Сценарии, пьесы, сценарии. В трёх книгах. Книга 2

Аркаева. Да?! А за меня? За меня кто заступится? А ты, родной сын – на его стороне!

Костя. Мам, ну что ты… Я же тебя тоже люблю, жалею.

Аркаева. «Тоже»… Константин, не нужна мне твоя жалость, не нужна! Разжалелся. Себя бы пожалел – вступаешь в жизнь без единой полезной мысли в голове! Да ты и учиться-то не хочешь!

Костя. Почему, я не против.

Аркаева. Он не против! А платить мне! Короче, если Пётр откажет, буду просить на тебя в долг у Бориса.

Костя. Да ты что! Чтобы я на его деньги! Он же чужой! Что я – побирушка что ли?!

Аркаева. А что ты надуваешь щёки, а? Ты пока ещё никто! Своего ничего нет, и неизвестно, когда будет. Но вместо того, чтобы поскорее взяться за ум, он, видите ли, мюзиклы сочиняет! Рэпом своим любуется, а цена ему – грош!

Костя. Мама!!!

Аркаева. Нет, я понимаю Нину! Она же видит…

Костя (очень спокойно, окоченевшим тоном). Ну, я пошёл. Не бойся – стреляться не буду. Спокойной ночи, мама.

Костя уходит.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Большая холл в доме Соркина, примыкающий к прихожей. Напротив зрителей расположены дверь, выходящая в прихожую, и камин. Справа и слева – широкие двери, левая ведёт (через другие помещения) в комнату Константина, непосредственно за правой дверью располагается столовая. Большая люстра, торшер, телевизор, два дивана, массивные кресла, стол, стулья и пр.. Один из диванов стоит так, что с него хорошо виден камин. На камине стоит статуэтка – чайка с расправленными крыльями (в натуральную величину)

Поздний вечер. В люстре горит только одна слабая лампочка. В камине догорают угли.

В холле никого.

Открывается левая дверь и появляется Маша.

Маша (остановившись в дверях и оглядывая комнату). Костя, ты здесь?

Маша проходит в комнату. Вслед за ней входит Медведев.

Маша. И тут нет… Чересчур дом большой.

Медведев. Ну чего ты вызвалась Костика искать… Набрать по мобильному – всего и делов. Они и так перезваниваются сто раз на дню. Денег не считают. Да…

Маша. Опять ты «дакаешь». Знаешь же – не люблю… Жалко Николая Петровича – весь больной, пальцы трясутся…

Медведев. Да… Совсем стал никакой. Позавчера-то – правда что ли, что он чуть не помер? Полина Андреевна сказала…

Маша. Напугалась мама очень. Хорошо, Доренко быстро приехал, откачал.

Медведев. Интересно, кому всё отойдёт – Костику или Ирине?

Маша. Тебе-то что?

Медведев. Мне ничего, а вот матушка твоя стала перед Костей лебезить. Раньше и внимания не обращала.

Маша. Бросил какашку в человека – и доволен.

Медведев. Да я ничего, просто видно же. Может, что узнала… или догадывается. Да… Интересно, чем дело кончится. Вот вызвал Пётр Николаевич и Ирину, и Костика, а сам не помер и в ближайшие дни не собирается. Что же им теперь – уезжать?

Маша. Костя сказал, поживет дней десять.

Медведев. Может, и Ирина тоже. Вот ведь и Борис с ней приезжает.

Маша. Сейчас зайду к Николаю Петровичу – и домой, да?

Медведев. Куда торопиться? Тут самое интересное начнётся. Да и ужин не пропускать же.

Маша. Поедем – Олечку надо покормить.

Медведев. Мама покормит. И уложит, и сказочку расскажет не похуже нас.

Маша. А мы то кто? Родители или обсевки?

Медведев. Ты, как родила, какая-то постная стала, скучная. Ничего тебе кроме дочки не надо, не интересно.

Маша. Зато тебе всё интересно, кроме Олечки! Придётся отца просить, чтобы отвёз – стыдно не будет тебе?

Медведев. А он тоже сейчас не поедет. Разве что после ужина. Спорим на стольник?

Маша. Да ну вас всех!

Маша выходит в левую дверь, но сталкивается там с Костей и Полиной Андреевной, которые несут подушку, одеяло и постельное бельё, и остаётся в комнате.

Маша. Костя, тебя дядя просит зайти к нему.

Костя. Только что у него был, секунд тридцать назад. (в сторону Медведева, сухо) Привет, Семён.

Маша. А я тебя по всему дому искала…

Медведев (в сторону Кости, приветливо). Здравствуй Костя. Я вот тоже… зашёл… (Полине Андреевне) А зачем это, мама?

Полина Андреевна. Петр Николаевич просил постелить ему у камина.

Полина Андреевна начинает застилать постель на диване, но Костя вмешивается.

Костя. Не на этом, дядя просил, чтоб ему был виден камин.

Маша. Мама, дай я.

Маша застилает постель на другом диване. Полина Андреевна садится на стул

Полина Андреевна. Пётр Николаевич говорит, что возле камина ему не так одиноко.

Медведев. Да… Плохо ему одному, без Кости жить.

Костя. Всякий человек одинок.

Медведев. Это не скажи. Семья, понимаешь ли, большое дело… А у тебя, что же, своя судьба. Не жить же тебе тут, в деревне…

Полина Андреевна. Кто бы подумать мог, что ты, Костя, артистом станешь, да так скоро. И деньги, и успех – по всей России.

Костя. Сменили бы тему.

Костя выходит. Маша садится на свободный диван, Медведев – рядом с ней.

Медведев. Да…

Маша. Опять ты!

Медведев. Прости, милая – больше не буду…. (целует Машу, та отворачивается) Вот ведь повезло Костику. Кому какая судьба! По всей России ездит – концерты, стадионы… и эти… как их… «корпоративны».

Полина Андреевна. Как-то вдруг у всех у них дела в гору пошли. Костя – это уж само собой, Педро бразильский стал вдруг много денег слать, Ирина тоже… Пётр Николаевич говорил, всё у неё отлично.

Медведев. А как вам Костина машина?

Полина Андреевна. Огромная – жуть! Я таких и не видала

Медведев. Это, мама, в Америке их делают из военных вездеходов. Очень дорогие.

Маша. При нём бы хоть о нём не говорили. Видите же – не любит.

Медведев. Любит, не любит… женский разговор… (встаёт) Я в туалет.

Полина Андреевна. В жёлтый иди.

Медведев (на ходу). Знаю.

Медведев выходит в левую дверь.

Маша. Надоел он мне – сил нет! Раньше хоть заботливый был, внимательный, а как машину купили – ничего ему, кроме своих «Жигулей» не надо, только с ней и возится.

Полина Андреевна. Так ведь не новую взяли.

Маша. Где ему новую… Рылом не вышел.

Полина Андреевна. Говорила тебе – не спеши за него! Сейчас бы, может, Костя тебя заметил, а? Ты вон, после родов, даже расцвела – ей Богу, похорошела!

Маша. Мам, какие роды, если б я замуж не вышла?! Ты прям как скажешь…

Полина Андреевна. Так ведь болит за тебя душа!

Маша. Таких, как я… у таких, как он, сто штук – после каждого концерта. Да и получше меня найдутся. Уж будь спокойна – он своего не упустит.

Полина Андреевна. Да откуда ты-то знаешь?

Маша. Мам, ну ты как ребёнок! Взрослые же все люди.

Полина Андреевна. А я всё же надеюсь, что будет у тебя и счастье, и любовь.

Маша. Много у тебя любви с отцом-то было? И ничего – живёте себе не хуже других. А про Костю я уже и забывать начала. Как он уехал. Как замуж вышла…

Полина Андреевна. И тебе… ухать бы вам отсюда. Полегче бы стало.

Маша (после паузы). Ты прям как в воду глядишь. Так уж и быть – скажу… Семёна в Чирково завучем приглашают. Там и жить можно при школе, две комнаты есть – директорская квартира, у директора-то свой дом. В декабре переедем, к третьей четверти. И до матери ему будет недалеко – тридцать километров всего, да по шоссе.

Полина Андреевна. Вот и хорошо, вот и отлично! У нас только будешь реже бывать…

Маша. А сейчас что – часто? … Ничего, налажу жизнь! Был у меня с Доренко давний разговор, до свадьбы ещё – правильно он мне мозги вправлял про семейную жизнь. Главное – нюни не распускать!

Полина Андреевна. Ты его слушайся, он тебе плохого не посоветует!

Маша. Своим умом пора жить… А его я теперь почти и не вижу.

Слева со стороны Костиной комнаты раздаётся грустная и мелодичная гитарная музыка.

Полина Андреевна. Надо же как – ведь нигде не учился. Иной раз играет – прямо за душу берёт.

Маша. И никто в него не верил – даже Пётр Николаевич… и эта Ниночка его… тоже.

Полина Андреевна. Пётр-то Николаевич запрещает Костин театр разобрать – стоит на самом ходу, уж сколько раз Илья хотел. Надеется, что Костя ему всё же покажет тот спектакль до конца – про Буратино.

Маша. А что Костя?

Полина Андреевна. Ни в какую. Сам Петр Николаевич просит – а он всё равно, наотрез. А ведь души в нём не чает. Ближе-то нет никого… Не мать же.

Тихая певучая музыка в Костиной комнате сменяется очень громкой (с эффектами искажения звука и перегрузки усилителей).

Маша. А вот такой музыкой он зарабатывает.

Полина Андреевна. Страсть!

Маша. У меня его диски есть. Такой-то музыки у там немного. В основном что-то вроде рэпа.

Полина Андреевна. Это как в спектакле?

Маша. Другая, но всё равно рэп. Тебе не объяснить.

Полина Андреевна. Я больше советскую музыку люблю. Магомаев мне нравился, Ротару.

Маша. Кто погромче пел…

Через правую дверь входит Медведев; обернувшись, он широко распахивает дверь и в комнату (на управляемом джойстиком инвалидном кресле с электромотором) въезжает Соркин, следом входит Доренко.

Соркин останавливает своё кресло поближе к камину, Медведев садятся возле Маши, Доренко остаётся на ногах, время от времени похаживая по комнате.

Соркин. Поля, они уже Марьино проезжают – шла бы стол накрывать, пора.

Полина Андреевна. Успею. Только с кухни всё принести

Соркин. Вот и принеси. И вино надо расставить.

Полина Андреевна (неспешно вставая). Любите Вы, Пётр Николаевич, суматошничать.

Полина Андреевна выходит в правую дверь, вслед за ней и Маша.

Маша. Мам, я помогу.

Соркин (вслед Полине Андреевне). И салфеток я на столе не заметил – вечно забываешь!

Доренко (подойдя к окну). Ну и погодка!

Медведев. Сейчас ещё поутих ветер, а я когда ехал вдоль берега, волны были метра по полтора, не меньше, и брызги несло до самой дороги.

Соркин. Это вы не имели удовольствия попасть под тропический ливень! Вот там да – дождь несёт горизонтально, да и не дождь, а как из миллиона брандспойтов, пять-десять метров – и ничего не видно, громы, молнии, сущий ад – и страшно, и почему-то весело!

Доренко (покачиваясь на ногах и глядя в окно). Ну, у нас-то весёлого мало. А дождь-то кончается.

Соркин. За Костиной музыкой и грома не услышишь. Дом ходуном ходит.

Доренко. Может, сходить к нему, сказать, чтобы потише?

Соркин. Что ты! Не вздумай! Он и так не в духе.

Медведев. Евгений Сергеевич, у Вас сигаретки не найдётся? Я бы вышел покурить на крылечке. А то в школе нельзя, дома тоже – ребёнок, сами понимаете. У Маши не забалуешь!

Доренко (достаёт и протягивает Медведеву пачку). Возьми. Смотри, чтобы не сдуло тебя.

Медведев (берёт пачку). Ничего, поутих ветер-то. Вот спасибо.

Медведев уходит.

Соркин. Что-то Костя нервный стал, дёрганный какой-то. И в прошлый раз, когда приезжал, а в этот раз особенно. А начнёшь расспрашивать – всё у него отлично. Да фактически так и есть.

Доренко. Сойтись бы ему покрепче с какой-нибудь бабой. Именно чтобы не его лет, а постарше, поядрёнее. И чтобы никакой любви и прочих соплей, а только койка. Вот бы что я ему прописал. Чтобы сил не оставалось тосковать и рефлексировать.

Соркин. Да почём ты знаешь, может у него кто и есть? Он ведь мне говорил, что живёт… ээ-э… вполне взрослой жизнью.

Доренко. Эх, Петя-Петя…

Соркин. Что – «Петя-Петя»?

Доренко. Ничего. Люблю я тебя, старого симулянта. И Костю твоего непутёвого. Да ты тоже непутёвый! Жалко мне вас обоих.

Соркин. Спасибо, Жень, на добром слове. Я ведь тоже считаю тебя другом настоящим. Ясное дело! Да только я-то чем тебе не угодил?

Доренко. А неприспособленные вы к жизни – вот что! И это ещё при том, что не без везения живёте. Вон Костик – по трамвайному билету карьеру сделал. Телеконкурс – тьфу! Таких, как он, там сотни.

Соркин. Ну зачем же так. Он талантливый. (громкая музыка из Костиной комнаты прекращается) Ну вот, и не надо было его просить.

Доренко. Я и говорю, там таких талантливых сотни. Кому как повезёт Или тебе вот повезло – расцвела вдруг, ни с того, ни с его твоя бразильская фирма.

Соркин. Да как же «ни с того»? Педро же объяснил. Он в этом кресле сидел (показывает), а ты в том (показывает). Большая верфь строится, полного цикла производства, вот ему и…

Доренко. Я к тому, что для тебя это было как манна с неба.

Соркин. Это конечно…

Поёживаясь, возвращается и садится Медведев..

Медведев. А бодрит, погодка-то! Евгений Сергеевич, там осталось пара сигареток, я оставлю себе пачку? На вечер?

Доренко (Медведеву). Бери. (Соркину) А понравился мне твой Педро. Ты его почаще приглашай.

Соркин. Теперь уж летом.

Доренко. Наоборот, зимой! Пусть полюбуется. Слепишь ему снежную бабу.

Соркин. А знаешь, он сказал, что русские женщины гораздо симпатичнее бразильских.

Доренко. Подтверждаешь?

Соркин. Дело вкуса. С бразилками как-то проще отношения.

Доренко. Хм-м, гре-хо-водник!

Соркин. Я теоретически.

Медведев. Пётр Николаевич, вот Вы везде были, а какой город Вам больше всего понравился? Верно, Рио-де-Жанейро?

Соркин. (мечтательно). Рио… «Сидаде маравильозо»… Нет! Не Рио! Наверное, из крупных городов мира он самый красивый. Но ей Богу, народишко бы в нём сменить не мешало! Хотя бы на каких-нибудь других бразильцев, из глубинки что ли. А местные – кариока называются – какие-то неизвестно чем избалованные, необязательные, работать никто не хочет, а как бы всё за так получить. Нет, не Рио – Севастополь! Был я там в молодости три раза, и все разы попадал на День Военно-Морского Флота – красотища! Обстановка в городе исключительно приподнятая. Морской парад в заливе, вечером салют невероятной красоты – очень впечатляет. Морячки все при параде – во всём белом. А главное, девушки там изумительной красоты – сочные такие, загорелые, стройные… ээ-э… южного типа. Вроде Нины Заречиани… Да… Что-то не пришла она сегодня. А обещала. Столько трудов стоило номер её достать.

Доренко. Хотел, чтобы они с Костей встретились?

Соркин. Что же… Бывает же так, что люди снова сходятся. Он-то её всё ещё любит, я знаю.

Медведев. А я видел её позавчера на бензозаправке в Володарке. Поздоровались. Два года, с того самого спектакля её не видел. А как она жила-то, Пётр Николаевич?

Соркин. Откуда мне знать. Не Ирину же расспрашивать. А по телефону как-то было неудобно, тем более, она же согласилась приехать. Женя, ты у всех бываешь – что-нибудь знаешь?

В дверь заглядывает Маша.

Маша. Семён, пойдём – поможешь. Решили столы передвинуть.

Медведев. Ну вот, на самом интересном месте! Евгений Сергеевич, Вы мне потом расскажите, ладно?

Медведев уходит.

Доренко О Нине… Да, пожалуй, только один факт и известен. Прожила она с Пригориным семь месяцев… считая с того времени, с того злополучного спектакля, да и родила мёртвого ребёнка.

Соркин. От Кости?!

Доренко. Экий ты, Пётр… Впрочем, всё может быть… Во всяком случае сразу после этого она с ним… или он с ней… в общем, расстались они. И вернулся писатель к Ирине, о чём тебе прекрасно известно. Где и чем она занималась с тех пор – неизвестно.

Соркин (с трудом встаёт и начинает ходить по комнате). Я прямо ошарашен – ребёнок! И надо же – умер! Я ведь не знал. Сердце мне подсказывает, что это был Костин ребёнок! Ты понимаешь, мой внук! Ну надо же! Что ж ты раньше молчал?

Доренко. А зачем, для какой пользы нужно мне было говорить? Не спрашивают – молчу, спросили – говорю, не врать же. Тем более тебе.

Соркин. Вот ведь горе-то! А как думаешь, Костя об этом знает?

Доренко. О чём?

Соркин. Ну, что это его ребёнок или нет?

Доренко. Если они не встречались, то может и не знать.

Соркин. Никак в себя не приду. Вдруг такое дело – внук умер, а я и не знал…

Доренко. Считай, пятьдесят на пятьдесят. Ты бы сел, хватит бегать. И успокойся – этот поезд давно ушёл.

Соркин (садится на диван). Ей Богу, если бы она пришла, так бы прямо и спросил!

Доренко. Не вздумай! З А Ч Е М!? Для какой пользы?

Соркин. Ну как же…

Доренко. Давай лучше ещё расскажу. Вот о матери Нины говорят много – будто совершенно бедствует она в Италии. Итальянец её, хоть и граф, оказался гол как сокол – думал, что окрутил состоятельную даму. Теперь она водит экскурсии по Риму и подрабатывает уроками русского языка.

Соркин. Да… А симпатичная была женщина. В Нину.

Из левой двери выбегает Костя и устремляется через прихожую на крыльцо.

Костя (в основном в сторону Соркина). Мама приехала!

Соркин (встаёт). Ну наконец-то!

Доренко (Соркину). Не вздумай выйти!

Доренко уходит из комнаты вслед за Костей. Со двора доносится серия коротких автомобильных гудков. Через несколько секунд из правой двери в прихожую быстро проходит в прихожую Медведев

Медведев (Соркину, на ходу). Ну вот и дождались Вы!

Через некоторое время из прихожей появляются Аркаева и Костя (обнявшись), Пригорин, Доренко, Медведев и Шамранин. В руках у Медведева и Шамранина сумки, которые они ставят на пол у входа.

Аркаева и Пётр Николаевич обнимают и целуют друг друга.

Аркаева. Ну, здравствуй, дорогой! Здравствуй, старый ты мой Петруша!

Соркин. Здравствуй, Ирочка! Не сердись, ведь всё к лучшему, правда? Собрались все вместе в кои-то веки. А что я не помер, так это же хорошо, правда?

Аркаева. Какой же ты, Петруша, дурачок! (крепко целует брата ещё раз) Ну разве можно так спрашивать! (в сторону Доренко) Как он, Евгений Сергеевич?

Доренко. Сами видите. Слава Богу, поправляется. Приступ, впрочем, был тяжёлым. Хоть за батюшкой посылай.

Пригорин. Ну и шуточки у Вас, Евгений…

Аркаева. Сергеевич.

Доренко. Ничего, Пётр меня знает тыщу лет и воспринимает вполне адекватно. (Аркаевой) Хорошо, что Вы приехали… в том смысле, что положительные эмоции ему только на пользу. Подробнее мы поговорим позже.

Аркаева. Ну, позже так позже! А мне тоже приятно, всегда приятно сюда приезжать.

Соркин. Ты, Ирочка, на Женю не обижайся – он ведь лучший мой друг. Когда шутит и когда серьёзно – я ведь отлично понимаю.

Аркаева. Ты, Петя, только не вздумай себя корить, что понапрасну нас вызвал! Повидаться лишний раз не мешает. Сколько? Погода я тут не была?

Соркин. Да примерно так.

Из правой двери появляются Полина Андреевна и Маша. Маша останавливается в нескольких шагах от Аркаевой и Пригорина. Полина Андреевна подходит ближе.

Маша. Здравствуйте!

Полина Андреевна. Здравствуйте, Ирина Николаевна. Борис Алексеевич, здравствуйте! Заждались вас уже!

Аркаева. Здравствуйте, Поля, Машенька!

Пригорин. Добрый день! Наперекор погоде! Всё время дождь и ветер – ехали медленно. А проезжали Есипово – такой случился ливень! Пришлось остановиться минут на десять.

Аркаева. Три аварии видели на шоссе.

Пригорин. Один раз – непонятно, что валяется в кювете. Пригляделись, комбайн опрокинулся.

Шамранин. Это бывает. У нас как-то на манёврах танк перевернулся – сорок шесть тонн!

Соркин. Ира… Борис Алексеевич, я так рад вашему приезду! И Костика, конечно. Он-то чаще бывает.

Аркаева. В дороге наконец-то прослушала Костин диск. Представляешь, Костик, дома – ну совершенно не было времени! С этой антрепризой столько хлопот! Слава Богу, все три спектакля имеют огромный успех. Зрители в полном восторге. Но с критикой, прессой, телевидением, с театрами приходится очень много работать. Много и трудно. На периферию приходится ездить. Да… Одно дело – играть самой, и совсем другое – руководить.

Костя. И тебе понравилось, мама?

Аркаева. Понимаешь, Костя, оказалось, что есть у меня руководящая «жилка». Скажем, переговоры у меня обычно проходят удачно. Или жёсткие решения – они ведь касаются людей, с которыми ты…

Соркин. Ирочка, мне кажется. Костя спросил о своём диске.

Аркаева. Ах, это… Мне трудно судить. Я чувствую, что эта музыка не моя. Наверное, она нравится людям иного склада – более динамичным, менее деликатным. Но видно, что работа выполнена очень профессионально. А оформление диска – вообще выше всяких похвал! Необыкновенно броское!

Пригорин. А по-моему, диск хороший. Особенно понравилась третья композиция… если не путаю, «Априориум». И ещё последняя – «Бифуркация чести».

Шамранин. Ну и названия! Я таких слов и не слыхал.

Доренко. Костя, «Априориум», это слово – ты его сам придумал? Как антитезу «Апостериориуму» Бориса Ильича?

Костя. (отвечает коротко и безразлично) Да. (очень заинтересованно Пригарину) Борис Алексеевич, так неожиданно для меня – Вы сразу определили настоящее.

Пригорин. В каком смысле?

Костя. Только «Априориум» и «Бифуркация» – только за них и не стыдно. А остальное – мусор. Надо же было чем-то наполнять и диск, и вообще… как раньше говорили, «репертуар».

Аркаева. Костя, ты говоришь об этом очень мрачно – но ведь так поступают все. Просто невозможно жить от шедевра к шедевру – тебя просто забудут. Забудут люди и затопчут конкуренты. А ведь надо же на что-то жить – разве я не права?

Костя. Права. Разумеется. Как всегда.

Соркин. Что же делать. если такая жизнь… Ничего не поделаешь.

Костя. Да… Ничего не поделаешь…

Полина Андреевна. Да что же мы тут-то сидим, гости дорогие! Проголодались же с дороги, а у меня уже и стол накрыт.

Соркин. А ведь верно! Заговорились мы. Прошу всех к столу! Сейчас выпьем, закусим, чем Бог послал – другое дело!

Аркаева. О, я голодна как блокадница. С утра ни маковой росинки! Пойдёмте за стол.

Доренко (Соркину). Пётр, ты на самокате.

Соркин (усаживаясь в своё кресло). Слушаю и повинуюсь!

Пригорин. Ира, а подарки?

Аркаева. Потом, потом!

Шамранин. Холодец Полина сделала выдающийся!

Медведев. А кто столы расставлял!

Маша (Медведеву). Не забудь, ты за рулём.

Медведев. С тобой забудешь.

Всё, за исключением Кости, направляются к правой двери.

Костя. Мама, я приду попозже!

Аркаева. Вот опять ты, Костя! Что за странности?

Соркин. Оставь его, Ира, прошу тебя. Придёт попозже, и хорошо.

Аркаева. Ну ладно.

Костя остаётся один. Он прикрывает правую дверь, из-за которой негромко раздаются невнятные голоса. Постояв, Костя включает телевизор и почти машинально один за другим «перещёлкивает» каналы, не задерживаясь ни на одном из них. Выключив телевизор, он задумчиво ходит по комнате, сцепив руки за спиной. Затем выключает люстру, подходит к окну и всматривается в него… Внезапно он замечает за окном что-то интересное – он выбегает из дома, не затворив за собой дверь. Слышно, как он распахивает входную дверь. Затем слышен его вскрик «Нина!?». Через десять-пятнадцать секунд Костя возвращается вместе с Ниной. Она идёт впереди него и, прежде, чем зайти в холл, заглядывает в него и убеждается, что в нём никого нет.

Костя. Нина, каким чудом?!

Нина. Меня Пётр Николаевич пригласил… чтобы я пришла сегодня. Я уже минут десять у вас. Погода ужасная. И ветер мокрый. Сделай так, чтобы никто не вошёл.

Костя. Подожди…

Костя с усилием пододвигает тяжёлое кресло к правой двери. Потом он возвращается к Нине.

Костя. Я включу немного света? Хочется тебя видеть.

Нина. Как хочешь.

Костя включает торшер, стоящий рядом.

Костя. Как же ты вошла?

Нина. Всё через ту же калитку. Помнишь, ты дал мне ключ? Он чудом сохранился.. Вернуть?

Костя. Что ты!

Нина. Я походила немножко по усадьбе, даже забралась на нашу сцену… А Буян меня помнит – хвостом вилял.

Костя. И я тебя помню. Всегда.

Нина. Костя, не нужно. То время давно умерло и кое-как похоронено – не тревожь его… А я очень рада за тебя, твоим успехам, я была на твоём концерте… в Лужниках.. Ты молодец – так вырос.

Костя. Как живёшь?

Нина. Работаю переводчицей. Отец недавно развёлся и заодно снял с меня анафему. Так что я опять любимая дочка.

Костя. Одна?

Нина. …Нет… У меня есть… любимый мужчина. Представь себе, он хоккеист… защитник.

Костя. Представляю. Значит, есть теперь, кому тебя защитить.

Нина. О, да.

Костя. И что?

Нина. Мы скоро поженимся… Он из Словакии.

Костя. А твои мечты? Подиумы, сцены, студии?

Нина. Блажь. Круговерть в пустой голове. Я хочу семью и детей. Вот и будет в моей жизни…

Костя (перебивая). Защитник.

Нина (твёрдо). Да, защитник. Он меня любит. Простой и искренний… добрый… У него рыбки.

Костя. А у меня птичка.

Костя подходит к камину и берёт с него статуэтку чайки.

Костя. Это мне Шамранин подарил. Помнишь тот день и дохлую чайку?

Нина. Да. И день, и чайку.

Костя. Это она и есть, собственной персоной. Он догадался обмазать её прозрачной смолой… эпоксидкой что ли… о когда она затвердела… смола затвердела, он всё отполировал. И вот результат.

Нина. Он дурак.

Костя. Не скажи. Обыкновенный русский «левша». «Изячная» получилась вещица.

Костя протягивает статуэтку Нине, и она автоматически берёт её в руки.

Костя. Эта чайка – вроде меня. Снаружи блеск, а внутри гнильё – присмотрись, видно.

Нина брезгливо бросает статуэтку на стол.

Костя. Вот и меня так…

Костя поднимает чайку и, поглаживая, прижимает к груди.

Костя. Обидели птичку.

Нина. Я бывала у психотерапевта – помогает.

Костя. Нет, Ниночка, я не псих, я просто чайка. Чайка-обечайка.

Нина. Костя, а ведь ты совсем не изменился. Так странно… Ведь ты же стал жутко успешным парнем. Но почему-то погружён в мировую скорбь.

Костя (безучастно). Ты просто не знаешь. Не в курсе дела. Весь этот шоу-бизнес – это же пустота, вонючий вакуум. О чём бы не говорили, думают только о деньгах. Да и деньги… считай, воруем – ведь люди ничего не получают взамен. Им просто морочат голову, и кто больше других – «звезда». Так нельзя жить… Я не хочу больше об этом. И этого. И вообще ничего.

Нина. … И даже меня?

Костя. Ты же объяснила – хотеть тебя бессмысленно и глупо, так?

Нина. Да… Чего же ты в жизни хочешь.

Костя. Очень просто и только одного – не огорчать дядю. Но не получается… и не получится даже этого.

Нина. Я думаю, он позвал меня, чтобы мы встретились.

Костя. И всё равно пришла?

Нина. Мне хотелось тебя увидеть.

Костя. Он единственный меня любит.

Нина. Вот мы и встретились…

Костя. Чтобы попрощаться?

Нина. Да.

Костя. Прощай.

Нина. Прощай.

Костя. Пойдёшь к ним? (кивает в сторону неразборчивых голосов за дверью)

Нина. Если бы не он. Я видела, как он приехал вместе с твоей мамой.

Костя. Мамочкой… Что он теперь?

Нина. Для меня? Кошмарный сон. Не хочу его видеть, не хочу его вспоминать.

Костя. Не забывай меня.

Нина. Я не забуду.

Костя. Прощай?

Нина. Прощай. (целует Костю) У тебя всё будет хорошо – я знаю.

Костя. Я тоже. Будь счастлива.

Нина. Я пойду?

Костя. Иди.

Костя ставит чайку на стол, и они с Ниной выходят в прихожую. Слышен голос Кости.

Костя. Постой! Три секунды.

Костя вбегает в холл, хватает чайку и с размаху разбивает её об стену (раздаётся громкий хлопок), после чего быстро уходит вслед за Ниной, прикрыв за собою дверь. Через несколько секунд за правой дверью слышится голос Медведева, который пытается её открыть.

Медведев. Чёрт… закрыта что ли…

Медведев с силой наваливается на дверь, приставленное к ней кресло отодвигается, дверь приоткрывается, Медведев протискивается в холл, отодвигает кресло, открывает дверь настежь и кричит через дверной проём.

Медведев. Тут никого нет! А дверь перегорожена!

Доренко (ещё из-за двери). А что был за звук?

Доренко входит в холл.

Доренко. Мне даже показалось – как выстрел.

Медведев оглядывается, видит обломки статуэтки, поднимает их и протягивает Доренко

Медведев. Может быть, это?

Доренко. Ясно, Костик резвится. Впрочем, давно пора было выбросить эту страхоптичку. Пойдём.

Доренко и Медведев возвращаются к компании через правую дверь.

Из прихожей в холл входит Костя. Пройдя несколько раз из угла в угол, он подходит к столу и перебирает осколки чайки. Собрав их в охапку, он уходит к себе через левую дверь.

Через некоторое время из комнаты Кости начинает громко доноситься читаемый им рэп-мюзикл «Буратино».

Открывается правая дверь и в комнату заходят Аркаева, Пригорин, Доренко, Медведев и Маша, заезжает в своём кресле Соркин.

Аркаева. Нет, нельзя так объедаться. За чаем сладкого мне не давайте! А буду тянуться – бейте по рукам.

Маша. А я два торта сделала – «Наполеон» и «Монастырская изба».

Аркаева. «Изба» – это где вафельные трубочки с курагой?

Маша. Да, по маминому рецепту.

Аркаева. Всё, пропала моя фигура!

Соркин. Так антрепренёру фигура и ни к чему.

Аркаева. А молодой красивой женщине? Борис, заступись за жену и разожги камин посильнее.

Пригорин. Заступаюсь.

Доренко. Прошу огонь предоставить мне – с детства обожаю это дело.

Соркин. Садитесь все, пожалуйста, а то мне неудобно.

Все, кроме Доренко рассаживаются, а он занимается камином – ворошит тлеющие угла кочергой, подкладывает новые поленья. Огонь в камине становится ярче.

Медведев. Хорошо! Отличная компания, отличный стол, непогода за окном, а мы сидим себе весёлые в тепле у огонька.

Соркин. А кое у кого даже молодая жёна под боком.

Пригорин (нарочито обиженным тоном). И у меня тоже.

Аркаева (в сторону Пригорина). Пять с плюсом! (всем) И что интересно – у всех у нас за последние два года жизнь сильно изменилась к лучшему. Я… кое-чего достигла. Борис отхватил литературную премию и прорвался в кинематограф.

Доренко. Борис Алексеевич, мои поздравления – замечательный роман, редкость для наших дней.

Пригорин. Благодарю вас.

Аркаева. Продолжаю на мажорной ноте! Петруша, слава Богу, совершенно выздоровел в финансовом отношении, да и лично бодр и весел. Маша и Семён – счастливая молодая семья, в меру сил противостоящая демографическому кризису. У Шамранинского флигеля мой зоркий взгляд не мог не заметить рядом с ветхой «копейкой» новенькую «Ниву» – чем не достижение?

Соркин (посмеиваясь). Так он ж у него не ездит – чего-то там разобрал, собрать не может.

Аркаева. Соберёт! Дальше. Евгений Сергеевич, «колитесь» – есть успехи?

Доренко. А как же – баню поставил. Милости прошу – веники на любой вкус.

Аркаева. Объявляю на завтра банный день! И, наконец, Костик – блестящее начало в шоу-бизнесе! Кстати, неприлично с его стороны – так и не пришёл ужинать. Сидит, как сыч, у себя и весь дом заглушил своей музыкой.

Соркин. Слушайте, а ведь это тот самый мюзикл – «Буратино»!

Доренко. Вот молодец, всё-таки восстановил он его!

Аркаева. Семён, будь добр, пойди скажи Косте, что мать просит его прийти.

Семён встаёт и выходит в левую дверь.

Аркаева. Как всё-таки переменился у него характер – в дошкольные годы превесёлый был мальчик.

Соркин. Да… Всё время смеялся. Ира, а помнишь, как он в цирке с клоуном разговаривал?

Аркаева. Мм-м, нет! Видимо, вы ходили без меня.

Соркин. А ещё был случай, пошли мы с ним на птичий рынок, и пошёл там дождик, так Костик…

Левая дверь шумно распахивается. Вбегает Медведев.

Медведев. Константин застрелился!

Немая сцена… Музыка мюзикла резко сменяется какофонией. Неестественно резко опускается специальный занавес (быстрее, чем он падал бы под действием силы тяжести). Изображение на занавесе – такое же, как на занавесе рэп-мюзикла «Буратино». Тишина.