторых неправда. Но дело в том, что сейчас на дне пещеры совершенно один, я действительно чувствую горечь, и мне больно, причем не столько физически сколько морально. Я сожалею о том времени, что не общался с тобой, сожалею, что оставил тебя. Да, пожалуй, это будет самым честным признанием.
Я не смогу простить тебя, но я абсолютно и бесповоротно не прав в том, что решил оставить тебя в тот момент и отказался преодолеть все это вместе. Я все это время боялся поговорить с тобой, сама память о тебе, как катализатор будоражила воспоминания о той трагедии. Я убежал, бросил тебя и вот за это-то мне и стыдно. Если я выберусь отсюда, я обязательно свяжусь с тобой. Хотя если я выберусь, то первым делом, конечно, сотру все эти видео. Но… надежды маловато.
Знай, здесь в темноте, совершенно один, на пороге скорой смерти я осознал, как мне тебя не хватает. Почувствовал, что жалею о том, что просто выкинул полтора года из нашей жизни. Ведь когда я был уверен, что проживу еще долгие десятилетия, прошедшее время казалось незначительным, а теперь, когда счет пошел на дни и часы я чувствую, как много я упустил из-за своего страха.
Ладно, пора прощаться. Пойми меня, если сможешь. Если ты плачешь, то прекрати. Если нет, то тут все-таки человек умирает, в конце концов!
Прощай».
Я резко прервал запись, и остался один на один с самим собой. Точнее так: я тот, что медленно, но верно клонился к смерти остался один на один с тем, что прожил беззаботно почти тридцать лет и даже не заметил. Я корил себя, на чем свет стоит. Я ругал себя за все. Я даже вспомнил, как в детстве разбил мамин стеклянный поднос и свалил все это на собаку, которой из-за этого пришлось ночевать на улице под дождем.
Если так подумать, то не таким уж хорошим человеком я был. Бросил любимую в беде, оставил свою семью ради неизвестно чего, из-за собственной невнимательности подвел коллег. А они теперь лезут в этот чертов желоб, пытаясь меня достать. И вполне реально могут угробить себя на этом пути. И все из-за меня.
Это если брать мои крупные недостатки. А ведь есть и так по мелочи: дергал за косичку красавицу Нарине, подставил собаку, убивал майских жуков ради забавы.
И как вообще меня терпит мироздание? Ах да, оно и не терпит, ему надоело.
Так за самобичеванием я сумел задремать. Но действие обезболивающего заканчивалось, и я очнулся от липкого сна, в котором какие-то тени пытались поймать меня, а я жутко боялся их и просил самого себя поскорее проснуться, но не мог.
Я даже не посмотрел на время, просто сделал себе две инъекции и не глядя отшвырнул шприцы подальше от себя. В тот момент я поднял глаза и увидел то, что повергло меня в «легкое недоумение». Пещера была заполнена желтым дымом. Причем это был не туман, у тумана равномерная структура, он не клубиться. А здесь был именно дым, как от костра. Только желтый, как будто кто-то неподалеку жег старые глянцевые журналы. Он клубился по комнате и поднимался так, будто я был на Земле. Только вот самого костра не было видно. Да и вообще определить источник дыма мне не удалось.
Я даже помотал головой, вдруг этот дым у меня под забралом. Например, сломалась система фильтрации воздуха, или что-то искрит в электропроводке скафандра. Но нет, дым клубился именно в пещере. А других логичных предположений кроме неисправности скафандра я никак не мог придумать.
Тем временем дым густел. Иногда масса дыма начинала смешиваться, будто дул ветер. Ага, ветер, в безвоздушном пространстве!? Но я это видел. В моей голове с диким хрустом проворачивались шестеренки пытаясь встать на положенное место и хоть как-то это объяснить. Но логика сейчас продолжала отказывать мне, ну не может здесь быть ни тумана, ни дыма. Откуда дым, если нет кислорода поддерживающего горение? Это же самый настоящий бред!
И тут вдруг до меня дошло. Догадка осталась настолько очевидной, что я недовольно подобрал губы и несколько обмяк. Что ж надо задокументировать для потомков. Подумал я и включил запись:
«Кириллов. Заметка для медиков. Из-за сильного болевого синдрома я вкалываю себе обезболивающее намного чаще, чем это предписывает инструкция. В связи с этим у меня начались выраженные проблемы с психикой. Я, очевидно, наблюдаю галлюцинации. Например, сейчас мне кажется, что меня окружает дым, как от костра, что естественно невозможно. Предыдущие записи были выполнены в объективном состоянии и представляют хоть какую-то ценность. С этого момента и далее я не могу ручаться за правдоподобность описанного мной…»
– Привет, с кем общаешься?
Я остолбенел. Я был настолько напуган, что у меня даже перестала болеть нога. В горле пересохло, я сумел только издать горлом пару невразумительных звуков. Прямо передо мной, посреди этой самой пещеры в клубах желтого дыма стоял мужчина и разговаривал со мной.
Он выглядел почти как обычный человек, только очень высокий. Этот парень был высотой добрых два метра, одетый в самый обычный деловой костюм. Он стоял и просто смотрел на меня, терпеливо дожидаясь, когда мой шок немного пройдет. Я лежал, пытаясь выдавить из себя хоть что-то. А он стоял и совершенно спокойно смотрел на меня, сдержано улыбаясь, он старался выглядеть как можно более дружелюбным.
«… кажется, галлюцинации усилились, я вижу человека! Конец записи!»
– Это не очень-то вежливо с твоей стороны. – Сказала галлюцинация, но осеклась и продолжила терпеливо улыбаться мне.
Я внимательно смотрел на него. Кроме огромного роста он ничем не выделялся. Ну, естественно если не учитывать то, что он находился без скафандра в безвоздушном пространстве. Да, еще мне кажется строгий деловой костюм, безукоризненно белая сорочка и галстук в мелкую серо-черную полоску не спасает от минусовой температуры. Но парень не выглядел так, будто ему холодно, наоборот, ему, кажется, было вполне комфортно.
Никогда раньше не сталкивался с галлюцинациями, я думал они не такие явные и не содержат столько деталей. Мужчине было лет тридцать на вид. Неприятное узкое лицо, покрытое оспинами. Узкие глаза, настолько узкие, что даже нельзя определить какого они цвета. На голове редкая рыжая шевелюра, уже наклюнулась лысина. Но он еще морально не дошел до того чтобы побриться наголо и все оттягивал расставание с волосами. Это же галлюцинация! Он никогда не побреет голову, его только что создал мой мозг. Однако странно, что мой мозг создал такого неприятного типа, а не, например сексуальную девушку в купальнике, которая подошла бы ко мне и сказала что-то вроде: «Я сделаю для тебя вся, возьми меня, давай раздевайся».
Я смотрел на свою галлюцинацию с плохо скрываемым интересом. Он же, как самый настоящий человек заметно смутился и начал переминаться с ноги на ногу. Пару раз он потрогал нос, а затем неловко провел рукой по волосам, выдавая свою неуверенность. Надо же, мой мозг не сумел на экзамене по высшей математике толком взять не самый сложный определенный интеграл, но сумел создать столь полноценную иллюзию человека. Поразительно!
Раньше я искреннее удивлялся, когда слышал жуткие истории о том, как люди разбивали камнем своему коллеге забрало шлема, выполняя указания своих видений в минуты помешательства. Я считал этих людей самыми настоящими психами, ну серьезно, как можно поверить своей галлюцинации? Особенно когда она предлагает убить человека, с которым ты работаешь и живешь, бок о бок прорву времени. А сейчас я смотрел на этого мужика и вполне допускал, что если бы я увидел его еще более вымотанным и уставшим, то вполне мог поверить в его существование, невзирая на логику.
– Ладно, хватит меня разглядывать! Ты удивлен? – наконец нетерпеливо сказал мужчина.
– Ну, как тебе сказать… – Эй, друг, это же галлюцинация, зачем отвечать?
– Думаешь, что я не существую?
– Разумеется!
– Вообще вывод вполне логичный. Те, кого я встречал до тебя тоже неохотно шли на контакт.
– Много людей встречал?
– Да, весьма прилично. Трудно даже представить сколько, скажу, к примеру, миллиард. Но знакомство как-то не срасталось.
– Мой мозг – дегенерат. На Япете за все время человек пятьсот бывало. И то я думаю что переборщил.
– Ну, я же не только на Япете бываю, я здесь не живу. – Мой собеседник явно был расстроен тем, что я назвал его создателя дегенератом.
– А где еще бываешь?
– Везде. Везде где люди… попадают в «беду».
– А, ну да. То есть ты ко всем приходишь, кто умирать собирается? И что делаешь? Советы даешь? Или тебя зовут Петр?
– Знакомлюсь.
– А потом? Порекомендуешь мне вколоть себе сразу все, что осталось в аптечке?
– Алекс, ты всегда был немного фаталистом. Но, даже учитывая твой характер, сейчас ты перегибаешь.
– Эй, у меня галлюцинации, что ты удивляешься, в самом деле?
– Тебя даже не удивляет то, что я знаю твое имя?
– Ты же у меня в голове, баран?!
– У меня нет личных мотивов, – сказал рыжий, после паузы. – Но сейчас кое-что произойдет, прости, но это часть своеобразного ритуала. Надо понять, можешь ли ты создавать.
Вдруг он резко рванул в мою сторону и со всего маху ударил меня кулаком в шлем. Удар был прямо таки нечеловеческий, ибо мою голову от расставания с телом спасло только то, что шлем сзади страхуется специальной подушкой закрепляемой на скафандре, как раз для таких случаев. Я на какое-то время потерял сознание, а когда очнулся, увидел что все забрало теперь покрыто паутинкой мелких трещин. Истечения кислорода не было, но одного маленького тычка теперь хватит, чтобы оно началось.
Шлем делают с хорошим запасом прочности. Но не безграничным. И уже больше века именно стекло является слабым местом всего скафандра. Скафандры двух последних модификаций вообще не имеют стекол, только встроенные камеры с датчиками и экран внутри. Правда, людям тяжело в них работать, в том числе психологически, поэтому конструкция дорабатывается по сей день, и пока новые модификации не стали массовыми. Однако разбить такой шлем просто невозможно физически, от такой опции я бы сейчас не отказался. Да кого я обманываю, если бы даже везде уже использовали такие скафандры, у нас бы их все равно не было, мы же тут пользуемся морально устаревшей техникой, ведь финансирование на Япете… ну я уже говорил.
Бедный мой шлем, я здорово поцарапал его, когда падал. А теперь вот еще и этот казус. Главный факт дня, еще один такой удар от галлюцинации и я труп.
Так вот как это происходит!? Тебе кажется, что ты не сам бьешь себе в шлем, а кто-то другой разбивает его. Обидно, ведь я знаю, что это галлюцинация, но очевидно уже не могу что-то сделать. Очень печально, сознавать, что я сам себя погублю, пребывая в кажущемся моральном здравии.
– Знаешь не очень-то вежливо вот так при знакомстве бить людей. – Сказал я вновь спокойно стоявшему чуть поодаль от меня глюку.
– Прости, но мне требовалось это проверить.
– Что проверить? Оторвешь ли ты мне голову или нет?
– Ты же считаешь меня галлюцинацией. Как я мог тебя ударить? – хитро ухмыльнулся рыжий.
– Так это же я сам себя ударил. Сейчас тебе еще что-то не понравиться и я вообще себя убью.
– Нет, тебя спасут. Они уже рядом.
– Меня отпускает? Или что? С чего вдруг ты так подобрел?
– Вы люди вообще ограничены в своих знаниях, но ты при этом еще и упорный до предела. Меня это поражает в тебе. Как ты думаешь, зачем вообще я пришел?
– Чтобы мне весело было умирать?
– Браво! – он фальшиво взмахнул руками. – Впрочем, тебе все равно не понять, зачем я здесь. Тяжело объяснять что-то тому, у кого о предмете обсуждения даже нет подходящих слов в языке. Отложим это на потом.
– Ничего не понял.
– Как ты объяснишь обезьяне то, что ей надо воспользоваться палкой, чтобы облегчить себе труд? Ведь палка просто за пределами ее понимания.
– Не знаю.
– А вот у нас с тобой сейчас вышло.
– Молодцы. Глюки учат обезьян, занимательно.
Рыжий лишь хмыкнул и зачем-то принялся расхаживать по пещере. Мне его присутствие было в тягость. Я начал понимать зверей, которые уходят подальше от места обитания, чтобы умереть. И не понимал этого инстинкта, но ясно его чувствовал. Мне хотелось, чтобы галлюцинации оставили меня в покое, и я спокойно отошел.
– Слушай, я ведь все равно умираю. Может ты пойдешь еще куда-нибудь, к другому умирающему, со мной уже не так весело, не так ли?
– Тебя так пугает смерть? Тебе это простительно.
– А, клевая тактика, теперь ты предложишь мне помереть, чтобы все понять? Что предложишь? Тайны мироздания? Вечная загробная жизнь? Единороги с сиськами?
– Я не рассчитываю на понимание, но мне начинает нравиться твое остроумие в столь критический момент. Это необычно.
– Слушай, а ты можешь выглядеть иначе?
– Не понял тебя?
– Я был женат, там на Земле. Может, тогда будешь выглядеть как моя жена. Мне будет приятно, а тебе наверно все равно.
– Не совсем понял тебя. Ладно, мне пора. Признаюсь, я вполне доволен результатами нашего знакомства. Хоть ты пока не понимаешь всей его сути.
– Все, теперь я умру.
– Нет. Тебя спасут, я же говорил.
Едва он успел договорить, как тут вдруг, откуда сверху упал некий небольшой предмет, он приземлился слегка поодаль от меня и со своего места я не мог его толком разглядеть. Я силился подняться на руках или вытянуть шею, но любое движение телом вызывало боль в ноге, которую я не мог стерпеть. Предмет немного полежал и вдруг загорелся ярким бледно-зеленым химическим светом. Это же походный светильник! Ребята здесь, они меня вытащат!
– Алекс! Алекс! Прием?! – я услышал голос Гарсона, слышно было, что он упорно кричал в микрофон уже не первый час, голос его то и дело подводил, а сам крик уже больше был похож на громкий шепот.
– Гарсон! Я тут! Я здесь! На дне пещеры!
– Алекс! Я слышу его! Он здесь! Травите дальше, быстрей!
Я засмеялся. От радости слезы покатились по щекам. Я орал, смотря куда-то вверх, будто именно так Гарсону будет лучше меня слышно. В голове, конечно, крутилась мысль, что это тоже могут быть галлюцинации. Но тогда это хотя бы будут счастливые последние минуты, а не мучительная смерть от скуки наедине с этим рыжим типом. Да, кстати, где он?
Рыжий тем временем стоял там же где и в самом начале. Но теперь он улыбался.
– Так приятно видеть человеческую радость.
– Ой, иди уже отсюда!
– Понимаю, тем не менее, рад знакомству. Скоро увидимся.
Он скрылся в очередном плотном дымном султанчике и в этот момент сверху и пещеру неуклюже упал Гарсон. Падая, он развеял все эти туманные иллюзии, пропал и желтый дым и рыжий великан, в пещере все вернулось к тому состоянию, в котором пребывало, когда я сюда свалился. Видимо мой мозг мобилизовался, когда появилась реальная вероятность спасения, и вымел из моего сознания все эти галлюцинации. Ну, или это новый виток галлюцинаций, я уж не знаю чему верить.
Может Гарсон и галлюцинация. Но он так мило неуклюже упал на дно пещеры, повалившись на пятую точку. А потом, поднимаясь так заливисто и по родному матерился по-французски, что я любил его больше всех на свете, даже если он и был галлюцинацией.
– Гарсон! Гарсон! Это ты? Это, правда ты? – кричал я, смотря как он поднимается на ноги и подходит ко мне.
– Все совсем плохо? – Гарсон осторожно осмотрел забрало моего шлема, одновременно находясь в такой стойке, чтобы быстро отпрыгнуть от меня, если вдруг я что-то выкину.
– Да, нога… Я явно переборщил с обезболи…
– Твою мать! – заорал Гарсон, видимо только сейчас заметив мою ногу. – Фрам! Фрам! У Кириллова тяжелая травма. Нога… она… все очень плохо. Также у него явная передозировка обезболивающего, по крайней мере он так говорит.
Очевидно, Фрам что-то Гарсону диктовал, это можно было понять, потому что Гарсон постоянно говорил что-то вроде «Ага-понял-хорошо» и кивал. Я не мог слышать этих инструкций, так как мой передатчик улавливал только то, что говорил Гарсон. Чтобы услышать Фрама при условии того что мой общий передатчик сломан мне надо было находиться рядом с крупным передатчиком установленном например на «Мальте» или рядом с базой. Тогда мой передатчик местной связи соединится с коммутационным узлом, и будет ловить общую связь. Вообще это сделано для экономии энергии. Но для меня это была вообще единственная возможность общаться с удаленными собеседниками.
Наконец Гарсон перестал кивать и обратился ко мне.
– Сколько ты сделал себе уколов?
– Кажется три. Но я какое-то время был не в себе, может больше. – Гарсон повторял мои слова, чтобы кто-то на той стороне их слышал.
– Алекс, мы тебя выключим. В сознании ты такой подъем не осилишь.
– Гарсон, да я только рад буду уснуть.
Я почему-то подумал о том, что возможно именно сейчас я галлюцинирую, и Гарсон-галлюцинация наконец, решила меня убить. Но мне почему-то было плевать. Лучше меня, убьет ненастоящий Гарсон, чем ненастоящий рыжий мужик.
Гарсон, тем временем поковырялся в моей аптечке и пересчитал шприцы. Видимо его не удовлетворил результат. Затем он рассказал об увиденном кому-то с базы и достал с пояса какую-то кобуру. Наверно это был медицинский набор для экстренных ситуаций. В идеале им пользоваться мог только медик. Но медики не ходили в дальние вылазки по планете и поэтому назначался формальный «медработник», по-простому – человек, которому медик вешал на пояс этот набор и объяснял, как им пользоваться. То есть сам «походный медработник» не решал, что и сколько дать пострадавшему, а только выполнял инструкции. Нашими традиционными «санитарами» были Гарсон и Раджич. Гарсон даже уверяет, что за это доплачивают. Раджич уверяет, что этой доплаты хватает на ящик вина раз в два года.