Достойный жених. Книга 1

– Но я приехала сюда только вчера, – повторила она. Она говорила об этом минуту назад, но, очевидно, он ей не поверил.

– Хмх, – снисходительно произнес доктор Сет.

– Брахмпурским почтовым.

– В своем письме ты сообщала, что должна была приехать на прошлой неделе.

– Но я не смогла забронировать билет, баоджи, потому решила остаться в Калькутте еще на неделю.

Сущая правда, однако немаловажную роль в решении задержаться сыграло также удовольствие еще немного пообщаться с трехлетней внучкой Апарной.

– Ты когда-нибудь слышала о телеграммах?

– Я хотела отправить ее тебе, баоджи, но я не подумала, что это может быть так важно. И потом, это дорого…

– С тех пор как ты стала Мерой, ты стала ужасно изворотливой.

Это был удар по больному месту, и он не мог не задеть. Госпожа Рупа Мера повесила голову.

– Вот – съешь печенья, – примирительно сказал ее отец.

Госпожа Рупа Мера покачала головой.

– Ешь, дуреха! – с грубой нежностью произнес он. – Или ты все еще соблюдаешь эти идиотские посты, которые вредят твоему здоровью?

– Сегодня экадаши^[59].

В память о муже госпожа Рупа Мера постилась на одиннадцатый день каждые две лунные недели.

– Меня не волнует, пусть это будет хоть десять раз экадаши, – с жаром сказал ее отец. – С тех пор как ты угодила под влияние семейства Мера, ты стала такой же религиозной, как и твоя злосчастная мать. В этой семье слишком много неподходящих браков.

Комбинация из двух связанных вместе предложений оказалась для госпожи Рупы Меры слишком обидной. Ее нос слегка покраснел. Семья ее мужа не была ни излишне религиозной, ни изворотливой. Братья и сестры Рагубира приняли его шестнадцатилетнюю молодую жену с трогательной, утешительной заботой. И до сих пор, спустя восемь лет после смерти мужа, она навещала всех, кого могла, во время своего, как величали это ее дети, «Ежегодного трансиндийского железнодорожного паломничества». Если она и становилась «такой же религиозной», как ее мать (хотя госпожа Рупа Мера такой не была, по крайней мере пока что), это было очевидным влиянием именно ее матери, которая умерла во время эпидемии гриппа после Первой мировой войны, когда Рупа была еще очень юной. Перед глазами возник блеклый образ: нежная душа первой жены доктора Кишена Чанда Сета была безмерно далека от его собственного мятежного, аллопатического духа. Отцовское замечание о неподходящих браках омрачало память о двух ее любимых душах и, наверное, имело целью оскорбить астматика Прана.

– Ох, не будь такой размазней! – сказал сурово доктор Кишен Чанд Сет. Он давно решил, что большинство женщин проводит две трети своего времени в хныканьях и слезах. Какую пользу могли принести все эти сопли? Он немного подумал и прибавил: – Ты должна поскорее выдать Лату замуж.

Госпожа Рупа Мера вскинула голову.

– О, ты так думаешь? – спросила она. Ее отец нынче был полон сюрпризов даже больше, чем обычно.

– Да. Ей почти двадцать. Поздновато уже для брака. Парвати вышла замуж в тридцать, и погляди, что ей досталось. Нужно найти подходящего парня для Латы.

– Да-да, я как раз думала о том же… но не представляю, что скажет на это Лата.

Доктор Кишен Чанд Сет нахмурился, считая это неуместным.

– И где же я найду подходящего парня? – продолжила она. – Нам очень повезло в случае с Савитой.

– Везение ни при чем. Я свел вас. Она уже беременна? Никто мне ничего не рассказывает, – сказал доктор Кишен Чанд Сет.

– Да, баоджи.

Доктор Сет на минуту замолчал, чтобы переварить ответ. Затем сказал:

– Давно пора. Надеюсь, в этот раз я получу правнука. – Он вновь умолк. – Как она?

– Ох, ничего особого, легкое утреннее недомогание… – начала госпожа Рупа Мера.

– Нет, дурочка, я имею в виду свою правнучку, дочку Аруна, – нетерпеливо оборвал ее доктор Кишен Чанд Сет.

– Ой, Апарна? Чудесная девочка. Она очень ко мне привязалась, – радостно сказала она. – Арун и Минакши передают большой, горячий привет.

На миг это, кажется, удовлетворило доктора Сета, и он аккуратно надкусил печенье из аррорута.

– Мягкое, – посетовал он. – Слишком мягкое.

Госпожа Рупа Мера знала, что все должно быть именно так, как хочет отец. Когда она была ребенком, ей запрещалось пить воду во время еды. Каждый кусок нужно было жевать двадцать четыре раза, чтобы улучшить пищеварение. Грустно было наблюдать, как человек, который преданно любит еду, вынужден довольствоваться печеньем и вареными яйцами.

– Я подумаю о том, что можно сделать для Латы, – продолжил ее отец. – Есть один молодой рентгенолог в колледже принца Уэльского. Не могу вспомнить его имени. Если бы мы подумали об этом раньше, можно было бы захомутать младшего брата Прана, и состоялась бы двойная свадьба. Но по слухам, сейчас он обручился с какой-то девушкой из Варанаси. Возможно, оно и к лучшему. – Доктор вдруг вспомнил о том, что с министром он вроде как должен был враждовать.

– Но ты же не можешь уйти прямо сейчас. Все скоро вернуться домой, – возразила госпожа Рупа Мера.

– Я не могу? Не могу? Где они все тогда, когда они нужны мне? – спросил доктор Кишен Чанд Сет, нетерпеливо цокнув языком. – Не забудь, что на следующей неделе у твоей мачехи день рождения, – сказал он, подходя к двери.

Госпожа Рупа Мера, стоя в дверном проеме, с печалью и тревогой смотрела в удаляющуюся спину отца. По пути к машине он остановился перед клумбой из желтых и красных канн в палисаднике Прана, и она заметила, как его возбуждение усилилось. Бюрократические цветы, к которым он также причислял бархатцы, бугенвиллеи и петунии, приводили его в бешенство. Будучи верховной властью в медицинском колледже принца Уэльского, он запретил их, но теперь они постепенно возвращались. Одним взмахом своей кашмирской трости он снес голову желтой канны. Пока дочь, трепеща, провожала его взглядом, доктор забрался в свой старенький серый «бьюик». Этот благородный автомобиль, раджа среди толп «остинов» и «моррисов», которые разъезжали по индийским дорогам, был все так же слегка помят с тех времен, когда десять лет назад Арун, навещая деда во время школьных каникул, отправился на нем на прогулку, закончившуюся аварией. Арун единственный в семье мог бросить своему деду вызов и избежать наказания, за что и был любимчиком. Уезжая, доктор Кишен Чанд Сет решил для себя, что это был приятный визит, давший ему повод подумать и разработать план действий.

Госпоже Рупе Мере потребовалась пара минут, чтобы прийти в себя после бодрящего нашествия отца. Внезапно осознав, насколько она голодна, она начала думать о том, чтобы поужинать на закате. Прерывать свой пост зерном она не могла, потому молодой Мансур был отправлен на рынок, чтобы купить плантанов^[60] для котлет. Когда он проходил через кухню за ключом от велосипеда и сумкой для покупок, то заметил отвергнутый стакан с нимбу-пани – прохладным, кислым, манящим, и тут же опустошил его.

1.14

Все, кто был знаком с госпожой Рупой Мерой, знали, насколько сильно она любит розы, а особенно картинки с розами, потому бо́льшую часть поздравительных открыток, полученных ею, украшали розы всех цветов и сортов, разной степени пышности и нахальства. Нынче после обеда, водрузив на нос очки для чтения, она сидела за столом в их совместной с Латой комнате и просматривала старые открытки с целью практической, хотя сочетание на картинках грозило подавить ее отзвуками старинных сантиментов. Красные, желтые и даже синяя розы тут и там сочетались с лентами, изображениями котят и одним щенком с виноватой мордочкой. Яблоки, виноград и розы в корзине, поле со стадом овец и розами на переднем плане, розы в тусклой оловянной кружке рядом с миской клубники. Лилово-красные розы, украшенные неровными листьями без зазубрин и неострыми, не лишенными даже некоторого обаяния зелеными шипами. Поздравительные открытки от семьи, друзей и разных доброжелателей со всей Индии, некоторые даже из-за границы. Все напоминало ей обо всем, как точно подметил ее старший сын.

Госпожа Рупа Мера бегло просмотрела стопки старых новогодних открыток, прежде чем вернулась к открыткам с розами, подаренным на день рождения. Из недр своей бездонной черной сумки она вынула ножницы и стала выбирать, которой из карточек придется пожертвовать. Независимо от того, насколько человек был близок или дорог ей, госпожа Рупа Мера крайне редко покупала открытку. Привычка экономить глубоко засела в ее голове, но восемь лет лишений не могли преуменьшить для нее важность поздравления с днем рождения. Она не могла позволить себе покупные открытки, потому делала их сама. На деле ж ей нравился сам творческий процесс изготовления. Кусочки картона, ленточки, полоски цветной бумаги, маленькие серебристые звездочки и клейкие золотистые циферки лежали в пестрой сокровищнице на дне самого большого из трех чемоданов и теперь сослужили свою службу. Ножницы раскрылись, а затем щелкнули. Три серебряные звездочки отделились от своих товарок и были прикреплены при помощи позаимствованного клея – единственной вещи, которую госпожа Рупа Мера не взяла с собой в дорогу, опасаясь протечки, – к трем углам лицевой части сложенного вдвое куска белого картона. Четвертый угол заняли две золотые циферки, указывающие возраст получателя.

Однако теперь госпожа Рупа Мера сделала паузу и задумалась, поскольку возраст получателя был в этом положении дел неоднозначной деталью. Ее мачеха, об этом госпожа Рупа Мера никогда не забудет, была моложе ее на десять лет, и обвиняющие «35», к тому же или даже особенно золотого цвета, могли быть восприняты – и наверняка так и случится – как указание на неприемлемую разницу в возрасте, а возможно, даже как нелицеприятные побуждения. Золотые цифры были убраны, и четвертая серебряная звездочка присоединилась к своим подругам, образуя безобидную симметрию.

Отложив решение насчет сопроводительной картинки, госпожа Рупа Мера теперь выискивала подходящий стишок. Открытка с розами и оловянной посудой содержала следующие вирши:

 
Ах, лучи добра и света!
Их на жизненном пути
излучаешь ты – примета —
всем всегда с тобой идти.
Если счастье щедро льется
на других всю жизнь – его
пусть тебе стократ вернется
в день рожденья твоего!^[61]
 

Это не годится для Парвати, решила госпожа Рупа Мера. Взор ее устремился к открытке с яблоками и виноградом.

 
Сегодня день объятий,
восторгов и цветов,
всяк тысячу симпатий
отдать тебе готов!
Опять любовь вернется,
сияя и дразня,
чтоб все тебе желали
прекраснейшего дня!
 

Это уже выглядело многообещающе, но госпожа Рупа Мера почувствовала, что третья и четвертая строчка не очень-то подходят. Кроме того, придется заменить «опять любовь вернется» на «день сладких грез настанет». Парвати вполне могла заслуживать объятий и любви, но госпожа Рупа Мера не могла подарить их ей.

А кто вообще прислал ей эту открытку? Куинни и Пусси Кападиа, две незамужние сестры, с которыми она не виделась уже много лет.

Незамужние. Это слово походило на дурное предзнаменование. Госпожа Рупа Мера на миг задумалась, а затем решительно продолжила поиск.

Щенок тявкал нерифмованный и, соответственно, неподходящий текст – обычное: «С днем рождения, счастья и благополучия!», зато овцы блеяли в рифму, стишок был похож на все прочие, но чуточку отличался по настроению:

 
О, здесь не поздравленье
С одним лишь славным днем —
Вся жизнь да будет ярким
Блистательным путем!
Нам пожелать приятно
Всего, что хочешь ты,
Чтоб круглый год из года в год
Сбывались все мечты.
 

Вот оно! Концепция блистательного жизненного пути, столь милая сердцу госпожи Рупы Меры, была отшлифована здесь до зеркального блеска. Строки не вынуждали ее выражать глубочайшую любовь ко второй жене мужа, но в то же время поздравление не казалось слишком отстраненным. Она достала свою черную с золотом перьевую ручку «Монблан», подаренную ей Рагубиром, когда родился Арун.

«Прошло двадцать пять лет, а она все как новенькая», – подумала госпожа Рупа Мера, грустно улыбнувшись, и принялась писать.

Госпожа Рупа Мера привыкла писать очень мелким почерком, что стало проблемой в этой ситуации. Она выбрала слишком большую открытку – пропорционально теплоте ее отношения к адресату. Но серебряные звезды уже присохли и менять размер было слишком поздно. Теперь она старалась заполнить рифмованными строчками столько места, чтобы не пришлось писать от себя больше нескольких слов, дополняя стихотворение. Потому первые три строфы были изложены двустишиями – с настолько большим количеством пробелов между ними, насколько было возможно написать, не делая все слишком очевидно, – слева, с многоточием из семи точек, пересекающих страницу, создавая видимость неизвестности, а заключительная строфа должна была обрушиться справа с громогласной вежливостью.

«Дорогой Парвати – счастливейшего дня рождения, большой любви, Рупа», – написала госпожа Рупа Мера с выражением покорности долгу на лице. Затем, раскаявшись, она исправила «дорогой» на «дражайшей». Теперь текст казался немного тесновато расположенным, но только очень внимательный взгляд мог бы распознать в нем запоздалую мысль.

Теперь пришло время для самой душераздирающей части. Придется не просто переписать стишок, а фактически пожертвовать целой открыткой. Какую же из роз подвергнуть трансплантации? Поразмыслив, госпожа Рупа Мера решила, что не желает расставаться ни с одной из них. Что же, тогда собака? Она казалась печальной, даже виноватой. Кроме того, изображение собаки, пусть даже самой симпатичной, могло быть превратно истолковано.

Остаются овцы. Пожалуй, они подойдут. Они пушистые и безэмоциональные. С ними и расстаться не жаль. Госпожа Рупа Мера была вегетарианкой, а ее отец и Парвати были закоренелыми мясоедами. Розы с переднего плана открытки были сохранены на будущее, а три стриженые овечки разместились на новых пастбищах.

Прежде чем запечатать конверт, госпожа Рупа Мера достала небольшой блокнот и написала несколько строк отцу:

Дорогой баоджи!

Невозможно описать словами, насколько вчерашний твой визит осчастливил меня. Пран с Савитой и Лата очень огорчились. У них не было возможности присутствовать, но такова жизнь. Что касается рентгенолога или любой другой перспективы для Латы – продолжай, пожалуйста, расспросы. Лучше бы, конечно, это был юноша-кхатри, но после женитьбы Аруна я задумываюсь и о других. Светлый или темный – перебирать не приходится. Я оправилась от поездки и остаюсь, с величайшей привязанностью, навечно твоей любящей дочерью Рупой.

В доме стояла тишина. Она попросила у Мансура чашку чая и решила написать письмо Аруну. Развернув зеленый бланк для письма, она аккуратно вывела дату и написала своим мелким и разборчивым почерком:

Мой дорогой Арун!

Я надеюсь, ты чувствуешь себя намного лучше и боль в спине, так же как и зубная, значительно уменьшились. Я была очень расстроена и опечалена, что в Калькутте у нас было недостаточно времени для того, чтобы провести его вместе на станции, из-за пробок на мостах Стенд и Хора, и что тебе пришлось уехать прежде, чем поезд тронулся, поскольку Минакши хотела, чтобы ты вернулся пораньше. Ты даже не представляешь, как много я о тебе думаю – гораздо больше, чем можно описать словами. Я думала, что приготовления к вечеринке могли бы быть отложены на десять минут, но этого не произошло. Минакши лучше знать. Как бы там ни было, мы пробыли на вокзале совсем недолго, и по моим щекам текли слезы разочарования. Мой дорогой Варун тоже должен был вернуться, поскольку он приехал провожать меня с тобой на твоей машине. Что ж, такова жизнь, не всегда случается так, как хочется. Теперь я лишь молюсь за то, чтобы ты поскорее поправился и сохранил крепкое здоровье, где бы ты ни был, и у тебя больше не было проблем со спиной, и ты мог сыграть в гольф, который так любишь. Если на то воля божья, то мы вскоре увидимся вновь. Я тебя очень люблю и желаю всех благ и заслуженных успехов. Как гордился бы папа, что ты служишь в «Бентсене и Прайсе» и что у тебя теперь жена и ребенок.

Передавай милой Апарне мои поцелуи.

Поездка прошла спокойно, как и планировалось, но, честно говоря, я не удержалась и попробовала немного михидана^[62] в Бурдване. Будь ты там, ты бы отругал меня, но я не смогла воспротивиться искушению. Дамы в моем женском купе были очень дружелюбными. Мы играли в рамми, в «три-два-пять»^[63] и мило болтали. Одна из них оказалась знакомой госпожи Пал, которую мы навещали в Дарджилинге. Ту, что была помолвлена с армейским капитаном, что погиб на войне. У меня с собой была колода карт, подаренная Варуном на последний день рождения. Она пришлась очень кстати в поездке. Каждый раз, когда я путешествую, я вспоминаю наши салонные дни с вашим папой. Пожалуйста, передай Варуну, что я его люблю, и скажи, чтобы он усердно учился, в добрых традициях своего отца.

Савита выглядит очень хорошо, а Пран – замечательный муж, если не считать его астму и чрезмерную заботу. Думаю, у него проблемы на факультете, но он не любит об этом говорить.

Ваш дедушка приходил вчера и мог бы дать ему врачебные рекомендации, но, к сожалению, дома была только я. Кстати, на следующей неделе день рождения твоей приемной бабушки, так что тебе стоит отправить ей открытку. Лучше поздно, чем никогда.

У меня слегка побаливает ступня, но это ожидаемо. Муссоны начнутся здесь через два-три месяца, и тогда мои суставы будут ныть. К сожалению, Пран на свою зарплату преподавателя не может позволить себе машину, и транспортная ситуация не слишком хорошая. Я езжу туда-сюда на автобусе или тонге и иногда хожу. Как известно, неподалеку от дома находится Ганг, и Лата довольно часто там гуляет. Кажется, ей это нравится. Здесь безопасно, поскольку дхоби-гхат^[64] находится прямо возле университета, хотя, конечно, обезьяны и здесь озорничают.

Оправила ли уже Минакши папины золотые медали? Хорошо бы одну подвесить на шею, как кулон, а другую вставить в крышку шкатулки с кардамоном. Так можно будет прочитать, что написано на обеих сторонах медали.

Арун, дорогой мой, не сердись на меня за то, что я говорю, но я много думала о Лате в последнее время, и мне кажется, тебе стоит укрепить ее уверенность, которой ей не хватает, несмотря на ее отличную успеваемость. Она очень переживает по поводу твоих замечаний в ее адрес. Иногда даже я этого боюсь. Я знаю, ты не планируешь быть строгим, но она чувствительная девушка, и теперь, когда она достигла брачного возраста, она слишком ранимая. Я напишу Кальпане – дочери господина Гаура в Дели, – она всех знает и может помочь нам найти для Латы подходящую пару. Также я думаю, что пора и тебе подсобить нам в этом деле. Я видела, что ты очень занят работой, поэтому я редко говорила об этом, пока была в Калькутте, но много об этом думала. Юноша из хорошей семьи, пусть он будет и не кхатри, стал бы настоящим подарком судьбы. Теперь, когда учебный год в колледже почти закончен, у Латы наконец-то будет время. Возможно, у меня много недостатков, но я любящая мама, и я очень хочу увидеть, что все мои дети хорошо устроились. Скоро апрель, и я опасаюсь, что вновь буду очень одинока и подавлена в глубине души, поскольку этот месяц вернет воспоминания о болезни и смерти вашего отца, словно это произошло лишь вчера, а не восемь долгих, насыщенных лет назад. Я знаю, что в мире существуют тысячи людей, у которых гораздо больше причин страдать, но каждому человеческому существу свои страдания кажутся бóльшими, а я все еще человек и не слишком возвысилась над обычными чувствами печали и разочарования. Хотя, поверь, я очень стараюсь преодолеть все это, и я (D. V.)^[65] преодолею.

 

На этом место на бланке закончилось, и госпожа Рупа Мера стала заполнять пустоты на лицевой стороне письма:

В любом случае места осталось мало, дорогой Арун, так что я закончу сейчас. Не переживай за меня, мой уровень сахара в крови в порядке, я уверена. Завтра утром по настоянию Прана сдам анализ в университетской клинике, и я была очень внимательна к своей диете, за исключением стакана очень сладкого нимбу-пани, когда вернулась уставшая после поездки.

И уже напоследок на неклейком участке конверта она приписала:

После того как напишу Кальпане, я разложу пасьянс картами Варуна. Очень-очень люблю вас с Варуном, шлю вам крепкие объятия и поцелуи моей маленькой милой Апарне и, конечно же, Минакши.

Ваша вечно любящая ма

Опасаясь, что чернила в ручке могут закончиться во время следующего письма, госпожа Рупа Мера открыла сумку и достала уже початую бутылку с чернилами. Смываемые синие чернила «Паркер Квинк Ройял» были тщательно отделены от остального содержимого сумки несколькими слоями тряпок и целлофана. Флакон клея, который она обычно с собой носила, однажды протек через неплотно закрытую резиновую пробку с катастрофическими последствиями, и с тех пор клей был выдворен из ее сумки, однако чернила до сих пор вызывали у нее лишь незначительные проблемы.

Госпожа Рупа Мера достала еще один бланк письма, решив, что экономить в данном случае не имеет смысла, и начала писать на хорошо подготовленной подкладке из батистовой бумаги кремового цвета:

Дорогая Кальпана!

Ты всегда была мне словно дочь, поэтому я буду честна с тобой. Тебе известно, насколько я беспокоилась о Лате весь прошлый год или около того. Как ты знаешь, с тех пор как ваш дядя Рагубир умер, мне пришлось нелегко во многом, и ваш отец, который был очень близок с вашим дядей в течение всей его жизни, очень хорошо относился ко мне и после его печальной кончины. Когда бы я ни приехала в Дели, что в последнее время происходит нечасто, я счастлива проводить время с тобой, несмотря на шакалов, что лают по ночам позади твоего дома, и с тех пор, как умерла твоя дражайшая мать, я чувствую себя твоей матерью. Пришло время устроить Лату получше, и я вынуждена изо всех сил искать подходящего юношу. Арун должен взять на себя определенную часть ответственности за этот вопрос, но ты же знаешь, как это бывает, он очень занят работой и семьей. Варун же слишком молод и к тому же очень ненадежен. Ты, моя дорогая Кальпана, на несколько лет старше Латы, и я надеюсь, что ты сможешь предложить пару кандидатов среди твоих старых друзей по колледжу или других людей в Дели. Может быть, в октябре, на Дивали^[66], или в декабре, на праздники по случаю Рождества и Нового года, мы могли бы приехать с Латой в Дели, чтобы осмотреться? Я просто спрашиваю об этом. Скажи, пожалуйста, что ты думаешь на этот счет?

Как твой дорогой отец? Я пишу из Брахмпура, где живу у Савиты и Прана. Все хорошо, но уже слегка жарковато, и страшно представить, какими будут апрель, май и июнь. Жаль, что ты не смогла приехать на свадьбу, но я понимаю, что Пимми вырезали аппендицит. Я так волновалась, когда узнала, что ей было плохо. Надеюсь, что все уже позади. С моим здоровьем все в порядке, и уровень сахара в крови в норме. Я последовала твоему совету и купила новые очки, так что теперь могу писать и читать, не напрягаясь.

Пожалуйста, напиши по этому адресу как можно скорее. Я буду здесь весь март и апрель. Возможно, задержусь до мая, пока не будут объявлены отметки Латы за этот год.

С самыми добрыми чувствами,

всегда твоя ма (госпожа Рупа Мера)

P. S. Лате иногда приходит в голову мысль о том, что она не выйдет замуж. Я надеюсь, что ты сможешь вылечить ее от подобных замыслов. Я знаю, как ты относишься к ранним бракам после того, что случилось с твоей помолвкой, но я также уверена, что лучше любить и терять, и т. д. Любовь – это не всегда лишь чистое благословение. P. S. На Дивали нам было бы удобнее приехать, поскольку это вписывается в мой график путешествий, но любое время, которое ты укажешь, также подойдет.

С любовью, ма

Госпожа Рупа Мера перечитала письмо и взглянула на свою подпись. Она настаивала на том, чтобы все молодые люди называли ее «ма». Затем она аккуратно сложила его пополам и запечатала в подходящий по размеру конверт. Выудив из сумки марку, она задумчиво лизнула ее, наклеила на конверт и по памяти написала адрес Кальпаны и адрес Прана на обороте. Затем, прикрыв глаза, она на несколько минут неподвижно замерла. В воздухе висело послеполуденное тепло. Спустя некоторое время она достала из сумки игральные карты. Когда Мансур вернулся, чтобы забрать чай и отчитаться, то обнаружил, что бурри-мемсахиб задремала над пасьянсом.

1.15

«Имперский книжный развал» – один из двух лучших книжных магазинов города – располагался на Набигандже – фешенебельной улице, являющейся последним оплотом современности, за которым следовали лабиринты переулков и древних, захламленных кварталов Старого Брахмпура. Несмотря на то что магазин находился в паре миль от университета, поклонников среди студентов и преподавателей у него было больше, чем у «Союзного» и «Университетского» книжных, вместе взятых, построенных к тому же всего в двух минутах ходьбы от кампуса. «Имперским книжным развалом» заправляли двое братьев – Яшвант и Балвант. Оба почти не понимали английского, но (несмотря на сытую округлость их фигур) были настолько предприимчивыми и энергичными, что их малограмотность почти не играла роли. У братьев был лучший товар в городе, и они всегда стремились помочь клиенту. Если книги в магазине не оказывалось, они просили покупателя самостоятельно записать нужное название в бланк заказа. Дважды в неделю бедным студентам университета платили за сортировку новых поступлений по нужным полкам. Поскольку книжный магазин славился учебной литературой так же, как и обыкновенной, владельцы не стеснялись затаскивать преподавателей, пришедших взглянуть на книги, и усаживать их за чашку чая и списки издательств, упросив отметить названия, которые, по их мнению, книжный магазин должен рассмотреть для возможного заказа. Эти преподаватели были рады убедиться, что необходимые для их курсов книги будут доступны для студентов. Многие из них возмущались вялостью, равнодушием и своенравностью «Университетского» и «Союзного» книжных магазинов.

После занятий Лата и Малати, обе простенько одетые в обычные шальвар-камизы, пошли на Набигандж, чтобы побродить, выпить чашечку кофе в кофейне «Голубой Дунай». Это занятие, известное среди студентов под названием «ганжинг»^[67], они могли себе позволить раз в неделю. Когда они проходили мимо «Имперского книжного развала», их затянуло внутрь, словно магнитом. Каждая из них направилась к своим любимым жанрам. Малати остановилась у полок с романами, а Лата устремилась к поэзии. Однако по пути она задержалась у полок с научными исследованиями. Не потому, что она хорошо разбиралась в них, а, скорее, наоборот, – потому, что совершенно в них не смыслила. Всякий раз, открывая научную книгу и видя целые абзацы непонятных слов, она испытывала удивление от того, насколько огромны масштабы образования, находящегося за пределами ее понимания. Столько благородных, целенаправленных попыток сделать понятнее все сущее. Ей нравилось это ощущение серьезности. И сегодня она чувствовала себя серьезной как никогда. Она наугад взяла книгу и прочла первый попавшийся абзац:

…Из формулы Муавра^[68] следует, что zⁿ = rⁿ (cos n + i sin n). Таким образом, если комплексное число «z» описывает круг радиусом «r» вокруг начала координат, «zⁿ» опишет ровно «n» раз круг с радиусом «rⁿ», подобно тому как «z» описывает круг один раз. Стоит помнить также, что «r» – модуль «z», записываемый как |z|, – дает расстояние от точки «z» до начала координат и что если z' = x' + iy’, тогда |z – z'| – расстояние между z и z'. Теперь можно перейти к доказательству теоремы…

Что именно ей нравилось в этих предложениях, она не знала, но они внушали ощущение весомости, комфорта, неизбежности.

Мысли Латы невольно обратились к Варуну и его математическим исследованиям. Она надеялась, что ее слова, сказанные на следующий день после свадьбы, пошли ему на пользу. Надо бы писать ему почаще, чтобы укрепить его храбрость, однако с приближением экзаменов у нее оставалось очень мало времени для чего-либо еще. Она пошла на ганджинг только потому, что ее уговорила Малати, у которой времени было еще меньше.

Лата с серьезным лицом снова перечитала абзац. «Следует также помнить» и «теперь можно перейти» устанавливали между ней и автором этих истин и тайн незримую связь. Все эти слова были уверенными и – посему – обнадеживающими: дела обстоят именно так, даже в этом неопределенном мире, и от этих слов можно отталкиваться и двигаться дальше.

Она улыбнулась самой себе, не обращая внимания на окружение. Все еще держа в руках книгу, она подняла взгляд. И вот молодой человек, стоявший неподалеку, попал в ауру ее улыбки. Он был приятно ошеломлен и улыбнулся ей в ответ. Лата нахмурилась и взглянула на страницы вновь. Но она уже не могла сосредоточиться и через несколько мгновений поставила книгу на полку и направилась в раздел «Поэзия».

Что бы Лата ни думала о самой любви, она тепло относилась к любовной поэзии. «Мод» было одним из самых любимых ее стихотворений. Она принялась листать том Теннисона^[69].

Высокий молодой человек со слегка вьющимися черными волосами и приятным, как отметила Лата, почти орлиным профилем, кажется, интересовался поэзией наравне с математикой, поскольку пару минут спустя Лата увидела, что он переместил свое внимание к полкам с поэзией и предался просмотру антологий. Время от времени она чувствовала на себе его взгляд. Это раздражало ее, и она старалась не поднимать глаз. Когда же она все-таки не выдержала, то невинно подметила, как он погружен в чтение. Любопытство взяло верх, и Лата посмотрела на обложку его книги. Это был сборник «Современная поэзия» издательства «Пингвин». Он поднял взгляд и поймал ее с поличным. Прежде чем она успела вновь отвернуться, он сказал:

– Неожиданно, когда кто-то интересуется сразу и поэзией, и математикой.

– Вот как? – строго сказала она.

– Курант и Роббинс^[70] – блестящая работа.

– А? – удивилась Лата.

Затем она поняла, что молодой человек имел в виду ту книгу по математике, которую она наугад сняла с полки.

– Неужели? – отрезала она, желая завершить разговор.

Но молодой человек был настроен продолжить беседу.

– Так говорит мой отец, – продолжил он. – Не как текст сам по себе, а как широкое введение в разные, так сказать, грани предмета. Он преподает математику в университете.

Лата огляделась, чтобы проверить, не слушает ли их Малати. Но Малати была полна решимости осмотреть переднюю часть магазина. Больше никто не подслушивал, народу в магазине в это время года – или в это время суток – было мало.

– На самом деле мне неинтересна математика, – решительно сказала Лата.

Молодой человек казался несколько подавленным, прежде чем радостно признаться:

– Вы знаете, мне тоже. Я изучаю историю.

Лату поражала его решительность, и, глядя на него в упор, она сказала: