Выкуп

Некоторое время я рассматриваю своего начальника буквально с полуметра. Он по-настоящему увлечён, он волнуется и переживает, словно видит этот фильм впервые.

Затем Главный выключает телевизор и сидит, откинувшись в кресле. Из спальни доносится храп… Лицо Главного снова приобретает знакомое мне замкнутое выражение.

Мне становится не по себе. Даже не знаю, что я хотел увидеть здесь… Что подсмотреть? Чем насладиться?

Я вылетаю вон, поднимаюсь ввысь и, набирая ход, несусь прямо в колокольню Ивана Великого. На подлёте я притормаживаю так, чтобы меня закрутило вокруг колокольни. Манёвр удаётся, я верчусь над Кремлём, и московский ночной пейзаж превращается в поток переплетающихся огненных линий…

Затем я покидаю круговую траекторию вокруг колокольни, наугад, – и едва не ныряю в Москву-реку. Тогда я разгоняюсь над самой гладью воды, пролетаю под Крымским мостом, мимо фрунзенской набережной, в огиб Лужников и так до самого новоарбатского моста. Какими-то десятыми чувствами в своём бешеном полёте я ощущаю слабый ток воздуха, а мириады огней дробятся и переливаются сплошной сияющей радугой…

Спасибо тебе! – кричу я, сам не знаю – кому. – Благодарю тебя за то, что ты дал мне почувствовать, ощутить всё это!

Перед кутузовским мостом я взлетаю, делаю оборот вокруг шпиля гостиницы «Украина», и в этот миг новая идея возникает в моём воспалённом воображении.

Проспект Вернадского – вот куда я теперь направляюсь. А вот и тот самый дом…

Беда только в том, что я не знаю квартиры, я подвозил как-то свою рыжую любовь к подъезду – и всё…

Приходится обследовать все квартиры со второго этажа. Это совсем нетрудно, поскольку большинство обитателей уже спят. Спят молодые, старые, пожилые, одинокие, семейные, а в одной из квартир счастливым сном спят трое: мужчина и две молодки, которые свернулись калачиком по краям постели, словно два цветочных лепестка вкруг своего пестика.

На шестом этаже мужская компания дуется в карты; на седьмом – женская дует «Мартини».

Те, кого я искал, обнаруживаются под самой крышей. Мне следовало бы догадаться сразу, что такой крутой олигарх мог поселиться только в петнхаузе.

Они в спальне и – кто бы мог подумать! – занимаются просмотром порнухи.

Любовь сидит на постели точно в такой же позе, как и со мной, – поджав ноги, грудки победно торчат вперёд. Олигарх лежит на спине, под простынёй, живот торчит бугром.

«Смотри, смотри, – говорит увлечённо Люба, – как он работает задом. То есть, я имею в виду бёдра…»

«Бёдра, – усмехается олигарх, – работает он совсем другим органом».

«Смотри, как он гуляет задницей из стороны в сторону, такие круговые движения…– показывает пальцем Любовь. – Женщина такой кайф ловит…»

Не отрываясь от экрана, она запускает руку под простыню, шарит там. Олигарх скашивает глаза и смотрит с таким интересом, словно жена ищет какую-то чужую для него, незнакомую вещь.

С лёгким вздохом Люба вынимает руку из-под простыни.

«Я сегодня пас», – говорит олигарх.

«Давай просто посмотрим, – говорит Люба и устраивается поудобней, на животе, так что можно видеть всю её фигуру от пяток через точёные ягодицы до макушки с рыжей копной волос. – Смотреть на себя со стороны – это такое особое удовольствие».

«А уж мне на тебя смотреть со стороны…» – иронизирует олигарх.

«Да перестань, – отмахивается Люба. – Подумаешь, любовник… Ну давай завтра выпишем тебе лучших девочек, какие проблемы…»

Если бы я был телесен, то в эту минуту моё состояние вполне можно было назвать – остолбенел. Ни одной мысли не было в моей голове – или где там помещаются мысли у таких эфемерных существ.

Вместе с моей любовью и её мужем я смотрел на огромный экран. А там было что посмотреть. На экране двое занимались сексом. И одним из них – был я.

Надо сказать, я давно хотел заснять наши с Любовью сексуальные игры, да так и не собрался. Со своими прежними подружками я иногда проделывал такие штуки, ставил в угол видеокамеру и запускал её в нужный момент. Как правило, ничего путного из этого не выходило: либо ракурс был не тот и видны были, к примеру, только ноги, либо свет подводил, либо что-нибудь ещё. А тут качество картинки было выше всяческих похвал, из чего проистекал простой вывод: аппаратура профессиональная. И я вспомнил, что в спальне, в нашем гнёздышке, прямо против постели, висит абстрактная картина: ни черта не понятно по сюжету, но что эротика – видно.

Вот куда встроена камера. Ай да Люба, ай да любовь!

Утешает лишь одно: в грязь лицом я не ударил. По тому, с каким неподдельным чувством наблюдала за экраном Люба, было ясно, что она очень довольна. И тем, что было в гнёздышке, и тем, что она имеет возможность пережить эти мгновения вновь.

Но всему приходит конец, запись заканчивается, Люба переворачивается на спину, открывая свою фигурку спереди, и говорит мужу:

«Ну что там у тебя с этим уродом?»

Ну, точь в точь как со мной в нашем гнёздышке. После любовных игр наступает время заняться корпоративными.

«Ты имеешь в виду…» – со вздохом начинает олигарх.

«Да! – говорит Люба. – Я имею в виду его… замминистра! Они продают канал или нет?»

Я уже было собрался покинуть этот странный дом, но упоминание о канале заставило меня повременить.

До меня доходили слухи о возможной приватизации государственного телеканала. Но – мало ли о чём болтают в кулуарах, на кухнях, в барах. Такие дела решаются за очень плотно запертыми дверьми, простому смертному не подобраться.

В общем, если бы мог, я бы навострил уши.

«Понимаешь, – нехотя говорит олигарх, – там всё дело в долях…»

«Но твоя-то доля… она зафиксирована?» – допытывается Люба.

«Что значит, зафиксирована?.. – устало улыбается олигарх. – Нет, милая моя, всё может измениться в любую минуту».

– «Но ведь им нужны твои деньги?» – спрашивает Люба.

Олигарх берёт её за руку и затаскивает на себя. Теперь она лежит на нём, свесив ножки с его живота.

«Да уж, этот интерес неизменен, – усмехается олигарх. – Им очень нужны мои деньги. И белые, и чёрные».

«А нам это нужно? Ты хорошо всё обдумал?» – сомневается Люба.

«Ты спрашиваешь уже в десятый раз», – он сочно хлопает её по ягодице.

Люба говорит, что она очень беспокоится. Олигарх становится серьёзным и отвечает, что у него тоже душа не на месте. С этими сукиными детьми всё может перемениться в мгновение ока, пакет может уменьшиться, а деньги – деньги возрасти. Всё зависит от скорости, конфиденциальности и количества действующих лиц. Чем чиновников больше, то есть, их подставных лиц, – тем пакет меньше, а цена – выше.

«Будь осторожен», – говорит Люба и целует мужа в нос.

Меня, между прочим, она так никогда не целовала. Похоже, она очень хорошо относится к своему мужу.

«Ладно, ладно, – шепчет олигарх и мнёт ей спину и ягодицы. – Может, ещё раз попробуем?»

«А ты не устал?» – спрашивает Люба.

Вместо ответа тот движением бедра сбрасывает жену в одну сторону, движением руки – простыню в другую, а я понимаю, что теперь мне пора покидать эту счастливую семью.

Я взмываю вверх и в один присест оказываюсь так высоко, что мне открывается вся Москва целиком, – она словно гигантское морское чудовище с раскинутыми в область щупальцами – цепочками огней вдоль шоссейных трасс. Я гляжу сверху на это сверкающее переливчатыми огнями земное полотно жизни, и досада грызёт моё сердце, которого у меня сейчас нет, и давит душу, которая, кажется, всё-таки есть.

Что такое любовь? И в прямом, и в переносном смысле?..

Целый год я полагал, что у меня есть любовь. А оказалось, что я для моей любви – и в прямом, и переносном смысле – только энергичный кобель с хорошей задницей, спиной, животом и прочим инструментарием. Всякое бывало у меня, многие роли я исполнял в жизненном спектакле, но в роли учебного пособия для импотентов-олигархов бывать не приходилось.

Но Любка какова, моя рыжеволосая любовь!..

Теперь досада швыряет меня вниз, я стремглав пикирую на столицу нашей родины и внутренний мой штурман обеспечивает посадку возле скромного домика на Цветном бульваре.

Маленькая квартира стоика.

Саня, мой бедный Саня, сидит за компьютером, но взор его устремлён мимо экрана. Он глядит в темноту и прозревает там какую-то другую жизнь, в которой он красив, удачлив и неотразим. Образ кареглазого ангела по-прежнему терзает его настоящее, живое сердце.

Какая несправедливость! – приходит мне в голову. – Вот умный, тонкий, талантливый человек, у него есть почти всё, чтобы покорять прекрасных женщин. Не хватает самой малости: денег, крутой тачки, кудрей погуще, хорошего костюма да кобелиной наглости в глазах. Почему всё это достаётся одним и не даётся другим, тем, кто по-настоящему этого заслуживает?

На прощанье я пытаюсь склонить Саню ко сну. Я нависаю над ним и велю ему спать. И он через минуту начинает позёвывать, потом бредёт в ванную, кое-как чистит зубы и укладывается, наконец, на своё холостяцкое ложе.

Спи, – говорю я ему. – Спи, братишка. И пусть тебе приснится твой кареглазый ангел.

Всё. Одним рывком я перелетаю на Сухаревку.

В моей квартире в той же позе, на животе, чуть подвернув ногу и с простыней на бёдрах, – лежит человек. С непонятным холодком внутри моего нового существа я падаю на этого лежащего ничком человека…

Я просыпаюсь и какое-то время не могу понять, где я и что со мной.

Между шторами – слабая полоска света.

Раннее утро? Или…

Я подношу мобильник к глазам и снова не могу ничего сообразить.

Начало десятого… Вечер? Которого дня?

Понемногу наступает ясность в мыслях. Неужели я проспал почти сутки?

Я прислушиваюсь к своим ощущениям, поднимаю руку, ногу. Всё цело. Всё работает по-прежнему. Чувствую себя прекрасно.

Я закуриваю сигарету и пытаюсь осознать то, что со мной произошло. Ночные мои приключения встают предо мной во всей своей поразительной громаде.

Два часа двадцать пять минут я обдумываю свое положение. Затем поднимаюсь, привожу себя в порядок и зову к себе соседа Гришку.

Фингал у него под глазом обрёл жёлто-фиолетовую гамму. Я даю ему пачку сигарет и велю привести Нурали.

Спустя четверть часа они являются, в глазах – испуг и любопытство.

– Итак, соколы мои, – говорю я им, – слушайте меня внимательно. Я беру вас на работу.

Гришка от удивления разевает рот.

– Ты будешь по совместительству, – поясняю я таджику.

– А что мы должны делать? – спрашивает Гришка. – И какая зарплата?

– Договоримся, – отвечаю я. – Гораздо больше пачки сигарет.

Катя. Будем исправляться

Мне, конечно, крупно повезло, что я работаю в отделе Марь Палны.

Мой шеф – замечательный человек. Она хоть и пожилая тётка, но фору даст, знаете ли, и молоденьким. Таким, например, как я.

Во-первых, она знает уйму всего: и журналистику, и подноготную известных людей, и вообще. Марь Пална в нашем отделе, который состоит из нас двоих, – источник и кладезь всей информации. Она – кладезь, а я технолог: обработка на компьютере и прочие технические мелочи.

Во-вторых, с ней я поняла, что женщины в возрасте – они ещё ой какие женщины. Кто бы мог подумать, что человек на шестом десятке может разбираться в сексе и любви не хуже нас, молодых. И не просто разбираться, а как бы это сказать – жить этим самым сексом. У неё, оказывается, кроме мужа, с которым она поддерживает чисто дружеские отношения, – есть ещё друг-любовник, и у них там всё в полном порядке. Вот так. Мне бы такой порядок.

В-третьих, я за Марь Палной в этом отделе информации и писем, – как за каменной стеной, как у Христа за пазухой. (Гм, интересное выражение. За пазухой у мужчины – одно, а у женщины – ведь совсем другое… Правда, Христос, пусть и мужчина, но – бог. Ну и что? Ничего, просто запуталась). Так вот, в других отделах нашей замечательной газеты обстановочка та ещё. Там народ грустит, плачет и бегает к нам чай пить. Ну и нам всё докладывает.

Например, как Замполит пристаёт к девушкам. Он, говорят, раздаёт задания – выгодные или не очень – в зависимости от того, как девушки к нему относятся. Я уж не знаю, до какой степени всё это верно… Ещё говорят, когда Дима был на должности Замполита, такого не наблюдалось. Наоборот, все хотели с ним работать и не обращали внимания, – какие задания. Я имею в виду девушек.

Вот в это – верю. Мне ли не знать. Ха-ха.

Или вот ещё. Как Экономичка своих угнетает. Самой тридцати нет, а она всех там в бараний рог скручивает, все от неё плачут. Там тоже девушкам достаётся, но уже по другой причине. Потому что Экономичка парням покровительствует. Но парней нет, ни одного, из-за этого большие проблемы у девушек. Поэтому в любимицах у неё ходит самая некрасивая. То есть, я имею в виду, не самая эффектная. Впрочем, всё равно нехорошо сказала. Красивая, некрасивая – это такая скользкая материя. Человек не виноват, что у него скулы широкие. Или нос длинный. Или ноги короткие. А на пять сантиметров длиннее – и всё, стройная. В общем, в таких материях уйма несправедливостей, женщинам не позавидуешь. И шутки здесь неуместны.

Так что будем исправляться, – так любит говорить Марь Пална.

Вот она сейчас входит в отдел, озабоченная, садится за свой стол, то есть, напротив меня, и говорит задумчиво:

– Странные дела творятся в нашем королевстве…

Я сразу – внимательные ушки на макушке. Если шеф чего-то не понимает, значит, происходит что-то необычное.

– За три последние недели вскочили два иска против нас, – размышляет Марь Пална. – И мы готовим два. Юристы мне всё доложили… С чего бы это?

Она смотрит на меня, словно я могу знать ответ. Я – на неё. Глаза у шефа интересные, живые, с такой очаровательной хулиганцой. И я не удивляюсь, что у неё любовник моложе пятью годами.

– Такая мощная, – продолжает Марь Пална, – не побоюсь этого слова, эректильная активность по искам свидетельствует о каких-то неизвестных нам пока флюктуациях…

Наверное, на моём лице отражается непонимание, и мне объясняют, что такое флюктуация.

– В общем, скандалы по Москве громыхают, – качает головой шеф. – Как будто по воле какой-то дирижёрской палочки… Как будто это организованная компания…

– А по каким материалам иски? – спрашиваю я. – Чьи материалы-то?

И тут же понимаю, что можно было и не спрашивать. Марь Пална смотрит на меня с едва уловимой усмешкой, а я чувствую, что краснею. Я очень уважаю своего шефа ещё и потому, что она ни разу не спросила меня про Диму. Она не может не знать всю подоплёку, не может не слышать все эти разговоры про дурочку из отдела писем, влюблённую в лучшего журналиста, – но ни разу не позволила себе ни прямо спросить, ни пошутить.

За последнее время опубликовано три больших Диминых статьи. Одна про свалки, другая про аферу с военным контрактом, третья – про сеть подпольных борделей для элиты. В редакции болтали, что Главный очень доволен, что у них с Димой был острый разговор, и вот после него Дима стал давать один материал за другим.

– Неужели они оба участвуют в этой кампании? – задаёт вопрос Марь Пална.

Вопрос, конечно, риторический. Я только хлопаю глазами.

– Ладно, – машет рукой Марь Пална, – всех загадок нам не разгадать. Пора по домам. В конце концов, в жизни есть кое-что не менее интересное… Я имею в виду живое человеческое общение. Понимаешь, о чём я?..

Она отрывается от своей косметички и смотрит на меня сожалеющим взглядом. Она про Диму меня не спрашивает, зато постоянно критикует мой образ жизни. По её мнению, я должна через день ходить на свидания с разными мужчинами, вести очень насыщенную всякими культурными мероприятиями жизнь, а не сидеть дома c родителями. Впрочем, иногда я подозреваю, что только к пятидесяти годам она стала такой современной светской дамой с широким взглядами на взаимоотношения полов. А когда-то тоже была закомплексованной дурочкой вроде меня.

– Мне тоже казалось, – говорит Марь Пална в унисон с моими мыслями, – что жизнь длинная, а молодость и красота – вечные… А на самом деле… не успеешь оглянуться, а молодые мужики уже смотрят сквозь тебя… Мораль? Развлекайся и порхай. А беды сами тебя найдут.

Она делает мне ручкой и уходит. Я вздыхаю, ставлю себе задачу за полчаса закончить обработку интернетовских посланий наших читателей.

Но моим планам сбыться не суждено. Потому что раздаётся звонок моего мобильника.

Я гляжу на экран телефона, и мне становится жарко. Звонит Димина мама. Не то чтобы я её боюсь, совсем наоборот, у нас очень хорошие отношения. Просто… даже не знаю, как сказать. Мне с Натальей Николавной и очень приятно общаться, и очень неловко. И всё это одновременно.

– Катюша, – говорит Наталья Николавна (я про себя зову её просто НН), – я могу тебя спросить?.. Какие у тебя планы на сегодня? На вечер?

Я отвечаю, что никаких. То есть, домашние планы.

– Да? – с облегчением говорит НН. – А когда ты вернёшься из своего центра?

На это я отвечаю, что часа через два, не раньше.

– Да? – с огорчением замечает НН. – Жаль.

– Но я могу и пораньше, если нужно, – говорю я, улыбаясь.

– Да? – радуется НН. – Ну, тогда ты к нам заходи. Мы тут с Лёлькой сидим, обсуждаем кое-какие дела. Ты бы нам очень помогла.

Лёлька – это Димина дочка, Оля. Её мать, бывшая жена Димы, работает на телевидении, такая пронзительная брюнетка. Если с НН у меня отношения очень хорошие, то с Лёлькой – неопределённые, настороженные что ли. Но что поделаешь? Назвался груздем, тащи свои саночки в гору.

Ладно, думаю я, подождёт наша сетевая почта до завтра. Факты из реки по имени «жизнь» не должны испортиться за ночь. Или это как раз тот случай, – в отличие от осетрины, – когда очень даже могут потерять свою «свежесть»?..

Как бы то ни было, я покидаю редакцию. На улице – такой чудный вечер, что мне почему-то становится грустно, и вспоминаются слова Марь Палны о том, что нужно порхать и развлекаться.

Я украдкой оглядываю редакционную стоянку, но «Тойоты», конечно, нет. Спецкор – птица вольная.

Ладно, – вздыхаю я и дворами добираюсь до «Курской».

В метро, на вокзальных станциях всегда битком в этом час, какие-то грубые, дурно пахнущие личности теснят меня и ещё норовят прижаться плечом или спиной. Когда я выбираюсь из вагона на «Проспекте мира», мне приходит в голову, что осуждать людей только за то, что они неважно пахнут, – не очень-то по-человечески. Наверное, какие-нибудь трудяги из Подмосковья или даже Тулы-Твери-Калуги, зарабатывают в столице на хлеб для своих семей, для своих детей, им не до свежей рубашки, не до туалетной воды.

Будем исправляться…

На нашей, на «рыжей» линии посвободней, публика почище. Московский офисный люд устремился в спальные районы. Половина пассажиров – читают книжки. Но книжки эти – вроде нашей газеты. Дамский детектив или толстый кирпич фэнтези. Сколько терпения нужно, чтобы осилить такой том. Я пробовала, не получается. У меня всегда в сумке какая-нибудь книжечка стихов, но неловко доставать её в вагоне, это выглядит как-то нарочито.

Я выхожу из метро, иду через дворы к нашим родным хрущёвкам.

Вот моя школа. И Дима тоже здесь учился… Вот дорожка вокруг школы. По этой дорожке столько хожено и бегано за десять лет – не сосчитать. Я иду по этой дорожке и чувствую грустную, взрослую улыбку на своих губах…

Ладно, будем справляться и с грустью, и со взрослой жизнью.

Ещё триста метров – и вот здесь, возле этого дома, у этого подъезда – я увидела Диму в первый раз. Мне было двенадцать лет. Мы торчали тут с девчонками, потому что была свадьба. Дима женился, они всей компанией приехали из ЗАГСа, он подхватил невесту на руки и внёс её в дверь, зацепив краем платья за какой-то угол. Все ахнули, а он только рассмеялся и закричал: «К счастью!». Вот здесь он стоял, оглянувшись, – глаза огромные, живые, копна волос рассыпалась, – и кричал: «К счастью!».

– Катя! – это НН машет мне с балкона, со своего третьего этажа. – Заходи быстрей, я чай ставлю.

Квартира у НН в точности такая, как у нас. Двухкомнатная хрущёвка с проходной большой комнатой.

Лёлька сидит с ногами в кресле, смотрит телевизор. Меня она встречает полувзглядом, полукивком головы. Вроде бы и поздоровалась, но – не так чтобы по-настоящему.

Наталья Николавна накрыла здесь же, в большой комнате, столик. Варенье, печенье, пирожки.

– Ешь, Катюша, – говорит НН. – Ты с работы, это мы бездельники…

На это Лёлька делает большие глаза, трясёт длинным хвостом волос.

– Сделай одолжение, – просит НН. – Выключи телевизор.

Лёлька просьбу исполняет наполовину: убирает только звук. Так и сидит: лицом в экран, но косые поминутные взгляды – на меня.

– Ешь. Я знаю, ты пирожки любишь, – потчует НН. – Да и худая. Сколько в тебе весу?

Прожёвывая пирожок, я отвечаю, что чуть больше пятидесяти пяти.

– А рост, поди, сто семьдесят?

Нет, отвечаю, не доросла трёх сантиметров. НН качает головой, замечает, что скоро Лёлька меня догонит.

– Нет, милая, уж очень ты худенькая, раньше у нас норма была: рост минус сто…

– Бабушка! – говорит с гримасой Лёлька.

– Может быть, нормы и устарели, но… Ладно, ешь, ешь!

Я ем. Пирожки вкусные, и мне с НН и с Лёлькой, несмотря на некоторую всё же неловкость, – хорошо.

– Как там, на работе? – спрашивает НН.

Нормально, – пожимаю плечами я.

На эту работу меня она, Наталья Николавна, и устроила. То есть, конечно, Дима, но – по её просьбе, потому что сама бы я ни за что не стала его просить. Это всё моя мама и НН. Я тогда работала в одном издательстве, – ни денег, ни интереса, ни удовольствия. Вот они за моей спиной и…

– С начальницей ладишь? – спрашивает НН.

Я начинаю рассказывать про Марь Палну, про её теорию развлечений и порханья. НН слушает с грустью и даже с некоторой завистью.

– А что? – говорит НН. – Права твоя начальница. Эх! Где мои сорок лет? Или хотя бы пятьдесят… Я бы им показала!..

«Им» – это мужчинам. Лёлька удивлённо хмыкает, глядя на бабушку.

– Что? – воинственно говорит ей НН. – А ты не всё слушай, что взрослые говорят! Или… может, тебе погулять?..

Лёлька снова хмыкает, но – с другим оттенком. И не двигается из кресла.

Раздаётся телефонный звонок. Лёлька вскакивает, хватает трубку. И бросает. И – пожимает плечами.

– Хулиганы какие-то названивают и молчат, – объясняет мне НН. – Надеюсь, это не Лёлькины ухажёры…

– Ты чё, бабушка, – говорит Лёлька. – Мне звонят по мобильному.

НН качает головой.

– Понимаешь, – говорит она. – Позавчера Дима приезжал…

Вот он, главный разговор. Я незаметно делаю глубокий вдох и задерживаю выдох. Как было бы хорошо, если бы я не краснела, не покрывалась пятнами…

– Так же вот сидели, пирожки ели…

НН на пару секунд задумывается, потом вздыхает и выкладывает всё, что её тревожит.

– Понимаешь, – почему-то шепчет она. – Он какой-то другой…

Она смотрит на меня и ждёт.

Другой? – думаю я. Не знаю, не знаю… Диму я и видела-то за эти недели после той летучки, на которой я замещала Марь Палну, – пару раз в коридоре да однажды на улице, когда он садился в свою машину.

По словам НН, она сердцем чувствует, что с Димой что-то происходит. Ещё месяц назад он был в своём обычном состоянии: ленивый, чуть раздражённый, иронично-саркастический. Журналист устал, – так он проговорился как-то.

А позавчера…

НН разводит руки, округляет глаза.

– Он какой-то собранный. И внимательный.

– Внимательный? – переспрашиваю я.

– Ну, ко мне внимательный, – говорит НН с удовольствием. – Все мои рассказы выслушал и ни разу не перебил. Когда такое бывало? У него всегда одно: мама, я уже сто раз слышал…

– А мне вон чего подарил, – не выдерживает Лёлька и показывает мобильный телефон. – Музыкальный. Даже колонки к нему есть.

– Круто, – одобрительно замечаю я, и Лёлька хмыкает с оттенком полного удовлетворения.

НН подкладывает мне пирожок, подливает чаю и продолжает.

Отчего вдруг в сыне такая перемена? Он даже слушает по-другому. Смотрит так, словно видит в тебе что-то новое, незнакомое.

– Понимаешь? – спрашивает НН.

Разумеется, я ничего не понимаю, но головой – киваю.

– Так это же хорошо, – говорю. – Внимательный, энергичный. Что ещё нужно?

Тут НН бросает на меня такой хитрый испытывающий взгляд, и я понимаю, что главное-то будет сейчас…

Но НН обращается к Лёльке:

– Милая, ты бы сходила в магазин, а? Второй день не могу яиц купить… Заодно и к Женьке зайдёшь, она уже прибежала наверно… А?

Лёлька усмехается с явным оттенком неодобрения и глубже усаживается в кресле.

НН с досадой машет рукой, нагибается ко мне и шепчет:

– Как я поняла, рыжей своей он дал отставку… Или она ему дала. Не знаю… В общем, я подумала…

Она смотрит на меня во все глаза. И Лёлька косится из кресла. И тут до меня доходит, что именно прячется в этих взглядах…

– Я подумала, – осторожно говорит НН, – может, он влюбился? Ну, по-настоящему?

Чувствую – лицо моё горит.

– К сожалению, ничем не могу вам помочь, – говорю я и вскакиваю со стула. – Спасибо за пирожки!

– Куда ты, Катюша? – удивляется НН.

– Может быть, Дима в кого-нибудь и влюбился, но меня он об этом в известность не поставил, – говорю я дрожащими губами, не могу с ними справиться.

– Катя… – растеряно говорит НН, тоже поднимаясь со стула. – Постой… Ну, я не знаю… Ну, бог с ним, с Димкой, пусть влюбляется в кого хочет… Хотя я была бы очень рада…

– Извините, – бормочу я, ноги сами несут меня в ванную комнату.

Ну что за напасть, глаза на мокром месте!..

Только плеснув холодной воды в лицо, я прихожу в себя. У меня нет сил, я так прямо бы и смылась по-тихому!.. Но неудобно. НН меня любит – по-своему. Конечно, ещё больше она любит своего сына…

Ладно. Я пытаюсь сделать вид, что всё мне нипочём.

– Давай ещё чаю с пирожком? – бодро и вместе с тем виновато встречает меня НН.

Славная женщина – Наталья Николавна. Она искренне полагает, что любую проблему можно решить с помощью хорошего ужина.

Я ещё выпиваю чашку чаю и немного рассказываю про наши редакционные дела. Я умалчиваю о смутных подозрениях Марь Палны. Про то, не участвуют ли Дима с Главным в каких-то загадочных событиях в Москве. Мне показалось, что лучше будет – успокоить НН, чтобы её материнские опасения и страхи улеглись. И поэтому я развиваю такую линию, что, вот-де, был у Димы кризис, а потом он объяснился с Главным, и теперь кризис прошёл, и всё будет хорошо.

– Ты думаешь? – с надеждой говорит НН.

Когда я уже стою в прихожей, снова звонит телефон. Трубку опять берёт Лёлька, но и на этот раз никто не отвечает.

– Вот, пожалуйста, – качает головой НН. – Ох, Лёлька!..

Лёлька хмыкает с возмущённой интонацией, а на прощанье вдруг говорит:

– А ты заходи к нам почаще, Кать…

– Ладно, – отвечаю я, – договорились.

НН подмигивает мне. Впервые Лелька назвала меня по имени, – значит, я вошла у неё в доверие. Мне и смешно, и в то же время, – я даже польщена. Вот ведь, девчонка ещё, – а всё равно приятно, когда тебя признают.