Выкуп

Журналист. Черный список любви

Во всём этом обмене тел с Саней была тонкость, которая меня очень волновала. Это – вход в чужое тело. И в своём-то, при возвращении, каждый раз приходится преодолевать странное препятствие, словно кто-то сопротивляется твоему возврату, словно это неправильно – возвращаться.

В общем, я волновался, но всё обошлось, хотя и не без того самого лёгкого сопротивления.

И если бы не всякие, как говорится, привходящие обстоятельства, я бы особенного внимания не обращал, что обличье чужое. Правила простые. Не смотри в зеркало. В туалете, когда штаны расстёгиваешь, голову подымай. Хорошо хоть мы оба не очкарики. И забавная деталь: сразу же проклюнулось чувство собственника: а как там Саня в моём бренном, не сломал бы чего, оно ведь для него чужое и т.д. и т.п.. Ну, точно как если машину одолжить, – жаба так же душит.

А тут ещё и опасения, связанные с нынешним занятием-ремеслом.

«Шантаж – дело тонкое», – рассуждал милицейский генерал, который приходил ко мне недавно с цветочным королём. Они явились ко мне, потому что я вызвал конфликт короля с обществом потребителей и налоговой инспекцией. Король, мужик ладнокровный и хитрый, пытался определить масштаб своей беды, а генерал, его крыша, надувал щёки в попытке меня напугать.

«Шантаж дело тонкое, зачастую прибыльное, но опасное», – повторял генерал, расхаживая по моей квартире.

«Помилуйте, – отвечал я, – какой такой шантаж? Я вас сюда не звал, вы сами пришли. А я продаю свой товар. Товар журналиста. Не хотите, не покупайте. Я продам кому-нибудь другому».

«Я на тебя удивляюсь, – сказал генерал. – Ты не боишься?»

«А чего мне бояться? – ответил я. – Я-то занимаюсь своим делом. А вот вы… Ваша служба внутренней безопасности… работает?»

«Наглец», – покачал головой генерал, цветочный король махнул рукой, дал понять, что мы договорились, и они ушли.

Наглость, конечно, второе счастье. Может быть, оно же и первое. Только вот будет очень грустно увидеть своё тело с дыркой в голове, совершенно непригодное к использованию. Что мы станем делать с Санькой: две души при одном теле?.. Надевать тело по очереди?

Вот с такими мыслями я провожал Саню, когда он входил в ресторан. Я подождал ещё кареглазого ангела. Аня прошла от меня в пяти метрах. Она так спешила и так сияла, что я позавидовал Саньке. Саньке? Я взглянул на себя в зеркало заднего вида. Из глубины зеркала на меня смотрел мой старый друг. Я дёрнул ртом для проверки – и отражение растянуло губы…

Но что это? Подкатывает «Мурано», очень знакомый «Ниссан» цвета бордо, тормозит позади, отрезая мне отход. Из машины выпрыгивает рыжеволосая женщина.

Мгновенная паника, которая охватывает меня при виде моей бывшей любви, спадает через секунду. Ведь я – это не я. В «Тойоте» сидит совсем другой человек.

Люба открывает дверь. Когда она видит меня, на лице у неё появляется растерянность и даже – обида.

– Вы кто такой? – с возмущённой интонацией спрашивает она.

– Я – это я, – говорю я. – А вы кто?

– Это ваша машина? – по-прежнему резко спрашивает Люба.

– А вам какое дело? Вы почему меня заблокировали? Я сейчас крикну парковщика.

По мере того, как я задавал свои вопросы, Люба успокаивалась, брала себя в руки. И вот уже передо мной – любезная неотразимая женщина, которая договорится хоть с чёртом лысым.

– Я приношу свои извинения, – говорит она очень милым тоном. – Понимаете, я ищу одного человека…

При этих словах по её лицу пробегает выражение настоящей грусти. Если бы я не был законченным циником и не знал бы её от пяток до макушки, я бы даже сказал, что в её глазах промелькнуло не что иное, как отчаянье.

После того, как вскрылась вся эта история с камерами в нашем гнёздышке и эротическим тренингом для её мужа-олигарха, я словно бы пришёл в себя. До этого в наших отношениях с моей любовью не было ни одной паузы. Весь год нашей связи мы с ритмичностью заведённых механизмов занимались сексом по вторникам и пятницам, и выходило, что это устраивает обе стороны.

У меня была женщина с бешеным темпераментом, и, таким образом, женский вопрос был закрыт.

Для чего моей любви нужна была моя персона, – о том я не задумывался, весь полный кобелиного чванства. А чего задумываться? Мне – такому мужественному, обаятельному, успешному… Какая не будет в восторге, не будет холить и лелеять такого мужика?

Конечно, можно было делать вид, что ничего не произошло.

Я попытался. Но теперь, когда я знал, что все наши любовные игры фиксирует камера и вскоре их будут изучать дотошные зрители, – у меня пропал кураж, исчезла та беззаботная первородность секса, когда ты занимаешься им без всякой задней мысли.

Это не сказалось на потенции, но временами мне становилось смешно, и во время второго акта обычного нашего спектакля меня даже разобрал смех. Представляете, вот мы пыхтим с моей любовью в сексуальном раже, гоняем наш любовный жар промеж двух тел – и вдруг я начинаю хохотать. Понятное дело, конфуз, скандал, обида…

В общем, я понял, что старого не вернуть. Вместе с тем, хотелось, конечно, как-то всё устроить мирно, разойтись тихо, по-современному.

Я написал ей письмо. То есть длинную эсэмэску. Так, мол, и так: прошла любовь, завяли помидоры. Думаю, перебурлит, а потом как-то смирится, всё-таки – замужняя женщина и всё такое прочее.

Но Любка не смирялась, её звонки и сообщения не давали мне покою. В конце концов я поставил её номер в чёрный список и ушёл на дно.

И вот, пожалуйста, она ищет меня.

– Это ведь димина машина, не так ли? – обезоруживающе улыбается Люба. – А вы кто?

– Я-то друг, – заявляю как можно самодовольнее, – а вот вы-то кто будете? Вы ведь даже не представились…

– Ах, так вы, наверное, Саша? – Моя любовь распускает все свои пёрышки, она просто великолепна. На одну секунду я испытываю сожаление: может быть, напрасно я кочевряжусь? Подумаешь, делится со своим импотентом-мужем крохами нашей бурной сексуальной энергии, пытается его подлечить-взбодрить. От тебя что, убудет? – Я столько слышала о вас, о вашем таланте… – Люба изгибает свой стан с грацией пантеры на охоте. – А меня зовут Любой. Дима говорил вам обо мне?

Отпираться глупо. Кому я ещё мог доверить машину, кроме Саньки? То есть, понятное дело, что свою «Тойоту» я вообще никому не доверю, в том числе и ему, но Люба об этом не знает и разубеждать её не стоит. Надо скорее спровадить её отсюда, иначе, не дай бог, она что-нибудь заподозрит и заглянет в ресторан.

– Люба? – Я моргаю как можно более наивно. – Ах, Люба! Как же, как же… Столько слышал!

– Надеюсь, ничего плохого… – усмехается моя бывшая любовь. – Вся проблема в том, Сашенька, что вот уже третью неделю я не могу с Димой связаться. Это странно… И вот еду… и вдруг!..

– Удивительный случай, – говорю я. – В Москве случайно наткнуться на машину любовника – всё равно что встретиться в метро с женой…

Люба пристально смотрит на меня.

– Вы интересно мыслите, Саша, – говорит она тихо. – Совсем, как ваш друг… Скажите, когда вы видели его в последний раз? Наверное, когда брали машину?

– Да, – говорю я. – То есть, нет…

– Нет? – наклоняет голову Люба. – Что это значит?

Я и сам не знаю, что всё это значит. Я только уверен, что с ними, с моей любовью вкупе с её олигархом, – надо быть крайне осмотрительным. Не стоит давать им ни одного лишнего факта информации.

И я объясняю Любе, что виделся с Димой давно, наверное, с неделю назад. Но сегодня утром он позвонил мне и попросил перегнать машину на стоянку в редакции. Вот я и…

Я показываю одним пальцем в сторону Сухаревки, а другим – в сторону Курского. Любины глаза внимательно прослеживают за фигурами из моих пальцев, но в следующее мгновение я вижу на её лице невысказанный вопрос: какого же чёрта ты свернул на Сахарова, ежели тебе нужно на Курскую?

– А я по бульварам люблю, – шепчу я.

– Какие вы оба умные, – шепчет она мне в ответ.

Пора снова прикинуться дурачком, и я с наивной улыбкой жму плечами.

– Так он звонил вам утром… – размышляет вслух Люба. – А вы не могли бы сделать мне одолжение? Позвонить ему с вашего телефона? Это ведь несложно?

– Несложно, – говорю я. – Только как-то неловко… Почему вы не хотите со своего?

Будучи человеком действия, Люба не вдаётся в пустую дискуссию, а на моих глазах посылает вызов. На мой номер телефона. Я мысленно прослеживаю путь звонка, который направляется на ближайшую тарелку, затем на спутник, а оттуда снова на ту же тарелку – чтобы подать сигнал на мою сим-карту, которая вставлена в Санькин аппарат. Который – лежит в моём кармане.

А в санькином кармане лежит мой аппарат с его сим-картой.

Вот так. Конспирация так конспирация. На войне как на войне. Выражаю нам обоим благодарность за бдительность и тщательную подготовку операции.

Звонок между тем долетел до моей сим-карты в санькином аппарате и заткнулся, поскольку попал в чёрный список. Надо же, случается и такое, что любовь попадает в чёрный список.

Люба подносит к моему носу свой аппарат, в котором женский голосок сообщает о неудаче любовной связи.

– Понятно, – говорю я. – Сейчас попробуем.

Достаю санькин аппарат и на глазах моей рыжей стервы набираю свой номер. Сигнал, проделав путь к спутнику и обратно, находит мой номер занятым, что немудрено, поскольку я пытаюсь вызвать самого себя.

Послушав уже из моего, то есть санькиного аппарата, тот же женский голосок, рапортующий о неудачной попытке, Люба вздыхает, и снова мне кажется, что тень отчаянья проносится по её холёному лицу.

– Хорошо, – мужественно улыбается Люба на прощанье. – Когда увидите Диму, передавайте ему привет.

Несмотря на грустную улыбку, последние слова звучат как-то зловеще.

Она выходит. «Мурано» взрёвывает, дёргается и уносится прочь.

Путь свободен. Однако путь теперь один – в редакцию. «Тойота» должна стоять там. Там будет сторожить меня моя бывшая любовь. А может быть, и не только она.

Я завожу машину, и в это время звонит телефон. Нажимаю клавишу, слышу Санькин, то есть мой, но какой-то чужой голос. И вижу самого Саньку на крыльце ресторана.

– Понимаешь, – говорит он. – Нюхалков объявил общий сбор своих рабов.

– О чём ты? – изумляюсь я. – Какой Нюхалков, какие рабы?

И в ту же секунду вспоминаю – кто и что.

– Наплюй, – говорю я. – Аня важнее. Так?

– Конечно, – без тени сомнения подтверждает Саня. – Но деньги… Это хорошие деньги. Просто так он не станет свистать всех наверх в полночь.

– В полночь? Ну и порядочки у вас, – вздыхаю я. – Решай, что для тебя важнее…

Саня молчит. Раз молчит, два молчит, три – молчит.

– Что? – кричу я. – Ты с ума сошёл! Ты совершенно обнаглел! Мало того, что ты забрался в моё тело, ты хочешь, чтобы я занимался твоей грязной работой! Да ещё по ночам, когда порядочные люди спят!

А непорядочные летают по всей Москве в поисках жареного, – добавляю я – сам себе.

Ещё полминуты я испражняюсь ругательствами. Если очистить до сути, то получится простая мысль: добро никогда не остаётся безнаказанным… Но затем в голову мне приходит одна идея.

– Ладно, – говорю я. – Чёрт с тобой, диктуй адрес.

– Что ты задумал? – спрашивает Саня, обеспокоенный.

– Там будет видно, – говорю я. – Может, его тоже раскрутить?

– Вообще-то он мой источник заработка… – напоминает Санька. – Хотя…

Вот именно, – думаю я. – У нас теперь источников хватает.

Саня. Любовь втроём

Возвращаюсь. Смотрю на часы: отсутствовал пять минут.

– Решил свою проблему? – спрашивает Аня.

Вопреки моим опасениям, она совсем не грустная, наоборот, какая-то весёлая горячая сила исходит от неё. Неужели это и есть – настоящая любовь женщины?..

Мы поднимаем фужеры с вином, прикасаемся один к другому, и хрусталь отзывается тонкою счастливою нотой.

А дальше – дальше начинается какая-то комедия. Я всё время не могу избавиться от опасения, что Аня узнает меня – Саню – в чужом обличье. Поэтому всё, что приходит мне в голову, – я стараюсь давить и действую от противного.

Например, если меня тянет поговорить о литературе, я отпихиваю это желание и судорожно ищу что-то конкретное, земное, как говорится, от сохи.

Так возникает в нашей беседе призрак димкиного предка, орловского крестьянина. От него ниточка ведёт к столыпинской реформе и вообще – к нашему великому революционному прошлому. Но очень скоро взор моего ангела рассеивается, – её явно не трогает сегодня наша несчастливая историческая судьба.

Официант в очередной раз наполняет наши бокалы, и рубиновый блеск подсказывает мне новую тему, – такую, что не выдаст меня.

Красное вино!.. О, красное вино в жизни советского человека – это, знаете ли, не фунт изюму, это уже почти бином Ньютона!.. Тем более, если советские люди – студенты, а если разобраться поглубже, до самого дна, – простые школьники восьмого класса.

Представим себе заброшенный лес на краю Москвы в пору весеннего цветения, когда природа благоухает, люди полны надежд, а подростки – непонятного, загадочного томления.

И вот группа школьников, только что с майского субботника, прибывает на пикник, и во главе – учитель, классный руководитель, дама ну очень почтенного возраста, где-нибудь возле сорока.

Мальчики разводят костёр, девочки готовят еду, классный руководитель старается уберечь коллектив от безобразий.

Но как уберечь, когда мальчикам шестнадцать лет и они видят себя настоящими мужчинами? И в параллель с подготовкой основного стола за соседним холмиком готовится другой, где главное блюдо – красное вино под названием «Плодово-ягодное». На бутылке – этикетка, на этикетке – гроздь винограда и ещё несколько фруктов нашей умеренной полосы.

И вот там, за холмиком, среди расцветающей русской природы юноша впервые приобщается к феномену под названием «красное вино».

Это совсем другое вино, нежели то, что сейчас стоит перед нами в этой замечательной бутылке, привезённой сюда с другого края света. Это прекрасное вино в моём бокале, – создано трудолюбивыми руками чилийских крестьян, что испокон веку выращивают виноград на склонах своих Анд.

Это вино не для подростков, это вино не поставишь в ложбину между русскими холмиками, чтобы пить его торопливыми глотками, пригибаясь и ощущая себя отважным диверсантом в тылу врага. Это вино даёт душе радость, но – тихую, неагрессивную, когда сознание яснеет, а язык становится точным.

Не то – наше доброе «Плодово-ягодное»!

Каждый глоток этого напитка рождает в организме подростка чувство бурное и пронзительное, словно кто-то могущественный мазанул по всему окружающему миру яркими красками. И звуки – звуки этого окружающего мира внезапно делаются в десять раз звонче, и даже какое-то непонятное эхо рождается высоко в небе!..

– Выгодное? – восхищается Аня.

– Плодово-выгодное, – подчёркиваю я.

– А что учительница? – готова прыскать Аня.

– А что учительница? – вздыхаю я. – Родительский комитет. Повестка дня. Пьянка, дебош.

– А кто зачинщик? – нахмуривает бровки Аня.

– Ясное дело, кто… Димка, – усмехаюсь я.

Тень непонимания пробегает по анечкиному лбу.

– То есть, ты? – говорит она и снова бросает на меня свой опытный взгляд менеджера.

– Ну, конечно, – устало подтверждаю я, мысленно чертыхаясь. – Но это всё присказка, сказка впереди…

Потому что «Плодово-выгодное» – это ещё не венец советского красного вина. Да и что это за удовольствие – выпивать за холмиком, пригнувшись, в боязни быть схваченным на месте преступленья училкой.

Настоящий пир с красным вином – это, конечно, студенческие бденья. Представим себе университетскую общагу, двенадцатый этаж, второй час пополудни. Четверо недобросовестных студентов сбежали с последней лекции, чтобы провести оставшуюся половину дня с вином и картами. До женщин дело тоже доходило, но это уже – по обстоятельствам. Сначала – карты и вино.

А вино – божественный, любимый студенческими поколениями конца 20-го века – «Солнцедар».

Кому из советских маркетологов пришло в голову назвать это вино «Солнечным даром»? Дар солнца – всем советским студентам.

Всё, что применимо к «Плодово-выгодному» – может быть отнесено к «Солнцедару» целиком и полностью. Но, помимо этих ценных качеств, «Солнцедар» имеет ещё одно: к способности придавать яркость окружающему миру он добавляет мощную струю дури, которая овладевает питухом постепенно. Медленно, но верно, минута за минутой. Час за часом.

И вот вроде бы только что сидели за пулей, мирно ловили мизер, никого не трогали. Но что-то такое пересеклось во времени и пространстве общаги, какие-то силовые линии неверно переплелись, – и вот уже мы ведём словесную разминку перед боем.

Какой-то балбес с мехмата доказывает нам, что он вовсе не толкал нас, проходя по коридору в туалет. По его словам, именно мы нагло и дерзко пихнули его в шею – как будто нельзя разойтись в коридоре подобру-поздорову двум молодцам… Плечи мешают?..

И вот уже обстановка накаляется до предела, и вот-вот последует первый удар… но прибегает оперотряд, и начинаются разборки по поводу нарушения режима, и заканчивается всё назавтра тягостной беседой в кабинете заместителя декана по воспитательной работе.

Вот что такое красное вино. Настоящее красное вино. Которое не для нежных европейских желудков и душ.

– Ты хотел сказать, чилийских?.. – осведомляется Аня.

– Ну да, – киваю я. – И чилийских, и европейских. Можно подумать, они чем-то отличаются.

Пока я слагал оду советскому красному вину, мне почему-то не приходило в голову, что самый простой способ не выдать себя, – это молчать… Но для этого надо – передать инициативу собеседнику. Ну а если это удаётся – тогда сиди себе, кивай, поддакивай, подливай вино и наслаждайся обществом любимой женщины…

И вот я сижу и слушаю – о маленьком северном городке, где зимой сугробы выше роста, небо – низкое, реки – медленные и полноводные, а люди – неторопливы и основательны. Я уже слышал эти рассказы, тогда, в те счастливые семь дней, но и сейчас они доставляют мне удовольствие, тем более – Аня не повторяется, она умеет найти простые слова, важные и точные. Выясняется к тому же: сделавшая столичную карьеру Аня, – помогает своим родственникам, материально, у них там совсем неважно и с работой, и с зарплатой…

Аня говорит о своей помощи – так, мимоходом, к слову, – она не видит в этом ничего особенного. Успешный банковский менеджер, оказывается, – обыкновенный человек, у неё вполне земные проблемы…

Когда приходит время рассчитываться с официантом, Аня даже не пытается предложить своё участие. Я выкладываю наличные и вспоминаю, как мы обедали в первый день нашего знакомства и как она умело, в нужный момент расплатилась карточкой, и мы оба сделали вид, что так и нужно. На какую-то секунду я прихожу в себя, становлюсь снова самим собой, Саней. Вся эта зеркальная жизнь вдруг представляется мне миражом… Но Аня каким-то образом чувствует смену моего настроения, она берёт меня под руку, прижимается ко мне плечом, и мы идём по Садовому – шаг в шаг, так что я даже забываю, где я, о чём можно говорить, а о чём – нельзя…

И вдруг вижу – стоим.

Оглядываюсь. Стоим у перехода через Садовое, как раз напротив улицы Щепкина.

– Ну, идём же! – говорю я и тяну Аню за руку.

– А куда? – спрашивает она, а глаза у неё – карие-карие, круглые-круглые.

Глаза-то – круглые, даже испуганные, но стоит она твёрдо, и рука – крепка.

– Ага! – кричу я. – Ноги сами привели меня куда требуется.

– А куда требуется? – осторожно спрашивает Аня и тянет руку к себе.

– Так вот же он, мой славный домик! – кричу я, но руки не отдаю. – Ты посмотри, как дивно он хорош!

Я машу рукой в сторону мрачной громадины, которая нависает над Садовым кольцом, как хмурая бровь над прищуренным глазом.

– Вижу, – говорит Аня, но прочно стоит на месте.

Тогда я подхватываю её на руки и начинаю спускаться по ступеням подземного перехода.

– Что ты делаешь? – кричит Аня и пытается вырваться.

Надо сказать, она делает это так здорово, что у меня внутри всё сладко замирает. Она ёрзает попкой и ногами по моей правой руке, а грудью прижимается к моей левой и при этом дышит мне в щёку. Тогда я хватаю её губы своими и целую их, обе сразу и потом каждую из губ по отдельности. Причём, заметьте, без помощи рук!

Это кончается тем, что мы упираемся в стену, и Аня шепчет мне:

– Отпусти меня… А то ещё кто-нибудь увидит из банковских…

– Они давно уже разъехались, – шепчу я.

– Отпусти меня, Дима, – говорит Аня и смешно так взбрыкивает у меня в руках. – Я сама пойду…

Я отпускаю её на землю и снова целую её, и теперь уже она обнимает меня снизу за спину и слегка прижимается ко мне. Мы обнимаемся так до тех пор, пока в нас не утыкается какая-то старушка. Она выходит из-за угла и таранит нас, так что мы едва не опрокидываемся. Мы хохочем, я хватаю Аню за руку, и мы бежим по переходу. Переход пустой, гулкий, мы пробегаем его в мгновение ока, и вот уже наш двор – суровый, как дно колодца.

Едва мы подбегаем к подъездной двери, как она распахивается – сама.

За дверью стоит какая-то восточная девушка с платком на глазах, из подвальной двери выглядывает Нурали и кланяется нам.

В лифте мы снова принимаемся целоваться-обжиматься и так, сплетённые, вываливаемся на лестничную площадку.

– Гришка, отвернись! – кричу я и пробую открыть дверь. Ключи не лезут, не поворачиваются, Аня смеётся, а я целую её прямо в глаза.

Наконец дверь щёлкает, отворяется, мы входим, а дальше – дальше я ничего не помню.

Когда я прихожу в себя, мы лежим на тахте.

Я – на спине, Аня – на животе. И головку рукой подпирает.

– Интересно… – говорит она тихо.

– Что? – спрашиваю я.

– Ты заснул… такая глубокая реакция.

Она целует меня – в губы, в нос, в глаза, в ухо. Прикосновения легки, но я ощущаю их так остро, словно тело совершенно моё, а не чужое.

– Долго я спал? – спрашиваю я.

– Минут двадцать. – Аня ложится рядом и кладёт голову мне на руку.

Целых двадцать минут я был в бессознательном состоянии. Моя душа и Димкино тело были беззащитны перед чужой силой.

– Ты знаешь, – говорит Аня и снова приподнимается на локте. – Странное дело… Ты похож на одного человека. Вернее… нет, ты не похож, но…

Я пожимаю плечами.

– Не обижайся. Это глупо, но пару раз я его вспомнила.

– Вы были любовниками? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Аня. – Он хороший человек, но… Знаешь, как бывает… Вдруг что-то мелькнёт, думаешь, вот оно… Но нет, дальше хуже.

– Понимаю, – говорю я.

– Я больше не буду о нём, – обещает Аня. – Просто… он был последний мужчина, с которым у меня был душевный контакт… Это пройдёт. Если ты об этом позаботишься.

Я притягиваю её к себе, прижимаю, зарываюсь лицом в её волосы. Целую ямочки на её щеках, каждую – по два раза… И чувствую, как тело – моё или чужое – начинает наливаться силой, внутренним жаром.

– О, господи! – шепчет Аня.

Я опрокидываю её навзничь, нависаю над нею, смотрю в её сияющие глаза.

Я не знаю, что будет завтра. Я не знаю, что будет через час. У меня есть только этот миг и мой кареглазый ангел.

– О, господи… – шепчет Аня.