Кощеево седло. Всеслав Чародей – 3

3

Витко Бренич спрыгнул с седла на боярском дворе, и слегка дрогнул в душе, глядя на высокое резное крыльцо двухъярусного терема, широкого раскинувшего пристройки. Воя пробирала холодная дрожь – сватовство впервой, вот и дрожишь, как осиновый лист.

Рыжий Несмеян с лёгкой усмешкой подтолкнул друга локтем в бок. Витко в ответ задорно сверкнул глазами и шагнул было к крыльцу, да только Несмеян опередил – негоже жениху вперёд свата в терем к хозяину входить.

Дверь распахнулась, из сеней сваты весело прошли в горницу. Путислав Гордятич, отец Божены ждал их, сидя за столом, и тут в душу Витко невольно стало закрадываться ощущение нехорошести происходящего. Одет боярин был вовсе не по-праздничному, а это говорило о многом. Оно, конечно, обычай не дозволяет хозяину прежде времени показывать, что он знает, ЗАЧЕМ пришли к нему эти гости, да только ведь ведает же всё равно – Божена должна была просветить.

Да и угощений на столе негусто – квас в ендове, каша, яблоки да медовое печево. Ох, нежеланные мы тут гости, – понял Витко мгновенно, – не зря я Божке говорил, что отец её за меня нипочём не отдаст. И это-то угощенье боярин выставил на столе только потому, что обычай не велел иначе. Поняв всё это, Витко с порога едва не поворотил обратно.

– Присаживайтесь, гости дорогие, – прогудел, меж тем, боярин, и голос его тоже не обещал ничего доброго. Но сваты, ничуть не смущаясь, присели к столу – первым Несмеяна, потом Витко. – Да говорите, с чем пожаловали.

– А пожаловали мы к тебе, Путислав Гордятич с делом важным да дорогим, – ничуть не смущаясь, начал Несмеян. – Проезжал мимо нашего двора недавно один купец, да говорил, что есть у тебя, господине, дорогой товар, какой не везде и не всегда найдёшь. А у меня вот и купец на тот товар есть.

– Может, и есть такой товар, не ведаю, дорогие гости. Мало ли чего в бертьянице боярской найдётся.

Боярин ответил так, как велит обычай, и Витко несколько воспрянул духом – может, всё ещё не так страшно, как ему кажется, и упросила Божена батюшку смилостивиться над ней. А всё то, что он заметил – от обычной спеси да нелюдимости Путислава.

– А проезжал мимо моего двора другой купец, и говорил, что есть у тебя, Путислав Гордятич, на дворе диковинный зверь – не то черно-бурая лисица, не то рыжая куница, а вот охотника пока на неё не сыскалось. Так есть у меня на неё охотник.

– Верно, верно говорили купцы, – паки прогудел боярин, буравя кметя глазами. – Уж не ты ль тот охотник, Несмеяне?

– Да нет, боярин, я только говорю от него, – засмеялся Несмеян. – Сам-то он от любви язык потерял. Есть у меня, Путислав Гордятич, и купец на твой товар, и охотник на твоего зверя, да вот только не ведает, приглянётся ли тебе. Вот за меня и хоронится.

Несмеян лёгким толчком в плечо указал на Витко. Вой встал и поклонился Путиславу, всё так же не произнося ни слова.

– Вот он – и охотник, и купец, и вой, и жнец, и на дуде игрец. Он и будет тебе зятем верным, опорой в старости. Люб ли тебе жених, господине?

Боярин молчал, и Витко снова начал бледнеть. Как выяснилось – не зря.

– Вот что, гости дорогие, – сказал, наконец, Путислав Гордятич. – Ешьте-пейте, да дорогу обратную знайте. Дочка у меня одна и за Витко… – он помедлил, вспоминая отчество Витко (всё-таки соблюдал обрядность старый боярин), – Витко Бренича я её не отдам. Есть у меня дорогой товар, да твоему, Несмеяна, купцу, он не по пенязям. Есть у меня и редкий диковинный зверь, да только твой охотник ещё снасть охотничью на него не обрёл.

И не выдержал-таки, боярин сорвался:

– А коль ещё раз явитесь – псов спущу! – рыкнул он так, что и Витко, и Несмеян невольно попятились к двери.

Уже на улице Несмеян невольно засмеялся.

– Ну и ну, – покрутил он головой. – Не выдержал-таки боярин!

– Смейся – не смейся, а дело плохо, – угрюмо сказал Витко. – С самого начала я того ждал.

– А что, коль с Боженой переговорить?

– Да нет её в городе, – с досадой сказал Витко. – Я с одним холопом знакомым успел парой слов перекинуться. Боярин её ночью обратно в загородный дом отправил.

– И что делать хочешь? – Несмеян озадаченно почесал в затылке.

– Думать.

Всадники тёмными бесшумными громадами плыли сквозь вечерние сумерки. Два всадника и четыре поводных коня. Остановились на опушке леса.

– Что, прибыли? – Несмеян оглянулся на Витко, – в сумерках его лицо белело, словно серебряная монета.

– Прибыли, – Витко смотрел сквозь переплетение ветвей на высящуюся на холме громаду усадьбы. – Вот оно, его логово.

Рубленые клети с крытыми заборолами, четыре вежи по углам и четырёхъярусный терем в середине. Кое-где светились окна. Богато, князьям впору, жил боярин Путислав Гордятич, несостоявшийся тесть Витко, витебский тысяцкий. Пока несостоявшийся, – поправил себя Витко.

– Которое её окно?

Витко молча кивнул на крайнее левое на втором ярусе.

– Вперёд?

– Вперёд.

Луна пряталась за тучами, да и выгляни она, её новорожденный серпик дал бы слишком мало света для того, чтобы углядеть из усадьбы на опушке леса двоих.

Коней оставили на опушке, в перестреле от усадьбы. К городне шли пешком. Вскарабкались по склону холма, стараясь ступать бесшумно. Вои на стене услышат – верная смерть. И не спросят, – кто, мол, там да почто. Добро хоть, собаки на этой стене нет. Или есть?

Витко нацелился, забросил осил. Конёк кровли над заборолом не скрипнул под тяжестью его тела. Добротно рубили стены для боярина Ратибора, Путиславля деда.

Лезли наверх, цепляясь за узлы. Молились в душе. Окно стрельни страшновато чернело в забороле. Витко задержался около. Изнутри не доносилось ни звука – излиха надеялся боярин на сторожу на вежах. Да и откуда ему набрать людей для сторожи на заборолах, не князь ведь всё ж таки. Боярская дружина редко досягает числом до сотни воев.

Через эту же стрельню пролезли внутрь. Под низкой кровлей было темно. Бесшумно ступая босыми ногами, Витко и Несмеян проскользнули по лестнице во двор замка, крались через двор к стене терема. Челядь спала – ей не было никакого дела до пришельцев, которые готовились украсть у Путислава Гордятича самое ценное его достояние.

Окно Божены было не так уж и высоко – с гульбища досягнуть. А вскарабкаться на кровлю гульбища для того, кто только что по верёвке взобрался на забороло крепостной стены – раз плюнуть.

Витко шёл по кровле гульбища, едва касаясь руками могучих брёвен стены терема. Вот и окно – волоковое, но широкое, можно и пролезть. Витко глянул в щель между стеной и ставнем, да только что в темноте увидишь. А, будь, что будет! Легонько стукнул в ставень ногтем. Ещё раз.

Изнутри послышались лёгкие и быстрые шаги.

– Кто там? – в девичьем голосе слышалось недоумение.

– Божена, отвори.

Изнутри послышалось аханье, и ставень, скрипнув, быстро сдвинулся в сторону. Девичьи руки обхватили Витко за шею.

– Витко!

– Витко, Витко, – усмехнулся Несмеян, появляясь рядом с другом. – Здравствуй, Божка.

– Здравствуй, Несмеяне, – белозубо улыбнулась она, овладев собой. – Вам чего надо, добры молодцы, под окном у красной девицы?

– Тебя надо, – хмыкнул Витко весело. – Я позавчера к отцу твоему сватать тебя приезжал. Он говорил про то?

– Говорил, – Божена вздохнула.

– А чем дело кончилось, тоже говорил?

– Говорил, – в голосе Божены прорезались грустинки.

– Так вот чего скажу, слушай, Божена, – Витко сжал зубы. – Согласна за меня идти?

– Знаешь ведь.

– А без отцова благословенья? Увозом? – Витко холодно прищурился.

Божена, закусив губу, потупил глаза и чуть отступила. Потом решительно махнула рукой:

– Ладно! С батюшкой, бог даст, после помиримся. Когда?

– Сейчас!

– Ладно, – вздохнула девушка. И почти тут же с крайней вежи послышался заполошный крик:

– Воры! К мечу!

Похоже, кто-то из стражников заметил-таки на серой кровле двух человек. Забыли про осторожность Витко и Несмеян!

На крик мгновенно отозвалось не менее десятка голосов, послышался топот, а во дворе показались люди с жаграми. Несмеян, сообразил вмиг:

– Внутрь!

Божена отпрянула. Несмеян сиганул внутрь (толсты были брёвна в Путиславлем терему, а потому и окна волоковые широки!), и в этот миг из темноты, с вежи прилетела стрела. Витко на лету перешиб её мечом, Несмеян оборотил к нему бледное, как смерть, лицо, – стрела летела именно в него.

– Скорее!

Витко тоже прыгнул в окно, Божена быстро задвинула за ним ставень. Вторая стрела с треском расщепила доску, высунув внутрь хищное жало.

– Твою мать! – процедил Несмеян, бросаясь к двери.

– Почему – внутрь?! – Витко тоже подскочил к двери, бросив Божене ободряющий взгляд, – она сейчас беспомощно и бестолково переводила взгляд с одного на другого. – Почему – не во двор?

– Там сейчас светло, как на вершине Прадуба, – процедил Несмеян. – И не протолкнёшься, как на киевском торгу.

– А здесь что? Запереться и сидеть, доколе не надоест?

– Не надо сидеть! – Божена, очнувшись, тоже подскочила к двери. – Бежим в терем, там есть потайной ход! Пока все снаружи!

Они едва успели. Дверь потайного хода захлопнулась прямо перед лицами удивлённых боярских холопов, которые всю жизнь почитали эту дверь не ходом, а поставцом с посудой. Несмеян задвинул тяжёлый дубовый засов. Ранее, чем через час дверь не вынесут.

Пока в усадьбе сообразили, что к чему и снарядили погоню поверху, Витко, Божена и Несмеян уже мчались о-дву-конь к Полоцку. Да и погоня-то была бестолковой – кроме боярина, никто не знал, куда выходит ход, а его самого, как на грех, в усадьбе не оказалось.

А через седмицу именно Несмеян ездил к боярину Путиславу в ту же самую усадьбу – с выкупом за невесту и мириться.

Во дворе замка Несмеяна мгновенно окружили боярские вои.

– Он? – напрягая кулаки, спросил один из них.

– Не он, – решительно отверг второй.

– Он, он! – весело утвердил третий. – Я в него и стрелял тогда.

– А может, ему хоть теперь челюсть на сторону свернуть, раз тогда не вышло? – полюбопытствовал четвёртый.

– Охолонь, – лениво сказал кто-то с крыльца. – После драки кулаками не машут.

Несмеян молча равнодушно глядел поверх голов, хотя чего это ему стоило – знал только он. Внутри всё дрожало. Как выйдет сейчас на крыльцо Путислав Гордятич, да махнёт разрешающе рукой… И затопчут вои насмерть Несмеяна. Хотя и знал – он княж вой, и закон боярину своевольничать запрещает. Но закон – что дышло, вестимо…

И тогда, и после не мог понять Несмеян – чем не по нраву был в зятьях Путиславу Витко – сын воеводы Бреня, товарищ по учёбе самого князя Всеслава Брячиславича. Не мала честь для витебского тысяцкого. Разве что уже была сговорена Божена за кого вроде гридня самого великого князя киевского – про то ни у Витко, ни у неё самой Несмеян не спрашивал.

Боярин вышел. Свирепо глянул на Несмеяна, спесиво задирая бороду.

Несмеян выложил на крыльцо перед боярином отрезанную девичью косу Божены:

– Божена Путиславна и Витко Бренич прощенья просят и в гости зовут.

Боярин помолчал и, наконец, изронил через силу:

– Ладно. Пусть моя дочь за приданым приезжает. Но дружка твоего чтоб в моём доме не бывало. А твоей – тем паче.

Повёл бровью боярин. Вой, тот, что говорил про кулаки после драки, вмиг поняв, поднял со ступеней косу и подал Путиславу в руки. Не сказав больше ни слова, повернулся боярин и, грозно сопя, ушёл в покои.

И тут только позволил себе Несмеян усмехнуться.

4

– Да, – сказал рыжий гридень Несмеян, наливая мёд в чаши и незаметно усмехаясь тому, что было в его молодости. – Так всё и было.

– Да, – эхом повторила Божена, неотрывно глядя на текущий из жбана в чаши мёд. – Так всё и было.

Несмеян покосился на жену – Купава молча и едва заметно улыбалась. Встала из-за стола, принесла от печи тяжёлую глиняную сковороду, в которой шкварчала яичница с грудинкой, поддела её ложкой и разложила по глубоким мискам – себе, мужу и Божене. Окинула взглядом стол – всего ли в достатке. Свежие, недавно с грядки, огурцы, зелёный лук с каплями воды на перьях и белой головой, которая так и просилась с хрустом откусить, сладкое медовое печево на плетёном блюде, горка печёной репы на другом, ветряная рыба из Двины и моря, квасной запах из одного жбана и медовый – из другого. Удовлетворённо кивнула и вновь присела за стол.

Божена же, меж тем, снова подняла голову и посмотрела на Несмеяна. Он потупился.

– Так получилось, Божено… – сказал он через силу. – Да… он – там, а я – здесь. Он попал в полон, а я – бежал. Так было надо…

– Перестань, – тихо сказала Божена, ковыряя ложкой густой гороховый кисель, и Несмеян мгновенно умолк, словно ему запечатали рот. – Перестань, Несмеяне. Не надо оправдываться. Нет на тебе вины. Я всё понимаю… войские дела… княжий приказ.

Купава положила руку ей на плечо, мягко сжала.

– Может, и жив ещё, – сказала она тихо.

– Может, и жив, – вновь эхом отозвалась Божена.

– Должен быть жив! – твёрдо заявил гридень, пристукнув кулаком по столу, так, что вышитая скатерть чуть сдвинулась и сморщилась на столе, колыхнув посуду и мёд в чашах. – Его в полон взяли, а не убили! Найдём!..

– Да как найдёшь? – слабо возразила Божена. – Где? Кто найдёт?

– Я найду! – для Несмеяна в этот миг не было трудностей. – В Киев поеду, а коль надо – и в Царьград!

Божена потупилась, пряча благодарные слёзы, а Несмеян в этот миг и впрямь верил, что сможет найти друга и побратима хоть за тридевять земель. В конце-то концов, будет же княгиня Бранемира с воеводами Бронибором и Бренем хоть что-то делать для того, чтобы спасти князя или хоть облегчить его судьбу, тогда можно будет и о судьбе побратима вызнать – он всё ж таки не кто-нибудь, а сын воеводы Бреня и воспитывался вместе с князем Всеславом Брячиславичем.

Чаши они подняли разом, глотнув пряного мёда:

– Да будет так!

Простились у ворот, и Несмеян долго смотрел вслед уходящим женщинам – жена друга была с холопкой ради всякого дорожного приключая. Потом, когда они скрылись из глаз, гридень затворил ворота, несколько мгновений бессмысленно потыкался по двору туда и сюда, словно не зная, за что взяться (а за что и браться-то было? – вечер на дворе, того и гляди стемнеет), шагнул к крыльцу. И в этот самый миг в калитку постучали.

Постучали сильно, властно, словно имели право войти и без стука.

Несмеян несколько мгновений стоял у крыльца, замерев, и глядел на ворота, словно не мог понять, что происходит. Потом медленно двинулся к воротам.

Калитка отворилась сама, не дожидаясь, пока он дойдёт. Без скрипа отошло в сторону воротное полотно – в проёме калитки, опираясь плечом о верею, стоял человек.

Мужчина.

При встрече взгляд невольно первым делом цепляется за одежду, за внешний вид – не зря в народе говорят, что встречают по одёжке. Того, кто пришёл к Несмеяну сегодня, по этой народной мудрости следовало бы выгнать взашей. Он был одет в лохмотья, такие, что и глазу стыдно было остановиться – посконина, дыра на дыре, никакой вышивки альбо оберегов, опричь деревянных да костяных. Густая клочкастая борода, лохматая седая грива волос. И даже поршни на ногах – рваные, зашитые на скорую руку суровой смоляной дратвой.

Несмеян на мгновение замер, разглядывая пришедшего приблуду, а в следующий мигу узнал его (хоть и видел всего раз в жизни, и тот раз был целых четыре года тому), и, улыбаясь, шагнул навстречь.

Но его приветственный возглас пропал сам собой, едва пришедший калика качнул головой, словно останавливая Несмеяна, шагнул сквозь воротный проём и затворил калитку за собой. А потом усмехнулся:

– А вот теперь – здравствуй, Несмеяне!

– И ты здравствуй… – гридень на миг замешкался, но память поспешно подсунула на язык назвище, – здравствуй, Колюто.

– Ты очень правильно сделал, что сначала пришёл ко мне, а не куда-либо ещё, – убеждённо сказал Несмеян, отпивая пиво из чаши. – А уж соваться в княжий терем и вовсе было бы непроходимой глупостью с твоей стороны.

Они сидели в терему Несмеяна, только теперь вместо Божены за столом был Колюта, а Купава ушла во двор – ни к чему женщине вникать в мужские дела, не женское дело – война и государские дела. И чем меньше ты, женщина, знаешь об этих делах, тем лучше для тебя. Да и для дел этих – тако же.

– Не понимаю, – мотнул головой Колюта, разомлевший от тепла, сытости и медовой чаши. – Что изменилось? Разве княгиня против нашего дела?

– Княгиня Бранемира – женщина, – глубокомысленно сказал Несмеян. Помолчал мгновение, словно оценивая то, что сказал, весело фыркнул и продолжил. – И как всякая женщина, она ненавидит войну, которая может отнять у неё мужчину, детей, дом… Но она – знатная женщина! И понимает, что от одной ненависти к войне сама война никуда не денется, и от того, что она сядет в углу, зажмурится, заткнёт уши и будет говорить – я не хочу, чтобы была война… от этого война не исчезнет.

Колюта кивнул, по-прежнему ничего не понимая.

– Поэтому княгине Бранемире Глебовне некуда деваться, опричь того, чтобы помогать нам, – заключил Несмеян с кривой усмешкой. – Только мы, вои, гридни и бояре кривской земли, можем воротить ей её мужа, можем воротить князя на полоцкий престол.

– Но тогда почему? – спросил сбитый с толку Колюта.

– А почему ты не пошёл сразу на княжий двор? – внезапно спросил Несмеян.

– Ну… – озадаченно протянул калика, который, похоже, и сам толком не понимал, что именно толкнуло его прийти сначала к Несмеяну. – Не мог же я в лохмотьях – да на княжий двор…

– Ну да, – поддержал его Несмеян насмешливо. Тряхнул рыжим чупруном, отбрасывая его за ухо. – Как же… ещё что придумаешь? Ну ладно, положим, ты опасался, что на княжьем дворе тебя не узнают. А к воеводе Бреню почему не пошёл? Он-то тебя опознал бы? К Бронибору-тысяцкому, в конце концов?

Колюта вновь мотнул головой – метнулась сивая, годами не стриженая грива, которой позавидовал бы любой конь.

– Ладно, – скривил он губы. – Считай, что чутьё мне помешало.

– Вот это уже правильный ответ, – Несмеян вновь наполнил чаши. И заговорил, глядя на Колюту остановившимся взглядом. – Когда Ярославичи схватили князя в Орше… нам пришлось сражаться за Витебск. Нельзя сказать, что там было большое кровопролитье… в конце концов, княгиня Бранемира договорилась о мире с князем Мстиславом, пришлось даже уступить ему обратно Новгород. И пришлось согласиться на то, чтобы у нас в Полоцке сидел соглядатай от Мстислава. С дружиной.

Колюта вытянул губы трубочкой, словно собирался присвистнуть и в последний миг передумал.

– Ни хрена себе, – процедил он, наконец.

– Вот так, – кивнул Несмеян. – И потому нельзя было тебе идти сразу на княжий двор – этот чужак живёт там же, и сразу бы тебя увидел и наверняка догадался бы, кто ты такой. Потому как дураком его вовсе не назовёшь…

– Кто он такой? – Колюта напрягся, словно перед прыжком.

– Ратибор Тужирич, плесковский боярин, – Несмеян поморщился. – Он на Черёхе против нас бился, ему давно место тысяцкого в Плескове блазнит, а нынешний тысяцкий Найдён Смолятич на нашей стороне. Да ещё и сына у Ратибора наши убили. Так что его на нашу сторону не переманить, и Мстислав Изяславич про то знает, потому именно его сюда и прислал.

– И что, он за месяц успел везде своих людей поставить? – Колюта поднял брови.

– Да нет, конечно, – Несмеян снова долил в чаши пива. – Ты вот что. Оставайся у меня. Завтра в город воротится от шелонян воевода Брень, и тогда я сразу его позову сюда. Тут ратиборичи нас не выследят. Княгине я тоже про тебя завтра расскажу, но к ней на двор соваться так и так нельзя, а самой ей сюда приезжать тоже не к лицу. Всё одно через Бреня Военежича решать доведётся.

– Добро, – подумав, согласился Колюта. – Я и сам бы лучше не придумал.

Несмеян несколько мгновений помолчал, потом спросил в лоб:

– Ну как там наш Брячиславич? Что слышно по Киеву?

– Да мало что слышно… – с неохотой ответил Колюта и залпом выцедил пиво из чаши. – В Берестове его держат, в терему полоцких князей, под стражей. По-княжески содержат, а только его мало не сотня воев сторожит. Княжичей увёз к себе Святослав, они у него в Чернигове, тоже почти без утеснения, только под стражей. В его же терему живут.

– Черниговский князь – витязь, – с уважением сказал Несмеян, приподымая в руке жбан. Покачал им в воздухе, прислушиваясь, одобрительно кивнул (пива в жбане было ещё достаточно) и вновь наполнил чаши. – Однако и он нарушил слово.

– В Киеве говорят, что он не знал про клятвопреступление, – сумрачно возразил Колюта. – Всё замыслили Изяслав с Всеволодом.

– Ладно, там разберёмся, – гридень махнул рукой. – До всех черёд дойдёт. А что остальные, кого с Всеславом Брячиславичем взяли?

– Боярин Бермята тоже под стражей живёт, на дворе у тысяцкого Коснячка, – вспомнил Колюта. – Больше ни про кого не слышал…

– С ними вместе в полон попал ещё гридень Витко, сын воеводы Бреня, – встревоженно напомнил Несмеян, чуть приподымаясь на лавке. – Неужто про него ничего не слышал? Он побратим мой.

– А, слышал! – Колюта покачал головой. – Убили побратима твоего, Несмеяне. В Берестове и убили, когда с лодей выходили. Он бежать пытался… мне вои знакомые рассказывали.

Несмеян на мгновение словно окостенел, замер, глядя прямо перед собой.

Молодой вой, русоволосый сын воеводы Бреня потянул из налучья лук.

– Покинь! – прошипел Всеслав неожиданно сам для себя – его словно накрыла чья-то могучая воля, он понял – стрелять сейчас нельзя ни в коем случае. – Оставь лук, Витко!

Парень замер. Сквозь храп коней слышно было только, как стало чуть громче сопение медведя. Зверь не двигался.

Витко Бренич спрыгнул с седла на боярском дворе, и слегка дрогнул в душе, глядя на высокое резное крыльцо двухъярусного терема, широкого раскинувшего пристройки. Воя пробирала холодная дрожь – сватовство впервой, вот и дрожишь, как осиновый лист.

Боярин молчал, и Витко снова начал бледнеть. Как выяснилось – не зря.

– Вот что, гости дорогие, – сказал, наконец, Путислав Гордятич. – Ешьте-пейте, да дорогу обратную знайте. Дочка у меня одна и за Витко… – он помедлил, вспоминая отчество Витко (всё-таки соблюдал обрядность старый боярин), – Виткоа Бренича я её не отдам. Есть у меня дорогой товар, да твоему, Несмеяна, купцу, он не по пенязям. Есть у меня и редкий диковинный зверь, да только твой охотник ещё снасть охотничью на него не обрёл.

И не выдержал-таки, боярин сорвался:

– А коль ещё раз явитесь – псов спущу! – рыкнул он так, что и Витко, и Несмеян невольно попятились к двери.

И вторая золотая гривна легла на шею онемелого от счастья Витко, и второй синий плащ облёк плечи нового гридня.

Ножами подрезали дёрн, отворотили в сторону. Стали на колени с двух сторон от земляной ямки, протянули левые руки навстречь друг другу. Славута тонким ремешком связал их в запястьях прямо над ямкой, и Витко так же быстро резанул ножом по рукам. Кровь тёплой струйкой текла по запястьям, смешивалась, стекала в землю, щедро питая серую нарочанскую супесь.

А от ворот навстречь уже летели вершники городовой стражи. Подскакали, окружили, обдавая пылью и запахами конского пота, горячей кожи и нагретого железа.

– Так это же Витко! – подивился кто-то мгновенно, и гридень враз признал побратима, рыжего Несмеяна. – Никак стряслось что?

– Коня! – прохрипел Витко сухим потресканным ртом. – Скорее ко князю!

– Несмеян! Витко!

Вновь те же самые двое гридней, русый и рыжий, неуловимо чем-то схожие меж собой и такие разные, возникли перед князем.

– Снять колокола и паникадила!

В ночи звучно многоголосо гремели цикады. Несмеян швырнул в Волхов камешек, несколько мгновений глядел на разбегающиеся круги. Взял второй.

– Покинь, – негромко сказал Витко, не подымая головы.

Друг сидел на большом камне у самой воды.

– Чего? – переспросил Несмеян.

– Не надо, – тихо сказал Витко. – Смотри, как хорошо.

Ночь и впрямь стояла хорошая – тишина, ни ветринки, и вода в Мутной-Волхове – не шелохнётся.

Свежесрезанными прутьями орешника огородили посреди двора небольшую площадку, и с двух сторон на неё ступили двое полуголых воев. От крыльца – Витко Бренич цепко ощупывал босыми ногами жёсткую короткую траву, играл могучими мышцами на груди и плечах. От ворот – тот самый Вадим Козарин, весело щурясь навстречь клонящемуся к окоёму солнцу и короткими движениями головы разминая шею.

– Брось, Чурила, – Витко махнул рукой. – Тут, в Берестье, всей рати-то – сотни две воев, не больше. Сначала их запугаем как следует, а после и само Берестье возьмём, если Перунова воля на то будет. Вспомни, как два года тому Мстислава крутили в лесах – ещё меньше войска было.

Пятеро воев пали враз. Несмеян прянул назад, полосуя воздух сразу двумя клинками, и оказался в стороне от своих – его окружили.

Отбиваясь, он видел, как рубится, прикрывая княжичей, Витко, как валятся под переяславскими копьями вои.

Видел, как окружённый со всех сторон, друг опустил меч – и коротко мотнув головой, велел сделать то же самое бледным, как смерть, княжичам – не порубили бы кияне и переяславцы вгорячах наследников полоцкого стола.

Их скрутили вмиг.

– Вот, значит, как, – с трудом выговорил Несмеян занемелыми губами.