Верея

– Это Журри, – тихо произношу, лёжа в постели без сил после родов.

Они не хотели оставлять меня ни на минуту, словно щенки, сонно лежали в ногах, когда принесли дочь. Все трое резко подняли головы и слипающимися глазами уставились на младенца. Самбор и Волибор быстро подскочили и начали рассматривать сестру, задавая миллион вопросов.

– Ты стал совсем взрослым, Самбор, – произношу вяло, поражённая его неожиданно вспыхнувшей в глазах заботой. – Теперь ты знаешь, что нужно делать с теми, кому нужна помощь? Посмотри на меня, сын. Скажи, что хочешь делать для любимых?

– Защищать, мама, – произнёс он тихо. – И даже тех, кому помощь не нужна. Это ведь верные мысли?

По щекам потекли слёзы. Мне показались эти слова очень трогательными. Но в тот момент я просто даже не понимала, как много Самбор имеет в виду и насколько он стал похож на меня. Где-то глубоко в душе родился страх и непонимание по отношению к словам сына. Я долго смотрела в его неморгающие глаза, которые изучали младенца, и прижимала к себе ближе Журри. На мгновение меня посетил ужас.

Оба мальчика легли со мной рядом и проспали так весь день. С тёплым умилением я наблюдала, как Унгал тоже сдался и угодил в плен сна.

Моя семья – это великий дар тех, кто тоже стремился стать родителями, но не смог. И я оценила их волю. Это больше, чем когда-либо ждала и не знала, что этот путь будет спасительным. В день рождения Журри я лишилась иллюзий и игровой комнаты, а взамен обрела реальность, в которой теперь было сложно существовать и не бояться.

Малышка Журри росла в ласке и заботе не только родительской, но и братской. Она унаследовала от меня магию, которая расцвела очень рано, и украла у девочки глаза, превратив их в две сверкающие, озаренные солнцем луны. Где бы она не прошла – пели птицы, и светило солнце, люди улыбались, а сама малышка источала изящество и природную грацию. Она была нашим хрупким, ярким лучом света, который снизошёл на гору болотного народа и никогда не переставал светить, греть. Я любовалась ей, словно чудом, и не могла представить, что Журри уготовано столько испытаний.

Наше счастье продлилось не так долго, как хотелось. Однажды у горы появился коротышка без ноги в обществе пары десятков людей с оружием. По моей просьбе Унгал впустил их в город и принял в замке. Я чувствовала, что в этом маленьком человеке есть магия и большая сила, знания. Он принёс мне в дар книги и семена редких цветов. Я очень удивилась, ведь это семена травы, которая не растёт на этой земле. Очевидно, что это был подарок. Божественный подарок. Выходит, этот низкий человек как-то связан с верховным богом? Неужели мы скоро встретимся, и у меня будет шанс поговорить с ним? Не то чтобы мне хотелось вымолить прощение и снова начать просить о возвращении домой. Нет. Мои цели уже кардинально другие.

– Я лишён манер, господа. Поэтому заранее прошу прощение, – произнес карлик, опираясь на кривую трость.

На моих руках сидела малышка Журри в детском пышном платьице и весело болтала ногами. Рядом Волибор приветствовал гостей высокомерным и серьёзным видом, от которого мне всегда было смешно. Его золотые волосы идеально уложены, и к своим десяти годам он слишком сильно желал производить хорошее впечатление. Самбор ушёл еще утром из замка. Это слегка беспокоило. Без сомнений, я смогу защитить всю гору, но что-то тревожно щекотало горло. Сильный поистине силен лишь тогда, когда умеет сомневаться и не ведёт себя слишком самонадеянно.

– Прекрасное дитя, – произнёс коротышка, представившись Гувером Рогнед. – Невероятная сила, потрясающее количество маны. Неудивительно, что она ваша дочь. Дочь…

– Вы за этим сюда прибыли? – громко произнёс Унгал, отчего я успокоительно тронула его за плечо.-Или вы настолько наивны, что думаете, мы рады вас видеть? Я понятия не имеею, кто вы, и не думал о том, чтобы найти возможность познакомиться! То, что сейчас вы находитесь в замке – это снисходительность и благоскронность королевы. Не более!

Он был стеной, сильным и прочным правителем. Каждый раз удивляюсь его воле и смелости, он тот самым мужчина, который больше делает чем говорит и превращается во что-то мягкое, гибкое находясь наедине с семьей. Унгал никогда не рассказывал о своём прошлом, он был скорее слушателем. Не могу сказать, что я была с ним максимально откровенна и рассказывала абсолютно всё. Мы оба понимали, что в рамках земного существования наше счастье очень хрупкое и не стоит на месте. По этому оба стремились вперед и прятались от надоедливого прошло, хотя втайне блуждали по его руинам в одиночестве, не подавая вида.

– Я лишь хотел сделать комплимент, – улыбнулся Гувер и переступил с одной ноги на другую. – Но вы правы, мы здесь не за этим.

– Ближе к делу, – пробормотал Унгал, не сводя глаз с незваного гостя.

– Мы в пути много дней. Я надеюсь, вы оцените старания и не станете сердиться. Конфликт – не входит в наши планы. А значит, я не намерен сделать что-то что могло бы навредить вам и вашим детям, всем жителям горы.

Унгал нахмурился.

Я ощущала его настроение. Он всегда был таким. Чужим не доверяет и в авантюры не лезет. Живёт ради нас и своего народа, развиваясь внутри страны, а не за её пределами. Ему не было нужно говорить с чужеземцами. Никогда не пытался казаться мягким и добрым ни для кого, кроме нас с детьми. Как король считал своей обязанностью быть таким.

– Конечно, – вмешиваюсь, поглаживая Журри по колену. – Мы предоставим вам ночлег, но после того, как вы огласите цель вашего визита. С чем бы ни прибыли – вы должны отдохнуть!

Я наградила гостей улыбкой, ведь сама не понаслышке знаю, каково это – чувствовать себя в чужом краю. От них пахло морем и ветром. Стремительным, свободным, который раздувает паруса кораблей и несёт их вдаль. Одежда покрыта разводами от солёной воды. Должно быть, они попали в шторм по пути на гору. Значит, прибыли из-за моря, а не с берега. Было бы очень любопытно услышать об их связи с богами. Гувер Рогнед – первый человек, с которым я встретилась на континенте, который имеет какое-то отношение к Правь.

– Да, – согласился он. – Но предпочёл бы говорить не в присутствии детей. Вы позволите?

Это задело и насторожило одновременно. Мои дети слишком прекрасны, чтобы прятать их. На тот момент я относилась со слепой любовью к ним, из-за чего впоследствии совершила ошибку. Хотя это даже сложно назвать ошибкой.

– Волибор, – обратилась я к сыну. – Забери Журри и найдите Самбора. Передай брату, чтобы не покидал замок без спроса и не оставлял вас одних.

Я взмахнула рукой и детей поглотил туман. Через секунду они исчезли, оставив после себя лишь легкий аромат беспокойства и любопытства.

– Ну и? – произнёс Унгал, а я расправила уставшие плечи.

– За морем я известен как маг, предсказывающий будущее. И мне было видение о короле орков в тумане. Это было очень давно, но судьба приказала ждать. Речь о том, что всё в нашем мире циклично и последовательно, но некоторые вещи можно предотвратить. Этим я и занимаюсь на пиратском острове.

Орки? Так нас называют за морем? Глупо и наивно. Впервые слышу о пиратском острове, хотя неудивительно. Я перестала интересоваться другими континентами с момента рождения Волибора.

Не могу сдержать улыбку, но она и не означала мою доброжелательность. Несмотря на всю лёгкость и ранимость, я была самой могущественной из магов на земле. Дочь богов, восставшая из земли, наделённая её силой, и многие недооценивают меня, видя лишь лёгкий ветерок перед лицом. Но этот ветерок – моё могучее дыхание, которое можно почувствовать везде, и в горах, и в пустыне и на борту корабля, который блуждает по морю. Я и есть бог на этой земле. Единственный бог, которого они заслужили. Пусть и не признанный остальными богами.

– Говори, – приказал Унгал.

– Боюсь, что королеве придётся спуститься домой, туда, где и была рождена. – уверенно начал низкий человек. – Знаю, что звучит странно, и…

Какое хамство. Во мне мгновенно вспыхивает ярость.

Кто он такой, что так небрежно рассуждает и приказывает мне? Все, кто рядом – это лишь существа, созданные отцом. Моя семья дала жизнь этому месту и детям, рождающимся в каждом доме Урунга. Никто не будет указывать мне! Если я терплю унижение Воронве уже на протяжении больше ста лет, это не значит, что теперь каждой его букашке я позволю так обращаться со мной. Ещё и так громко, выставляя в дурном свете перед теми, кто не имеет права думать обо мне плохо.

– Как вы смеете? – улыбаюсь и медленно встаю. В зал врывается злой и громкий ветер. – Что вы знаете о моем доме и по какому праву так серьёзно распоряжаетесь судьбой? Я позволила тебе предстать перед Унгалом У-Тангом не для того, чтобы ты раскрывал свой рот и позволял литься грязи из него! Твоя случайная связь с богами не даёт тебе право так по-хамски считать, что ты можешь указывать мне! Дочери бога! Кто ты такой и по какому праву считаешь, что говоришь правду, в которую призываешь верить?

Теперь уже Унгал пытался успокоить меня. Но это бесполезно. Сейчас я видела угрозу, и как прежде, во мне нет ответственности за убийство, за разрушение. Так я прожила много лет в одиночестве, приучив себя лишь обороняться и уничтожать, не давая возможности на исправление ситуации ничему живому. На болотной горе мне ни единого раза ничего не угрожало. Наверное, по этому сейчас Унгал так удивлён.

Гувер Рогнед нервно улыбается и взмахом руки испаряет мой ветер, который заставлял его придерживать шляпу на голове. От этого я ещё сильнее улыбнулась. В голове слышен звон. Он играет со мной. Думает, что его поверхностная магия сравнится с моей? Я ураган в этой крохотной комнате, и только ещё хоть одно лишнее слово – разнесу здесь всё. Все эти люди будут плакать и кричать, их тела будет пронизывать настолько сильный ветер, что будет казаться иглами. А потом…

Что?

В моей голове резко появляется свет, и я испуганно смотрю на себя со стороны. Вся словно призрак, качаюсь и парю, сжимаю кулаки до бела и продолжаю улыбаться. Это будто не я, а колыхающееся отражение в треснувшем зеркале.

Стой, Бирель. Что ты делаешь? О чём думаешь? Неужели за долгие годы нахождения здесь ты не подавила в себе зло и разрушение? Что с тобой происходит? Разве это больше не чуждо тебе?

– Вы безумны, ваше величество, и никогда не избавитесь от этого. Безумны, жестоки, неукротимы. Вы, ваши дети и муж будут расплачиваться за глупости Паэлиоса, – коротышка был серьёзен. – Однажды это погубит вас и вашу семью. Я лишь хотел помочь, но, судя по всему, вы действительно сильнее всех, так же как сильнее вас ваше безумие. Вас спасёт лишь смирение и уход. Вы ведь сами знаете, что лишь он может ответить на все ваши вопросы. Только тот, кому вы молитесь. Даже боги бывают неправы, Бирель. Сейчас они вами недовольны и ждут вашего сокрушения. Вы слишком долго пробыли не на своём месте, ощущая себя счастливой. Кара будет преследовать вас. Я лишь хотел помочь.

– Вон! – взорвался Унгал, но Гувер и без этого уже собрался уходить.

– Моё дело – предупредить! – напоследок бросил морской человек и ушёл со всей своей командой. – Спасибо за ночлег!

Последнее уже было лишь эхом.

Девочка, которая поёт

Бирель У-Танг.

Болотная гора.

«Правь» – мир светлых богов, божественный закон. «Навь» – обитель тёмных божеств, подземный мир, не только загробный мир, но и альтернативная вселенная, существующая по другим законам. «Явь» – явный, земной мир, мир людей.

Унгал запретил говорить о том, что произошло. А я лишь с опаской смотрела на своё отражение в зеркале. Мой идеальный мир пошатнулся, не успев обрести до конца реалистичные краски. Я боялась и знала, что в глубине души разрушительна, во мне ярость, гнев. Но с появлением детей перестала об этом думать и, казалось, запечатала в себе зло. Сейчас же всё словно в трещинах и вот-вот рассыплется. В очередной раз я на грани и совсем ничего не понимаю. Не знаю, чего именно ждут от меня. И ждут ли вообще.

Что ожидало меня в этом месте и то ли случилось? Знает об этом что-то отец? О чём говорил Гувер? Неужели это приглашение в палату? Как можно говорить о том, что мне не место на этой земле, если в обители тоже быть нельзя? Почему прошлое так пристально шагает следом и даёт о себе знать каждый раз, когда я хоть немного счастлива? Что, если я сама хочу этого?

– Неужели?.. – шепчу тихо в темноте перед сном, пока Унгал укладывает Журри в соседней комнате.

Неужели меня проговорили к смерти? Для этого я должна вернуться? Что будет с моими детьми? С народом? Я не плохая и никогда не хотела быть такой. Всё то, что во мне живет – это лишь последствия. Это ведь так, верно? Кто-нибудь верит мне? Я никогда не хотела быть плохой и не стану ей. Но есть вещи, которые способны помешать в этом. И это тоже я.

***

Прошло много лет с того момента. Я позабыла о тревоге и умиротворённо наблюдала, как моя семья радуется каждому новому дню. Это и было истинным счастьем, даже когда знала, что умру и не буду бессмертна, как боги. Уже нет.

В одну из ночей Воронвэ всё-таки явился ко мне лично и лишил божественной силы, оставив лишь магию. Она являлась символом моей принадлежности к небесам, но не более. Святые небеса для меня теперь навсегда закрыты. Весь небесный простор. Это причиняло боль. Теперь я там лишь посмешище и урод. Всех, кого лишают божественности, принято называть комелями от слова комель. Это нижняя часть дерева, которая находится выше корней. Таким образом, на святых облаках считают, что лишенцы достойны жизни лишь в самом низу, но не там, где корни. Наш удел лишь наблюдать за цветущими ветвями и не иметь возможности сдвинуться с места. Мы лишь нижняя часть чего-то возвышенного и обязаны сохранять ему прочность, ровную осанку, непоколебимость.

– Ты счастлива? – спросил верховный, укрытый тенью.

Возможно, от этого вопроса многое зависело, но я предпочла ответить честно.

– Да, благо богам, – тихо шепчу.

– Не смей! – зло шипит на меня Воронвэ, делая шаг навстречу лунному свету. – Даже и не думай говорить о том, что происходящее с тобой – это воля Богов! Ты здесь уже столько лет и всё никак не поймёшь, что это место непредназначенное тебе! Сколько раз я посылал знаки и предупреждения? Но нет. Ты настырно продолжала ждать и молча требовать, чтобы я пришел сам. Неужели ты совсем не понимаешь, чем это чревато для всех тех, в ком ты сеешь напрасную надежду, любовь? Это глупо, Бирель. Ты такая же, как твои родители. Творишь, что вздумается, и не думаешь о последствиях! Этого всего не случилось, если бы твои родители сразу подняли тебя в Верховную палату. К остальным!

– Они любят меня! – закричала я, роняя кристальные слёзы.-Они хотели для меня только лучшего! Не осуждайте их волю, пожалуйста!

Его длинные светлые волосы лежат на полу, как притихшие змеи, вальяжно свернувшись клубками вокруг густого подола тёмных одеяний. Сидя перед ним на коленях, я в который раз ощущала страх и желание исчезнуть, лишь бы не находиться в поле зрения этих глаз. Сколько себя помню, его тень всегда где-то мелькает и наводит ужас, который перехватывал дыхание и леденил душу. Впервые за долгое время я снова почувствовала рядом присутствие кого-то более сильного. Мне было ненавистно это чувство. Я ненавидела быть слабой, только по этому убивала людей, находясь в обители. Мне было важно ощущать себя всемогущей, той, которую не посмеют обидеть или предать…

– Любят? – произносит тихо Воронвэ и наклоняется, роняя свои пряди на моё каменное лицо. – Бирель, как давно ты мечтаешь о смерти? Неужели ты и правда думаешь, что я такой же, как твои муж и дети? Думаешь, я поверю в эту наигранную улыбку, в которой ты прячешь желание свернуть им шеи? О, я прекрасно тебя понимаю и помню, какой ненавистью горели твои глаза, когда ты еще была в обители. Я помню, как ты улыбалась, когда топила людей в болотах. Как смеялась, хлопая в ладоши, когда детскую невинную, заблудившуюся плоть рвали дикие медведи. Ты ведь тоже всё это прекрасно помнишь. Не так ли? Сама прекрасно знаешь. Знаешь, почему нужно вернуться, подняться в палату и занять свое место! Природа беспощадна и неукротима. Она вольна делать то, что пожелает, обязана сохранять баланс и возобновлять пересохшие истоки бытия. Но ты решила, что собственное счастье важнее. Так нельзя, Бирель. Есть на святых небесах вещи, которые обязаны быть тем, чем являются. Ты не сможешь стать чем-то другим. Неужели ты и правда хочешь и меня убедить в том, что изменилась?

– Замолчи! – кричу я, хватаясь руками за лицо, ногти зло впиваются в кожу. – Замолчи! Замолчи! Замолчи!

Он так жесток. Слова, словно лезвия режут медленно, нацелены на боль, а не на глубину пореза. Меня буквально разрывает на части от боли, обиды и злости. Я не в состоянии поддаться полностью мыслям о том, что поступила неверно, что обрекла многих на страдание и смерть.

– Чем дольше остаёшься здесь – тем хуже делаешь всем, в том числе и себе. Мне жаль видеть тебя такой. Я не хочу этого, но ты прекрасно знаешь, что происходит с комелями. Ты покинешь Явь и попадёшь в Навь. Правь лишила тебя божественности, но я могу помочь…

– Тогда почему Навь, находящаяся под вами, слепо верит, что на всё воля Воронвэ? Как вы можете винить меня и мою семью, когда это результат ваших решений? По какой причине мои родители решили, что их дочь будет в безопасности здесь? – кричала я, смотря в пол и щурясь от злости.

Тишина.

В тот момент я поняла, что осталась в комнате одна. Лишь лёгкий ветерок тихо шепчет о нахождении здесь кого-то кроме меня в прошлом.

Воронвэ говорил о мире, в котором существуют не все. В который верят лишь знающие боги, Комели или жители других миров, посвящённые в веру. Земля, на которой росли мои дети, была другой. Исключением из бытия сего. И всё потому, что боги никогда не спускались на неё. А если и спускались, то не дарили людям веру, знание и уходили, равнодушно отводя взгляд от жаждущих сердец. Нет моей вины в том, что отец хотел подарить этой земле Бога и привести сюда Явь.

Я обрела новые ценности и перестала с теплом вспоминать о прошлом, наблюдая за отцом через камень памяти. Неподвижен. Снова. В плену тишины и одиночества. Опять его настигло что-то необъяснимое и могущественное. Как бы мне хотелось, чтобы он хотя бы на минуту оказался рядом.

Прости, это моя вина. Ты снова бездушен и твёрд, лишён возможности жить, как раньше, до моего появления. Я разозлила Воронвэ, в очередной раз наслав беду на обитель.

С тех пор всё изменилось, я многое потеряла и пыталась думать лишь о том, что обрела. Род болотного бога прерван, усыплён, закрыт от глаз всего живого, среди людей и богов. Никто больше не вспомнит о нас, никто больше не помолится Паэлиосу. И в этом виновата лишь я. Это сводит с ума. Или уже свело.

***

На тот момент Самбору уже исполнилось двадцать пять, а Волибору двадцать. Нас всё устраивало. Изо дня в день я понимала, что вскоре они все покинут дом и обретут свои семьи. Запечатаю их в памяти такими. Рвущимися из родного дома на волю. Всех, кроме Журри, которая с детства была больна моими грехами. Слепа, но чувствительна к звукам, она хвостиком бродила за мной по замку даже в свои пятнадцать. Никто не мог её излечить, эти прекрасные, как зеркало, глаза были широко открыты, но не могли увидеть мир. Она невероятно чувствительна, всё трогала и пробовала, иногда горько плакала. Отчего моё сердце разрывалось на части.

– О, Журри, – я нашла её в который раз в саду, плачущую. – Моя долгожданная малышка!

Успокаиваю, глажу по светлым волосам, отчего она лишь сильнее и громче плачет. Я винила лишь себя во всём, что когда-либо происходило с моими детьми, и тучи сгущались над горой в знак печали. Опять. Опять кажется, что делаю что-то не так. Плохо. Это ежедневно терзает и режет.

В ту ночь я проснулась, задыхаясь и обливаясь потом. Унгал проснулся вместе со мной. Весь взволнованный, он взял мои руки в свои и попытался успокоить. Я вся дрожала. Перед глазами вспыхивали картинки, в которых угадываю верховную палату и статуи девяти главных богов, отца, мать. Всё там пропитано светом и теплом, между высоких колонн плывут безмятежно и сонно пухлые кружевные облака.

Что это значит? Я ведь уже стала никем, чего от меня хотят верховные? Почему я продолжаю бояться?

– Бирель? – беспокоился Унгал. – Что случилось? Не молчи, слышишь?

Камень, которым наградил меня мой отец при рождении. Память тянула к земле и заставляла думать о прошлом, даже о плохом. Поэтому мы спустили его в подземелье и заперли. Но я никогда не забывала о нём и ежедневно спускалась, чтобы оставить воспоминания и взглянуть на дом. Это стало уже ритуалом.

– Камень, – прошептала. – Покинул замок…

Унгал резко встал и накинул на себя плащ. Его аура изменилась. Она стала чёрной, скользящей сквозь пространство, следуя следом, как зверь на привязи, готовый кинуться и разорвать.

Время словно остановилось. Я тяжело встала и подошла к окну.

Ветер шумел, шатал гибкие ветви деревьев и подвесные горшки с цветами в саду. Мир, к которому привыкла, сейчас, куда-то стремительно мчался, стараясь не опоздать, не остаться там, где вот-вот что-то разразится. Кажется, что даже природа предпочла бы в этот момент быть подальше от королевы болотной горы.

Что, если Воронвэ прав? И мне не суждено нести что-то хорошее в этот заброшенный мир? Я прекрасно понимала, о чём он говорил при встрече. Существует правило, по которому я обязана была подняться в верховную палату сразу же после рождения. Явления природы появляются на свет крайне редко и не поддаются воле верховных богов, но только если поступают на службу. По этому во мне столько гнева и силы, столько желания разрушать. Я просто-напросто не способна сдерживаться и рано или поздно не выдержу. Тогда я однозначно буду винить себя, но ничего не смогу исправить. Надеюсь, это удастся кому-то другому.

Через полчаса муж вернулся весь бледный и упал передо мной на колени. Но это не могло помочь. Это стало последним испытанием для меня в этом аду. Да, я наконец призналась себе, что всё происходящее – огонь, который раньше лишь грел. Сейчас он сжирает до костей. Возможно, в тот момент мне нужна была помощь, кто-то должен был подать мне руку. Потому что это пламя ещё и ослепляло.

Я держалась лишь из-за возможности увидеть дом, родные болота, окутанные темнотой и сонливостью. И это было отнято у меня. Туман, холод навсегда окутает эту землю и год за годом будет всё больше поглощать города, страны, пересечёт море, горы, пустыни. Чужие руки украли камень, и чужие руки вернут его мне.

Я кричала так громко, что началась буря, и в замок ворвался ливень, сорвав с гардин шторы. Меня напитала ненависть, она же и сбила с ног. Замок наполнился тьмой. Ветер яростно кричал и заставлял биться хрусталь, рвал в клочья ковры и скатерти, уносил прочь всё то, что вставало у него на пути. Черный туман проникал в комнаты и подвалы, в башни, где испуганная прислуга пряталась под кроватями, в шкафах.

В ту ночь гора погрузилась в беспроглядную ночь и хаос. Болотный народ разжигал костры и пытался взобраться на гору, но все как один терялись в беспросветной темноте и лишь слышали крик. Крик, наполненный болью и отчаяньем, желанием прекратить мучения, обрести свободу.

«Отец, я хочу домой»

***

Самбор У-Танг.

Болотная гора.

Я вернулся с похода к морю и обнаружил болотную гору, объятую грозовыми тучами, туманом. Когда поднялся в замок, растворившись в попутном ветре, то не обнаружил слуг. Было необычайно холодно в комнатах и коридорах, повсюду металась жухлая листва. Это место являлось для меня ценным, где горел огонь в камине, и еда всегда горячая, где я мог чувствовать себя хорошо. Мама каждый раз встречает с улыбкой и украдкой вытирает слёзы, обнимая. Мою усталость она скрашивала песнями, расчёсыванием волос перед сном, тихим шёпотом о том, как любит меня и брата с сестрой.

Я один любил её так. Даже отец, уверен, никогда не знал маму настоящую. Это сложно объяснить, но Бирель У-Танг являлась частью меня, она существовала не только за соседней стенкой, но и в моей голове. Бродила по моим снам, говорила о странных вещах, колдовала, касалась далёких и запретных облаков. Плакала. Её мысли и душевный голос брели в темноте непонимания и находили отклик только в моей голове. Сколько себя помню, мама существовала в отдельном от нас мире, наполненном тёмными образами и далёкими воспоминаниями. И только я знал об этом. Только я знал другую Бирель У-Танг.

«Самбор У-Танг, 15 лет.

Болотная гора.

– Мама? – тихо произношу, переступая порог беседки в саду. – Здравствуй.

Она отрывает взгляд от книги и улыбается, протягивая руки. Этот жест всегда казался мне прощальным. Будто я не успею коснуться её, и она исчезнет.

– Здравствуй, дорогой, – я наклоняюсь, и мама целует меня в лоб. – Рада, что ты нашёл меня. В последние полчаса я немного поддалась тоске.

– Я знаю, – бормочу, улыбаясь.

Это был весенний день, наполненный ароматами сирени и приторного абрикоса. Мне приятно видеть улыбку мамы, она такая же, как эта весна. Солнечная, холодная, обманчивая.

– Должно быть, хотел поговорить со мной? Если ты без причины, то я ещё больше рада, – улыбается.

Волосы спутались, бьются о сырую землю, на поверхность которой еле-еле пробилась молодая трава.

Обманщица.

Должен ли я дать понять матери, что знаю о её каждодневном вранье? Или оставить всё, как есть? Не слишком ли мал для этого? Пятнадцать лет – это время для взрослых разговоров? Иногда кажется, что я и не был ребенком.

Мы с ней очень похожи. Со стороны может показаться, что это один и тот же человек, только с разным цветом волос. У меня черные, а у неё белые. Мы одинаково смотрим друг на друга, говорим и устало вздыхаем. Рассматриваем окружающий мир и случайно ныряем в раздумья, из которых сложно выбраться. Мама не знает о том, что творится в моей голове, и никогда не задаёт наводящих вопросов. Это значит, она думает, что одинока в своих мыслях. Но это не так. С раннего детства я наблюдаю за темной мамой, которая появляется перед глазами каждый раз, когда я их закрываю.

– Просто хотел тебя увидеть, – сажусь напротив, роняя руки и голову на стол. – О чём думаешь?

– О чём? – мама перекладывает книгу с колен на стол. – Даже не знаю. О предстоящем сезоне, о всех этих скучных делах. Как королева я обязана думать по большей части об этом. В детстве мне казалось, что это весело, но сейчас приходит осознание.

– Поэтому ты сидишь здесь с утра? Эту книгу ты взяла только сегодня, а закладка уже почти в конце.

Она лишь на мгновение застыла и сразу засмеялась, прикрыв рот рукой.

Зубы сводит от злости. Зачем ты это делаешь? Почему не хочешь даже со мной быть откровенной? Хотя я ничем не лучше. Откровение мне даётся тяжело, но только когда дело касается мамы. Что-то закрывает рот и съедает слова, словно магия управляет моими губами и горлом. Я умнее многих своего возраста и часто убеждаюсь в том, что останусь непонятым, отчуждённым. Но это совсем не пугает. Единственное, чего я всегда хотел – это помочь маме, которую что-то сжирает изнутри.

– Ох, ты меня подловил. Всем нужен отдых, – смеётся.

Я молчу, не желая больше слушать враньё. Просто побуду с ней рядом немного. Ведь это единственное, что лишено обмана и притворства. Тишина и покой заставляли маму расслабить брови, прикрыть глаза, облачиться во что-то грустное.

Наклоняю голову и смотрю, как она тихо дышит. Ветер заставляет дрожать края тонких рукавов платья, смешивая их с локонами волос. Эта лёгкость и розовость не свойственна для той, что бродит в моей голове. Сейчас рядом та самая мама, которая дарит заботу и ласку с первых дней моего рождения, та, которая кутает в одеяло и беспокойно касается лба в дни болезни, та, кто никогда не плачет. Образ другой женщины холодный, но не злой, словно пасмурная погода, без дождя и ветра. Грусть и тоска ходят следом за худым хрупким телом этой незнакомой Бирель У-Танг в моей голове.

– Я люблю тебя, – тихо произношу, глотая в горле желание заплакать. – Слышишь меня? Какой бы ты ни была, все равно люблю.

Мама поднимает взгляд к небу и протягивает руку, хватаясь за прозрачный воздух. В этом далёком от меня жесте я узнаю незнакомку из головы. Так часто мама пытается быть собой, вырваться из плена правильного и нужного, обратиться птицей и свободно парить над всеми теми, кто не знает её в этом обличии.

Тогда я и пообещал себе, что дам маме возможность делать то, что она хочет, и быть той, кем хочет»

– Отец, – застаю его в спальне, сидящего спиной к двери. – Что происходит?

Он медленно обернулся, и я увидел его печальное опухшее лицо. У отца ярко выраженная внешность болотного жителя. Темные волосы и густые брови. Черты лица острые, но не худые, а скулы слегка отбрасывают тень. Он был выше обычного жителя и куда шире. Всем своем видом показывал, что даже внешнее имеет право называть себя королём. И лишь изредка его плечи опускались, а шея сгибалась, давая возможность отдохнуть мышцам и скелету. Например, как сейчас.

На кровати, свернувшись калачиком, спали Журри и Волибор. Для этой кровати они были явно велики. В комнате так темно, что с трудом могу различить что-либо. По коже бежали мурашки от холода, ноги отказывались двигаться, в голове что-то тревожно пульсировало. Брат и сестра выглядели измотанно и помято. Оба не подняли на меня и головы. Лишь вяло приоткрыли глаза и снова закрыли.

– А где… – начал, но взглядом обнаружил бездыханное тело матери внутри сугроба одеял и подушек.

Я подошёл ближе и присел перед её лицом.

Такая бледная, болезненно припухшая, волосы спутались и были мокрыми. Совсем на себя не похожа. Когда мы виделись в последний раз, мама была очень расстроена и не хотела отпускать меня в поход. Но я лишь улыбнулся и поцеловал её в холодную щеку. Мне казалось, что ничего не может произойти плохого, пока она находится рядом с отцом, в пределах замка или хотя бы горы.

Что, чёрт возьми, здесь произошло?

Меня бросило в дрожь от её вида. Никогда не думал, что такое может произойти. Она всегда была бодрой и улыбчивой, согревала одним своим взглядом, не позволяла и тени печали коснуться лица. Мама часто именно нас заставляла избавляться от грусти и хмурых мыслей, именно она была центром всего и поводом улыбаться каждый день. Хотя сама переживала душевную боль изо дня в день и вынуждена была молчать. Я всегда заботился о ней и никогда не уставал, не ругал брата и сестру, за то не помогали мне, и был терпелив по отношению к отцу, который иногда не понимал, чего от него хотят. Все эти вещи и многие другие я знал лучше всех. Приходилось подмечать каждую мелочь, учиться присматриваться к деталям и чувствовать настроение мамы, которая с каждым разом умудрялась тщательней скрыть грусть и желание расплакаться.