Выкуп

Олигарх удручённо качает головой, а обритый изучает меня с какой-то весёлой оторопью.

– Я должен подумать, Дима, – говорит олигарх. – Давайте договоримся… Вы ничего не предпринимаете до завтрашнего вечера. То есть, до утра послезавтра. Хорошо?

Помешкав только секунду, я киваю в ответ: хорошо.

И они уходят.

А я стою и думаю: как же так получается, что задумываешь одно, а выходит совсем другое? Я ведь хотел, видит бог (или кто-то другой), – я хотел прекратить эту так далеко зашедшую игру. Хотел – а что вышло?

RAV-4. Славная смерть

Я всегда чувствую приближение хозяина. Он ещё в подъезде, а я уже готовлюсь: поигрываю подвеской, подсасываю топливо из бака, проверяю проходимость электрических линий.

Вот и сейчас я почуял его движение по лестнице и начал морально себя настраивать на работу, как вдруг во двор въезжает игривая «Маздочка» и становится неподалёку.

Я приветствую землячку, а из неё появляется очень изящная блондинка, и я сразу догадываюсь, что это тот самый ангел с карими глазами. С ней у моих ребят – хозяина и Александра с Цветного бульвара – общий роман. Общий в том смысле, что – непонятно, кто из них её любит, а кто – с нею спит. Заигрались мужики.

Но это не нашего механического ума дело.

Выходит блондиночка, оглядывается. Нервничает – это даже такому «тормозу», как я, понятно. Поддернула брючки, тряхнула головой и – к подъезду. А дверь-то распахивается, вылетает хозяин и в своём фирменном стиле, на широком шагу – ко мне.

И вот он ко мне летит, а справа – Нурали возникает со своей метлой. А слева – блондиночка. И в одну секунду они все вдруг останавливаются и вертят головами, словно пытаются понять, кто третий лишний.

– Что? – быстро спрашивает хозяин у Нурали, а лицо у него при этом такое, что дворник сразу даёт задний ход. Хотел, как всегда, вылезти на глаза начальству, да попал не в добрую минуту.

А хозяин и блондинка стоят один против другой и молчат.

– Я тебе звонила, Дима, – говорит блондинка. – Но твой телефон не отвечает. Я даже решилась приехать сюда, как видишь…

Она вертит в руках сумочку, она не спокойна, и голос у неё высокий и какой-то ломкий.

– Прости меня, – говорит хозяин. – У меня проблемы, я совершенно замотался…

Проблемы, – думаю я. – Вот если бы нагрянула сюда рыжая, вот это были бы проблемы. А блондинка что – она просто переживает. Она не опасна.

– И это всё, что ты можешь сказать? – спрашивает блондинка. Она просто не знает, что ей делать с сумочкой, – и так её повернёт, и сяк.

– Послушай, – говорит хозяин и быстрым движением берёт блондинку за руку. – Ты должна понять… Ты не замечала ничего странного в наших отношениях?

– Я не знаю… – отвечает растерянная блондинка. – Что ты имеешь в виду?

– Ты же сама… помнишь?.. – тихо говорит хозяин. – Между нами всегда был третий…

– Третий? – повторяет блондинка и пытается вырвать руку из пальцев хозяина. – Какой ещё третий?

Не выпуская её руки, хозяин говорит, чуть приблизясь:

– Это Саня…

– Саня? Какой Саня? – с ужасом спрашивает блондинка.

– Тот самый, – отвечает хозяин. – Который писатель.

Тут ей, наконец, удаётся вырвать свою руку. Она отступает на шаг и спрашивает – уже каким-то другим, низким, холодным голосом:

– Откуда ты знаешь Сашу?

– Мы с ним друзья, с детства, – отвечает хозяин. – Понимаешь? С тобой всё время был он… Не я. Он. Понимаешь? Везде. И там, – он одними глазами показывает на окна своей квартиры. – И там, в ресторане…

Блондинка нащупывает застёжку сумочки, а хозяин говорит:

– Он написал для тебя стихи… Когда ты дала ему отставку посредством электронного письма. Хочешь послушать?

Она пятится от хозяина, а он декламирует:

Ещё вчера – тебя не было.

А сегодня – ты уже есть.

Я закрываю глаза и вижу

Ямочки на твоих щеках.

И поднимает руку, словно хочет дотронуться до её лица.

Блондинка выхватывает из сумочки ключи, бросается к машине. Открывает дверцу и, перед тем, как нырнуть в салон, бросает взгляд на хозяина. Если бы я был человеком, я бы поёжился от такого женского взгляда.

Ревёт мотор. Я так и жду, что сейчас раздастся глухой звук удара бампером или звон разбитого фонаря. Но – нет, блондинка сумела вырулить на простор, и вот уже машина исчезает под аркой.

Жаль. Эта «Маздочки» мне понравилась. Многое нам с хозяином довелось испытать на дорогах России, но только одного я не пробовал до сих пор: соединиться с какой-нибудь симпатичной машинёнкой… Если уж не трубопроводами, так хотя бы электрическими сетями. Чтобы почувствовать: как это происходит, соединенье тел и душ… Но – не везёт. Частенько мы проезжали мимо заглохших авто, но хозяину моему всегда недосуг…

Тем временем хозяин садится ко мне, заводит меня (уже готового к работе на полную катушку) и пару минут сидит неподвижно. Ему жалко эту блондинку Аню, но ничего не попишешь. Поздно, нужно жить дальше.

И вот он погрустил немного – и за телефон. Номер набирает и уже улыбается во весь рот.

– Кать, – говорит. – Как ты там, звёздочка моя?

Вот ведь как он умеет выражаться, мой хозяин. А с рыжей он всё острил да хохотал.

– Я сейчас к Саньке, – продолжает хозяин. – А потом за тобой. Час, полтора… Ну, целую, паломница Екатерина.

И мы отправляемся на Цветной бульвар.

Только мы выворачиваем из нашей дворовой арки на Щепкина, как я обнаруживаю, что к нам в хвост пристраивается чёрный «Фокус». Тот самый, что следил за нами. С двумя добрыми молодцами. И вот этот «Фокус» цепляется к нам и не отстаёт: и под эстакаду возле поворота на Цветной – за нами, и по самому бульвару чешет следом, как привязанный.

Ну, думаю, началось. А хозяину – невдомёк, у него своё на уме.

Не успеваем заехать во двор к Александру, а он сам бежит навстречу, с какой-то папкой в руках.

– Слушай, – говорит он хозяину. – Мне надо к Нюхалкову. Кровь из носу. Может, подбросишь, а по дороге поговорим?

– На Речной, в час пик? – морщится хозяин.

– Ладно, – говорит Александр, – поехали на метро. Будет быстрее.

Хозяин даже не думает отвечать на такие шутки, он со вздохом велит Александру садиться в машину, и мы отправляемся на Речной вокзал.

Только из двора – чёрный «Фокус» тут как тут.

Да, – думаю я. – Теперь и Александр «засветился».

Ладно, едем.

Сначала нам везёт: мы проскакиваем Цветной в одну минуту, а за пять – Олимпийский проспект. Зато на Рижской эстакаде мы садимся в громадную пробку и тащимся со скоростью, дай бог, десять километров.

А хозяину – хоть бы что: баранку вертит и педали нажимает на полном автомате, даром что живой человек. И при этом успевает спорить с другом и думать о том, успеет ли он вовремя к своей ясной звёздочке.

Пока я переживаю из-за пробок, мои мужики ведут свою высокоучёную беседу, которую передать во всей её глубине я не могу. Кругозору не хватит.

– Ну что? – спрашивает Александр. – Что ты намерен делать дальше?

Хозяин сначала молчит, а потом заводит речь о каком-то голосе. Какая-то гора, какой-то голос. Что-то про плоть, которую нельзя бросать без души. Грех, мол.

– У меня, – говорит хозяин, – семья. Я хочу попробовать жить по-человечески.

Тут Александр – как расхохочется. Недобрым таким смехом.

– И это говоришь мне ты! – восклицает он. – Ты, метивший в сверхчеловека, ты, научивший меня выходить за пределы своего бренного тела…

Во как.

– Чепуха это всё, – отвечает ему хозяин. – Нечего нам делать там, за этими пределами. Кстати, Аня приходила…

И он рассказывает: так, мол, и так. Приезжала. Волнуется, переживает, страдает.

– И с ней что делать? – спрашивает хозяин. – Она ведь ни в чём не виновата.

Александр некоторое время молчит, разглядывает Ленинградский проспект, по которому мы и не скажешь, что куда-то едем. Так, тыкаемся, мыкаемся. Минута – едем, пять – стоим.

– Я много о ней думал, – говорит, наконец, Александр. – Я изучил, как она живёт. Я пытался понять, кто она есть. Понимаешь…

Здесь он пускается в такие объясненья, что я даже не пытаюсь их передать-перевести. Гламур и офисные черти, блаженный Фома с Августином аквинским, потребительский бум и деградация духа, бритва Оригена и символ веры Оккама… – малая часть из того, что наплёл Александр в своё оправданье. В оправдание того, что больше не любит Аню.

– Надо же, – удивляется хозяин. – Быстро ты сумел… Поздравляю.

– Я оценил глубину твоей иронии, – отвечает ему Александр. – Но ты сам виноват.

– Я? – спрашивает хозяин.

– Ты, – отвечает наш друг. – Ты открыл мне такие глубины, ты показал мне такие высоты, что перед этим моя любовь – просто болезненный эпизод. Психическая реакция неудачника. Неудачник и умненькая, смазливенькая блондинка. Банально до тошноты. Я не хочу теперь ни банальности, ни приземлённости.

– Чего же ты хочешь? – говорит хозяин.

Александр опять начинает загибать такое, что не для моего механического умишка.

Во-первых, говорит он, я хочу обозреть мир во всём его географическом размахе и – опуститься на всю его метафизическую глубину.

(Уф! Что всё это означает? И такое «метафизика»? – ну кто бы мне объяснил.)

Во-вторых, смеётся он от удовольствия, – я научился проникать в тела, несвободные от душ. Понимаешь?

– Что? – резко спрашивает хозяин и даже чуть виляет мною на дороге, так что рядом едущий сосед на «опеле» энергично шевелит губами за стеклом и крутит пальцем у виска. А хозяин, обходя соседа на два корпуса, успевает ещё показать ему вытянутый средний палец. – Что значит, проникать?

По-прежнему щурясь от распирающей его радости, Александр объясняет хозяину, что научился выталкивать, вышибать души из тел, когда те находятся на грани: толкни – они и полетели. Во сне, в бреду, в коротких полуобморочных состояниях. Вот, буквально вчера удалось вытолкнуть душу из одного женского тела, когда оно задремало в метро.

– Из женского? – переспрашивает хозяин, озадаченный.

– Да, – усмехается Александр.

А ещё он сумел однажды заскочить в женское тело во время полового акта, это оказалось довольно простым делом, поскольку душенька женская на подступах к блаженству всегда стремится улететь под небеса.

– А женский-то оргазм, Дим, совсем другое дело, – говорит он.

(Вот ещё слово – «оргазм». Что это значит?)

Хозяин, слушая такие дружеские речи, только качает головой да инстинктивно жмёт на гашетку, то есть, на педаль газа и тут же – на тормоз, поскольку разогнаться негде, мы всё так же, с черепашьей скоростью, ползём в районе Сокола.

– Ну а души? – спрашивает хозяин. – Те, которые ты выталкивал? А с ними что?

С душами, машет рукой Александр, ничего особенного. Начинают кружить, биться в тело. И ты эти манёвры ощущаешь, – если прислушаться, если знать, что происходит. Ну а затем, когда тело тебе наскучит, непростая задачка – выскочить вон, потому что нужно расслабиться, сосредоточиться и всё такое. Родная-то душа кружит вокруг и напрягает.

Но и это было ещё не всё.

– Я встретил таких же, как мы. Понимаешь? – говорит Александр. – Они тоже выходят за пределы, они тоже летают…

Таких, как хозяин и Александр, в Москве несколько сотен. Они ведут свой, закрытый образ жизни, у них есть свои клубы, куда чужим вход заказан. Часть из них развлекается самым разнузданным способом. Например, высшим шиком считается влезть в тела какой-нибудь супружеской парочки в местах массового скопления людей, начать стриптиз или, хлеще того, – совокупление.

– Ты понимаешь, какие возможности открываются? – спрашивает Александр и заглядывает в лицо хозяину. – Нам не нужны деньги, мы их всегда добудем, используя чужие тела. Мы свободны, мы можем делать всё, что захотим! Мы можем испробовать все состояния души и тела, которые только возможны… Что перед этим твоя так называемая семья, мещанское тупое существование? Ну что ты молчишь?

Хозяин качает головой.

– Мне жаль, – говорит он, – что я втянул тебя в эту историю.

– Что ты говоришь, Димка? – смеётся Александр. – Что я слышу? Любовь сделала из орла рябчика-куропатку. Катька, конечно, хороший человек, но нам судьба дала такой шанс, с которым ничто не может сравниться… Она найдёт себе другого мужика, правильного московского клерка, и будет счастлива. Так же, как и Аня. Хотя ей будет труднее, у ней запросы покруче… Какое нам до них дело? У нас свой путь, своя судьба.

Хозяин жмёт газ и сразу же, сильно, – на тормоз и говорит с каким-то незнакомым выражением лица:

– Ты ошибаешься, Саня. Судьба человека – родиться, прожить жизнь в бренном теле и – умереть. Всё остальное – от лукавого.

– А может, – говорит Александр, – на синайской горе ты как раз с лукавым-то и повстречался? А?

– А ты слетай, – отвечает хозяин. – И проверь.

– А что? – Александр жмёт плечами. – Может быть…

Через четверть часа мы доползаем до цели, до высокой башни за Речным вокзалом.

Друзья сидят пару минут, молчат и смотрят в разные стороны.

– Ладно, я пошёл, – говорит Александр. – Нюхалков с его бредовой «Доброй силой» мне, конечно, тоже не интересен, как только получу аванс, уеду в Европу. Извини, но я и твои бабки… что осталось… тоже забираю.

Он выходит из машины. Хозяин смотрит ему вслед. Возле подъезда Александр оглядывается и поднимает руку. Хозяин заводит меня и рвёт с места в карьер. Наверное, будь он женщиной, он бы сейчас заплакал.

А мне плакать некогда, потому что я снова вижу чёрный «Фокус». Он пропал где-то возле «Войковской», и я уже был уверен, что мы оторвались. Но нет, снова у нас на хвосте… А хозяин рулит в сторону Дмитровки, не хочет возвращаться в ленинградскую пробку.

Мы едем какими-то незнакомыми улочками-переулками, хозяин управляет мной на рефлексе, потому что все мысли его – не здесь, не в машине. Конечно, такое состояние не самое лучшее для безопасной езды. И чему тут удивляться, если совсем уже возле Дмитровки мы попадаем в ДТП.

Всё происходит быстро и как-то просто. Замызганный фургон трогается с обочины. Хозяин берёт чуть влево, намереваясь обойти его. Но фургон тоже виляет влево и прибавляет скорость. Хозяин произносит ругательство, чуть притормаживает, но в эту секунду фургон останавливается. Резко, сразу. И мы въезжаем в него. Чуть-чуть, даже бампер передний не раскололся, только балка под ним спружинила.

Но – неприятно.

– Ах ты, мать твою!.. – кричит хозяин и выпрыгивает наружу.

А там – двое из фургона, такие бравые ребята, они идут навстречу хозяину со спокойными лицами. А позади уже чёрный «Фокус-покус», и мне теперь совершенно понятно, что ДТП не просто так, и сейчас с моим хозяином будут делать что-то плохое.

И вот хозяин орёт на двоих из фургона, а сзади подходит ещё один – из «Фокуса». Он кладёт хозяину руку на лицо, и у Димы подламываются ноги. Двое из фургона подхватывают хозяина, в мгновение ока заталкивают его в мой салон, на заднее сиденье, и сами садятся с обеих сторон.

Тот, что из «Фокуса», усаживается на водительское место, жмёт на газ, и я вынужден везти всю эту компанию.

Всё происходит так быстро, что я даже не могу собраться с мыслями. Мы ехали с хозяином по Москве, всё было как всегда, а теперь он сидит с поникшей головой на заднем сиденье между двумя чужими мужиками, а мною управляет какой-то непонятный субъект. Неплохо, надо признаться, управляет, лучше хозяина. Рука твёрдая, движения точные и выверенные, ничего лишнего, ничего напрягающего.

Но каков бы ни был он водитель, этот субъект со своими сообщниками-бандитами, – они все чужие, хозяину грозит опасность, и надо что-то делать.

А что?

Что могу я, электро-механический болван?

Мы тем временем уже подъезжаем по Дмитровке к выезду из Москвы. У меня остаётся надежда на гаишников на посту, они могли бы тормознуть нас и обнаружить хозяина в таком состоянии. Но мы проезжаем пост без помех и катим в область.

Что же делать? Ведь ещё совсем немного, и нас с хозяином запрут в каком-нибудь гараже, и может случиться всё самое худшее.

Что делать? – бьётся в моей автомобильной голове одна и та же мысль.

Что делать?

А вот что! Нельзя нам с хозяином исчезнуть без следа!

И я решаюсь заглохнуть.

Это стоит мне больших усилий, но я перекрываю течение бензина в инжектор. Двигатель умолкает, субъект-водитель с недоумением смотрит на приборную панель. Я быстро теряю скорость, субъект жмёт аварийку и пытается съехать на обочину.

Ну нет, я и в этом пытаюсь ему помешать и становлюсь как вкопанный.

– Что за дела! – восклицает субъект и оборачивается.

Сообщники глядят на него, он – на них.

Субъект пытается снова запустить двигатель, и тогда я делаю вид, что сдох аккумулятор.

– Да что за тачка такая! – удивляется субъект.

У меня мелькает дикая мысль: а вдруг меня сейчас будет реанимировать, запускать мой двигатель – с помощью «Фокуса»? Неужто сбудется моя мечта, и я, наконец, соединюсь хотя бы с машиной этих бандитов?

Но бандиты не собираются делать ничего подобного.

Субъект звонит куда-то.

– Хорошо! – отвечает он, выслушав своего собеседника.

По его команде двое из фургона пересаживают хозяина в «Фокус». Затем они снимают с меня номера, причём прикрывают эту операцию от проезжающих машин. У меня появляется нехорошее предчувствие.

И вот субъект открывает мой бензобак и вставляет в него какую-то тряпку. Зачем? – удивляюсь я. А он оглядывается, ждёт чего-то.

Чего он ждёт? – думаю я.

В эту секунду в руках у него появляется зажигалка, и до меня доходит: и чего он ждёт, и что он сейчас сделает.

Он ждал, пока на шоссе будет как можно меньше машин.

И вот зажигалка высекает огонь, загорается тряпка. Субъект прыгает в машину, и «Фокус» уносится прочь, увозя моего хозяина. Я понимаю, что мы больше не увидимся, потому что в следующую секунду какая-то страшная сила разрывает меня на две неравные части. Всё моё механическое тело загорается жарким пламенем.

Итак, заканчивает свой жизненный путь автомобиль Тойота RAV-4, государственный номер КК 753 ВИ 77.

Я сделал всё, что мог. Наверное, даже больше того, что можно ждать от электро-механического болвана.

Прощай, хозяин! Прощай, Дима!

Журналист. В логове

Первое, что я вижу – металлические конструкции под высоченным потолком. Ангар или заводской корпус.

Лежу на каком-то диване.

Затем приходят ощущения: ноги, руки. Телом владею. Слава богу.

Что же это было со мной? Фургон, наезд, какие-то мужики – а потом… Ангар.

Но ведь – живой. Значит, шансы есть, поборемся.

Сажусь на диване. Так: отгороженный кабинет, стол, пара стульев. Лёгкий гул, рабочий шум, голоса.

Сижу, слушаю. Чувствую, нужен сортир, мочевой пузырь полон.

Встаю, толкаю дверь. За нею что-то вроде заводского цеха, если вместо станков поставить столы с компьютерами. Производственная лаборатория. Сидят нормальные люди, работают за компьютерами, уходят в какую-то дверь.

За ближним столом сидит мой старый знакомец, обритый прихвостень Любкиного мужа, и разговаривает с седовласым мужчиной. Затылок этого мужчины кажется мне знакомым, но сейчас мне не до затылков, мне бы пописать.

Обритый видит меня и сразу показывает мне пальцем на указатель, который висит на стене. Я иду вдоль стены и натыкаюсь на дверь туалета.

Облегчённый, выхожу наружу. Обритый подзывает.

Подхожу. Не особенно тороплюсь, сохраняю достоинство, хотя распределение ролей понятно: они хозяева, я в лучшем случае – гость, в худшем – пленник или заложник. Впрочем, гость – это вряд ли. В гости так не зовут: какую-то дрянь под нос и всё, дальше – тишина и темнота. А потом – ангар.

– Садись, Дима! – говорит обритый и придвигает мне стул.

Седовласый поднимает голову, и в первую секунду я не могу сообразить, где я видел этого человека, откуда я его знаю.

– Вы не поверите, Дима, – говорит седовласый с улыбкой, – как я был рад, когда полковник привёз именно вас…

Вот так номер!.. Передо мною – тот самый человек, что научил меня засыпать, отходить ко сну, – глядя на себя со стороны, сверху. Я встретился с ним на каком-то брифинге, на какой-то тусовке, и мы тогда понравились друг другу, разговорились, и он дал мне урок.

Лучше бы я его никогда не встречал.

– Есть хотите? – по-свойски спрашивает седовласый хозяин. – Полковник, будьте добры, распорядитесь!

– А где же ваш работодатель? – спрашиваю я бритого полковника.

Тот переглядывается с седовласым, усмехается, набирает номер на мобильнике и приказывает принести нам что-нибудь перекусить.

– Забудь! – говорит он, кладя телефон в карман. – Это прошедший этап.

Я гляжу поочерёдно на них обоих. Прошедший этап? Значит, Любкин муж, медийный олигарх – не имеет отношения к моему похищению?

– Да, – подтверждает седовласый мою догадку, – забудьте о нём… И про ваши шалости с шантажом. Нас это не интересует. Вы здесь совсем по другому делу.

Мне, конечно, хочется спросить, что же это за дело, ради которого выслеживают и похищают людей. Но не будем суетиться и терять лицо. Одно ясно: меня не собираются убивать. Похоже, и статус мой всё же больше склоняется к гостю, нежели к заложнику или приговорённому. В общем, я согласен на почётного пленника. Хорошо, пусть будет просто пленник.

Эти легкомысленные настроения возникают не в последнюю голову из-за того, что приносят еду. Ветчина, сыр, овощи, даже бутылка приличного красного вина. Как тут не возникнуть невольному животному оптимизму.

Затем полковник уходит.

Надо сказать, после этого моё настроение становится ещё лучше. Всё-таки седовласый внушает мне больше доверия. По крайней мере, он мне ещё не угрожал, не организовывал моего похищения…

Ну да, – замечает мой внутренний пессимист, – он просто дал указание полковнику…

Ладно, – машу я мысленно рукой и доедаю ветчину. – Может, всё обойдётся?.. Шантажом я впредь заниматься не намерен, а за что же меня тогда преследовать, такого хорошего? Не говоря о том, что у меня матушка, дочка и ещё одна женщина, которая будет моей женой.

Итак? Я смотрю на седовласого. Мол, готов к общению.

– Зовите меня главным конструктором, – говорит седовласый. – Или генеральным… я привык, знаете… ещё с советских времён.

– Уж лучше генеральный, – отвечаю я. – Один главный у меня уже есть…

Моя ирония пропадает втуне, седовласый просто её не замечает и говорит:

– Похоже, Дима, вы неплохо усвоили мой единственный урок. Не так ли?

Он смотрит на меня с каким-то весёлым ожиданием. Я пожимаю плечами, вспоминаю его слова: «Вы здесь совсем по другому делу».

– Я объясню, – мой хозяин терпелив.

Оказывается, полковник, наряду со службой у олигарха, – параллельно работал на проект…

– На «проект» с большой буквы, – улыбается седовласый генеральный.

Полковник наткнулся на мои экстра-душевные способности случайно. Он просто на совесть отрабатывал свой хлеб у олигарха, охранял его самого, его жену и его бизнес-интересы. И вдруг – совпало. Журналист-шантажист оказался душевно-эластичным.

– Что такое «душевная эластичность»? – задаёт риторический вопрос Генеральный. – Я работаю над этой проблематикой тридцать лет. В Советском Союзе она была засекречена, ей придавалось серьёзное значение, давали хорошие деньги, мы ни в чём не нуждались. А потом…

Генеральный встаёт со своего стула и проходится туда-сюда.

После развала Союза финансирование практически прекратилось. Крохи… Научились продавать побочные результаты исследований. Необходимо было удержать людей, этих вот специалистов, которые работают здесь. И не только здесь.

– Чего мне это стоило, – говорит Генеральный, – знаю только я. Ну и полковник отчасти…

Он берётся за спинку стула и внимательно смотрит на меня.

– Получается, Дима, – говорит он, – что наши с вами встречи – это судьба. А от судьбы, как известно, не уйти. Умных она ведёт, а глупых – тащит…

Итак, к середине 90-х годов лаборатория сумела достичь некоторых результатов. В частности, была определена природа того загадочного феномена, который мы все привыкли называть «душой».

– Вот как? – говорю я.

Я не верю своим ушам. Это что: шутка? Съёмка скрытой камерой? Как реагировать, когда тебе так спокойно, мимоходом, как нечто само собой разумеющееся, объявляют: загадка души раскрыта.

– Я понимаю, – устало улыбается Генеральный. – В это трудно поверить. Это пахнет сумасшедшим домом. Меня так прямо и называли шизофреником. Но вы, Дима, вы должны понять. Ведь вы на практике подтвердили мою теорию… Вы, так сказать, материальное свидетельство!

Душа, – по мнению Генерального, – это субстанция особого рода, которая возникает, по-видимому, в момент зачатия ребёнка. Эта субстанция связана с плотью человека и не может существовать отдельно длительное время.

– Ваши приключения, душевные путешествия порознь от плоти стоят вам какого-то количества дней жизни. Или месяцев. Или даже лет. Наверное, это индивидуально, но корреляция такова… Помните «Шагреневую кожу» Бальзака? Механизм другой, но аналогия – понятна?

Генеральный вытаскивает из кармана халата пластиковый шарик с буквой «д». Шарик – на резинке, на конце резинки – крючок. Он открывает шкаф. В шкафу – макет человека в половину реальных размеров. Генеральный цепляет крючком за петлю на груди макета и оттягивает резинку с шариком «д».

– Чем дальше, тем сильней сопротивление. И тем больше цена свободы. Понимаете, Дима?

Я смотрю на макет, на шарик с резинкой. Понимаю ли я? С одной стороны – да, понимаю. Генеральный обладает способностью объяснять сложное простыми словами. С другой стороны, за пределами этой простоты остаётся столь многое, что я не могу ответить утвердительно.

– Термин «эластичность души», – продолжает Генеральный, – введён мною, он означает способность выходить за пределы телесной оболочки. Этой свойством обладает один человек из тысячи. А может – из миллиона. Пока нет статистики.

Один – на миллион. Я сразу вспоминаю Саню. Как же так вышло, что мы оба – «эластичные», коли это явление – такая редкость?

Но я подавляю возникший соблазн – рассказать о Сане. Верить нельзя никому. Пока я молчу – он в безопасности. В том случае, конечно, если сам не угодит в какую-нибудь ловушку или не ввяжется в авантюру.

А я, похоже, уже завяз по уши. Зачем этот странный человек, седовласый Генеральный конструктор посвящает меня в детали своего открытия? Если он сумасшедший, это полбеды. Тогда остаётся найти способ убежать. Беда, если он вполне вменяем.

– Я вижу, Дима, вы ещё не вполне поверили мне… – говорит Генеральный. – Но почему? Кому как не вам – понять меня? Вы же покидали тело, вы же путешествовали бестелесным образом?

Он так жадно смотрит мне в глаза, что я вдруг понимаю, что сам он лишён этой способности – покидать тело. Он не знает этой муки – вырываться за телесные пределы. Он не познал этого упоенья – полёта души.

– Да, вы правы, – соглашается он. – Я не умею вырваться дальше, чем на метр-полтора. Почему? Тайна сия велика есть… А вы, Дима, на какие расстоянья? Как вы себя ощущали? Расскажите! – просит он. – Как это?

Глядя на его живое, переполненное неподдельным интересом лицо, я пересказываю ему свои ощущенья. Я пытаюсь передать ему представление о том странно-восхитительном чувстве бестелесного полёта, почти бестелесного – потому что какой-то, едва ощутимый контакт с окружающей средой всё же остаётся. Я тщательно выбираю слова, я обдуманно стараюсь не сказать ничего лишнего, – что могло бы повредить мне, Сане или кому-то из наших близких.

Я обозначаю ему географию своих полётов, умалчивая и про Любку с олигархом, и про синайский голос. Я подтверждаю его научные догадки насчёт того, что чем дальше душа удаляется от плоти, тем большее беспокойство у неё возникает. Беспокойство, переходящее в лёгкую панику, когда безотчётно хочется вернуться, а причины – не понимаешь, потому что видимой и осязаемой опасности – нет.

Затем наступает время лабораторных исследований. Меня ведут в комнату без окон, облепливают датчиками, кладут внутрь огромного прибора, – что-то вроде гроба.

Генеральный сидит за экраном и просит меня попробовать – выйти из тела.

Куда денешься – я пробую. Получается не сразу. А когда получается – я тотчас пытаюсь взмыть, однако не тут-то было: я натыкаюсь на какой-то невидимый барьер. И вижу из-под высокого потолка довольную физиономию Генерального. Он крутит головой, вроде как пытается увидеть меня, невидимого.

– Очень хорошо! Замечательно! – восклицает Генеральный, когда я выбираюсь из гроба-прибора.

Он показывает мою энцефалограмму на экране и говорит, восхищённо качая головой, что я редкий экземпляр, лучший в их плеяде…

Ну вот, уже – плеяда. Выходит, я у них не один. А где же тогда мои товарищи по несчастью?

Но я не задаю прямых вопросов. Нужно быть осторожным и покладистым. До поры до времени.

Генеральный расспрашивает меня об ощущениях – когда я пытался улететь. О барьере.

– Мы ещё много не знаем, но кое-что придумали, – с удовольствием смеётся Генеральный. – Мало того…

Тут голос седовласого генерального конструктора возвышается буквально до патетических нот. И я понимаю, что такие вот минуты – торжества, гордости своим открытием-детищем, минуты подведения итогов, – для него редкость. Кто может оценить его труд, его выдающиеся достижения? Наверное, такова участь многих гениев: творить в пустоте-одиночестве и не слышать должного голоса одобрения.

– Мало того, – продолжает Генеральный, – мы нашли способ при некоторых условиях отделять душу от тела.

В эту секунду я невольно улыбаюсь, потому что самый простой способ отделения души от тела известен давным-давно, с момента сотворения мира.

А Генеральный добавляет, что их методика практически безболезненна для пациентов и без особых последствий для них, потому что тела и души хранятся совсем рядом, в двух метрах.

И он снова чуть оттягивает шарик на резнике, и тот, падая по дуге, попадает манекену промеж его ног…

– Идёмте, Дима! – Генеральный направляется к двери.

Я иду за ним вдоль столов. Работники занимаются своим делами, никто не обращает на меня внимания. Мы оказываемся в длинном коридоре, проходим его до конца. Новая дверь. За ней – зал. Прохлада, так что сразу пробирает до мурашек. Посередине зала – узкий проход. Справа и слева – ряд панелей-ячеек, как в камере хранения на вокзале, только ячейки раза в три больше.

– Смахивает на морг, – кивает Генеральный. – Ничего не поделаешь.

Подойдя к левой ближней ячейке, он трогает клавишу. Стекло становится прозрачным. За стеклом – видна фигура лежащего человека с закрытыми глазами.

– Плоть, – говорит Генеральный.

Затем он делает шаг вправо и нажимает клавишу на противоположной панели. За стеклом – сфера метрового диаметра.

– Дух, – с непередаваемой интоницией произносит Генеральный.

– А где же тут, между плотью и духом, господь бог? – спрашиваю я.

– Как говаривал один великий, – невесело усмехается Генеральный, – в своих блужданиях по небу ему так и не довелось встретиться с богом… А вам, Дима?

Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза.

И мне вдруг приходит в голову, что вскоре и я сам буду так же, как мои душевно-эластичные собратья, храниться в этом зале в разобранном на плоть и дух состоянии.