– И что же, ошибся, не так вышло?
– Я ж говорю, разные мы на поверку оказались, о жизни-то по разному понимали. А главно, самого того, что я думал во всех бабах должно быть, семейного, домовнего, так вот в ней этого совсем не было. Потом уж я узнал, что у неё и родители всю жизнь по стройкам всяким промотались, и она вот так выросла, другой-то жизни не знала, а главно, не хотела. Все эти собрания, заседания, комитеты, всё это самым важным в жизни считала, эта бригада её чёртова, коммунистического труда, дороже семьи для нее оказалась,– Михаил говорил уже со злом в голосе.
– Ты знаешь Миш, я встречала таких девчонок.
– Во-во, а меня именно на такую угораздило нарваться… Как поженились, нам в семейном бараке комнату отдельную дали и квартиру вскорости сулили, ГЭС-то уже почти кончили, дома, город строили.
– Ну и что же вы? Надо было дождаться квартиры и жить.
– Надо бы, да не так всё оно вышло… С работы прихожу, а её нет, то собрание у неё, то заседание, то отчёт, то прием новых членов, то опытом делится. Дома документацию свою комсомольскую заполняет до полуночи. Я на дыбы, что де надоело по столовкам питаться, не для того женился. А она в ответ смеётся и как по писанному из речи какой-то, что современная советская женщина не должна становиться домработницей для мужа и вообще скоро везде будут фабрики-кухни. Ну а самое, что меня добило, рожать она совсем отказалась, де не время, обстановка напряжённая, ещё построить много надо, вот переждём годков несколько. Я хоть тогда уже и четвёртый год её знал, а не думал, что она до такого. Ну, думал, как другие там активисты, придуривается на словах, чтобы на хорошем счету быть, а она оказалось и в самделе. Что там она делала, не знаю, это ваши бабские секреты, а я уж подумал что я больной какой, сколь живём, а она не беременеет и всё.
– Может она спираль вставила, или цикл считала?– предположила Лиза.
– Не знаю. Потом уж она сама сказала, без подробностей, что решила пока не рожать. Я тогда чуть не побил её. И на кой, спрашивается, мне такая жена, жрать не готовит, дома не сидит, детей не хочет рожать. А тут ещё мать в письмах пишет, привези, да привези, жену твою погляжу. А как я её такую сюда привезу, что матери скажу, почему детей-то нет? Она, вона, внуков всё ждёт,– Михаил безнадёжно махнул рукой.
– Так ты её сюда ни разу и не привёз?
– Да она и к своим то родителям и то не ездила, в отпуска всё по домам отдыха. Я и с самосвала ушёл, чтобы к Вере поближе быть, в одном СМУ с ней работал. Так вот, я уже был бригадиром каменщиков, а Вера в партию поступила, кандидатский стаж ходила. А тут как раз на другую стройку стали агитировать, в Красноярск. И они все там в её бригаде порешили в этот Красноярск ехать, новую плотину строить, а нам и квартиру вот-вот уже обещают, представляешь.
– И что же она?
– Что она… Она же передовичка в той бригаде, маяк, на всех досках почёта висела, а тут ещё партейной стала. Но не это главно, она сама как рвалась куды-то на ново место. Ну, уж тут я сразу прикинул, что там опять барак, опять пахота ударная, а рядом химики, зеки, вся эта сволочь отборная. Тут я не стерпел, нет, говорю, хватит с меня и одной запруды на всю жизнь. Долго она меня уговаривала, и так и эдак, даже ребёнка согласилась заиметь, как на новом месте обустроимся, это вроде как награда была бы мне. Но я ни в какую, либо здесь квартиры ждём и живём по-людски, либо езжай одна со своей бригадой. Она видит такое дело и говорит, хороший ты парень Миша, а старые понятия о жизни имеешь, у тебя, говорит, душа мещанская, я, говорит, перевоспитать тебя хотела, да вижу, ничего поделать не могу. Во, представляешь, мы оказывается друг дружку перевоспитывали, коса на камень… Так и разошлись, тихо без скандала у нас и делить-то нечего было, ни обстановки, ни домашности, одни её протоколы да отчёты по всей комнате. Если жены, хозяйки в доме нету, то и гнезда нету, и у меня тоже душа не лежала чтобы в дом нести…
Михаил замолчал. Чувствовалось, что повествование дается ему с трудом. Лиза еще теснее прижалась к нему, ее голос звучал участливо:
– Ох, бедный, ты бедный Миш… Тут ведь про тебя всякое на деревне болтали, мне мама говорила, а я всё одно не верила, так и думала, раз развёлся, значит, не мог по-другому.
– Бедный, не бедный, а пришлось хлебнуть. Сложная это наука, к жизни-то приладиться, мало у кого выходит. А Веру мне и сейчас жалко. Видал я таких, которые в годах уже. Пока молодые хребет гнули, нужны были, а как молодость, здоровье отдали, так и живи как хош, никому не нужный, ни семьи, ни здоровья. Видел я этих первых гидростроителей-героев, что собой воду перекрывали, когда перемычку по весне прорвало, в воде ледяной живую плотину делали. Сейчас, вона, платят им пенсии по инвалидности, со слуховыми аппаратами ходют, говорят только в трубку специальную, к горлу прижмут хрипят-сипят, а так-то и слова сказать не могут. А тот, кто их в ту воду шпынял, в Москве в начальниках больших ходит. Да и Вера про своих родителей сказывала, сколь де они построили, и на Магнитке, и в Челябинске, и где только они не были – есть чем гордится. А я ей, чего ж тогда доживают в каком-то паршивом посёлке рядом с вредным комбинатом? Это их последняя стройка. Да ладно, хоть бы посёлок был, а то ни снабжения нормального, и от шпаны проходу нет, она сама мне про то говорила. Обижалась, не понимаешь ты, говорит, ничего. А что там понимать, всё и так видать, не жизнь, а сплошная охмуряловка, кто кого обманет, да за его счёт кой что выгадает. Не, лучше уж здесь, хотя и скушно конечно,– нервно крутанул головой Михаил.
– Не знаю Миш, это у тебя так вот вышло, а я вот нет, ни за что не вернусь,– непоколебимо держалась своего мнения Лиза.
– Я ж про тебя и не говорю. С тобой-то ясно дело, вы там в Москве как баре живёте, такое снабжение, у вас не пропадёшь,– в голосе Михаила слышались нотки спокойной, не злой зависти.
– И ты туда же. Вот не знают люди, а судить все берутся. В Москве ведь тоже по всякому живут, мне ведь тоже сначала знаешь, как досталось,– Лиза отвернулась и смотрела куда-то в ночь, видимо припомнив какие-то неприятные эпизоды своей московской жизни.
– Да ну, что ты Лиз, я ж безо всякого… А ты… ты не таись, расскажи, легше будет, ей богу. Вона, мне сейчас, как тебе всё сказал, как камень с души, её богу…
12
Для своей исповеди Лиза собралась не сразу, она зябко куталась в кофту и то и дело вглядывалась в тыльную сторону огорода, словно надеясь, что оттуда кто-то придёт и избавит её от "ответного слова". Но всё замерло – воздух, кусты, трава, белый диск Луны… – словно боясь спугнуть собеседников. Наконец Лиза вздохнула, и невесело усмехнувшись, заговорила:
– Понимаешь, девчонкой я ещё тогда была, шестнадцать лет, да из деревни прямо в Москву. Верно ты сказал, что мы знали-то, нас ведь никто не учил тому, что в жизни-то знать надо, всё через свои синяки да шишки узнавали. Да и кому учить-то было, родители, верно, окромя своей деревни ничего и не видели. Катерина, сестра, по первости помогла, жить пустила, раскладушку поставила, занавесками занавесила. А у ей у самой семья, двое детей малых, коммуналка, соседи пьют без пробуду. Сестра на работу гонит, туда где тяжельше, сама так начинала, да и жилплощадью там скорей обеспечивали – стесняла я их. А я не захотела, как она, неучем остаться на всю жизнь, да на конвеере гробиться. Учиться поступила, на повара. И как она меня не гнала, там, на фабрику, железную дорогу, или метро рыть – я ни в какую. А уж в училище том тоже досталось, тоже попотешились надо мной, над платьями моими да разговором. Я ведь пока эти наши "чай", "эва", "пошто" да "шибко" не отучилась говорить, да одёжу городскую не справила, как клоун какой была, чуть не всей группой надо мной смеялись, пальцами показывали: вон Нюшка деревенская идёт, эта, которая разговаривать не умеет.
– Ты там, что одна деревенская-то была, вона, ведь сколько тогда с деревень-то в Москву поуезжало?– недоуменно спросил Михаил.
– Много-то много, да все на грязных работах устраивались, куда москвичей калачом не заманишь. А в нашем училище всё больше москвичи да с городов, что там недалёко. Так-то просто, с улицы туда не брали, профессия стоящая, при продуктах всегда. Меня-то брат через знакомых своих устроил, а так бы и не суйся. Он мне так и сказал, когда я приехала, к себе, говорит, жить пустить не могу, тесно у нас и жена против, а хорошему делу выучиться помогу. Потом уже полегше стало, в техникум вечерний я сама поступила, да и работала уж, деньги получала. А сначала просто ужас был, а не жизнь. Представь: в училище все дразнят, пальцем показывают, здесь сестра нет-нет, да и попрекнёт чем. Потом мужик её, Колька, подглядывать повадился. Ну, ты видел его, они в Июне сюда приезжали. Я ж Катьки-то на четырнадцать лет моложе, а он кобель ещё тот. Пристал как-то, когда одне мы остались, сестра узнала, скандал подняла, да меня же и обвинила. Пришлось съехать от греха в общежитие, ну а общага… сам знаешь. Семь лет я там промучилась, и работала и техникум кончала. Наверное, и сейчас там бы жила, если бы замуж не вышла…
Повисло напряжённое молчание. Михаил, так и не дождавшись продолжения, счёл нужным слегка подтолкнуть:
– Ну а он-то… ну мужик твой… как он?
Лиза нервно передёрнула плечами, но так ничего и не сказав, вновь уставилась в зеленоватую бледность огорода.
– Извини… не обижайся пожалуйста,– как можно мягче старался говорить Михаил.
– Да я не обижаюсь. Ты ж мне всё про себя рассказал. Просто я не знаю, как про него и говорить-то… Так, человек он… и тоже, как будто, неплохой.
– Ну, а тогда чего ж ты?…– начал было Михаил, но осёкся, не зная как продолжить, эту вдруг явившуюся ему мысль, но она догадалась сама.
– Хочешь сказать, чего это я с тобой тут?
– Ну, не обижайся Лиз… ну это… не хочешь, не говори. Пойми, обидно мне, как же это нас угораздило так, а? Вот гляжу и у тебя не всё по-людски сложилось. Всё думали, что где-то за тридевять земель счастье себе сыщем, а оно может тут, рядом с нами было, а Лиз?
– Не знаю я Миш. Как-то всё у меня оно не вместе, как двумя жизнями живу. В одной всё хорошо, живу да радуюсь, а в другой… Поверишь, прям с души воротит, как подумаю, что с ним мне всю жизнь прожить придётся,– в голосе Лизы слышалось отчаяние.
– Он что пьёт, или гуляет.
– Да нет… Ну, как тебе… Вот ты свою Веру… ну говоришь, что женского в ней не было, домовитости. Ну а он… ну как не мужик, навродь большого ребёнка, который никогда не станет взрослым. Володя, так мужа моего зовут, он сын нашего шеф-повара. Понравилась я ему, шефу нашему, вот он меня с сыном своим и познакомил
– Так он у тебя настоящий, коренной москвич?
– Володя коренной, в Москве родился, а отец его тоже с села, сам пробился и на москвичке женился. Свёкр ко мне как к дочери родной относится. Много он для нас сделал, и свадьба, и квартира, и мебель – это всё он. А как Сашу родила, так серьги золотые подарил… Дарил-то конечно Володя, но я –то знаю, что деньги свёкр дал. А сейчас он на работе меня на своё место готовит, показывает, рассказывает, что и как. Ему через три года на пенсию, так, что, может, скоро и я шеф-поваром стану, Елизаветой Ивановной величать будут,– горделиво поведала Лиза
– Погоди Лиз, что ты всё свёкр да свёкр, ты ж с мужем, поди, живёшь, а не со свёкром,– недовольно вклинился Михаил.
– Ох, хо-хо… А что муж… про него и сказать-то нечего, ну вот как ты говорил, что на стройку вашу попали, делать-то ничего не умеют. Так и он, ничего не умеет, ни к чему не приучен, хоть и тебе ровесник. Мать его всё время от своей юбки не отпускала, то в музыкальную школу водила, то куда-то рисовать учиться. Он и с ребятами-то никогда не дружил, не дрался, ни в какие игры не играл. В общем, и музыкантом не стал и рисовать не научился, а на велосипеде, или плавать, или там на лыжах ходить, так никогда и не умел…
– И как же он… ну вообще работает-то где… деньги хоть зарабатывает?– продолжал допытываться Михаил.
– Институт он закончил, экономический, по распределению не поехал, отец как-то договорился, он многое может, вот и пристроил его в какую-то контору бумаги перекладывать за сто рублей. Сам-то он, ну ничего не мог, даже с девчонкой познакомиться, вот отец и тут помог, со мной свёл. Дескать, девка правильная, ухватистая и не шалава. Он мне потом это прямо в глаза сказал, свёкр-то. Зато свекровь, жена его, против была, не хотела своего Володеньку на деревеньщине женить, генеральскую или министерскую дочь не иначе хотела… Ненавидит она меня, да и за мной не заржавеет… Как она над мамой с тятей изголялась, когда они на свадьбу приехали. Сама-то никто, кассиршей в столовке работала, подписаться путём не может, всё благодаря мужу, а сама колода колодой. Куда-там, такую интеллигенцию из себя корёжит. Никогда я той свадьбы ей не прощу, хорошо свёкр всё загладил, мама и не поняла ничего.
– А ты не видела этого сначала-то, что ж ты?– упрекнул Михаил.
– А что делать-то мне было, сам посуди. Да за квартиру отдельную, московскую, да за жизнь человеческу я тогда на всё готова была. Да видела, сразу видела, что и жених рохля, не мужик и свекровь змея. А ты знаешь, каково девчонке молодой в большом городе, да одной?
– Знаю Лиз, знаю… да не только в большом, везде общага ли, барак, всё одно.
– Да как ты можешь понять, вам парням всегда легше, у вас хоть сила, кулаки имеются, за себя постоять, а девке что!?– Лиза вдруг всхлипнула.
– Да что ты Лиз?
– Да нет, ничего… это я так,– Лиза быстро взяла себя в руки и продолжила уже спокойнее.– В общаге я там такая одна на всём этаже была, которая работала и училась. Остальные-то все после работы с парнями, к себе водили. Ох, и намучилась я там. В комнатах нас по четверо жило, то одна приведёт, то другая, а я значит ухожу, болтаюсь по коридору, а там тоже парни шастают, прямо проходной двор. Если пьяные, или сволочи какие, обязательно приставать начнут и защиты искать не у кого.
– Так у тебя, что и парня до мужа не было?
– Да как тебе сказать, знакомилась, да всё мимо, такие же приезжие по общагам мыкались. Им же тоже москвички нужны были с квартирами, а с нами они так, ради потехи… Девчонки многие на этом попадались, как забеременеет, так он сразу отчаливает и всё, кому она потом с брюхом нужна. Вот ты говоришь, сволочей там повидал, и я повидала, прям звери, меня до сих пор дрожь берёт, до сих пор лапы их поганые чувствую. Настоящие-то москвичи нам как принцы казались, все замуж за москвича мечтали.
Михаил понуро молчал, словно виноватый, а Лиза продолжала:
– Я замуж тогда, как из темницы на волю рвалась, сил уже не было, да и года поджимали, двадцать пять стукнуло. Наши девчонки в общаге, знаешь, как мне завидовали, так и говорили, такой кусок тебе Лизка отломился. И я ведь тоже тогда так думала, потом уж…– Лиза умолкла.
– А что потом?– осторожно спросил Михаил.
– А потом суп с котом,– зло отозвалась Лиза.– Вещи, еда, квартира,– это оказывается не всё, что для счастья-то нужно. Да, наверное, так и не бывает вовсе, что бы всё одно к одному, и любовь, и достаток. Либо то, либо это, и так как у меня тоже везением большим считается, ведь у многих так складывается, что ни того, ни другого. Так что у меня хоть что-то, вот и горжусь, брешу тут всем, как хорошо да сладко живу…
– И всё ж Лиз, не возьму я в толк до конца. Что же с мужем-то у тебя?
– Ох, господи, где ж тебе понять. Мы ж за что вас любим-то?
– Ну, не знаю, наверное, у каждой свой какой интерес,– улыбнувшись, предположил Михаил.
– Да один у нас интерес, чтобы ласков был да не противен, чтобы мужиком настоящим был, защитой и опорой. А Володя мой он ни то ни сё, большое дитё, а я ведь замуж выходила, а не в няньки нанималась. Свёкр, он видит всё, понимает, говорит, только не бросай его, всё говорит для вас сделаю, только не бросай, пропадёт. Я уж и так и эдак, третий год пошёл, а привыкнуть ну никак не могу. В постель с ним ложиться… Это ж когда сволочи всякие пристают, лапают – противно. А муж-то родной должен и обнять, и вот как ты меня сейчас на руках носить, и прижать крепко по-мужски, чтобы смотрел да радовался, когда жена перед ним раздевается, я ведь, поди, не уродина какая, и сам, чтобы телом на мужика походил. А тут ни того, ни другого, и раздеваюсь, как перед стенкой, и на него смотреть, тоже отвернуться хочется. Как у нас Сашка-то получился, я всё удивляюсь и всё Бога молю, чтобы от него ничего ему не досталось, особенно характер. Саша эту зиму сильно болел, я ночи не сплю, а он к стенке отвернётся и хоть бы что, дрыхнет. Равнодушный он сам по себе, и в доме не хозяин и сыну не отец…– Лиза замолчала, казалось, она спохватилась и раздумывала, не сказала ли чего лишнего.
Михаил же в искреннем недоумении покачал головой:
– Да Лиз, вот уж никогда бы не подумал, и тётка Иринья всю дорогу тобой хвалится: у Лизы моей всё хорошо, как сыр в масле катается.
– А я и маме ничего не говорю, тебе вот первому.
– Всё я понимаю Лиз… а всёж-таки, раз душа не лежит, так наверно и не надо бы?
– То вам, мужикам, легко рассуждать, надо-не надо. Вон, сколь у нас вдов на деревне, да безмужних, чем так жить, лучше вообще не рождаться. Любовь-то Миша, она может одна на тысячу случается, да куда там, реже. Много ты знаешь семей, чтобы в настоящей-то любви жили?
– Кто ж про то рассказывать-то станет… Потом, часто и так бывает, что смолоду любили, а потом уж как бы приелись друг-дружке, так уж и не то, предположил Михаил.
– Брось ты Миш, если надоели, значит и по молодости ничего такого не было. А я вот прямо скажу, не видела я у нас на деревне не одной семьи такой, чтобы муж с женой по настоящему друг дружку любили, да и в Москве тоже, пока не видала.
– Ну, ты хватила. Откель ты знаешь-то? Да хоть бы твои мать с отцом, вона, сколь вместе прожили и всегда хорошей семьёй считались, дружной, не согласился Михил.
– То-то и оно, что знаю, только не со стороны, а с изнанки… Грех, наверное, про родителей, да раз уж начали. Верно, и мать у нас путёвая и отец, хоть и чудной, а мужик хороший спокойный, работящий, непьющий. Всё так, пятерых детей вон… А поверишь, не было меж ними никогда любви. Мать всегда считала, что отец не стоит её. А уж про те, где пьют, гуляют, да дерутся, про их и говорить нечего. Так что не знаю я тут по настоящему счастливых пар, и любви тоже.
– Не правда,– тихо но отчётливо прошептал Михаил.
– Что не правда? Ну, назови тогда.
– Мать моя до сих пор отца любит, хоть и не ждёт давно. Она и до свадьбы его пять лет ждала. Сколь к ней сваталось тогда, а ей кроме него никого не нужно было. И ему тоже никого боле не нужно было. Нет, не права ты Лиза, не может такого быть, чтобы все люди вот так случайно сошлись и живут, друг дружку мучают, или как чужие, вроде одна семья, а друг дружку не видят.
Лиза несколько смутилась, но вскоре инерция убеждённости снова взяла верх:
– Ох, Миш, сколько они, родители твои, пожить-то успели… Даже пусть и так как ты говоришь, но это же один случай за столько времени, а как я говорю, вон, сколь кругом. И у сестёр моих, и у брата, так, одно слово, что семьи… И я, кабы тебя снова не встретила, так тоже не узнала бы, какая она эта любовь-то настоящая. Многие ведь бабы жизнь живут, и не верят, что есть она на свете, а не только в кино или книжках. Вот так: хочу тебе нравится, быть с тобой, говорить с тобой, раздеваться перед тобой, даже боль от тебя терпеть хочу…– Лиза вновь отвернулась в сторону и замолчала.
Растроганный Михаил выдержал паузу и осторожно тронул Лизу за плечо:
– Разбередил я тебя Лиз, сам с начала вывернулся с исподней стороны, и тебя вот заставил… не принимай близко…
Лиза с готовностью обернулась и вновь потянулась к нему.
– Эх Мишенька, знал бы ты, как мне теперь назад к нему ехать не хочется.
– Так не езжай, оставайся,– вроде бы шуткой предложил Михаил…
13
Лиза отстранилась почти с испугом и, недоумённо взглянув, заговорила, как бы протрезвев:
– Что ты, миленький… Нет, нет… здесь я уже не смогу… и потом… у меня же сын от него. Какой бы ни был, но отец должен быть родной… назад пути нет. И потом… здесь же жить нельзя, только в Москве и есть настоящая жизнь. Я там уже так привыкла… На работу на метро езжу и станциями по дороге любуюсь. Другие бегут и не видят, какая красота кругом, а я смотрю каждый день и не насмотрюсь. И на работе всё к душе. Я вообще больше всего на свете готовить люблю, а тут ещё и начальник свёкр. Я там на кухне почти как хозяйка, и домой всегда приношу, и свёкр всегда чего-нибудь подбросит, то крабов в банках – такое объедение, то ещё чего, консервов импортных или севрюги, телятины. Питаемся мы, можно сказать, бесплатно. Я от деревенской еды, поверишь, напрочь отвыкла, это наше мясо вяленое есть не могу. Сейчас, как мама на лён ходит, я сама готовлю, так тятя всё удивляется, как можно так вкусно обыкновенные щи приготовить… А знаешь, как я по телевизору здесь скучаю, и Саша тоже. А по нему ведь каждый день фильмы кажут… Ох, господи, как приезжаю сюда, сразу по-деревенски разговаривать начинаю, а в Москве потом с неделю отвыкнуть не могу. Как скажу вот так-то, кажут, а на меня косятся все. Так вот, фильмы смотрим каждый день и передачи всякие интересные: "Огонёк", "КВН", Мирова с Новицким, Торопуньку со Штепселем, они там такие хохмы откалывают. И кинотеатр у нас недалёко, а там фильмы заграничные ка… фу ты, показывают. Мне особенно франко-итальянский нравится "Три мушкетёра", или вот недавно смотрела "Операция Святой Януарий". Разве здесь такое покажут?
– Эт верно,– согласился Михаил,– нам тут такие фильмы не возят… да и аппаратура, то звук хрипит, не разберёшь, то ещё что.
– Да кино-то ладно, хоть бы свет провели нормальный. Тогда совсем бы по-другому можно жить, и телевизор смотреть и холодильник купить. Я уж так к своему холодильнику привыкла, прям не знаю, как без него можно
– Не… тут до этого ещё далёко. К сети областной обещали года через три подключить, не раньше.
– Ну вот, а ты говоришь… Что тута делать-то?
– Эт верно, скучищща,– Михаил, казалось, совсем уже соглашался с доводами Лизы. – Особенно молодым сейчас невмоготу. Пожалуй тяжельше, чем нам было. Вона, тоже лыжи все вострят, кто школу кончает. Только мы-то все на авось ехали, не знали куда.
– А они сейчас, что знают?– иронически спросила Лиза.
– Да нет, я не про то. Они сейчас, скорее всего, на тебя глядя. Видят, какая ты приезжаешь красивая да разодетая, и тоже думают, что в городе им каравай сразу мёдом намажут.
– А с чего это на меня, может и на тебя смотрят, или ещё на кого?– не согласилась Лиза.
– Не Лиз, я пример для их не больно хороший, а вот ты да. Ходишь голову задрав, барыня-барыней, и серьги в ушах золотые, и всё остальное… Не думают, что ради квартиры с пропиской годов до сорока, а то и больше в общагах промытариться придётся, да где-нибудь рельсы-шпалы укладывать, или на каком вредном производстве. А уж про всякие ударные стройки и не говорю, там и работать-то никакого смыслу нету, никто с той работы по честному не разбогател, не осчастливился, только здоровье до сроку гробили.
– А что здесь, в колхозе? Там вам хоть, платили, а тут?
– И здесь хорошего мало… Но, понимаешь, тут родина наша, дома, в которых росли, есть где душой отойти, не то что в бараке или общаге какой… А так-то, конечно, и тут тоже, вона, как ни работай, уважать не станут и лишку не заплотят. Подходит как-то ко мне Пылаев, спрашивает, кого на колхозную доску почёта от бригады подавать будешь. Я и скажи, что лучше всех Талька Пошехонова работает, так он аж рассмеялся. Больше такого никогда не говори, а то самого дурачком посчитают, раз слабоумную на Доску выдвигаешь – так и сказал. И опять от нас на доске завфермой Комарова будет красоваться, потому как партейная. Сколь я с ней, с сукой нервов погробил, да и отец твой, дядя Иван знает, как она молоко-то разбавляет. Сколь ему на заводе срама выслушать пришлось, когда разбавлено привозил.
– Да я знаю, тятя говорил… Только ты его Миш не неволь, он тебе не помощник с Комаровой лаяться. Сам знаешь, какой он у нас.
– Вот то-то и оно, все тута… не помощники, один я Илья Муромец.
– Не знаю Миш… каждый год приезжаю, а уж и не пойму, что в деревне творится. Раньше-то вроде не было такого. Или малые мы были, не знали… ну сено там всегда приворовывали колхозное, или овёс, по мелочи для своей скотины, но чтобы молоко разбавлять прямо на ферме, чтобы план перевыполнить…
Михаил помолчал, покусывая травинку, что-то вроде обдумывая. Лиза заговорила вновь:
– А насчёт Тальки… Знаешь, и в самом деле, не надо её на Доску.
– Ну, почему же не надо-то? Работать за мужиков, это значит ей можно, а как на Доску, так слабоумная!– Михаил повысил голос.– Ты ж её с малых лет знаешь, какая же она слабоумная? Странная конечно, но не дурней многих тут у нас.
– То так конечно, просто с чудиной она. Она какая-то в себе вся, не по сторонам, как все люди, а внутрь себя глядит, и что вокруг делается, жизни-то и не видит. Болезнь это Миш. У нас ведь тоже отец… ну ты знаешь, с чудиной, с другой правда. А уж как нам перед сторонними стыдно за него бывало. А уж мама, так больше всех мук приняла. Вон мать-то у нас какая, а отец? А ты говоришь, хороший мужик… то, что не пьёт да не дерётся, то ещё не всё…
– Да брось ты Лиз. Как печати какие ставишь, нормальный, ненормальный, с чудиной ли, без ли. Да если присмотреться получше, поди в каждом кака чудина найдётся. Только вот почему-то водку или самогонку жрать на работе, это у нас чудиной не считается, или там, молоко разбавлять, дрова, сено воровать, а вот если работать как лошадь, или как твой отец детей всё жизнь жалеет, так это значит чудина.