Поэтому лидеры востока объявили народу, что северяне не просто уходят, а трусливо отступают. А значит, наступило самое благодатное время для ответного наступления. Все началось очень плохо, в первый же день войны было применено химическое и ядерное оружие. Сотни тысяч людей пострадали в те дни, в их число входил и мой дед, но ему повезло выбраться из района пострадавшего от химатаки. Жертв было много из-за того что северяне не ждали атаки, много кто уже не располагал оружием для обороны.
Северяне совсем не ожидали чего-то подобного, им потребовалась помощь, и на второй день после первой химической атаки они объявили о вхождении в состав Океании. Это был даже не союз или поглощение, это было полным слиянием. Во главе нового государства временно встали военные. Ибо сначала надо было обезопасить людей от внешних врагов, а потом уже строить новый мир. Через неделю, чтобы избежать возможного недовольства европейцев Океания была переименована в Объединение.
Сама система взаимоотношений в Объединении, была в корне отличной от всех существовавших на тот момент. В Объединении больше не было правительства, как такового, исключая, разумеется, временное военное. Все согласились, что эта система изжила себя. Альтернативой решили объявить Агентства, прародители которых существовали еще в Океании. Возникли самые разные агентства: агентство космических исследований, агентство химической промышленности, агентство строительства и прочее. Эти агентства охватывали все сферы жизни.
Разумеется, поначалу не отточенная эта система не работала, давала сбои. Все стремились на руководящие должности, старались попасть в агентство, где больше платят и прочее. Но потом социологи разработали систему социальной стабильности, во главе угла которой было социальное равенство. С момента принятия этого документа все, наконец, устаканилось. Я изучал текст этого документа в библиотеке института, в нем я не понял и половины всего, что там написано. Но главный постулат усвоил четко – главное равенство, но не абсолютное.
Ты был равен выбирать между космосом и уборкой химических отходов свободно, без помех. Внутри самого агентства уже имелся финансовый стимул. Чем дальше ты продвинулся, тем выше зарплата. Но зарплата увеличивается пропорционально в каждом агентстве. То есть на одной ступени во всех агентствах зарплата была одинакова. Например, младший офицер на корабле-межпланетнике и владелец небольшой фермы получали одинаковую зарплату. Так и глава города имел такую же зарплату как командир орбитальной станции.
Разумеется, все было вариативно, и система дорабатывалась до сих пор, но нормирована в жестко определенных пределах. Так я, улетевший на Нереиду, получу столько же денег как эколог-ликвидатор атомных катастроф, ушедший в самое пекло. И намного больше, чем эколог, сидящий в теплом кабинете.
На старте хотели отказаться от денег и служебной лестницы. Но человек по своей природе агрессивен, и стремиться быть выше других, от этого не уйти мы не так далеки от приматов, как бы нам этого хотелось. Этот инстинкт надо удовлетворять, иначе это приводит к конфликтам между людьми.
Социологи продолжали работать в этом направлении, чтобы глубже проработать систему. Но Объединению уже шестьдесят один, а я все еще получаю зарплату деньгами. Как и мой отец, и его отец, мой дед. Который, к слову, вернулся после войны на родину, только сильно восточнее, в район озера Байкал. Где до войны жила моя бабушка. Там он устроился на работу в агентство гидрологии, где проработал до старости.
Изменения в структуре агентств происходят постоянно. Самым крупным было изменение, произошедшее сорок лет назад, когда ввели коэффициенты. Например, надо двигать селекцию, тогда к зарплате работников этого агентства добавляется небольшой коэффициент. Допустим 1.1, этот коэффициент нужен для стимуляции выбора. Допустим, во время специализации в институте, ты думаешь между просто биологией и ксенобиологией, колеблешься. А тут бац, у ксенобиологии коэффициент. И выбор стал немного проще. И наоборот, когда возникал избыток специалистов в определенной области, или потребность в людях становилась заметно меньше, в связи с научными открытиями, тогда в этой области коэффициент становился меньше единицы.
Шесть лет назад на межпланетники поставили новые, более тяговые движки, и ввиду потребности в большом количестве специалистов коэффициент для моего агентства стал 1,05. Не много, но приятно. Вообще за всю историю коэффициент никогда не был выше 1.2, и то 1.2 был коэффициент у агентства строительства в первые годы после войны.
То есть с небольшими изменениями такая система управления в Объединении сохранялась по сей день. Правда никто уже не говорил, что живет в Объединении, мы – третье поколение после войны уже просто говорили, что живем на Земле. Пожалуй, это все что я могу сказать о существовавшей на тот момент социальной структуре.
Итак, шестьдесят один год назад началась война и закончилась через три года подписанием «Всеобщего Договора», документа, согласно которому все люди пережившие войну становились гражданами Объединения. То есть на земном шаре окончательно исчезли придуманные людьми границы.
Сама же война была настолько бесчеловечной, что дед нередко жаловался нам на то, что его мучают кошмары, состоявшие из воспоминаний тех дней. Наши сны обычно пугают нас именно своей непонятностью и ситуации, возникающие в них, обычно не имеют ничего общего с реальностью. А деда мучали именно воспоминания, просто неизмененных картин тех лет было достаточно, чтобы он просыпался в холодном поту и не мог больше уснуть в эту ночь.
Все военные наработки, что имело человечество в те годы, были применены в той войне. Атомное, биологическое и химическое оружие было довольно буднично задействовано на полях сражений. Результатом чего является тот факт, что 20% суши на данный момент являются непригодными для жизни человека. Не зря я столько раз по ходу своего повествования вспоминал экологов, биологов и химиков. Сейчас именно эти агентства располагают наибольшими человеческими и материальными ресурсами, которые тратятся на попытки отвоевать назад эти двадцать процентов земли.
Разумеется, после такой разрушительной войны даже сейчас еще не стоит проблема перенаселения планеты. Но население растет, а в их распоряжении на одну пятую меньше земли, чем было у их предков.
Ход войны, на самом деле, можно описать довольно кратко, в ответ на создание Объединения, лидеры ближнего востока объединились с уцелевшими правителями Африки и «отпраздновали» это очередным применением атомного оружия.
В Северной Америке противоречий между двумя лагерями, наконец, стало достаточно, чтобы перейти к открытой войне. Победили в той войне те, кто был за экспансию на юг и естественно, «уладив» все разногласия со своими недавними соотечественниками, они вновь ввязались в конфликт на юге, где уже с радостью применили свой атомный потенциал к и так сгоравшему в гражданской войне краю.
То есть, как видите, весь мир представлял собой поле боя, негде было укрыться от этой войны. Кончилась она в тот момент, когда никто уже просто не хотел воевать, да и не мог. Человечеству, наконец, надоело сокращать свою безмерно разросшуюся популяцию. Солдаты отказывались идти в наступление, не слушали командиров, а особо инициативные в вопросах наступлений обнаруживали себя единственными выскакивающими из окопов по команде. Люди закончили эту войну, в прямом смысле побросав оружие. Последний год войны представлял собой примерно следующее: «северяне» однажды утром просто поглядев в бинокль, обнаруживали, что над позицией противника уже развивается флаг Объединения, а люди побросав оружие, покидают свои позиции и идут сдаваться…
– Гарсон, я думаю, что лучше бы он плакал в подсобке, чем вот так замирал на десять минут посреди ущелья. – Я внезапно был выдернут из оцепенения, и только сейчас заметил, что передо мной стояли Гарсон и Фрам, внимательно изучая. Я не видел их взглядов из-за отражающей поверхности забрала шлема. Но Фрам то и дело запрокидывал голову то влево, то вправо, будто разглядывая меня под разными углами.
Я снова был посреди ущелья на Япете, рядом со мной были коллеги по экспедиции. Война закончилась много лет назад, а Земля была от меня вообще в добром миллиарде километров. Я стоял и медленно краснел, горели даже уши. Хорошо, что ребята этого не видели. Я слышал, как все притихли. Всеобщее внимание было сосредоточено на мне, отчего становилось еще горестнее на душе.
– Я что-то задумался. – Все что смог выдавить из себя я после долго паузы.
– В самом деле? О чем же? О моем сарае? – участливо спросил Фрам.
– Да… Ну то есть начал, с этого. – Я услышал, как Бернар прыснул в микрофон, а Гарсон от удивления ударил себя рукой по шлему.
– Так, Алекс, иди на вездеход, поедешь дальше на борту. – Твердо сказал Фрам.
– Но я в норме.
– Будешь спорить?
– Нет, Фрам, конечно нет.
– И как вернемся, покажись Пересу. Отсегнись от веревки и иди на вездеход. Там фиксируйся. И все разговоры потом.
– Хорошо.
Я послушно отстегнулся от веревки соединяющей нас троих с вездеходом и пошел к «Мальте» чтобы забраться на борт. Ноги были словно ватные, я чувствовал себя как в детстве, когда мячом разбил на кухне мамин сервиз. Дело уже сделано, ничего не изменить, но так сильно хочется отмотать время назад и не осрамиться. Я ругал себя, на чем свет стоит. Надо же так опростоволоситься!? Гнев на самого себя разгорался со страшной силой. Хотелось ударить себя по щеке, чтобы наказать так самого себя.
Нет, разумеется, уходить в себя было абсолютно нормальным явлением, но не посреди вылазки на неизвестной территории же! Фрам верно доложит об этом случае, а если не Фрам, так Перес. Так прям и доложат в агентство: «У юнца сдали нервы, отправьте его назад к маме». И плакал тогда мой контракт на Нереиде. Твою мать! Как так?!
– Алекс, все нормально. Это бывает и у тех, кто уже давно работает. Но сейчас невнимательность может стоить тебе жизни, понимаешь? –Бернар решил меня немного ободрить, что честно говоря, было неожиданно и несколько грело душу.
После чего, примерно тоже самое, сказал мне Гарсон. Я не видел их лиц, но чувствовал себя словно их младший брат, принесший из школу плохую отметку и горевавший из-за этого. А они в свою очередь стараются меня как-то отвлечь от этой пустяковой мелочи.
– Если тебя это беспокоит, то знай, я не доложу об этом. – Сказал Фрам на общей волне и тут же добавил. – Если это не повториться, разумеется.
– Спасибо, Фрам.
Меня все эти слова особо не ободряли. Все равно я чувствовал себя паршиво. А если бы кто-то провалился, от моей реакции бы очень много зависело, а этой реакции бы просто не было бы. Я бы осознал все слишком поздно. Мне не хотелось, и думать об этом. Кошмар!
Я подошел к вездеходу, поставил ногу на первую ступеньку вертикальной лестницы, что вела на борт «Мальты». Тяжело вздохнув, я протянул руку, чтобы ухватиться за скобу, что была на уровне глаз.
И вдруг эта скоба исчезла. И не одна она, все исчезло. Теперь меня окружала темнота. И только тут я ощутил это, то отчего мне стало до смерти страшно. Я ощутил характерное только для Япета легкое чувство полета. Провалился! Я не мог услышать, как под ногами трескался лед, ведь звука в космосе нет, провалился я мгновенно ничего не почувствовав и просто не успев среагировать. Да и был подавлен, отчего реакция притупилась, да и под ноги особо не смотрел.
Вот поднимут меня ребята на веревке и вкатят еще раз, за невнимательность. И тут ужас пронзил меня как копье. Я же не пристегнут, я буду падать, пока не достигну дна, а оно может быть очень далеко. И тогда даже если не разобьюсь, то никто мне не сможет помочь.
От бессилия я закричал. Но тут вдруг я будто изменил направление падения. Я почувствовал, что уже падаю не вертикально вниз. Или мне только так кажется? Теперь я будто падал под углом. Что за чертовщина? Я сумел дотянуться до фонаря на шлеме и включил его. То, что я увидел, крайне озадачило меня. Я не падал свободно, а ехал по закрытому желобу, словно в аквапарке. Стойте! Откуда здесь может быть пещера идеально круглого сечения? Здесь же нет ни воды, ни воздуха, чтобы обточить стенки? Пещеры здесь могут быть образованны только в момент падения на Япет обломков спутника, образовавшего этот хребет. И, разумеется, при этом никак не мог получиться желоб идеально круглого сечения.
И только я подумал об этом, как желоб закончился, и я вылетел из него ногами вперед. Луч фонаря секунду упирался в темноту, как вдруг прямо передо мной появилась ледяная стена строго перпендикулярная направлению моего полета. Очень сильный удар. Я успел только немного подтянуть к себе ноги, чтобы не принять удар на прямые ноги. Но не помогло, поврежденная коленная пластина не выдержала. Ужасно сильная боль, в колено будто вонзили шип. Почему то вспомнилась иллюстрация из учебника по биологии «Колено и его связки». Отчего мне стало еще больнее. Извернувшись, я смог увидеть, что нога выгнулась наружу так, что я мог видеть подошву ботинка. Комок подступил к горлу, после этого у меня потемнело в глазах.
Я чувствовал, что отскочил от стены и теперь падал вниз спиной вперед. И мне очень захотелось жить в эту секунду. Теперь я даже не мог видеть, куда падаю, и никак не мог заставить тело повернуться из-за ужасной боли, поэтому и летел спиной в неизвестность. Я умолял всевышнего, чтобы он пощадил меня и я упал на мягкий лед, наподобие того что устилает дно ущелья наверху, тогда может есть хоть какой-то шанс спастись.
Но мольбы не были услышаны, и я со всего маха врезался спиной во что-то твердое. Хрустнули ребра. Видимо это был какой-то карниз, от столкновения меня развернуло в воздухе, и я пролетел еще несколько секунд лицом вниз. После чего произошло неминуемое, я наконец достиг дна этой пещеры. Оно вовсе не напоминало желанную перину, но и не представляло собой лес острых как бритва ледяных обломов, просто почти ровная ледяная поверхность. От резкого удара о дно что-то еще раз хрустнуло в колене, и я сразу потерял сознание.
5
Я стою посреди бурного потока. Я где-то в горах. Горная река обладает настолько сильным течением, что я еле удерживаюсь на ногах. Вода едва доходит мне до пояса, но поток такой мощный, что я не могу сделать полноценный шаг, меня просто смоет течением. Я сморю на берег, который где-то в двадцати метрах от меня, слишком резкий подъем, с воды здесь не выбраться. Может там есть люди? Если кто-то кинет мне веревку, тогда есть шанс выбраться на берег.
Я кричу, но очевидно, что если бы там кто-то и был, он бы не услышал меня из-за шума воды. Я начинаю замерзать, ноги неприятно пробирает холодом. Скоро случиться судорога и тогда я в беде. Надо двигаться, пока это просто сложная ситуация, но если сведет мышцу в ноге, тогда это уже горе.
Я делаю первый шаг, не отрывая ногу от дна, я немного продвигаю ее вперед, потом переношу вес на эту ногу и подтягиваю другую ногу, так шаркая, я буквально по сантиметру приближаюсь к берегу, не бог весть что, но это гораздо лучше, чем стоять на месте и ждать непонятно чего. Дно неровное, каменистое, я боюсь оступиться и потерять равновесие, поэтому долго выверяю каждый шаг.
Я бросаю короткий взгляд на берег и тут замечаю, что кто-то бежит к воде. Наконец-то! Я расставляю ноги как можно шире, для устойчивости, и начинаю махать руками, чтобы человек на берегу меня заметил.
Это она. Даже с расстояния порядка двадцати метров я узнаю ее. И не только по хромоте, я помню этот силуэт досконально, мне достаточно увидеть ее со спины и я без проблем узнаю ее. Даже если вы поставите в ряд десять одинаково одетых девушек, и дадите мне задание найти ее, я без труда справлюсь с этим.
Я кричу ей и начинаю еще энергичней махать руками. Она замечает меня, машет руками в ответ, после чего показывает жестами на берег, куда-то в тридцати метрах ниже по течению от нее. Я откуда-то помнил о том, что в бурном потоке надо двигаться лицом к течению. Это нужно для того чтобы уберечь голову, вдруг пригодиться. Поэтому никак не мог видеть то место, куда ока показывала.
Может она что-то не поняла? Или может я просто не увидел, что там можно выбраться на берег? Я еще раз кричу ей, а она продолжает упорно указывать мне на это место. Я кое-как разворачиваюсь боком к течению и смотрю туда, куда она показывает. Берег там не менее крутой, никакой возможности выбраться. Но там все же что-то есть, какие-то яркие предметы лежат прямо у воды. Я пытаюсь разглядеть, что же там лежит. Предметы достаточно далеко, да и тяжело всматриваться в маленькие предметы, когда надо постоянно балансировать.
Отсюда я не могу точно понять что это. Кажется, там лежат куски выкрашенной в красный цвет резины. Или это какая-то пленка? Еще я вижу какие-то сломанные деревяшки. Мне видится что это весла, но я не уверен. Что это? Как это поможет мне? Берег там даже еще круче, я не смогу там подняться при помощи этих предметов. Да и идти туда далеко, еще и по течению.
Что-то здесь не так. Я возвращаюсь в исходное положение и продолжаю движение к берегу. Может она просто не понимает меня? Я снова кричу ей. Но она продолжает упорно тыкать пальцем в том место, где лежат резина и обломки. Веревка, дура! Мне нужна веревка! Я не выдерживаю, как мне поможет этот хлам?! Я даже не смогу подойти к этим предметам! А тем временем, ноги начинают коченеть.
Она как будто слышит это и опускает руки вдоль тела. Каких-то пару секунд она стоит неподвижно, после чего прячет лицо в руках. Она что плачет? Почему? Из-за того что оказываясь падать в ревущий поток я не оценил ее идею с резиной и разбитыми стульями?
Вдруг на берегу прямо из воздуха появляется мой преподаватель психологии из института. Он подходит к ней сзади обнимает за плечи. Я не могу видеть их лиц, но меня почему-то разбирает глубокая злоба на них обоих. Я уже не у дел, мне плевать, милуйтесь, сколько хотите, но сначала спасите меня. И тут вдруг он уводит ее от берега куда-то вдаль, все еще обнимая за плечи.
Эй! Спасите меня! Помогите! Я повышаю темп передвижения, чего делать, конечно, ни в коем случае делать было нельзя. В какой-то момент я наступаю ногой на какой-то камешек и теряю равновесие. Этого достаточно, я падаю в воду. Я, паникую, и начинаю молотить руками по воде, стараясь удержать голову над водой и тут…
Я очнулся, дикая боль в колене. Видимо я дернулся, перед тем как прийти в себя, и теперь вся нога охвачена болью, как огнем. Более того, я точно помню, что падал лицом вниз, а теперь лежал на спине, вполне вероятно я прокатился по сломанной ноге. Я кричу не в силах это терпеть. Из глаз текут слезы, я не могу видеть ничего перед собой, я могу только кричать, это как будто немного заглушает боль. Наконец боль немного уходит. Она не покидает меня совсем, но остается где-то на уровне, который хотя бы можно терпеть.
Теперь я хотя бы могу осмотреться. Фонарик на шлеме выхватывает лишь часть стен пещеры, чтобы расширить луч фонаря надо покрутить специальное колесико на шлеме, которое я проворачиваю до упора, добиваясь максимально рассеянного света. Что ж я лежу на спине в довольно узкой пещере-колодце. Рассеянный свет не позволяет видеть дальше пяти метров, но этого достаточно, чтобы увидеть плотно обступившие стены вокруг меня. Я не вижу только сводов пещеры, и, судя по продолжительности моего падения, я не увижу его, даже если переведу фонарик в режим узкого луча. Стенки состоят из неровного льда испещрённого трещинами и неровностями, кое-где встречаются вкрапления в виде участков грязного льда, наподобие того что встречается на другой стороне Япета. Эти прогалины возможно и являются подтверждением того что Япет раздавил свой спутник и притянул его к себе. Та же пыль что окрасила Япет в черный цвет, могла окрасить и его спутник, вот откуда здесь…
О чем я думаю? Я пролетел добрую сотню метров и влип в действительно мрачную историю, а сам лежу и спокойно думаю о происхождении горного хребта. Так, соберись, это просто паника! Сейчас надо сделать все согласно инструкции.
Первое включить тревогу, наверно это сделали и без моего участия, а сигнал просто не пробивается сюда, но я все равно должен это сделать. Когда кто-то решит полезть в пещеру – спасать меня, то рано или поздно, по мере спуска, он поймает этот сигнал что упростит поиски. Тогда, может быть, они успеют меня спасти. Я с большим трудом сорвал предохранительную рамку с тревожной кнопки и нажал ее, дисплей замигал, но попутно предупреждал, что связь с базой не может быть установлена. Молодец, Алекс. Дело сделано!
С первым пунктом разобрались. Второе: теперь надо понять характер своих травм. Все плохо… Стоп! Тут на меня впервые нашел настоящий страх. Ведь меня не спасут! Давайте смотреть правде в глаза, вряд ли с такими травмами я дотяну до окончания спасательной операции. Особенно учитывая, каким заковыристым путем я летел по пути в эту пещеру. Ребята будут лезть в пещеру добрую неделю, я не дотяну!
Нет, погоди! Сначала надо понять свое состояние. Надо подумать, чем я могу сам себе помочь. А потом уж паника, всегда можно заорать и зареветь, какая разница сейчас или через пять минут? Я стараюсь почувствовать свое тело и понять что уцелело. Очевидно, что нога сломана, перелом очень тяжелый, возможно даже придётся ставить протез, помощь сразу не оказана и вряд ли будет оказана в ближайшие несколько часов. Ладно, современные протезы практически достигли натуральных конечностей по функциональности. Пока не полностью возвращают чувствительность, но это не так страшно. Чемпионом по бегу вряд ли стану, но из космоса, скорее всего не спишут. Хотя переведут поближе, это к гадалке не ходи. В дальние экспедиции мне заказан путь. Так, не переживай раньше времени, до протеза еще дело не дошло, дальний космос для тебя реальность ты и так здесь, наслаждайся пока дают.
Эй! Не так страшно? Это же моя нога? Я почувствовал, как из глаз потекли слезы. Ладно-ладно, еще обязательно поплачем, но попозже!
Я немного пошевелился, нога ответила сильной вспышкой боли, но кроме этого я ощутил, что сильно ушиб грудь. На всякий случай я плюнул на забрало шлема, которое, кстати, сильно поцарапалось во время падения, но никаких следов трещин к счастью не было. Это действие не принесло никакого облегчения, я увидел кровь. Ребра, я сломал ребра. Черт подери я лежал обездвиженный в доброй сотне метров от поверхности. Нога сломана, ребра сломаны, ушибы я даже не беру в расчет. Видимо здесь я и умру.
Аптечка, точно, у меня же есть персональная аптечка. Там есть обезболивающее и питательный раствор. Согласно инструкциям этого хватает на неделю. Но есть одна проблема, аптечка спрятана под набедренным щитком скафандра, на левой ноге. Пластина откидывается в сторону, где как раз расположился мой голеностоп. Когда я начну открывать пластину, то непременно задену ногу, и тогда будет очень больно. Что ж, придётся потерпеть, я чувствую что шок от падения понемногу отходит, а без того сильная боль в ноге занимает в моем сознании все больше места.
Я смело берусь за набедренную пластину обеими руками. От резкого движения сверлящая боль в колене усиливается. Я начинаю скулить от осознания того что то, что я сейчас испытаю, ведь будет намного хуже. Рывок! Вот так, нечего готовиться. Я обманываю сам себя, и дергаю пластину, сам не ожидая этого.
Не помогло, я потерял сознание, я сверился с часами на личном терминале, оказалось, я пролежал так полчаса. Но главное в том, что я все же открыл пластину. Я достаю защитный пенал, в котором хранятся медикаменты. Далее медленно закрываю пластину. Я сумел закрыть пластину, почти не потревожив колено, но само по себе оно так сильно болит, что я просто не могу думать о чем-то другом, кроме боли.
Я открыл пенал, в нем были два ряда специальных шприцов, которые можно использовать, будучи одетым в скафандр, просто присоединяя к специальному медицинскому клапану. Четырнадцать шприцов с обезболивающим, и еще столько же с питательной смесью. Делать уколы каждые двенадцать часов, то есть в этом чехольчике ровно неделя жизни. Я делаю себе два укола и фиксирую на терминале время, когда я сделал себе инъекции. У меня осталось медикаментов на шесть дней двенадцать часов. А всего мне осталось жить семь дней, если меня не спасут.
Так! Так! Так! Не паникуй! АААААААААААА! Я орал что было сил, пока мне не перестало хватать воздуха. Когда страх немного отошел, я попытался взять себя в руки. Боль начала утихать, от смеси немного прояснилось в голове. Я, наконец, смог подумать о чем-то кроме ноги.
Итак, все равно за мной пойдут, даже если я не выберусь отсюда живым, они найдут мое тело и отправят домой. И неделя приличный срок, людей в 80% случаев вытаскивают из передряг, если они имеют возможность пользоваться аптечкой. Мы не первые в космосе, опят спасательных операций у людей уже набрался значительный.
И я же не вчера в космосе оказался, я же профессионал. А значит надо делать свое дело до конца, надо хоть что-то оставить после себя. И хочется оставить что-то кроме испачканного от страха скафандра и накачанного препаратами подмерзшего тела. Например, надо вести дневник! Я буду записывать аудиофайлы со своими наблюдениями. Пусть хоть что-то останется после меня, если ребята не успеют ко мне. Пусть все знают – Алекс Кириллов не испугался, он до конца был настоящим космонавтом и делал свою работу.
Я с большим трудом активирую аудиозапись на своем личном терминале:
«Кириллов, личный дневник, запись номер один. Около трех часов назад, точнее время определить не могу, во время продвижения по ущелью произошел инцидент, в результате которого я провалился в трещину. Вследствие продолжительного падения и неудачного приземления я был серьезно травмирован. Диагностирую: серьезный перелом ноги, повреждения ребер, многочисленные ушибы остальные травмы определить не могу, но список явно не полный.
Скафандр поврежден в области коленной пластины, забрало шлема сильно поцарапано, но не повреждено. Разгерметизации нет, генератор кислорода, и очиститель жидкости работают в штатном режиме.
Применен стандартный медпакет. Использованы: один шприц обезболивающего и один питательного раствора. Связи с поверхностью нет. Тревожный режим активирован. Жду помощи, пока другой информации нет».
Я и сам удивился, что все пережитое мной, вот так просто умещалось в минутной записи. Тем временем обезболивающее достигло цели, и я почувствовал себя одновременно значительно лучше и вместе с тем очень усталым. Что ж мне спешить некуда, можно и подремать немного.
Разумеется, я не мог спокойно уснуть в таких условиях. Какое-то время я был в приграничном состоянии между сном и явью. Меня то донимала боль, то я засыпал, и мне начинало казаться, что левая нога затекла, и тогда я пытался потянуться. Естественно от этого я сразу посыпался, но быстро вновь впадал в беспамятство и так по кругу.
Окончательно я очнулся через четыре часа. И очнулся я из-за того что боль начала возвращаться. Все сильнее болела нога, и теперь уснуть с этим я уже не мог. Если первые часы после укола было просто неприятное чувство давления в ноге, то теперь конечность начинала именно болеть. Более того я все чаще обращал внимание на то что дышать становиться все труднее, видимо давала о себе знать травма груди.
Я сообщил все это дневнику, заодно как бы невзначай где-то двадцать минут раздавал приветы своей семье, в одностороннем порядке общался с родными и близкими, говорил теплые слова о ребятах, что наверняка сейчас спускаются сюда с надеждами на мое спасение. Я не хотел именно прощаться, но и умереть ничего не сказав родным, я считал недопустимым.
Так, кажется всем сказал, что у меня «все хорошо», я не попрощался только с одним человеком, но я подожду момента, когда костлявая совсем уж крепко приобнимет меня, тогда и выдам душещипательный монолог.
А нога тем временем снова наливалась болью, и терпеть ее становилось все труднее. Стараясь отвлечься, я сделал третью аудиозапись. В ней я поделился своими естественными наблюдениями о внутренней структуре Япета. До чего же я был хорош! Целый час я по порядку и в деталях рассказывал о том, как и где, упал, что по пути пролетело мимо меня, пока я падал, и что собственно окружает меня теперь. Этот материал, скорее всего, будет ценен именно для агентства. Им я тоже отдам должное, карьера то не задалась, но работа была интересная. Может быть, эта запись спасет программу Япета, ну или наоборот погубит. Наверно моим именем даже назовут школу в городе, где я родился. О нет, я прямо представил, как два парня будут стоять на линейке, приуроченной к началу нового учебного года, и у них состоится следующий диалог:
– Слушай, Жан. А кто вообще такой этот Кириллов?
– Да пес его знает, по-моему, он на Япете погиб.
– Япет? Это же там где ничего не нашли?
– Абсолютно ничего, пустой кусок льда.
– Вот неудачник!
И я прямо так и сказал диктофону: «Пожалуйста, не называете моим именем школу, если вдруг соберетесь. Если уж так хотите увековечить мое имя, то тогда уж хотя библиотеку переименуйте».
И я тут же представил такой же диалог, только в исполнении двух бабушек пришедших полистать только им еще нужные старые бумажные книги. Тоже неприятно, но больше ничего добавлять я не стал.
После я прослушал собственную запись, просто чтобы убить время и не оставаться в тишине. Пока я диктовал, мне казалось, что я рассказывал все как на духу. Но при прослушивании выяснилось, что я все время стонал, кряхтел и кашлял, да и голос будто был не мой, какой-то слабый старик еле пробивался сквозь статику, со своей скучной лекцией. Ужас, никто и не поверит что я погиб тут молодым, все скажут, что я умер стариком.
Где-то на середине записи я понял, что и собственный голос уже не отвлекает меня от боли в ноге. Это уже нельзя терпеть, обезболивающего должно хватать на двенадцать часов, а прошло всего пять с половиной. Жаль, но терпеть я уже не в силах. Поколебавшись еще минут десять, стараясь терпеть боль как можно дольше, я сделал себе инъекцию.
Минус еще один шприц. Еще один препарат использован, и я выкинул ненужное приспособление для инъекций подальше, и он, отскочив от стены, упал в ледовую крошку, я бы очень хотел услышать звук этого падения, сам не знаю почему, но вместо этого – тишина.
Я больше вообще ничего не услышу, кроме своего хрипящего дыхания. Больше не услышу, как капли дождя стучат о козырек веранды у нашего дома, больше никогда не услышу, как вдалеке стартует ракета, оставляя за собой белую полосу на фоне закатного неба. Да и само небо я больше не увижу. Я бы обрадовался, даже если бы увидел темное и неприветливое небо Япета, что уж говорить, о родном земном небе.