Запах костров

Зрители искренни ахнули, когда в руках у долговязого заклубился туман, а после на его месте возникла прекрасная, вполне живая птица с изумрудным оперением, изогнутым клювом и алым хохолком.

– Кто из нас не любит райских птичек? – задумчиво проворковал маэстро, вертя в руках, разглядывая красавицу. – Таких полно на каждой ветви в моих родных землях… Они у нас всё равно, что у вас сороки и вороны! Кто поспорит? Воистину, чудесные создания. И так забавно просят о помощи на своём родном языке. Птичья речь… Она очень забавна! Вы должны её услышать, мои юные храбрецы! – после сказанных слов он громко расхохотался, и вывернув птице крылья, сломал их.

Громкий, пронзительный крик сотряс тугой воздух. Оставил зловещее эхо, что, моля о помощи, стучалось в обитаемые домики. Несколько детей, испугавшись подобного зрелища, точно первые снежинки на ладони растаяли в толпе, другие остались, судорожно сжимаясь, тревожно сминая в пальцах платочки и шапочки, и только один звонко хохотал, заглушая смехом птичьи вопли.

А фокуснику скудного восторга показалось ничтожно мало. Длинными, худыми пальцами он грубо выдирал переливающиеся на свету фонариков перья. И чем сильнее извивалась и кричала райская птица, тем громче смеялся один из детей, тем стремительней пустели зрительские ряды.

– Значительно вас поубавилось! – весело воскликнул маэстро, откидывая жертву.

Едва умирающие тельце коснулось мерзлой земли – прожорливый туман тут же поглотил его. Птица была всего лишь иллюзией. Злой, жестокой, но очень искусной. Не каждый волшебник, а уж тем более бродячий фокусник, был способен нашептывать столь ювелирные миражи.

Представление продолжалось в том же духе: ржавыми портновскими ножницами фокусник отрезал лапки полевым мышкам; завязывал желтых ужей узлами; костлявыми пальцами отрывал головы цыплятам и белоснежным голубкам, а после жонглировал ими, как десятком апельсин… Но всё то были лишь иллюзии из дыма и грозовых облаков, как изумрудная птица. Вопли их – свист ветра. Предсмертные трепыхания – пляски смога. Стоило безжизненным животным и птицам коснуться холодной почвы их плоть таяла, ветхим клочком тумана поднималась вверх, цепляясь за колючие ветви великанов-кленов.

С каждым новым номером чужестранца детей становилось всё меньше и меньше: со слезами на глазах, с трепещущим от страха сердцем, они мчались искать утешения у отцов и матерей, у старших сестриц и братьев. К завершению представления остался всего один из юных зрителей. Мальчик, чья внешность была подобна ангельской: золотые кудряшки пышной копной спадали на плечи, небесно-голубые глаза могли отразить всё унылое веселье незадавшегося празднества, фарфоровое личико приводило в восторг, вызывало умилительную улыбку. Но будучи всеобщим любимцем, будучи сыном уважаемой семьи, характер мальчишки был скверен, надменен и насмешлив. Душа его походила помойную яму, где издавна копошатся черви-людоеды, но на чей древесной, подгнившей крышке прелестно цветут лютики.