Действительность

Кстати, тихо в этом коридоре было только потому, что на дворе сейчас стояла глубокая ночь. Это можно было понять, посмотрев в большое окно, которым оканчивается коридор. Из окна виднелись темные, безмолвные кроны деревьев и покосившийся фонарь, свет которого собрал подле себя целую стаю майских жуков.

Пол коридора недавно перестелен дешевой кафельной плиткой, которая не выдержала нагрузок и быстро вытерлась, местами даже потрескавшись. По тому, как вытерт узор этих на плитках, можно было попытаться угадать ритм жизни обитателей и гостей этого помещения и без труда определить, в какие двери никто никогда не заглядывает, а возле каких люди почему-то обожают толпиться.

Вдоль этих «линий жизни», у стен стояли массивные деревянные лавки. На одной из них, расположенной как раз напротив двери, пол подле которой наиболее вытерт, лицом к стене спит мужчина.  Под голову он положил рюкзак, а сверху накрылся старой джинсовкой, рукава которой покрыты десятками небольших нашивок.

Хоть он и лежит, но по тому, сколько пространства он занимает ясно, что мужчина очень высок. По рюкзаку распластаны его длинные каштановые волосы, что от корней уже начали покрываться серебряной паутинкой. Деревянная лавка очень узка, но мужчина, кажется, привык беззаботно спать и в куда более стесненных обстоятельствах, посему не чувствуя каких-либо неудобств, он лишь тихонько посапывает.

– Кто это? – спросил проводник, склонившись над спящим мужчиной.

– Дедуш… Ну, то есть – это мой тесть.

– Довольно колоритный мужчина. – Подытожил проводник, разглядывая нашивки на рукавах куртки.

– Эколог по образованию, журналист по призванию.

– И так бывает?

– Да, если где-то на этой планете произошла какая-то техногенная авария, то можешь быть уверен, через час этот человек уже будет на полпути туда, прямо в кресле самолета знакомясь с деталями происшествия и готовясь лезть в самую кучу событий.

На заре его профессиональной жизни, когда он еще работал экологом в одном НИИ, ему выпала командировка в изолированную область, возникшую в результате аварии на атомной электростанции. И именно тогда он понял, что все эти теплые кабинеты и хорошие оклады никогда в жизни не заменят ему те ощущения, что он испытал в этой поездке.

С тех пор он постоянно был где-то там, на самом острие. Как сам он говорил, ему нравилось быть на кромке того ножа, который человечество готовится воткнут себе в глаз. Он мог, не заезжая домой, отправится из жаркой пустыни на берег покрытого льдами океана, и только живя в таком ритме, он чувствовал себя на своем месте.

И во всем мире имелась лишь одна причина, по которой он готов был прервать свою работу – это его семья. Сегодня утром он еще был в Центральной Азии, изучая озеро, сотворенное мирным атомом в сельскохозяйственных целях, а к полуночи уже был здесь, в больнице. До двух часов ночи он еще как-то держался, но потом, не в силах бороться с накопившейся усталостью уснул.

– А зачем потребовалась такая срочность? – спросил проводник.

В этот момент дверь, напротив которой спал мужчина, резко раскрылась и в коридор вышли двое, это были я и полная женщина в белом халате. Я был крайне взволнован, настолько, что даже не мог сказать что-то членораздельное, хоть и постоянно пытался. Я начинал одну фразу, а заканчивал уже другую, периодически отвлекаясь на какую-то новую мысль.

Женщина в белом халате, пытаясь меня как-то успокоить, старалась говорить как можно спокойнее и тише. При этом, держа меня под руку, она каким-то образом сумела подвести меня к лавкам и как-то незаметно усадить.

– Сейчас ей нужны врачи, понимаешь? Чем ты сможешь ей помочь? – попыталась успокоить меня женщина.

– Не знаю?! Просто буду рядом. – Парировал я дрожащим голосом.

– Родной мой, там сейчас три врача и четыре медсестры. Я уверенна, что они лучше нас с тобой знают, что делать.

– А что если…

– Сынок, я тут работаю уже без малого тридцать два года. Навидалась всякого и могу тебя заверить, ничего страшного и тем более необычного там сейчас не происходит.

– Я не могу тут просто спокойно сидеть. – Признался я, поправив волосы дрожащими руками.

– Я тебе сейчас принесу своего чаю на травках, попьешь горяченького, расслабишься. Но обещай мне, что пока не позовут, ты туда не зайдешь.

– Обещаю.

– Вот и договорились.

С этими словами, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, пожилая женщина пошла по коридору в сторону сестринской. Я же не мог спокойно сидеть и крутился, словно уж на сковородке. Я посмотрел на спящего тестя, раздумывая, стоит ли его будить или пусть отдохнет. Решил, все-таки дать человеку отдохнуть. Затем заставил себя минут пять смотреть на хаотичное движение майских жуков в свете покошенного фонаря, после чего зачем-то достал телефон, покрутил его в руке, пролистал из начала в конец адресную книгу и снова спрятал телефон в карман.

Затем я закрыл глаза и попытался подумать о чем-то отдаленном. Но, как только я сделал это, гудение ламп над головой стало просто невыносимым, этот гул буквально втискивался в перевозбужденный мозг, и не в силах это терпеть, я вскочил с лавки.

Снова глупо посмотрев в экран телефона, я принялся быстрым шагом ходить по коридору туда-сюда. Без цели, без смысла, просто чтобы заставить стрелку часов идти вперед. Я перемещался по коридору замкнутыми кругами сначала к окну, а потом назад к двери кабинета. Любой шорох где-то в глубине спящей больницы заставлял меня вздрагивать и испуганно оборачиваться на звук.

– Все было настолько плохо? – участливо спросил проводник.

– Скорее, это случилось слишком неожиданно. На 38 неделе беременности. Не сильно, но все-таки раньше срока. Утром я, как обычно, собирался на работу, когда она подозвала меня и сказала, что у нее болит живот. А еще через пятнадцать минут у нее отошли воды, и я повез ее в роддом.

В целом, с медицинской точки зрения, роды начались вполне в срок, никто не переживал по этому поводу. Беда была в том, что начались они еще утром прошлого дня, и через два часа минуют ровно сутки, как моя жена находится в родах. И к данному часу даже я уже начал подозревать, что ситуация значительно выходит за рамки нормы.

Благожелательные врачи не стали утром выгонять меня из ее палаты, взяв обещание, что я уйду по первому требованию.  И поначалу нам обоим было скорее просто любопытно. Мы с женой посмотрели на телефоне старую французскую комедию с Луи де Фюнесом, потом принялись смотреть какой-то комедийный сериал. Она постоянно смеялась и весело болтала. Мы весело подтрунивали друг другом и выбирали по каталогу очередные пинетки.

А потом ей постепенно стало становиться хуже. На протяжении всего дня она медленно теряла силы, все меньше улыбаясь и все чаще уходя в себя.  И к тому моменту, как на улице стемнело, в этой женщине уже трудно было узнать мою жизнерадостную супругу.

Глаза ее запали, а губы утратили краску и посинели. Практически перестав говорить, она все больше молчала, пока не начала просто тихонько хныкать в особо тяжелые моменты, никак не реагируя на то, что ей говорят. Вместе с тем как ночь опустилась на мир вокруг больницы, в палату начали все чаще заходить врачи и все чаще разные. В какой-то момент они пришли втроем что-то обсудили и попросили меня покинуть палату.

Я дал обещание, поэтому послушно вышел. Мой тесть, кстати, рассчитывал, что успеет приехать уже после того, как процесс закончится. Поэтому по прилету он первым делом заявился в нашу квартиру с букетом и подарками, а узнав, что все идет не совсем так, как должно, лично прибыл в больницу.

Бывалому журналисту ничего не стоило проникнуть на заветный третий этаж закрытой на ночь больницы. В травматологии он сказал, что из глазного отделения, а в глазном, что из травматологии, так он и добрался до заветной служебной лестницы. Поначалу он даже прятался от персонала, но поняв, что всех куда больше волнует судьба его дочери, он устроился на лавке и вскоре, под грузом накопившейся усталости сдался и уснул.

А я все продолжал, не находя себе места, метаться около заветной двери. Я слышал, как моя жена вскрикивает и что-то неразборчиво говорит. На нее кто-то ругался, кто-то третий шикал и на жену, и на того, кто на нее ругался. И вдруг, в какой-то случайный момент все стихло.

В тот момент я как раз проходил мимо двери и, испугавшись за любимую, попытался прислонить ухо к двери. Первым звуком, что я услышал оттуда, были тяжелые приближающиеся шаги. И я едва сумел отпрыгнуть от двери, когда она открывалась.

– А, ты уже тут как тут, на стреме! – улыбнулся мне крупный мужчина в синем хирургическом костюме.

– А где ж мне еще быть?

– Справедливо. – Мужчина устало оперся о дверной проем и потер переносицу двумя пальцами.

– Да не томите, вы! Что с ней? – взмолился я.

– Ой, забыл. Поздравляю, папаша! – спохватился он. – Как и обещали – дочка. Три семьсот, пятьдесят четыре сантиметра. Здорова и хороша собой.

У меня на секунду отлегло, но тут вдруг тревога вновь вернулась.

– А почему она не плачет?

– Ну, она, как бы, тоже целые сутки работала, чтобы на свет появиться. Устала очень, вон лежит спокойно на маме, ест.

– А супруга? Как она? – не мог уняться я.

– Не могу сказать, что все прошло без сучка и задоринки, но она в полном порядке. Сейчас с ребенком и мамой проделают необходимые манипуляции, и сможешь зайти поздороваться… Так, стоп, а это что такое? – сказал врач, удивленно смотря на тестя.

– Это папа роженицы. – Замялся я. – Он тут вообще уже давно лежит.

– Ну и бардак тут у нас. – Расстроенно покачал головой врач. – Чаем-то тебя успели напоить?

– Нет еще.

– Да тебе везет, однако! – раскатисто рассмеялся мужчина. –  Ладно, ты там давай начинай всех обзванивать. Как закончим, я тебя приглашу. Можешь расслабиться, все в порядке!

Дверь за врачом закрылась, и я какое-то время просто смотрел на нее. Затем я улыбнулся и начал как умалишённый повторять последнюю фразу, сказанную врачом. Все в порядке. Все в порядке. Все в порядке.

Приговаривая это, я начал пятиться назад, покуда не споткнулся о лавку и со всего маха не осел на нее. Я смеялся и плакал одновременно. По ногам растекалась усталость, и в то же время я чувствовал такой всплеск душевной энергии, которого не испытывал никогда. Хотелось одновременно выпить, позвонить маме, лечь спать и пуститься в пляс. Словно бы сознание потеряло разумный вектор действия и палило изо всех доступных орудий куда попало.

В этот момент дверь открылась, и медсестра, молча поманила меня рукой. Тогда и тот я, что был объектом этого воспоминания, и тот я, что путешествовал в чертогах своего сознания, буквально влетели в родильный зал.

Там, посреди просторного кабинета, на специальном кресле лежала моя жена, накрытая теплым одеялом. Она выглядела изможденной. Сквозь ее побледневшую кожу проступили сосуды, а ее шея стала красной и со всех сторон была исцарапана в кровь. Видимо, ей было настолько плохо, что она впивалась своим роскошным маникюром в собственную плоть. Она слабо улыбнулась мне, и я заметил, что на уголках ее посиневших губ собрались сгустки высохшей пены.

Но самое главное, что на ее груди лежал маленький комочек, что, кряхтя, впервые вкушал материнское молоко.

– Смотри-ка, – моей жене даже не хватало сил, чтобы говорить в голос, поэтому она лишь тихо шептала – А вон и твой папа пришел.

Я, не зная, что делать, подошел ближе к креслу и аккуратно прикоснулся пальцами к этому теплому комочку, что в ответ закряхтел и попытался махнуть рукой.

– Подожди немного, она кушает. – Пытаясь прямо сейчас не уснуть, промямлила жена.

Тут меня немного отстранила девушка-врач в фиолетовом костюме, что принялась проводить с дочерью какие-то манипуляции и что-то там записывать на бумажке.

– Почему ты выбрал именно этот момент? Ведь стресс вы все пережили немалый– спросил вдруг проводник.

– Это был одновременно самый тревожный и самый лучший день моей жизни. Сегодня я осознал кое-что важное.

– Да? И что же?

– Что счастье относительно. Что оно существует только при наличии противовеса. А все мы, по собственной глупости стремимся к чему-то абсолютному и не понимаем, что многие из нас на самом деле уже счастливы.

Например, рутина зачастую притупляет чувства, и нередко наша семья начинает нам надоедать. Но мы же стремимся к абсолюту, мы хотим, чтобы каждый день наш спутник жизни выглядел так, как в день свадьбы, а дети перестали орать и рисовать на обоях. Нам кажется, что именно нам не повезло. Каждый думает, что именно его жена перестала ухаживать за собой, или именно ее муж стал выпивать слишком много.

Но нет, рутина съедает всех и каждого. Счастье есть только там, где ты его осознаешь. Так после жаркой ссоры, счастьем становится примирение, а после долгой разлуки, за счастье принимают простой телефонный звонок. Но надо уметь это вовремя понять. Счастье мимолетно, оно любит жить в нашем прошлом, и самое главное в этой жизни успеть его прочувствовать в той точке времени, что зовется настоящим.

И сегодня, когда после самых долгих суток в моей жизни я увидел свою дочь, я это, наконец, понял. Да, накануне случился мой личный «самый длинный день», но я бы ни на что в жизни не обменял бы ни одну секунду этого бесконечно долгого ожидания. Ведь именно на этих томительно длинных обрывках времени и выстроилась затем та радость, которую я в итоге испытал.

Я жалею только об одном, о том, что в тот день, когда я погиб, я не сумел это почувствовать и поделится этим со своими близкими.  Я так надеялся, что на смертном одре сумею осознать свое счастье и уйду с этим чувством. Но вместо этого я просто прожил еще один день, не успев им насладиться.

Вдруг в помещении родильного зала неожиданно погас свет. Воцарилась абсолютная темнота и безмолвие, словно бы мы переместились в темное ничто, существующее без каких-либо координат и ориентиров. И когда свет так же внезапно включился, как и до этого погас, я увидел, что лишь моя жена и дочь остались людьми, все остальные же превратились в безликие манекены, что хаотично сновали вокруг.

Проводник словно бы лишился лица, все его черты смазались и постоянно менялись, отчего я узнавал в нем то одного, то другого человека. Он был одет в аккуратно подогнанный черный костюм в тонкую красную полоску, под костюмом была белая сорочка, а венчал этот ансамбль красный галстук в тон полоскам на пиджаке, кажется, эта одежда была мне знакома, но я никак не мог припомнить, где я ее видел.

И в этот момент с потолка, прямо со стыков бетонных плит начала капать вязкая черная жидкость.

– Мозг умирает. Твое сознание разрушается. Мы больше не можем обращаться к глубинам твоей памяти. – Сказал проводник сотней голосов, казалось, что сейчас в нем говорят все голоса, что я когда-либо слышал. – Впрочем, у нас осталось последнее воспоминание, что сформировалось незадолго до аварии, и мы как раз успеем в нем побывать.

Сцена 6

Мы находимся в некоем помещении с большими окнами, что выходят на запад, где в красном морозном мареве догорает очередной погожий день. Здание находится на самой окраине города, посему окна выходят прямо на хвойный лес, что слегка припудренный снегом безмолвно простирается вдаль до самого горизонта.

В помещении беспорядок. Из-за того, что повсюду без какого-либо порядка складированы коробки самых разных габаритов, трудно угадать предназначение данного помещения. И более чем удивительно посреди всего этого бедлама смотрится небольшой кожаный диванчик, который не стали разбирать при транспортировке, ограничившись лишь тем, что закатали его в пищевую пленку.

Диван явно стоял не на своем месте. Сейчас, загораживая собой почти все свободное пространство, он был развернут так, чтобы сидящий на нем мог смотреть в окна и любоваться закатом. На этом самом диванчике восседал я собственной персоной. Сейчас я канцелярским ножом вскрыл одну из коробок и достал оттуда неподписанный пакет с фурнитурой, понять предназначение которой, было выше моих сил. Тяжело выдохнув и почесав затылок, я отложил пакет в сторону и принялся надрезать клейкую ленту на следующей коробке.

– Это ведь тот самый день? – сказал сотней голосов проводник. Кажется, в этот момент он смотрел на солнце, что готовилось зайти за еловый лес.

– Да, это тот самый день. – Я тоже посмотрел на солнце, вдруг с тяжестью поняв, что именно сегодня солнце в последний раз освещало мир, в котором я жил.

– Что тут происходит? – среди сотен голосов проводника я почему-то отчетливо слышал голос моей дочери. Ведь именно она так сформулировала данный вопрос, впервые оказавшись в этом помещении. От этого у меня закололо в груди, и по ногам растеклась волна неприятного холода.

– Переезд. Моему делу давно требовалось более просторное помещение. И тут, на мое счастье, практически в пригороде отстроили новенький офисный центр. Помещение было больше предыдущего в два раза, а аренда выше всего на четверть.

– И чем же ты занимаешься?

– Интерьерами.

– Что?

– А ты думал, что выращенный одной лишь матерью, все детство проведший в компании ниток и иголок я стану шахтером или лесорубом? Конечно же, нет. Сначала я приличное время отработал в компании, производившей мебель, а затем, уйдя на вольные хлеба, открыл собственное дизайнерское бюро. Сейчас мы сотрудничаем со многими поставщиками и предлагаем полный спектр услуг по обустройству интерьеров. Лично я, помимо руководства, занимаюсь тем, что проектирую мебель на заказ. Вернее, я все это делал до недавнего времени.

– Столько слов. Ты словно пересказал мне рекламную брошюрку. Никто, ничего у тебя не закажет, ты и сам это понимаешь. – Сейчас проводник почему-то говорил голосом моего бывшего начальника, что провожал меня с предыдущего места работы именно этими словами.

– Смотри, у людей есть квартиры. И, каждый из них всегда считает, что имеющаяся у него жилплощадь меньше, чем ему надо. К слову, одному и тому же человеку как было тесно в однушке на тридцать квадратных метров, так будет мал и пентхаус в триста, но лично убедиться в этом могут лишь единицы.

Так вот, наша задача в том, чтобы сделать каждый сантиметр имеющейся площади доступным и удобным. Дать людям иллюзию того, что у них стало куда больше пространства за меньшие деньги. И судя по тому, как идут… как шли дела, с этим мы справляемся.

– То есть, вы их обманываете?

– Мы обманываем жадного карлика, что сидит в каждом человеке и постоянно требует все больше и больше.

– Ты даже сюда умудрился вплести свою никому не нужную философию. – Проводник снова заговорил голосом бывшего начальника.

Я промолчал. Я знал, что прав я, а он, упрямо цепляющийся за давно ушедшее время, ныне практически банкрот.

Тут вдруг откуда-то из-за горы коробок вышла совсем юная девушка, что несла в обеих руках по чашке. Над чашками клубились облачка пара, что предвосхищали аромат свежезаваренного кофе.

– Мне повезло, я наткнулась на кофемашину. – Сказала она, протягивая одну из чашек мне.

– Это как раз то, что нужно. Посиди передохни. – Сказал я, с благодарностью принимая горячую чашку из ее рук.

Девушка присела на противоположенный угол дивана. Она обхватила горячую чашку обеими руками и, смотря в окно, сделала первый глоток.

– Признайтесь, вы выбрали этот офис из-за вида из окна? – улыбнулась она.

– Естественно. Иных причин и быть не может.

– Мне здесь нравится. Правда, далековато теперь добираться. Мне вот на двух автобусах приходится ездить. – Сказала она, делая еще один глоток.

– Это ты так намекаешь на то, что тебе зарплату надо поднять?

– Я… Нет, вы не так… Я теперь уж и не знаю, что хотела сказать. – Сказала она, смущено поджав губы.

– Не нервничай, это же просто шутка, дружеский разговор.

Конечно, она еще не привыкла к такому. Ей был всего двадцать один год, и лишь полгода назад она получила диплом бакалавра по специальности «менеджмент». Это было ее первое место работы и пока она еще жила в той строгой студенческой иерархии, где каралось инакомыслие, и всегда было доминирующее мнение, против которого нельзя было пойти без последствий.

Я взял ее ассистенткой сначала на полставки, а затем и на полный день. Конечно, ее самолюбию иногда претило, что вместо управления крупным филиалом иностранной фирмы, ей доверили координировать работу десятка человек, но она, поначалу, плохо справлялась даже с этим. К слову, сейчас же она великолепно вписывалась в нашу работу, вот даже вызвалась сегодня помочь мне с обустройством нового помещения.

– Я вот считаю, что есть нечто пугающее в дороге, что ведет сюда. Идешь себе на работу, а тут просто тропинка, что с проспекта уходит куда-то в лес. Уверенна, что никто и не догадывается, что тут есть какое-то здание. Вы не находите?

– Это пока. Кроме нас тут еще нет арендаторов. Более того, по договору, даже охрана здесь появится лишь только в марте. И будь уверена, скоро тут закипит жизнь, а пока мы с тобой единственные живые люди во всей округе.

Она украдкой посмотрела на меня, пригубила кофе и вновь уставилась на линию горизонта.

Она была внешне приятной девушкой. Ее длинные вьющиеся волосы были, по моде, от кончиков и до середины длины выкрашены в светлый оттенок, а затем шел плавный переход к темному оттенку и у корней они уже были каштановыми. Она никогда не убирала их в какую-либо прическу, лишь иногда одевая на голову обод. Мне импонировала легкая неопрятность в ее образе. Этакий бунд без конкретной точки приложения.

Она была довольно худа, фигура ее не была четко очерчена, а грудь ее не особо выделялась. Но она была удивительно гармоничной. Она не комплексовала, не старалась скрыть свои отличия от эталона. Она была в полном согласии с самой собой и именно в этом была ее красота.  Возможно, и я только сейчас это понял, я ценил в женщинах именно это гармонию, полное согласие внутреннего мира и внешности.

Сегодня она одела черную водолазку с высоким воротом, шерстяную коричневую юбку до колен, плотные черные колготы и аккуратные туфли без каблука. Неброско, но со вкусом.

– Знаете, вот сижу я здесь и понимаю вас, – неожиданно нарушила она тишину, голос ее при этом слегка дрогнул.

– Ты про вид из окна?

– Не только про это, – она улыбнулась, стараясь на меня не смотреть. – У вас бывало когда-нибудь чувство, что вы находитесь именно там, где должны быть?

– Конечно.

– И что вы рядом именно с тем человеком, с которым хотите быть?

Я промолчал. В груди неожиданно сдавило.

– Вот сейчас у меня именно такое чувство, – она, наконец, сумела побороть свою скованность и посмотреть на меня.

Долгий взгляд.

Мы оба все поняли в этот момент. Я увидел в ее взгляде все то, что она так долго хотела мне сказать, но никак не могла решиться на этот отчаянный шаг. Я, наконец, разглядел в ее карих глазах то самое чувство, которое мы безвозвратно теряем к тридцати годам – влюбленность. Тот простой и искренний порыв души, который вырывается в твою опустошённую сущность, словно весна, и привносит в оставшийся неизменным мир новые краски, заставляя его выглядеть по-новому – прекрасным и вдохновляющим. То самое чувство, что с возрастом мы учимся подавлять еще в зародыше, безжалостно давя его о социальный статус, о возраст и о приобретенный опыт.

Она же увидела то, о чем мечтала и чего одновременно так боялась.  Она поняла, что больше всего на свете в тот момент я хотел вновь испытать эту самую влюбленность, хотел вновь почувствовать те искренние порывы страсти, что так сложно контролировать.  И только она одна во всем мире была готова сейчас мне все это дать. Сгореть в этом безжалостном пламени вместе со мной, несмотря на ответственность и последствия. Прямо здесь и сейчас.

Словно по команде мы поставили кружки на подлокотники и встретились на середине дивана, словно бы на нейтральной территории. Страстный поцелуй. Легкий аромат ее духов кружит мне голову. Ее тело, оказавшись в моих объятьях, становится податливым. Кажется, ее руки немного дрожат, но она согласна на любой исход. Она мечтала об этом слишком долго, чтобы сейчас прислушаться к голосу разума и страха.

И тут мы окончательно теряем голову. Резким движением я усаживаю ее на себя сверху и поднимаю ее юбку. С ее ноги при этом сваливается туфля, но нам уже все равно. Она с легкостью срывает с себя кофту и откидывает ее в сторону. Я плотно прижимаю ее к себе, отчего из ее груди вырывается тихий стон.

Я больше не могу на это смотреть! Я отворачиваюсь и смотрю на то, как за окнами горит алым пламенем закат. Лишь проводник, стоя прямо у окна, подозрительно часто принимает образ моей жены, и продолжает смотреть на то, что сейчас разворачивается за моей спиной.

В тот момент, когда девушка, не в силах сдерживаться, начинает стонать в голос он, наконец, подходит ко мне, а я, стараясь не замечать его, продолжаю смотреть на яркое солнце, в надежде бесследно раствориться в нем.

– Я хочу, чтобы все это прекратилось, – говорю я Проводнику. – Я готов навсегда покинуть этот мир, только давай на этом остановимся.

Но проводник подходит все ближе, а девушка за спиной все больше раскрывается и все яснее сознает, что ее грезы, наконец, обратились в явь.

– Ты не лучше, чем твой отец! – закричал проводник голосом моей матери.

А отворачиваюсь не в силах смотреть на нее.

– Твоя жена сейчас дома стряпает по кухне, разучивая новую считалочку с твоей дочерью. Ты должен был быть с ними. Разве они это заслужили? Разве пример твоего отца не дал тебе понять, что это дорога в никуда? Нет, все это ничего не значило, ведь ты сделал ровно то же самое, что и он. Ты превратил свою жену в ту, чьи письма я плача жгла в раковине на кухне, а эту молоденькую дурочку в меня!

– Мам… – я так и не смог ничего больше сказать.

– Да, тебя всегда сводили с ума девушки с кудрявыми волосами. – Сказал вдруг проводник спокойным голосом моей жены.

– Хватит! – В этот момент ноги подкосились, и я осел на пол, обхватив голову.

Но этот голос существовал внутри меня, его нельзя было заглушить. Тем же спокойно-снисходительным тоном она продолжила:

– Я бы приняла это, и ты это знаешь. Я бы сумела тебя понять, если бы ты был честным со мной. Я бы сумела со временем заставить себя забыть об этом, и все вернулось бы на круги своя. Мы столько всего пережили вместе, за плечами у нас целая жизнь с невзгодами и подъемами, посему я дала бы тебе право на ошибку.

Согласна, это было бы непросто. Но это было бы возможно, если бы тебе хватило мужества прийти домой и признаться мне во всем этом. Но ты ведь даже и не планировал этого делать, так? Пока ты ехал домой, ты не чувствовал ни раскаяния, ни сожаления. Ты думал лишь о том, как в дальнейшем выстроить отношения с нами обеими.

Как ты мог со мной так поступить? Ведь все эти воспоминания были с тобой каждый миг этого судьбоносного дня. То, как мы познакомились, день нашей свадьбы, день, когда родилась наша дочь. Но для того чтобы воспользоваться ими, тебе потребовалось умереть.

– Прости меня! Прости, пожалуйста!

– Ты никогда не скажешь мне этого вслух. И если я узнаю том, что сегодня произошло, то не захочу верить в то, что ты раскаивался в последнюю минуту. Я поверю лишь делам твоим и возненавижу тебя ничуть не меньше, чем ее.

Но не переживай. Я сумею оправиться и сумею тебя позабыть. Я выращу нашу дочь, поставлю ее на ноги. Но для нас ты навсегда останешься предателем, и твоя кончина не сможет как-либо тебя оправдать. – Сказала моя супруга спокойным, рассудительным тоном

Тут вдруг проводник встал прямо позади меня и заговорил голосом той, что несколько минут назад призналась мне в теплых чувствах.

– Ты будешь всеми забыт. Моя жизнь на какое-то время будет омрачена горем, ведь я и правда любила тебя. Полгода я мучала себя, не решаясь что-либо тебе сказать. Боялась, что не смогу нести ответственность за то, что разрушу чью-то семью. Боялась, что только наврежу этим и себе, и тебе, но в итоге так ничего и не смогла собой поделать. И, к своему стыду, ни секунды об этом не жалела.

Но поверь, я смогу выбраться, ведь я еще так молода, и впереди у меня целая жизнь. Ты всегда будешь ее важной частью, но чем больше времени пройдет с этого дня, тем меньшее место в моей душе ты будешь занимать.

Тут из-за спины донеслась какая-то возня. Маленькая женская ножка сбила кружку с кофе и та, падая на пол, разбилась на маленькие кусочки. Проводник обошел меня и встал прямо передо мной.  Сквозь подернувшую взор пелену я различал лишь маленький силуэт, и тут он вдруг заговорил высоким голосом.

– Привет, пап!

Меня вырвало прямо себе под ноги. Не контролируя себя, расшвыривая мебель на своем пути, я выбежал в общий холл здания и там, запутавшись в собственных ногах, ничком повалился прямо на кафельный пол.

Я не нашел в себе сил чтобы встать, просто беспомощно лежал, и смотрел, как через холл ко мне медленно идет проводник. У него были тысячи лиц и тысячи голосов. Все они сейчас осуждали меня, и все они были абсолютно правы в своих суждениях.

Он присел подле меня на корточки, и вдруг сказал мне моим собственным голосом.

– Знаешь, я наконец-то понял, почему ты создал меня. Ты создал меня для того, чтобы я тебя осудил. Да, ты действительно хотел вновь увидеть тех, кого ты на самом деле любишь. Тех, чьи имена пришли тебе в голову первыми, когда тот джип пробил ограждение прямо перед твоей машиной.

Но, вместе с лучшими моментами свой жизни, ты хотел, чтобы кто-то покарал тебя. Покарал не столько за то, что ты сделал, сколько за то, что ты планировал сделать. Ведь если бы сегодня ты согласился выпить еще одну чашечку кофе, или если бы вы не болтали десять минут, перед тем как расстаться, то ничего бы не произошло. И тогда ты бы продолжил эту подлую интригу. Медленно утопая во лжи, разрушая свою семью, мучая свою дочь, изводя жену и не давая освободиться той, что влюблена в тебя без памяти.

Мы оба понимаем, что это так. Ведь я – это ты. Я чувствую то же, что и ты.

Ты познал счастье, познал любовь. В этот роковой день ты познал страсть. А самое главное – ты сумел все это понять и испить до самого дна все то, что даровала тебе жизнь. И я не могу судить себя за чувства, испытанные мой же. Я могу лишь подтвердить их подлинность и искренность.

Но я могу обвинить тебя в том, что ты собирался делать в дальнейшем с теми прекрасными женщинами, что по собственной глупости даровали тебе счастье.

Ты любишь свою жену. Ты обожаешь свою дочь. И ты влюблен в эту девушку. Но ты заслуживаешь того, что с тобой произошло и не можешь быть прощен, потому что ты отказался делать выбор, который принес бы в твой уютный мирок много боли, но сделал бы счастливым хоть кого-то кроме тебя. Это твоя последняя мысль, именно с ней ты и покидаешь этот мир.