– А вот вы, Нойманн, в нашей компании самый приличный человек. Хотя, конечно, вы хладнокровный убийца, ну да кто тут не без греха, – он кивнул на Михаила. – Возможно, вы и проиграете Цемелю в шахматы, но если вам обоим дать сыграть в игру, требующую быстрых и продуманных решений и в которую вы оба не умели играть до этого, вы разгромите нас всех. Удивительная способность мыслить и планировать в стрессовой ситуации, интуиция на принятие верных решений – все это делает вас идеальным командиром боевого крыла.
Меир посмотрел на каждого из них своим цепким, опасным взглядом и снова начал улыбаться. А затем продолжил:
– Я собрал вас, чтобы посмотреть, сможете ли вы работать вместе. И хотя времени прошло всего ничего, вы уже неплохо притёрлись друг к другу. Впрочем, это не важно, важно то, что вы уже не можете отказаться, а времени у нас, как оказалось, нет. Вы приняты на работу. Детали я расскажу вам завтра. Юрий! – домработник и по совместительству телохранитель Меира взялся за ручки коляски и покатил своего хозяина на жёлтую ступеньку подъемника машины.
– Маски сброшены, масок больше нет, – сказал Михаил. – Скажите Беня, я действительно вас так уж использовал?
– О, заговорил поэт менеджмента и художник бюрократии, – тут же отозвался Беня. Он был неожиданно весел. – Ай, бросьте, Цемель, мы же все понимаем, что вы слишком умны, чтобы еще и работать!
– Не совсем понимаю, что вас так развеселило? – нахмурился Рудольф. Честно говоря, он воспринял монолог Мони как выговор.
– Ну, во-первых, больше не надо нести этот дикий бред про доисторические спецэффекты, и это уже немало! Мы прошли собеседование, – объяснил Михаил, – нас взяли на хорошую работу, с большим соцпакетом, – Михаил потер руки. – Сделаю себе новые зубы, а маме операцию на почках.
– И мы таки имеем хорошие шансы заиметь замечательных знакомых, – добавил Беня.
– Ну не мы, так наши дети. Мы же буквально только что устроились в жизни, улыбнитесь, Рудольф. Это же Моссад, а не КГБ. Тут умеют уговаривать, но и умеют говорить «спасибо». Я еще не видел еврея, который бы жаловался на то, как здесь платят, или что тут плохие пенсии. А вы ведь знаете евреев?
Рудольф немного помолчал. А потом в свою очередь широко улыбнулся:
– Вы просто пытаетесь меня обмануть. Но я же вижу вас насквозь – вы просто жалкие патриоты. Азохн вэй, чем вы думаете, вам что, не дорога шкура? – последнюю фразу он сказал, по мере сил подражая говору своей тещи. Миша и Беня расхохотались и, помахав уезжающей с Моней машине, троица отправилась в дом. Отмечать назначение. При этом никто еще не знал, куда это назначение, и, что совсем ужасно, никто не спросил, сколько платят. Рудольф отвлеченно подумал, что Мишина и Бенина мамы наверняка были бы совсем против, но вслух ничего не сказал.
Они выпили. Немного сыграли в бильярд. Выпили. Позагорали. Сплавали в бассейне. Выпили. Вернулись в дом. Выпили.
– Видите ли, – говорил уже совсем пьяный Михаил, – я вам так скажу, если бы не мы, евреи, ахаха, то где бы вы были?! – Рудольф лениво отмахнулся. На улице уже давно опустились сумерки, но время было еще сравнительно не позднее. Где-то с час назад вернулся со своих дел Моня и обнаружил Михаила, Рудольфа и Беню в гостиной, катающих шары на бильярде. Все были явно нетрезвы. Зайнц даже перебрал, и Юрий отвел Беню в его спальню.
Моня попросил себе виски и присоединился к вечеринке. Игорь и Юрий куда то запропастились. Моня улыбался и против обыкновения молчал. Михаил в явно приподнятом настроении рассказывал Рудольфу банальщину, но Рудольфу было лень спорить.
– Вот вы все ищете правильное мнение, а я так вам скажу, что еще Моисей сказал – все есть тут, – Миша постучал себя по лбу. – Хотя, конечно, Христос сказал, что все дело в этом, – Михаил показал себя на грудь, видимо, намекая на сердце. – Но Маркс убедительно показал, что впереди всего деньги, – Цемель вздохнул. – Но вы же слышали об Энштейне? Он математически доказал, что все относительно! Ой, он слишком умный, чтобы с ним спорить, – Миша на минуту задумался и пожал плечами. – Сколько евреев, столько и мнений.
– Моня, а ничего, что мы тут у вас выпиваем и ничего не делаем? – спохватился Рудольф.
– Ну, можете посуду помыть, – хмыкнул Моня. – Не надо беспокоиться, я вас еще заставлю поработать, прямо завтра и начнем. А что там говорил Беня, когда уходил? Что-то про то, что он не ребенок и всем покажет?
– Ахаха, – захохотал Цемель. – Этот цуцик пошел не бояться в туалет, – и он заговорщицки подмигнул Рудольфу. – Думает, что теперь он докажет, что больше не боится темноты, но сколько ему пришлось для этого выпить?
– Что? – напряженно переспросил Моня, – Чего он не боится?
– Да тут смешное дело, – Михаил Цемель доверительно наклонился к Моне поближе и громко зашептал. – Беня выключил свет у себя в туалете и теперь боится туда заходить! – и Миша расхохотался. Моня не разделил его веселья. Рудольф попробовал вступиться за молодого недотепу:
– Ну, его разбудили странные звуки в туалете, вот он и перепугался вчера спросонок. – Рудольф осекся. Лицо Мони стремительно бледнело. Хозяин дома выхватил откуда-то из-под своего кресла огромный фонарь и не менее огромный револьвер, одновременно громко закричав в потолок:
– Красная тревога, красная тревога! Юра, я в гостиной!
Опешившие Рудольф и Михаил не успели никак среагировать, как в комнату ворвались оба «домработника» Меира. В руках автоматы с невероятно широкими магазинами, на голове и груди мощные фонари, которые слепили даже в наполненной ярким светом гостиной.
– Комната Зайнца. Подозрение на прорыв! – заговорил Моня. Оба его телохранителя явно отработанными движениями развернули коляску и, прикрывая друг друга, двинулись к выходу. От дверей Игорь крикнул:
– Вы двое, не отставать! Оставаться в поле зрения! Бегом, б…! – и добавил пару оборотов народного фольклора на великом и могучем.
– Какая грубость! – возмутился стремительно трезвеющий Михаил и засеменил за тройкой вооруженных людей даже раньше, чем Рудольф опомнился. Рудольф встал и пошел за остальными, не выпуская стакана. Они стремительно пересекли коридор, отделяющий «гостевое крыло» от остального дома, и остановились у комнаты Михаила. Юрий с Меиром остались у входа, Игорь молча рванулся по коридору, заглядывая в двери по обе стороны. Он дошел до комнаты Бени, заглянул туда и тут же отскочил, нацелив на проем автомат, вполголоса доложив:
– Есть затемнение. На полу кровь, предполагаю следы контакта, ориентировочно пять минут назад. Объекта не наблюдаю, – он снял с бронежилета тонкий цилиндрик, в котором Рудольф с удивлением узнал световую гранату, и бросил в комнату Бени.
– Рудольф! – неожиданно громко рявкнул Меир. – Знаете, что это? – он показал Рудольфу свой револьвер с очень длинным барабаном, который держал в руках.
– Пистолет для подводной стрельбы? – рискнул предположить Рудольф.
– Сможете обращаться? – и, дождавшись кивка, отдал оружие Рудольфу. – На вас Миша. Стрелять во все, что движется, держаться света! – и, прежде чем Рудольф успел что-то ответить, укатил вместе с Юрой к Игорю. Тот уже успел кинуть вторую световую гранату в комнату Бени. Меир остался у порога, а оба бойца ворвались внутрь. Сквозь приоткрытую дверь Рудольф видел, как они, не жалея патронов, поливают огнем из автоматов санузел, стенные шкафы и даже не поленились прострелить огромный Бенин чемодан. Пули из их автоматов, длинные, похожие на стальные стержни, усеивали всю комнату, втыкаясь в стены и мебель под разными углами.
– Чисто! – заорал Юрий. Они стремительно развернулись и побежали по коридору. Посередине катился Моня, помогая себе руками и сжимая в зубах цилиндр световой гранаты. Доехав до Рудольфа с Цемелем, он выхватил изо рта гранату и крикнул:
– На улицу, ждем эвакуации! Из светового пятна не выходить!
И в этот момент внезапно погасли все светильники и наступила темнота. Оглушающе полная после столь яркого света. И тут же эту темноту прорезали лучи фонарей. Рудольф удивился их количеству, только на коляске Меира их было не меньше восьми.
– Двадцать секунд до включения аварийного генератора, – отрапортовал Юрий.
– Он в электрощитовой! Разрешите… – заговорил Игорь, но его оборвал неожиданно тонкий, Рудольфу даже показалось, испуганный голос Меира:
– Не он наша проблема! В мой кабинет! Бегом! Бегом! – и они побежали. Помня приказ, Рудольф тащил за собой пыхтящего, но молчавшего Михаила, который, похоже, успел стукнуться об каждый предмет мебели на их пути. Рудольфа кольнуло чувство опасности, и он разглядел смутный силуэт в узком луче одного из фонарей. Не думая, он выстрелил. Уверенно отметив, что попал. К нему тут же присоединились оба автоматчика. Темная фигура стремительно метнулась мимо них и скрылась в гостиной. Вслед полетели световые гранаты.
– Потом! Бегом! Не останавливаться! – кричал Меир и, словно показывая пример, разогнал свою коляску на полную скорость, даже помогая себе руками. Они пробежали несколько поворотов и ввалились в уютный, обшитый деревом кабинет в английском стиле. Игорь и Юрий заняли места у двери, Меир метнулся к массивному письменному столу и, видимо, нажал скрытую кнопку, потому что из неприметных пазов в дверном проеме с шелестом опустился толстый стальной лист, отрезавший их от остального дома.
Меир уже суетился у большой картины, висевшей за письменным столом. Рудольф почти не удивился, когда картина разделилась пополам и раскрылась створками, обнаружив за собой большой экран. Михаил с мучительным вскриком повалился на странно низкую кожаную тахту в углу.
– Резервный генератор заработал! – радостно сообщил Меир. – А вот и объект! – он сделал несколько движений на панели управления под экраном. – Почти прямо за дверью, – уже шепотом добавил он.
Картинка на экране сменилась, вместо нескольких десятков маленьких окошек с камер наблюдения осталось лишь четыре. Эти камеры, судя по стальной стене в одном конце, передавали изображение с коридора, по которому они только что пробежали. По коридору медленно крался Беня. Рудольф догадался об этом по одежде. Лицо же его напоминало маску из молодежного фильма ужасов – очень белое, уродливо деформированное, с темными провалами вместо глаз и рта. Рудольф видел, что существо прихрамывало, в плече и скуле виднелись раны с белыми обломками кости. Кровь не шла.
– Что это за тварь? – хрипло просипел Михаил.
– Как, вы не узнаете? – весело отозвался Моня, не отводя взгляда от монитора. Юрий и Игорь перезаряжались, нервно посматривая на сталь, за которой к ним двигался Беня. – Ну же! Ну давайте, напрягитесь, вы же таки эксперт на этот счет!
– Боже мой, боже мой, – запричитал Миша, – бедный Беня, такой молодой…
– Это же упырь, как их называли славяне. Он же гуль, как их называли арабы. Он же гиксос. Помните за гиксос, профессор?
– Они захватили древний Египет, – машинально ответил Миша. – Мне надо прямо тут позвонить маме.
– Подождите отвлекаться, смотрите, что сейчас будет, вам понравится! – все так же, с неестественной веселостью ответил Моня. – Смотрите здесь, сейчас будет фокус! Видите вот эту картину? Когда наш бывший Беня дойдет до нее, я нажму вот эту кнопку, и у нас будет прекрасная, почти не поврежденная тушка для высоколобиков, и вы даже не представляете, как это… Ну куда же ты?
Тварь на экране остановилась, словно услышав Меира. Некоторое время она стояла, вперившись в стальную мембрану, а потом, противоестественно выворачивая суставы, побежала назад.
– Как услышал, – хмуро прокомментировал Юрий – Нешто чуткий такой?
Моня раздосадовано крякнул, листая виды с камер. Потом повернулся к Мише, явно намереваясь что-то сказать, но замолк на полуслове.
– Откуда эта тахта в моем кабинете? И почему у неё отломаны ножки?
Он посмотрел на замерших у стального листа автоматчиков, а потом, выудив из безразмерной своей коляски ещё один револьвер с характерным длинным барабаном, навел его на Мишу. И немного подрагивающим от волнения голосом сказал:
– Михаил, подойдите ко мне!
Цемель сидел на тахте, бездумно пялясь в телефон. Услышав свое имя, он нервным, дерганым движением поднял голову. Его глаза были черными от огромных, расплывшихся зрачков, почти закрывающих радужку.
– Она говорит со мной, – сказал Цемель тусклым, страшным голосом.
– Та не, не сможет он, – вмешался Юрий. – Сами побачьте, прихватили вашего головатого за лапку. Валить надо, несправжний чоловик он теперь.
Рудольф посмотрел на ноги Цемеля и увидел, что одна из ног историка по самое колено была скрыта под тахтой. Что было решительно невозможно, поскольку между тахтой и полом оставалось пространства достаточно разве что ладонь просунуть. И прямо на глазах Рудольфа нога Цемеля с едва слышным мясным звуком рывком зашла еще на несколько сантиметров в неестественно темную тень. По ковру расползалось бурое пятно.
– Стрелять только по команде! – рявкнул Моня.
– Цемель, ну-ка на меня смотреть! Я тут не собираюсь еще и вас терять. Рудольф, дергай его на себя, Юра, гранату, Игорь, прикрой! – Меир еще не успел закончить, как автоматы начали стрелять, дырявя кожаную тахту длинными, похожими на стрелы пулями. Юра с Рудольфом подскочили к Михаилу, Рудольф схватил его отработанным движением поперек туловища и рванул со всей силы. Что бы не держало Цемеля, оно держало его крепко. Единственное, чего Рудольф добился, так это что он упал на спину, уронив Цемеля на себя. Рудольф понял, что его ноги в опасной близости от темноты, в которой застрял профессор. Рудольфу стало страшно, и он засучил ногами, стараясь упереться ими в тахту и оттолкнуться. Цемель повернул к Рудольфу свое бледное, неестественно спокойное лицо с огромными темными глазами. А потом его рот распахнулся. Рудольф слышал, как челюсть профессора с хрустом сломалась, открывая огромный черный провал рта. Рудольф с криком сбросил с себя Цемеля и, оттолкнувшись, отполз обратно к столу.
Цемель рывком, как марионетка, вскинулся вверх, и из раззявленного его рта понеслись глухие давящие звуки, от которых заломило виски и перед глазами поплыли темные круги. Рудольф не знал языка, на котором что-то сейчас говорило Цемелем, но он понимал. Понимал смысл, не понимая слов. Понимал, что он и все они лишь жалкие, беспомощные насекомые, пыль перед взором невыразимо древнего и ужасного существа, которое поглотит их сущность. Понимал и верил, что сопротивляться бесполезно, что они обречены. За ними пришла смерть. Наступил их последний миг ужаса…
– Русские не сдаются! – прохрипел Игорь и, подбежав к истерзанной, изрешеченной пулями кушетке нагнулся, бесстрашно просунул руки под нее и с ревом рванул вверх. Кушетка приподнялась еще на ладонь от пола. Цемель обмяк, голос, исходивший из него, утих.
– Гранату! – крикнул Моня, но Юра уже и так выполнял приказ. Одной рукой он помогал Игорю удерживать кушетку, которую явно с силой тянуло вниз, а другой закатывал в такую же непроницаемую тьму под ней одну световую гранату за другой.
Словно издалека зазвучал похожий на рычание тысяч зверей рев, кушетку отбросило с силой вверх. Что-то огромное, непостижимое вырвалось из пятна тени на полу, которая не рассеялось после того, как пропало рождающее его укрытие. Рудольф вспомнил о своем задании и, схватив Цемеля, потащил его к себе. Одна нога профессора была словно съедена, белела розовая кость, и за профессором, как кишка, волочились сухожилия и ленты мышц. В сравнительно тесном помещении стоял чудовищный грохот от выстрелов, все было затянуто синеватым пороховым дымом. Стрелял отброшенный к двери Игорь, стрелял прижавшийся спиной к столу Юра. Стрелял из своего револьвера Моня с перекошенным от ярости лицом, толкая после каждого выстрела коляску все ближе к плотной тьме, в которой шевелились нечто невыразимо прекрасное. И бесконечно ужасное.
Иногда, не всегда, бывает так, что в самом страшном бою наступают длинные секунды затишья. Плотная тишина окутывает тебя в этот момент. Так вот сейчас Рудольф снова пережил похожее ощущения. Тварь, вырвавшаяся из тьмы, лишь обретала форму, и в какой-то звенящей тишине Рудольф видел, что пули не наносят ей вреда. Он увидел, как Моня подъехал к прямоугольнику расползающейся тьмы совсем близко и закричал прямо в этот чудовищный сгусток неестественной, похожей на клубы дыма тьмы:
– А евреи – не проигрывают!
В этот момент из его левого подлокотника под искалеченной рукой вырвался ослепительный белый луч. Моня крутанулся на своей коляске, рассекая живую тьму.
Рудольф почувствовал крик. Отчаянный, жалобный, полный боли крик бога.
И тогда наступила тишина.
Тьма опала, нехотя развеялась, как сигаретный дым в комнате, истекая темными линиями и растворяясь без следа. Но не все пропало бесследно. На том месте, где она вырвалась из тени на полу, осталась статуя настолько белая, что глазам было больно смотреть. Неоконченная, немного размытая, расколотая пополам статуя прекрасной девушки. Рудольф никогда не страдал чопорностью, но даже в мыслях он не мог назвать это трупом. Нет, это было произведением искусства, чем-то большим, чем человек. Образ, идея, олицетворенная. Рудольф смотрел на линии, изгибы, намеки на черты, и просто не мог поверить в свои чувства. Знаете ли вы любовь, сильную настолько, что вы чувствуете её физически? Вас бросает в жар, как в песках раскаленной пустыни, ваше тело не слушается, вы потеете как никогда, становясь мокрым, вы тяжело дышите, но в то же время вам безумно холодно, ваша кожа покрыта мурашками, сердце словно съёжилось от холода, волосы встали дыбом. Вам больно до наслаждения, и вы не можете оторвать взгляд от красоты, что важнее всего в мире, что важнее, чем сам мир. И в тоже время, в эти же самые мгновения, когда Рудольф переживал этот невероятный чувственный экстаз беспредельной любви, он видел и ужас. Страшный, непередаваемый ужас. Ужас, отдающийся болью в каждом ударе сердца. Ужас, который никогда не понять. Возьмите нож, воткните его в свои конечности и поскребите свои кости, и только тогда вы сможете получить представление о том чувстве что захлестывало в этот момент Рудольфа. Рудольф закричал, от боли, от страха, от счастья и от любви. А потом он потерял сознание.