Серебристо-черная змея заскользила по просеке, словно поток отравленной воды, и вскоре растворилась в густой чаще леса.
Мариэт, наблюдавшая издалека, отвернулась, когда Сьент подошел к ней, подбрасывая игрушечную фигурку в ладони.
– Ты ничего не хочешь сказать мне об этом, девочка? – показал он находку.
Дарэйли жизни, глянув мельком, пожала плечами и промолчала.
Желваки на скулах Гончара заиграли, но он сдержал гнев.
– Ну хорошо, Мариэт. Когда все закончится, мы всех поймаем и выживем при этом, я обещаю, что Ллуф станет твоим дарэйлином, если ты и он этого захотите. Но мне кажется, ты не любишь его.
– Я… не знаю, – покраснела она.
Верховный взял ее руку, обтянутую перчаткой.
– Я – знаю. Я – Гончар, милая, ты все время об этом забываешь. Если бы я не чувствовал, не понимал, не видел твою душу до самого дна, то не смог бы осознать твою сущность и вернуть миру. Ты еще не встретила своего дарэйлина. Ты пожалела Ллуфа, он – тебя, вы оба помогли друг другу, но его сущность чужда тебе. Он – застывшее совершенство, а ты – сама жизнь, вечно изменяющаяся, чувственная. Я не мог допустить его влияния на твою силу до того, как ты сама все поймешь. Но за тебя я волнуюсь даже меньше, чем за него.
– Я всегда знала, что не волную тебя! – тут же вознегодовала девушка, забыв, как сердита на этого чудовищного человека. – Чем я для него опасна? Мы оба светлые!
Он засмеялся:
– Милая, ты поглотишь его, как водоворот жемчужину, и даже не поперхнешься, а мы потеряем нашего прекрасного мальчика.
– Но ты обещал, что выбирать – нам.
– Обещал, – вздохнул он, уже жалея, что дрогнул перед немым укором синих глаз. – И мне заранее его жаль. Даже скала не выдержит твоих бурь, треснет и рассыплется, веришь?
Она фыркнула и выдернула руку.
– Не верю! Я тебе уже вот ни на столечко не верю, Сьент. А почему ты приказал не убивать принца?
– У меня есть предчувствие, что не стоит этого делать, как бы хуже не вышло. Его надо ослабить. Ты поможешь мне?
– Конечно, – ее голос снова стал сухим и безжизненным, как сломанная ветка. – Рабы обязаны слушаться своего хозяина.
И Верховный в сердцах зашвырнул серебряную фигурку дракона в кусты.
***
Не мог я примириться с такой сущностью, никак не мог! Не утешало и то, что, если верить моим друзьям, по мощи драконы почти не уступали огненным дарэйли, и в воздухе грознее их оружия почти не было, и хитры эти твари настолько, что и самого хитроумного из сферы Логоса почти заткнут. Почти! Это слово действовало на меня, как красная тряпка на быка.
Терпение лопнуло, когда Луана преподнесла мне подарок в честь инициации: серебряного дракончика. Хорошенькая такая тварюшка: вся в шипах, зубы в пасти не помещаются, живот толстенный, лапы короткие… А крылья! Как эти жалкие отростки такую тушу в небо поднимали?
Я зажмурился, вспомнив полет лунной девушки и ее крылья – потоки перламутрового света. И представил рядом с ней дракона в натуральную величину. Захотелось сдохнуть немедленно.
– Они красивые, Райтэ! – успокаивала Луана, тщетно пытаясь погладить серебряную фигурку. Не найдя свободного от рогов, шипов и встопорщенной чешуи места, чмокнула вместо дракончика меня в щеку и, рассмеявшись, ушла.
Через полчаса она уже не смеялась: обиделась, что подарок остался на том привале. Даже призывать не стала: выбросил и выбросил.
Ллуф, приняв мои извинения, тут же снова оскорбился, когда я не стал брать его алмазный подарок. Не признаваться же ему, что я из его рук, украшенных тончайшими браслетами, как у девчонки, совсем ничего не хочу брать.
Браслеты я заметил только недавно, и они мне особенно не нравились. Взгляд то и дело за них цеплялся, пока я не понял, что они вызывают смутное чувство опасности. Какое-то оружие? Но спросить об этом у Ринхорта я не решался. Еще подумает, что я девчачьими цацками интересуюсь. И почему я их раньше не замечал?
Больше никто ко мне не приставал ни с поздравлениями по поводу обретения своего «я», ни с советами, что же мне с собой таким чешуйчатым и огнедышащим делать. Да и не до того было.
Неутомимый Орлин принес тревожные известия.
Войско князя Доранта Энеарелли, отступавшее впереди в таком быстром темпе, что раскидывало лагерь всего часа на четыре и снималось с рассветом, неожиданно остановилось.
Мы шли за ними ни шатко, ни валко, пропуская стороной возвращавшиеся по домам войска Нертаиля, потому отстали значительно, но меня это не беспокоило: в конце концов, конечный пункт известен – родовой замок династии Энеарелли. Замок, зародившейся чуть ли не до войны Трех миров, знавший и времена расцвета, когда князья становились царями, и упадка, как во время Ионта Завоевателя.
Я хотел увидеть его. В том, что он будет моим я перестал сомневаться после инициации. Возьму штурмом, если дед меня не признает. Ради этого соглашусь и на дракона.
Орлин доложил, что от войска деда отделился отряд в две сотни всадников и идет по направлению к Нертаилю, то есть, в нашу сторону.
А от Нертаиля по нашим следам, как ни заметал их дарэйли земли Ксантис, шел Верховный и группа жрецов с двумя десятками рабов. Среди них была Шойна.
Разрозненные группы жрецов с дарэйли подтягивались и с других направлений.
Кроме того, королевская гвардия в тысячу конников, возвращавшаяся в столицу бывшей империи (их мы как раз и обошли стороной), вдруг развернулась, и спешным маршем догоняла наших преследователей.
Когда Орлин начертил на песчаном грунте план местности, крестиком показал наш привал и расположение замеченных отрядов, я присвистнул: если отметить направление их движения стрелками, все они сойдутся в одной точке, и лежала она совсем неподалеку от нас.
– Тут как раз старая обитель Гончаров, – сказал Орлин, – я видел ее сверху. Полсотни верст отсюда. Холмы там в округе интересные, похожи на курганы: их двенадцать, и лежат они по окружности вокруг озера, на равных расстояниях друг от друга, за исключением разрыва, где по идее должен быть тринадцатый холм. В центре озера – небольшой скальный остров, там и находится обитель.
Тион кивнул, и я вспомнил наш с ним разговор о штурме. Понятно, почему Ринхорт даже не заикнулся о нем: попробуй-ка штурмовать такую крепость посреди водоема, да еще не зная состава гарнизона. Почему Тион настаивал на такой безнадежной затее?
– И что особенного в этом ските, кроме живописного расположения, если жрецы так переполошились? – спросил я.
– Обычная обитель, ничего особенного я о ней не слышал, – ответил Ринхорт. – Это готовится ловушка для нас: скоро мы окажемся в котле.
Тион отвернулся. Ну, точно что-то знает.
Прорваться из котла, на который вот-вот опустится крышка, можно было только в одном направлении, остававшимся чистым – на северо-запад.
– Выглядит так, что нам не оставляют иных дорог, чтобы мы пошли именно туда, – покачал головой Тион. – Обычная форма ловушки.
Ринхорт кивнул:
– Кроме того, они отсекают нас от цели. Если уйдем на северо-запад, то между нами и княжеством Энеарелли ляжет Закатное море и горная цепь. А прижмут к морю, нам вплавь не уйти. Нужно либо принять бой с жрецами, либо искать иной способ улизнуть.
– Надо уходить по воздуху, – предложил Орлин.
– А ты что скажешь, Бенх?
Воздушный покачал головой:
– Вас девять. Это много, я не так силен. Могу перенести одного-двух, и то на небольшие расстояния и с передышками для восстановления сил. На всех меня не хватит, лошадей придется оставить. Пока по очереди вас перетаскиваю, преимущество сойдет на нет, и место нового лагеря вычислят на раз.
– Не годится. Нам нельзя разделяться.
Орлин склонил голову к плечу, прищурил желтый глаз на черного рыцаря.
– Кстати о лошадях, если их все-равно бросать… Сегодня полнолуние, Ринхорт. К утру у нас будет на чем лететь.
– А я устрою попутный ветер, – обрадовался Бенх.
Дарэйли оживленно переглянулись и, видя мое недоумение, Дейя шепнула:
– Орлин – светлый дарэйли птиц.
Как будто это что-то прояснило.
– Но, Ринхорт, до утра мы будем лишены средств передвижения! – нахмурился Ллуф. – А если нас атакуют?
– Придется рискнуть.
Дарэйли направились к пасшемуся поодаль табуну, только Ллуф выглядел потерянным и расстроенным.
– Я не буду на это смотреть, – сказал он, решительно уходя прочь от стоянки.
– Надо же, его беломраморное сердце не выносит, когда кого-то насильно лишают естества, – презрительно прошептал Бенх за моей спиной.
Я резко развернулся.
– Бенх, ты бы заткнулся. Я слышал, жрецы подвергают почти всех дарэйли при инициации всяким гадостям, далеким от естественных. И ты не исключение, не так ли?
Густо покрасневший Бенх спешно ретировался, а мне наградой стал удивленный и благодарный взгляд Ллуфа. Но я разозлился еще больше. Да чихать мне на его благодарность. Терпеть не могу, когда при мне кого-то унижают!
Наши верные кони, привыкшие даже к Градниру в тигриной ипостаси, отчего-то забеспокоились, заметались по лугу, и пришлось их ловить, спутывать поводьями. Над каждым уложенным на землю животным склонялся наполовину преображенный Орлин. Голова у него была орлиная, все остальное ниже шеи – человеческое, если не считать ставших трехпалыми и когтистыми кистей рук.
То, что он делал, заставило меня вспомнить, что деление на светлых и темных – чисто человеческая условность. Орлин слегка вспарывал когтем конскую шкуру на шее и окунал в рану клюв, затем зажимал края, и через несколько минут можно было разглядеть лишь шрам.
– Я, конечно, знал, что орел – хищник, но зачем он пьет их кровь? – спросил я у Дейи.
– Он передает им часть своего духа, орлиной сущности. К утру кони будут выглядеть почти как он сам в птичьей ипостаси. В воздухе – огромные птицы, послушные ему. А понадобится, снова обратятся в обычных коней. Нам останется переделать уздечки и упряжь, но Луана тут справится.
– Он превращает их в оборотней? И… Шойна тоже могла превратить меня в… в… О, бездна!
Дейя поспешила успокоить:
– Что ты! Шойна – темная сторона сущности, а обращать могут только светлые дарэйли, хранители.
Так я выяснил, что оборотней в Подлунном мире полно.
А ведь мог бы и сам додуматься: если светлая Луана обращала людей в металл, а Ллуф – в камень, то и дарэйли сферы существ – не исключение.
Кони, между тем, бились в агонии, а почти человеческий стон переходил в глухой жутковатый клекот. Трещали их кости, менялись морды, наполовину преобразованные в клювы, из спин выпирали уродливые отростки – будущие крылья. Орлин пытался помочь им, поглаживал, разговаривал, пока несчастные не затихли.
– Это только первый раз так, потом перекидывание становится быстрым и почти безболезненным, – шепнула Дейя. – Но стихийное превращение у них будет только в дни полнолуния, а в остальное время их образ зависит от воли управляющего. Обычно оборотнями управляют Гончары через дарэйли. Эй, ты что так побледнел, Райтэ? Правила восточного Сферикала запрещают обращать людей в животных, правда, у западных это распространено.
– Рабы рабов… Пожалуй, я тоже не могу на это смотреть.
Чем дальше я постигал мой мир, тем меньше он мне нравился.
Ночью, отстояв стражу, я не мог уснуть не только из-за хрипов несчастных животных, доносившихся с луга – они постепенно стихали, – но я ворочался, пытался понять, почему так невыносимо быть самим собой, если я дракон?
Вспомнил о словах Ринхорта: «Мы не могли тебя задержать, даже объединившись». В том состоянии мне было не до расспросов, но фраза зацепила, и я спросил железного рыцаря, что он имел в виду.
– Ты замечал, Райтэ, что мы часто кладем тебе ладони на плечи? – ответил он вопросом на вопрос.
– Не просто замечал. Эти похлопывания приводили меня в бешенство.
– Вот как? – поднял он бровь. – Что ж ты сразу не сказал, что тебя это раздражает? Впрочем, как бы ты ни реагировал, я бы до твоего проявления не признался, в чем тут подвох: ты стал бы защищаться. Одна из целей рукоположения дарэйли – проверка духа. Каждый из нас пытался позвать твою сущность на своем «языке». Родственную сферу мы бы почувствовали по эху в твоей душе. Но сильного резонанса не возникло ни у кого из нас.
– Ллуф не пытался.
– Я запретил ему.
– Почему?
– У ритуала есть и второе свойство, главное. Рукоположением мы передаем часть силы дарэйли, как бы становимся на время крылом чужой души. Это и имеют в виду жрецы под тем, что называют «дары духа».
– То есть, если к человеку прикоснется дарэйли гармонии, то любой создаст гениальное творение?
– Бездарь ничего не создаст, даже если прикоснется сам Эйне, – усмехнулся железный наставник. – Дарэйли даст силу слабому, это да. Наша любовь окрыляет не на словах. Потому жрецы часто одалживают нас своим братьям: кодекс Гончаров запрещает им брать в постель собственных рабов, хотя разрешает соединяться с нами при ритуалах. После нашего прикосновения их духовная сила возрастает, даже физическое тело обновляется, и они сохраняют молодость столетиями. Пока твоя сущность не инициирована, ты, если не считать крохотных выплесков, почти не отличаешься от обычных людей и можешь только пользоваться чужой силой, паразитировать на ней. Еще и поэтому мы не верим, что что те несчастные случаи на нашем пути как-то связаны с твоей сущностью.
Я задумался: а не мог ли я таким же образом расплавить меч Ринхорта в нашей первой учебной схватке? Может, все-таки зря меня записали в драконы?
– Но когда произойдет полная инициация, – продолжил Ринхорт, – ритуал рукоположения станет таким, каким был изначально при магах – это преумножение даров, взаимообогащение. Это и происходит при более глубокой связи, возникающей у пары соединившихся «сосудов духа» – дарэйлинов. Мы усиливаем друг друга. Или, наоборот, ослабляем, если стороны дарэйли – взаимоисключающие, как у меня и Луаны.
– Почему ничего подобного я не чувствовал от Шойны?
– Ты же не впустил ее в душу, не избрал своей дарэйлиной.
– А чем может отравить Ллуф?
Ринхорт дернул плечом, словно на него опустилась невидимая каменная рука.
– Логически – ничем, но камень – неизменная сущность, застывшая. А ты еще растешь, и его вмешательство может помешать росту. Твердость камня полезна на самом последнем этапе инициации, ты до нее еще не добрался. А теперь представь, Райтэ, какова твоя сила, если мы все, положив друг другу руки на плечи, создали цепь, но не смогли тебя удержать?
Мне казалось, тут что-то не так, какая-то хитрость. Ну, не мог же я противостоять девятерым сразу! Кишка тонка будет даже у дракона, а я не… А, никто уже не поверит. Но разве не мог я отражать атаку дарэйли, пользуясь их же силой, полученной при этих навязчивых похлопываниях? Противопоставить им их же дары? По-моему, гениальная догадка.
– А огонь, а власть? – напомнил Ринхорт, когда я изложил ему свою идею. – Этого никто из нас не мог передать, если они изначально не были в тебе. Так какова же должна быть твоя власть, Райтэ, чтобы противопоставить дары, а точнее, сущность – ей самой?
Но он задумался и, настойчиво посоветовав мне спать, как будто это так легко и просто в моем взбудораженном состоянии, ушел сменить постовых.
Уютная поляна вблизи от ручья, выбранная для ночлега, совсем опустела: дарэйли, понадеявшись, что оставшиеся на страже Тион и Ринхорт предупредят об опасности, разбрелись по лесу. Вечно голодный Граднир отправился на охоту.
Полная луна светила так ярко, что девушек можно было бы посадить за вышивку. В покоях императрицы, как я помнил, постоянно околачивались вышивальщицы – вполне благородное занятие для знатных дам, жаль, что от сплетен не отвлекает. Чего только мы с братом не наслушались, пока не подросли до пяти лет – возраста, когда мальчикам впервые дают меч и коня и передают из детской наставникам.
А вот в покоях Лунной королевы Иллиры, – вдруг отчетливо вспомнилось, – никогда не было вышивальщиц. Зачем брать иголку в руки той, кто способен взглядом сотворить, что ей хочется? Линнери – магические существа Лунного мира. Прекрасные, словно сотканные из призрачного света, но вполне, вполне плотные на ощупь, – улыбнулся я, вспомнив.
Я лежал, затаив дыхание, чтобы не спугнуть возвращавшиеся воспоминания. «Может быть, это из-за полнолуния?» – накрыла мысль, но я ее тут же отогнал: это не важно, из-за чего, куда важнее – сами образы, проступавшие из забвения и обретавшие яркость при свете луны.
В Линнерилле меня нашли стражи Врат. Отброшенный ураганом в ущелье, я лежал с переломанными костями и пошевелиться не мог, когда на меня налетели чудовища, оказавшиеся на этот раз не плодом воображения, не призраком Тьмы, а настоящими. Думал – сожрут, а меня поволокли к старшему – отвратительной помеси змеи и таракана. Жвалы у него были как у насекомого, а тело змеиное. Потом я узнал, что только высшие маги, они же элита королевской гвардии, создают себе такое тело. Зато выживаемость у них колоссальная.
От смерти на пороге нового мира спасло только то, что в честь коронации маленькая королева запретила казни. Накануне мать Иллиры скоропостижно, как говорят в таких случаях, скончалась, прожив всего лишь семьсот лет, и корона перешла к ее дочери. Линнери смертны, к счастью.
А потом спасло то, что принц-консорт вынужден был подарить дочери забавного узника. «Ты не понимаешь, папа! Такой игрушки ни у кого больше нет и не будет, потому что он пришел из-за Врат! Он единственный!» – голос маленькой линнери я слышал как наяву, а вот образ девочки не вспоминался, потому что тогда я был так избит на допросе, что почти ослеп.
Меня поставили на ноги маги и привезли в столицу Линнерилла. Там я и вырос – в ее дворце, на ступеньке трона, которую делил с уродливым шутом к всеобщему веселью придворных. Тычки острого локтя шута еще можно было терпеть, но куда хуже был его острый язык. Я, изгой и чужак, не имел права мстить даже самому низкородному из линнери, за это полагалась мучительная смерть.
Когда мне исполнилось десять, я убил мерзавца на глазах той, перед кем он особенно старался меня унизить. И опять Иллира отстояла мою жизнь перед своим отцом и советниками. Вот тогда мной и занялся всерьез отец королевы, решивший, что раз ему не дали меня убить, то он и его люди будут спускать с меня шкуру каждый день на тренировках.
Сколько раз я лежал при смерти после «тренировочных» боев – не счесть. Иллира, крадучись, приходила ко мне и целовала синяки и раны. Я уже не представлял жизни без нее, без сияющих звездами синих глаз, без прикосновений ее тонких, прохладных пальчиков к моему всегда горячему лбу.
Когда королева достигнет совершеннолетия, консорт прежней королевы-матери должен последовать за умершей супругой. И я бы с удовольствием наблюдал за казнью моего мучителя, но не успел: перед этим случилась ночь моего бегства из Линнерилла. Ночь, когда Иллира соблазнила меня, свою неразлучную «игрушку».
Воспоминания накрыли меня, как поток лунного света. Как она была нежна!
Но после всего она и помогла бежать. «Ты вернешься, потому что ты – мой! Ты принадлежишь нашему миру», – шептали ее губы.
Ее лорды, и без того мечтавшие увидеть внутренности «этого урода и ничтожества» разорвали бы меня на клочки. Потому что нас с королевой застукал первый советник, почему-то посмевший войти в спальню без доклада. И я убил его. Высшего мага. Я? Как сумел?
«Ну, ты и крут, Райтэ!» – фыркнул внутренний голос. Меня обожгла близость догадки, но мысль была такая же зыбкая, как лунный блик – скорее, предвкушение, чем догадка.
Если бы я мог спросить императора Ионта, какую сущность он призвал в Подлунный мир! Разгадка крылась в его душе, в его замыслах и целях. Ринхорт говорил: немалый огонь должен полыхать в душе Гончара, чтобы на него прилетела эйнера. И в этом жаре Гончар обжигает потом «сосуд с дарами духов», чтобы получить дарэйли.
Те смутные крохи, что помнились из детства, ни на волос не приближали к пониманию. Зато пришла уверенность: я не дракон. Меня могли с ним спутать. Ведь и дракона никто не видел!
Если я хочу осознать свой проклятый дар, то должен разобраться в действиях жреца Ионта. Какую сущность мог призвать в мир этот убийца?
Картинки детства: трупы, трупы, трупы… скорченные, окровавленные, расчлененные. По ним ползали мухи летом, на них лежал красный снег зимой, когда Завоеватель специально провозил нас с Дьятом через неостывшие еще, смердящие кровью и содержимым кишок поля сражений. Этот запах въелся в ноздри навеки. Император хотел, чтобы мы видели, на чем строится его великое государство.
Иногда мне казалось, он специально устраивает чью-либо казнь, чтобы мы не забывали, как ничтожна и легко отторжима человеческая жизнь. Страх смерти – основной, что управляет человеком, – учил он.
И заставлял нас спускаться в казематы. Мы с братом наблюдали за пытками, кусая губы от ужаса и отвращения. Отвернуться, зажмуриться было нельзя: у того, кого мы считали отцом, была тяжелая рука и страшный хлыст, рассекавший кожу до кости. И смотрел он не на жертв, корчившихся на дыбе или в тисках, не на тех, с кого заживо снимали кожу. Он смотрел на меня и Дьята – пристально, изучающе.
Император водил нас в кварталы нищих, выбирая самые жалкие лачуги со сворой голодных детей с тощими как тростинки конечностями и опухшими животами, в приюты убогих с ковыляющими на костылях стариками и старухами. Ионт подавал им милостыню, и – великий Эйне! – сколько обожания вспыхивало в их полуразумных глазах. Он, отобравший жизнь их детей-кормильцев, павших в его бесконечных войнах, покупал их молитвы за грош и не забывал смотреть на наши с Дьятом лица.
Может быть, наш жрец выбирал тогда, кто из нас двоих будет убит, а кто станет его рабом? Вычислял, кто из нас станет темным разрушителем, а кто – светлым созидателем и хранителем?
Ему нужно было орудие для его целей. А цель просматривалась лишь одна – власть. Власти много не бывает. Но это сфера Логоса. Причем тут тогда аспекты огня, существ и элементов?
Нет, ни на волос к пониманию моей сущности не приблизят меня эти размышления. Вот воскресить бы Ионта и допросить с пристрастием…
Зайдем с другой стороны. В Линнерилле знали, что я – однокрылый. Что еще поняли обо мне их маги? Почему Иллира настояла, чтобы меня обучали, как равного им? Сомневаюсь, что у меня были какие-то способности. Хотя… именно этими заклинаниями я освобождаю здесь дарэйли.
Возможно, линнери воспользовались моей ненавистью к убийце моей матери и брата. Возможно, они хотят моими руками уничтожить слуг Эйне и убрать с дороги их рабов, или даже сделать нас своими союзниками. А ведь Гончары и дарэйли – единственные, кто защищает наши Врата от вторжения высших лунных магов. Еще договор Трех миров. Но кто же не знает, что мирные договоры существуют только до тех пор, пока их невыгодно нарушать, пока скапливаются силы для новой атаки?
Посмотреть бы на него, что за договор. И хорошо бы увидеть подлинник, а то копиям доверять нельзя. Ионт как-то показывал нам с Дьятом копию, хранившуюся у него, но текста я не помнил, а при возвращении из Лабиринта я случайно устроил пожар именно в том хранилище – прорывался через охрану, а единственное оружие, что у меня было с собой, кроме жреческого ножа, – глаза.
Королева Иллира тоже что-то говорила о Договоре…
Луна зашла за тучу, и воспоминания сразу померкли. «Может быть, у меня их никто не отнимал?» – нахмурился я, подсчитав, что вышел из Лабиринта как раз в новолуние, почти три недели назад, и, если память о Линнерилле как-то зависит от фазы «ночной хозяйки», то неудивительно, что я ничего не помнил.
– Ты что не спишь, Райтэ? – проворчал сменившийся железный рыцарь, устраиваясь неподалеку на ворохе листьев.
– Думаю, почему Гончары так долго не нападают, и почему Шойна меня не убила, когда могла.
– У нее не было приказа. Гончары надеются использовать тебя, потому и пытаются загнать в какую-нибудь ловушку и поймать. Не верю я, что они не могут нас найти, хотя Ксантис и заметает следы…
– Все, кому не лень, хотят меня использовать! – проворчал я.
– Гордись своей особой ценностью. Все, спи, будущий княжич. Завтра подумаем над всем этим, – пробормотал дарэйли и мгновенно уснул.
Меня всегда поражала его способность полной и моментальной отключки, словно он на время сна превращался в бесчувственное железо.
На стражу встали Ллуф и Бенх.
При Ллуфе я никогда не сплю, не знаю почему. И, хотя мы опять примирились с существованием друг друга, но привычка уже въелась. Не доверяю я этой смазливой каменной морде.
Поняв, что ближайшие два часа спать не придется, я ушел подальше. А чтобы наверняка не уснуть, сел под дерево у ручья и настроился ждать, когда снова появится луна.
Но вместо нее пришла Шойна.
Сначала я почувствовал резкую боль в шейной мышце на месте старого укуса. Горло тут же перехватил спазм, крик так и не вырвался.
В воздухе мелькнула чудовищная толстая петля, захлестнувшая плечи. Тело оказалось плотно прижатым к шершавой коре дерева, под лопатку для полного счастья вонзился сучок. С ветки свесилась змеиная голова.
Ксантис непрерывно «слушает землю», даже когда спит, но Шойна подобралась по деревьям. Мелькнул раздвоенный язык. Я дернул головой, и кончик змеиного языка щелкнул меня по носу. Шойна тихо засмеялась, придвинулась к самому уху:
– Я соскучилась, мой маленький принц, – щекотнул меня свистящий шепот. – Если ты не будешь кричать и дергаться, второй раз не укушу.
Я кивнул. При всем желании не закричать – немота сковала горло, дышалось с трудом.
– Вот и хорошо, – прошептала Шойна, ослабив хватку. Змеиные кольца опали на траву. Через миг обнаженная девушка опустилась передо мной на колени, провела рукой по моему телу, и сразу внизу живота заполыхал нестерпимый жар. – Ого! Вижу, ты тоже соскучился. У нас мало времени, но… на маленькое удовольствие хватит, мой милый дракон.
«Откуда она узнала о драконе?» – удивился я.
Второго укуса не последовало, значит, убивать меня она будет не сразу. Сначала – пытка. Огненная боль наслаждения и ненависти. Она торопилась, но не настолько, чтобы не помучить.
– Жаль, что у нас не может быть детей, – прошептала она, поднимаясь.
– Почему? – язык после укуса ворочался с трудом.
Она провела ладонью по моей щеке с какой-то даже нежностью и грустью. Вздохнула:
– А твой ржавый наставник тебе не рассказывал, что Гончары делают с девочками-дарэйли? После первой инициации мы все уже бесплодны.
– Я отомщу за тебя, Шойна, – вырвалось у меня. – За всех.
Ее ресницы изумленно взлетели, а глаза ало зажглись, но быстро погасли. Тихий голос дрогнул:
– Прости, Райтэ, я должна…
– Я знаю и не виню тебя. Ты не можешь сопротивляться приказу жреца. Что же ты медлишь? Убивай, видишь, я совсем беспомощен.
Она почувствовала подвох, прищурилась:
– Ты совсем не боишься смерти?
– Очень боюсь, – сказал я. – Но мои друзья отомстят.
– Какие друзья? – усмехнулась Шойна. – Нет больше твоих друзей. Все почти мертвы.
Я похолодел и дернулся, показав раньше времени, что яд прекращал действие. Она преобразилась мгновенно. Змея захлестнула кольцами плечи, сжала до хруста костей. Сверкнули ядовитые клыки и вкатили в шею новую порцию яда.
Оценив последовавшую паузу как знак согласия на молчание, Шойна отодвинулась, заглянула мне в глаза, и мне почудилась непонятная мольба, пробившаяся со дна ее исковерканной хищной души.
– Почему ты не убьешь меня, Райтэ?
Хороший вопрос. Особенно сейчас, когда я снова и пальцем не могу пошевелить.
– Зачем, Шойна?
– Чтобы прекратить мою муку. Или тебе интересны только бессмысленные смерти, как гибель тех селян?
– Каких селян?
– Удобно притворяться беспамятным. Или ты забыл тот милый трактир в Базре и нашу восхитительную ночь? Ты уничтожил и рекрутеров, и всех жителей вместе с детьми, даже в лесу до них добрался. Больше некому. Только ты не подчиняешься запретам Гончаров.
Так и знал, что меня опять сделают крайним. Пока я сам не выяснил, кто меня так подставляет, все мои слова будут пустым звуком. И тут неуместная мысль пришла в голову: почему то убийственное и всемогущее, судя по трагедии в Базре, нечто не тронуло ни меня, ни моих вассалов? Получается, что к Гончарам оно не имеет никакого отношения? Тогда еще более непонятно, чем оно может быть.
– Молчишь, принц? – прошипела Шойна. – Мне плевать на тех, у кого ты отнял жизнь просто так, даже не заметив. Но ты… ты еще более жесток, если не хочешь взять мою. Будь ты проклят!
Вот где логика? Она же меня парализовала, и теперь требует, чтобы я ее убил. Чудненько.
Снова преобразившись, дарэйли заговорила холодно и жестко.
– Тебя хочет видеть Верховный и твой дед, князь Дорант Энеарелли. Он скоро прибудет в Озерную обитель. Мне велено передать, что Верховный предлагает тебе стать одним из них, и князь будет твоим наставником.
– Стать Гончаром? – просипел я. – После смерти друзей?
– Верховный обещал вернуть им жизнь, если ты согласишься. Их оживит дарэйли жизни Мариэт.
– Не могу поверить в такое чудо. Даже если эта Мариэт сумеет заставить их двигаться, это будут просто мертвые рабы, послушные поднявшей их воле.
– Придется поверить, когда ты увидишь мальчишку, оживленного после того, как к нему прикоснулся Ллуф. Он ничем не отличается от обычного человека.
Ллуф! Страшная догадка пронзила меня. Словно в ответ на нее, кусты, отделявшие ручей от поляны, едва слышно зашелестели, как от несильного ветра, и показался беловолосый красавец, державший живого и невредимого Бенха. Вторая рука «каменного» зажимала жертве рот. В свете луны дарэйли воздуха казался синим от ужаса, его глаза были расширены, колени тряслись. Увидев Шойну, он дернулся, замычал, но вырваться не смог.
Предатель подвел жертву к нам, и ядовитая воительница нанесла в шею Бенха два быстрых укуса. Подхватив парализованного, Ллуф уложил его на траву.
– Все? – спросила Шойна.
Белобрысый молча поднял руку, сложив пальцы в знак V, вопросительно посмотрел на девушку. Она отошла от меня, и ее прищуренный взгляд выискивающее заскользил по сторонам. «Неужели двое сумели спрятаться? – попытался я расшифровать увиденную пантомиму. – Потому этот бездушный булыжник и помалкивает».
При свете луны белокожий Ллуф казался замороженным мертвецом. Он уставился на меня пустым, ни единой мысли не выражающим взглядом, и задумчиво разминал пальцы.
Странно, но уже никакого страха я перед ним не испытывал. Совсем. Только лютую злость на предателя. Но даже ярость не помешала понять, что проклинать мне нужно в первую очередь себя: теперь, когда стало поздно, я догадался, что за тончайшие браслеты обвивали оба его запястья. Если приглядеться, от них отходила серебристая паутинка, таявшая в воздухе. На Шойне были такие же.
Это не браслеты, – внезапно озарило меня. Нити, связавшие раба с хозяином. Ну почему, почему я раньше этого не понял?!