Ярый князь

3

Солнце яростно бросало лучи на ещё промёрзлую землю, но уже весело звенела капель и хотелось жить. Весна!

Хлыновцы с нетерпением ожидали её прихода, ведь весна – это поход, и потому порядком надоевшие за зимние месяцы воинские учения воспринимались повольниками охотнее, несмотря на то, что с каждым днём десятники и сотники становились всё требовательнее и придирчивей.

Ярослав, получивший начальные навыки владения оружием от воеводы Данилы Петровича, не выглядел белой вороной в чёрной стае уже бывалых ватажников, а природное здоровье и сила выдвинули его за три месяца в лучшие. Он уже неплохо владел мечом, отменно – саблей, точно метал в цель сулицы^[22], а стрелять из арбалета его обучил ещё отец.

Боярину Абакуновичу Ярослав глянулся. Молодой новгородский купец, а ныне сотоварищ, был всегда умыт, причёсан, опрятно одет. Он никогда не жаловался на тяготы воинской учебы, сотник и десятник были им довольны. Главное же, он – один из немногих – мог читать, писать и знал счет. Боярин хотел его поставить у казны, но воеводы Осип Варфоломеевич и Василий Фёдорович воспротивились: молод ещё.

Александр Абакунович Ярослава приблизил, часто стал приглашать на трапезы. Во время одного из застолий он неожиданно спросил молодца:

– Ты с отцом или один бывал в Новгороде Низовском, Городце, может, к булгарам захаживал?

– Врать не буду, не приходилось, – откровенно ответил молодец.

– А купцы нижегородские или городецкие тебе ведомы?

Призадумавшись, Ярослав утвердительно кивнул.

– Скоро реки вскроются… Сотоварищи ждут не дождутся, когда можно будет ушкуи на воду спустить, – повёл неспешно речь боярин. – Надумал я повести мужиков на Булгар, но Новгорода Нижнего не миновать. Там ноне князь Дмитрий. Его дружинники мне плечо и руку поранили, да и из Костромы еле ушёл, не то быть мне у хана Хидыбека в полоне. В ватаге немало повольников жаждущих помститься князю. Но Нижний не Кострома: и стены выше, и ворота крепче, и князь Дмитрий не чета воеводе Плещееву… Так вот, хочу тебе одно дело доручить. Дело непростое, не каждому по плечу.

– А что делать-то? – насторожился Ярослав.

– Хочу тебя в Нижний Новгород отправить. Нас повязали в Костроме потому, что ворота князьям свои люди открыли ночью… Разумеешь? Надобно ворота Низовского открыть, как подойдём к городу.

– Сумею ли? Один… много ли сделаешь?

– Не один. Я тебе дам сотоварищей. Мужиков верных, крепких… Ты ведь в Хлынов купцом пришёл, купец ты и есть. С тобой сколько людей было?

– Шесть…

– А я тебе дам десяток, а то и более бери. Ну что? Возьмёшься за дело, не то другому доручу…

Ярослав кивнул. Он понимал, что только так сможет послужить великому князю нижегородскому.

– О нашем разговоре никому! – строго предупредил боярин. – Завтра приходи поутру, обговорим и молодцов, что пойдут с тобой, отберём.

Нелёгок путь по апрельской хляби. Лошади, запряжённые в добром нагруженные сани, тянули поклажу напрягаясь и скользя по уже оттаявшим местам. Обозники и охрана – два десятка молодцов – крепкие, в добротные зипуны одетые, а под зипунами кольчуги, в руках вожжи, а под руками сабли да арбалеты. Охрана же и вовсе при оружии и полной зброе. А то как же… Обоз прошёл зимником устье Камы, ступил на волжский лёд, а значит, в булгарские земли пожаловал непрошено. Одно успокаивало, что обоз купеческий и хозяином поклажи настоящий купец новгородский Ярослав Тихонович. Но на пути вставал Жукотин, ещё не отстроенный и помнящий ушкуйников, разграбивших и разоривших город. Как-то жукотинцы поведут себя, увидев обоз русского купца?

«А ну возьмут на копьё? С них станется, – размышлял Ярослав, покачиваясь в седле. Лошадь он себе выбрал спокойную, выносливую, хотя с виду невзрачную. Бывалые ушкуйники предупреждали, что за две версты от города застава булгар, но как её обойти, никто не знал. – Может, навалиться скопом? Воины подобрались сильные, ловкие, в деле смертном не раз бывавшие… А вдруг на заставе полсотни, а то и сотня вся! Не осилить… Если бы не сани… Снег в лесу подтаял, осел, ночью обойти заставу не составит труда, но сани… С санями не пройти. И поклажу не оставишь. Какой же я купец без товара?!»

Ближе к вечеру дозор, шедший в версте впереди обоза, доставил мужичонку – плохонький, кудлатый, в рваном заячьем тулупчике. На вопрос: кто таков, мужик торопливо прошепелявил:

– Оханщик^[23] я. На промысел вышел, а тут незадача…

– И что, рыбка ловится? – усмехнулся Ярослав, вглядываясь в хитроватое, серое, с трудом различимое лицо нависающих из-под шапки волос.

– А не то! Мне зимовина известна, яма такая, – пояснил рыбак. – Так из неё всю зиму рыбу черпаю. Кормиться-то надо. У меня детишек полна изба.

– Живёшь-то где?

– Недалече. Там… – махнул рукой мужичонка куда-то в лесные дебри.

– И что, булгары не забижают? – поинтересовался Ярослав.

– Ни булгары, ни татары… На кой ляд я им сдался. Живу сам по себе, они сами… Да и не видят они меня. Коли хлебушка надо, до Жукотина тайными тропами пройду, прикуплю. Жаль вот кругляшков маловато… А зверья и птицы полон лес, токмо не ленись.

– Давно здесь промышляешь?

– Так, почитай, всю жизнь. Ещё отец избёнку срубил…

Ярослав задумался. Боясь спугнуть удачу, он отстранённым голосом спросил:

– Ты обмолвился, что кругляшков маловато. Я дам тебе монет, да не медных, серебряных… – и после паузы продолжил: – коли проведёшь обоз мимо Жукотина.

– А чего не провести… Проведу.

– И сани пройдут?

– И сани тож. Да ты не тревожься. Мне тута кажная тропка ведома. Токмо идти надобно ночью, пока земелька стылая и речушки ледком прихвачены. За ночь и минуем Джукетау.

– Тебя как зовут-то?

– Тимоня я. Отец говорил, что родичи все в Твери, а я дальше Казани и не заплывал. Слушай, боярин, – ещё больше оживился мужичок.

– Не боярин я, купец.

– Мне всё едино, – отмахнулся Тимоня. – А может, тебя прямо к Казани провести? Мне и туда путь ведом. А оттуда куда хошь иди: хошь на Булгар, хошь на Нижний.

– Не заплутаешь? – испытывающе глянул на оханщика Ярослав. – Путь-то до Казани неблизок.

– Это рекой плыть да плыть, а я лесом. Летом не пройти, а ноне можно, – заверил Тимоня. – Я сбегаю до женки, а к ночи возвернусь. Вы же пока вон в той ложбинке располагайтесь. Костерок там, похлёбку сварите, а к ночи я приду. Молодцы пущай факелов наделают. Идти надобно будет всю ночь… А ноне, поди, сам видел – темень-то такая, что без факела ни ногой. Так что, пущай молодцы потрудятся… – и мужик, подхватив полы шубейки, поспешил к темнеющей стене, казалось, непроходимого леса.

– Зря отпустил мужика. Больно вёрткий, – осуждающе покачал головой Степан – в ватаге сотник, в обозе старший. – Но решать тебе. Атаман приказал во всём потакать и тебя слушать. Так что, дальше пойдем или здесь заночуем?

– Ноне спать не придётся. Пойдём к обозу, расскажу.

Тимоня не обманул. Несмотря на темень, вёл уверенно, каким-то звериным чутьём находя проход, казалось бы, в непроходимых местах. Только под утро, натолкнувшись на перегородившее русло лесной речушки поваленный ствол сосны, остановились.

– Погоди, – осадил проводника Ярослав. – Лошади выбились из сил, да и молодцы притомились. Нужен отдых.

– Лошади-то понятное дело – возы тянут, а молодцы чего? Морды-то во какие красные, сытые, – усмехнулся Тимоня. Ему, прошагавшему всю ночь, хоть бы что. Только покхекивает. – Отдыхайте, – махнул рукой оханщик. – Лошадей распрягите, им тож роздых нужен. А я пока сосёнку топором попотчую. Отрублю конец, тогда уж и молодцов твоих на подмогу кликну, а пока пущай и они сил набираются.

– Сколь простоим? – уточнил Ярослав.

– Так весь день. Как морозцем прихватит, тогда и в путь тронемся, – и насмешливо глядя на Ярослава, участливо добавил: – Ты и сам поспи, вона как насупонился…

К концу четвёртой ночи вышли на волжский лед.

– До Казани полверсты, – показал в темноту Тимоня. – Как развиднеется, сами узреете. Деревенька так себе – дворов десятка три, но отогреться, отоспаться есть где. С вами не пойду. Мне домой поспешать надобно… Женка, детишки…

Ярослав не поскупился, отсчитал десять серебряных монет. От такого богатства Тимоня впервые за весь путь онемел. Жаль, что видели это только Ярослав и Степан, а то бы обозники натешились всласть – до чего забавен был мужичонка. Так и оставили его ушкуйники с открытым ртом, сжимающим в заскорузлых ладонях серебряные монеты.

4

В конце апреля обоз подошёл к Нижнему Новгороду. Не верилось, что ранней весной можно преодолеть такой путь, да ещё на санях. Назвав себя, Ярослав с сотоварищами был пропущен в город.

Новгородских купцов в Нижнем было всего двое, и, как выяснилось, Ярослав обоих знал. У одного из них – Тимофее Пущине он стал на постой: места было много, а плата умеренной. Когда же купец осмотрел привезённый земляком товар, то категорично заявил:

– Товар хорош, да не про нижегородских жителей!

– Как это? – удивился Ярослав.

– Ноне шелка да зарбафа^[24] разве что великому князю Дмитрию Константиновичу по кишени, а кубки золочёные да оружие в каменьях и того выше, токмо хану или мурзе какому по плечу.

– Так что же мне делать? – растерянно произнёс молодой купец. – Не тащиться же с таким товаром обратно в Новгород.

– А в Новугороде на твой товар не нашлось людей охочих да денежных? – хитро сузил глаза Тимоня. Он догадался, откуда у молодца столь дорогой и редкостный товар, и теперь в душе подсмеивался над своим собратом по ремеслу, глядя, как тот пыжится с честью выйти из создавшегося положения.

– Так батюшка решил продать подороже, вот и направил меня в Низовской Новград…

– Вот оно что… Ну-ну. Дело то твоё.

– Что присоветуешь, дядька Тимоня? – совсем расстроившись, попросил Ярослав старшего товарища. Тот приосанился, подпёр кулаком бок и важно проговорил:

– Одно тебе остаётся: ждать, покуда лёд не сойдёт. А там идти в Укек – хорош город, хотя и невелик, но богат. Бывал в том городе. Знаю о чем говорю. Верь, там твой товар с руками оторвут.

– Так где же тот Укек?

– Так на Волге. Неблизко, но дело того стоит.

– А доселе чем мне заниматься? Батюшкины полушки проедать… Мужиков-то два десятка, их прокормить и то сколь денег надобно, а ещё и лодию купить, чтобы водой идти…

– Лодию я тебе свою уступлю и человечка, что ходил со мной до Укека тож дам. А ты смотри, думай… На то голова тебе и дадена. А пока товар-то свой можешь в моей кладовой сложить. Пойдём покажу.

Когда же зашли в большой пустовавший бревенчатый амбар, Тимофей Пущин тихонько спросил:

– А почто не у дядьки своего на постой стал? У воеводы-то Данилы Петровича места поболе будет…

– К сродственникам лучше в гости ходить, а жить… так себе дороже, – так же тихо ответил Ярослав. – Обозники мои – мужики не новгородские, им не след знать, что воевода – мой дядька. А ты помалкивай…

Только через два дня, отправив молодцов охраны на Волгу в помощь купцу Пущину колоть лёд для ледника, Ярослав смог выйти на улицу без сопровождения. Воевода Данило Петрович был дома, после сытной трапезы почивал в горнице, растянувшись на лавке у печи. Рассерженный, что прервали его послеобеденный сон, воевода вышел в сени и, увидев Ярослава, удивленно просипел:

– Что? Уже идут? – и потом, осознав, что Волга ещё стоит подо льдом, добавил: – Зачем пожаловал?

– Может, обнимемся? Иль ты не рад мне? – широко улыбнулся Ярослав, глядя на взъерошенного, со всклоченной бородой родственника.

Обмякнув, Данило Петрович развёл руки.

– Я тебе всегда рад! Иди уж, обниму по-родственному.

Обо всем поговорил в тот день Ярослав с воеводой. Решили, что пусть ватажники вольно живут, а время приспеет – тогда их в железа. Что же касается товара, то Данило Петрович рассудил по-хозяйски:

– До времени пущай лежит на дворе Тимони, а как придут по весне купцы бухарские да хивинские, им товар-то и продашь. Тебе серебра много надобно…

– Много-то на что? – удивился Ярослав.

– Как на что? Надобно женкой обзаводиться, хозяйством, не вечно же с отцом под одной крышей… Пора и свою заиметь. Так ли? – широко улыбнулся воевода.

– Не думал я о том.

– А ты подумай. Нижний Новгород стоит на бойком месте, здесь торгуй только. Купцы отовсюду по воде приходят: и сверху, и снизу.

– Я подумаю над твоими словами, а сейчас мне надобно идти. Ватажники уже, поди, вернулись с Волги. Могут хватиться.

– Иди, Ярослав. Да осторожнее там… Ты же знаешь, у меня всё больше дочери, а ты мне как сын. Помни об этом и береги себя. Ко мне не ходи. Что надо передать, скажешь Тимоне. Я его упрежу, – и уже на пороге избы предупредил: – Князя встретишь, виду не подавай, что знакомец. Я ему скажу о тебе.

5

Хлыновцев ждали. Лишь только ушкуи показались из-за излучины реки, ворота крепости Булгара заперли, а на стенах и смотровых башнях появились воины, отсвечивая на солнце кольчугами и оружием.

Ушкуйникам не удалось подойти скрытно. Ещё на подходе к Жукотину они были обнаружены булгарской заставой, и их дальнейшее продвижение к Волге сопровождалось конными разъездами, то появляющимися на камском берегу, то исчезающими в зарослях покрывающегося зеленью леса. И хотя к пристани ушкуи подошли дружно, ватажники высаживались не спеша. Ввиду защитников города также не спеша надевали кольчуги, наручи, шлемы, строились в колонны, выгружали из судов и тут же на берегу собирали метательные орудия. Прикинув высоту стен, вязали штурмовые лестницы.

К крепости направились тремя колоннами.

Когда же защитники Булгара увидели, что ушкуйников не более трёх тысяч, облегчённо вздохнули: в городе князь Барогоз собрал шесть тысяч воинов-булгар, а кроме того, к нему присоединились ещё семь сотен татарских всадников с бельдибеком Хасымом во главе. И теперь, наблюдая с высоты башни за действиями русских, князья недоумевали.

– И как могли эти русские мужики разорить Джокетау? Это же не княжеские полки… разбойники! А разбойникам у нас на площадях рубят головы, – возмущался князь Барогоз.

Бельдибек Хасым тоже не понимал, как с таким малым войском можно идти на хорошо укрепленный город, но своего удивления не выказал. Лишь презрительно поджав губы, сказал, слова словно выплюнул:

– Князь, я со своими нукерами выйду через восточные ворота и пожгу лодки. Без лодок они не уйдут и станут нашей добычей. Ты же, князь, сокруши разбойников в лоб! Побегут – я их встречу!

Когда городские ворота распахнулись и по опущенному через ров мосту начали выходить булгарские воины, ушкуйники даже не прибавили в шаге. Они всё так же медленно вышагивали в сторону городских стен, даже третья колонна замедлилась, а вскоре и вовсе остановилась. Лишь не дойдя пятисот шагов до крепости, ушкуйники встали, а затем быстро перестроились в вытянутый прямоугольник. Но его не хватило даже и до середины спешно строившегося булгарского войска.

Александр Абакунович, а это именно он вёл первую, самую многочисленную колонну, не стал ждать пока все защитники Булгара выйдут из крепости. Он подал знак, и на глазах изумлённо взиравших булгарских воинов линия ушкуйников начала сжиматься, вытягиваясь в клин, острие которого приходилось напротив ворот.

Князь Барогоз не мог понять, что удумали нападавшие, и поплатился за это собственной головой. Молодцы дружно ударили в линию булгарских воинов, разрывая её, и, сметая на своём пути ещё выходивших из крепостных ворот воинов, устремились в створ. Удар был настолько дерзким, мощным и неожиданным, что застал булгарских воинов врасплох. Они готовы были идти вперёд на врага, уничтожать его, но сигнальные трубы молчали, и некому было дать команду к атаке, ибо князь Барогоз погиб в первые минуты схватки, так и не осознав, что произошло.

Ушкуйники же, оставив в воротах две сотни, обрушились вдоль стен вправо и влево от ворот на ничего не предпринимающих булгарских воинов. Они всё больше расширяли разрыв, напирая всей массой во фланги, создав на линии соприкосновения более чем десятикратное превосходство. Это сыграло решающую роль в сражении. Не выдержав удара, находясь в полном неведении, что же происходит, булгары дрогнули, а вскоре и побежали. Их не преследовали. Зачем. Ведь победителей было гораздо меньше побеждённых…

Татарскую же конницу встретила третья колонна, воины которой тащили штурмовые лестницы, тянули осадные орудия. Увидев всадников, ушкуйники ощетинились лестницами и копьями, а из-за этого неожиданно выросшего частокола в татар полетели сулицы, стрелы, тяжёлые металлические болты^[25].

Татарская конница увязла… и это её погубило. К месту схватки бежали от реки оставленные для охраны ушкуев молодцы, а со стороны города в тыл к всадникам устремились ватажники Абакуновича. Они незамедлительно втягивались в сражение, тесня и круша нукеров. Вскоре татарская конница, неся потери, отступила к городским стенам и с трудом выскользнула из окружавших её ушкуйников. Город Булгар был во власти ватажников, и они в полной мере воспользовались правом победителя.

6

Не прошло и две седьмицы, как сошёл лёд на Волге, а к Нижнему уже подошёл первый купеческий караван из трёх пабусов. Суда пришли из Булгара гружённые зерном. Знал купец, что зима в Нижнем Новгороде далась народишку трудно, своего-то хлеба только до Светлой Пасхи хватило, а тут что дар божий. Князь приказал с купцов, торгующих зерном, мыта не брать. Булгарин знал об этом и потому цену определил божескую.

К середине мая купеческим лодиям уже и пристать негде было: весь берег по Волге и Оке осадили купцы и татарские, и булгарские, и хивинские, и армянские, и бухарские… Как и посоветовал Ярославу воевода Данило Петрович, часть товара он успешно продал, получив солидную прибыль, большую же часть товара оставил для себя.

Заметив в пришедших с ним в Нижний Новгород сотоварищах нервозность, он понял, что скоро необходимо ждать ушкуйников. Своими опасениями Ярослав поделился с купцом Тимофеем Пущиным, а тот передал разговор воеводе.

Великий князь нижегородский Дмитрий Константинович собрал совет, состоящий из ближних бояр и воевод. Поведав о грядущих невзгодах, он спросил:

– Что посоветуете? Дело сие всех касаемо.

Долго молчали бояре, думали. Не их дело стены городские защищать, но раз призвал князь, значит, нуждается и в них. Первым подал голос боярин Никодим Савелич. Неспешно расправив складки кафтана у пояса, он, не поднимая глаз от пола, прогудел:

– Идут разбойники, не идут… нам доподлинно то неведомо. А коли и придут, что с того?! Стены высокие, ворота крепкие, дружина немалая… Нам ли татей тех бояться? Остерегаться надобно иного: ноне забьём сполох, а купцов-то сколь на торгу! Уйдут, растрясут языками по Волге. Кто к нам тогда с товаром придёт?

– Верно говоришь, Никодим Савелич! – поддержал сотоварища дородный красномордый боярин Никита. – Торговлей прирастает Нижний. Купцов никак нельзя распугать. А как ушкуйникам место указать, на то дружина есть, а надо будет… и людишек сподобим на дело святое. Так ли? – обратился он к Совету.

– Так! Истину глаголешь! – в ответ раздались одобрительные возгласы.

– А ты что скажешь, Данило Петрович? – обратился князь к воеводе.

Тот встал с лавки, склонил голову в полупоклоне, решительно произнёс:

– Бояре твои, государь, о выгоде своей пекутся, не о защите стольного града. В том их не виню… Самому по нраву, когда лавки да лабазы добром заполнены… Да токмо ушкуйников остерегаться надобно! В Костроме видел я их зброю и оружие, а как они ещё и в дело ратное их пускают умеючи…

– Негоже тебе, Данило Петрович, укорять нас в стяжательстве, – прервал воеводу на полуслове боярин Никодим. – Ты лучше ответствуй мне, кто по весне город от голода спас? Молчишь! Тот-тот и оно… Если бы не булгарский купец, что с зерном пришёл по первой воде, оголодали бы вовсе! В разбойные, они, может, стороной пройдут, а то и вовсе вверх по Волге направятся, в родные пределы.

– И то верно! – подхватил боярин Серафим. – Видел я по осени, как возвертались из похода тати шатучие. Ушкуи чуть воду бортами не черпали, столь много добра в лодиях загружено было. Зимовали-то они в Хлынове, а нынешним летом, поди, в Новгород Великий поплывут. Почитай, три года про воров слышно не было, пора и честь знать. Домой-то тоже тянет. Люди же они, хотя и разбойные.

Дмитрий Константинович стукнул княжеским посохом в пол, призывая ко вниманию.

– Так порешим, – в нависшей тишине зазвучал его голос. – Купцов тревожить не станем, пусть торгуют. Сами же в готовности будем. По Оке и Волге заставы поставим, упредят, коли что. А раз так порешили, то никому ни слова о том.

После того как бояре разошлись, оставшись наедине с воеводой, князь приказал:

– Заставы поставь вверх и вниз по Волге.

– Так стоят же, государь…

– Они с осени стоят! Поди, устали дружинники, замени! И вот ещё что: разбойников, кои пришли с твоим сыновцем, ноне же повязать и в поруб бросить, да гляди, чтобы никто не ушёл! – строго предупредил князь. – И сыновца тож с сотоварищами в земляну яму определи. Ничего, посидит с разбойными, потерпит, чай не на́долго. Может, польза от того будет.

Но как ни старались княжеские дружинники тихо повязать хлыновцев, те оказали отчаянное сопротивление, а двоим удалось уйти.