Берхард и не сомневался, что Густав согласится на сделку. Трон Регенплатца для него желаннее всех женщин на свете. Теперь появилась надежда, что не только в графстве, но и в самой семье Регентропф воцарится лад и согласие.
– Правда, она слишком худа, – продолжал Густав. – Но думаю, в нашем сытом царстве она быстро приобретёт более аппетитные формы. А сама Зигмина не против замены жениха?
– Честно говоря, я ей не понравился, – опустив глаза, признался Берхард.
– Правда? Значит, у нас будет много общих тем для разговоров.
Берхард улыбнулся, приняв замечание брата за шутку.
– Чем же ты ей не угодил? – спросил Густав.
– Сказала, что я скучен.
– Она права, это в тебе есть.
Братья не спешно брели по тропе, и со стороны казалось, что беседу они ведут мирную непринуждённую. Однако в душе Густава кипел настоящий вулкан, и юноше стоило невероятных усилий сдерживать его рвущееся наружу пламя.
– Отец, наверное, был недоволен, – вновь заговорил Густав.
– Да, но я сумел его убедить, – ответил Берхард.
Густав усмехнулся: «Убедить. Да ты просто не оставил ему выбора». Однако пора уже заканчивать эту пустую болтовню.
– Что ж, брат, спасибо, – заставив себя улыбнуться, сказал Густав. – Признаться, я не ожидал от тебя такого поступка. Я бы ни за что не променял целое графство на девушку, даже на любимую. Значит, после свадьбы я останусь в Регентропфе, а ты уедешь в Стайнберг?
– Да, мы с Греттой уедем.
Густав стиснул зубы – «Мы с Греттой». Ревность бурлила, обжигала сердце, чёрной гарью застилала разум. Ни за что не отдаст он Гретту. И графство не отдаст. И даже Стайнберг не отдаст, ещё и Кроненберг вернёт. Он один будет владеть всем и всеми. И делить с братом ничего не собирается, даже воздух, которым дышит.
Густав остановился и обернулся к Берхарду, старательно сохраняя на лице улыбку.
– Давай пожелаем друг другу удачи, – сказал он и приподнял свой кубок.
– Давай, – согласился Берхард. – И чтобы между нами закончились наконец ссоры и распри.
– Да. Даю обещание, Берхард, что больше никогда не буду строить козни против тебя и не скажу о тебе ни одного плохого слова. Более того, отныне ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь.
– Я счастлив слышать это от тебя, брат, – с искренним чувством ответил Берхард.
– Выпьем за наше перемирие, – предложил Густав, желая поскорее влить яд в надоевшего собеседника.
– Выпьем!
Берхард поверил брату. Он даже не сомневался в его словах и обещаниях. Он так долго желал рождения дружбы между ними, понимания и доверия, что даже тени подозрения на нечестность, на коварство Густава не коснулось души его.
Густав выпил вино и перевернул кубок, продемонстрировав его пустоту. Берхард сделал то же самое. Наконец яд достиг цели! Вот теперь Густав успокоился и даже повеселел. Осталось совсем немного подождать, и его враг, его вечный соперник исчезнет, перестанет мешаться, прекратятся споры о наследстве, о первенстве. Желанная власть и желанная женщина будут принадлежать только ему, Густаву, и никто ничего не сможет этому возразить и противопоставить.
В хорошем настроении братья вернулись в компанию захмелевших друзей. Едва Берхард остался один, к нему немедленно подошёл Кларк.
– Я заметил, вы после разговора оба вернулись весёлыми, – сказал он.
– Да, я доволен и весел, – не стал скрывать Берхард. – Более того, предательство Густава мне больше не страшно. Он был рад моему добровольному отречению от трона Регенплатца и согласен ради него отдать мне Гретту. Густав первым предложил перемирие и дал слово, что отныне и навсегда он будет моим другом. Как видишь, всё прошло так, как я и предполагал.
– И всё-таки я бы не спешил доверять Густаву.
– Я не такой мнительный, как ты, Кларк, – отмахнулся Берхард и подозвал слугу, чтобы тот наполнил вином его кубок.
– Я наблюдал за ним, пока он сидел здесь с тобой, – не унимался Кларк. – У него был такой вид, будто он что-то задумал. Вы все слушали Ганса, смеялись над его историей, и лишь Густав не слушал и улыбался натянуто, для вида. Он что-то замышляет…
– Возможно, в тот момент и замышлял, но сейчас ему нет причин убивать меня. Он без боя, без насилия получил то, чего хотел.
– А если Густав захочет всё?
Берхард улыбнулся. У него было слишком хорошее настроение, чтобы спорить и что-то доказывать. Он верил брату; такими обещаниями, какие давал Густав, просто так не бросаются.
– Хорошо, Кларк, я буду осторожен и внимателен к действиям брата, – мягко проговорил Берхард, но лишь для того, чтобы друг не переживал.
Генрих ещё раз прошёлся по комнате. Он тянул время. Пора спускаться в залу к гостям, открывать маскарад, но настроение было невесёлым, состояние нервозным, и идти в шумную толпу не хотелось. Всё шло плохо, против его воли и желаний. Генрих так привык быть хозяином положения, почти хозяином судьбы, что теперь испытывал неприятные чувства зависимости, подчинения, безволия.
Генрих опять измерил шагами комнату. Потом ещё раз. Он тянул время. В дверь постучали.
– Войдите, – глухо пробасил ландграф.
Дверь открылась, и в комнату вошёл Берхард. Вот он источник всех неприятностей отца.
– Вы позволите, отец? – испросил разрешения Берхард.
– Заходи, раз пришёл, – вздохнул Генрих. – Чем ещё хочешь огорчить меня?
Берхард чувствовал себя неловко. Он понимал, что отец обижен на него, понимал, что обида его справедлива, но также понимал, что иначе поступить не мог.
– Я хотел только узнать ответ маркграфа фон Фатнхайна.
– А какая тебе разница? – рявкнул ландграф. – Ваш брак с Греттой всё равно уже не расторгнуть.
Берхард опустил глаза. Отец говорил с ним резко, с горечью обречённого человека. В комнате повисла напряжённая минута молчания. Ещё раз пройдясь из угла в угол, Генрих всё-таки ответил сыну:
– Конечно, маркграф согласился выдать Зигмину за Густава, дабы не клеймить дочь званием отвергнутой невесты. Хорошо, что и сама Зигмина не против такой замены, так как в тебе почему-то разочарована. Барон Хафф так же рад, что дочь его выйдет замуж по любви. Гретте ты мил, её глаза прямо-таки светились счастьем. Патриция прибегала уже, падала мне в ноги в порыве благодарности, что я наконец одумался и поставил всё на свои законные места. В общем, все остались довольны переменами. И только я чувствую себя дураком, человеком, чья жизнь, чьи старания прошли впустую.
Генрих тяжело опустился на стул и устало опустил голову. Берхарда немного взбодрило то обстоятельство, что всё складывалось весьма удачно. Он приблизился к отцу.
– Я говорил с Густавом, – негромко сказал Берхард. – Он был удивлён, но рад тому, что станет вашим наследником. И… он дал мне обещание, что отныне будет моим другом и помощником. Война между нами окончена.
– Ну что ж, – вздохнул Генрих. – Хоть что-то случилось хорошее и для меня. Мои сыновья наконец помирились.
– Отец, мне действительно жаль, что я обидел вас…
– Прекрати оправдываться, Берхард, – немедленно прервал сына Генрих. – Я тебя ни в чём не обвиняю. И возможно даже… Возможно, ты поступил правильно.
– Вы поддерживаете меня, отец? – В глазах юноши вспыхнула радость от родительского прощения и понимания.
Но Генрих ответа не дал. Ему всё же было трудно признать своё полное поражение.
– Иди на праздник, – бросил он. – Что сделано, то сделано, назад дороги уже нет. Иди. Я вскоре тоже к гостям прибуду.
Праздник закончился поздно, далеко за полночь. Утомлённые от танцев и веселья гости, разбрелись по своим покоям, оставив после себя разбросанную разноцветную мишуру, маски, увядшие цветы. Длинный стол был завален остатками еды, пол поблёскивал тёмными лужицами пролитого вина. Усталых господ сменили слуги, которым предстояло привести залу в порядок, убрать стол, отмыть пол, почистить посуду – дел хватит до самого утра.
Солнце уже показало первые лучи, когда Берхард вернулся в свои покои. Не праздник задержал его и уж тем более не надзор за работающими всю ночь слугами. Не отпускали его объятия любимой женщины, ласками которой он никак не мог насладиться, поцелуями которой он никак не мог насытиться. Утомлённая усладами любви, Гретта уснула лишь на заре. Только тогда Берхард покинул её ложе, тихо оделся и так же тихо и осторожно вышел из покоев своей пока ещё тайной супруги.
Придя к себе, Берхард, не раздеваясь, повалился на кровать. Нужно поспать хоть немного, постараться снять хотя бы частицу усталости после шумного дня и бурной ночи. А усталость чувствовалась. В висках пульсировала тупая боль, горло царапала изжога, тело одолевала слабость. Берхард приподнялся на локте и оглядел комнату в надежде увидеть кувшин или бокал с каким-нибудь напитком, но ничего подобного не обнаружил и вновь упал на кровать. Ладно, можно потерпеть, скоро уже придёт слуга и принесёт воды. Закрыв глаза, Берхард тут же провалился в сон.
Утром слуга, молодой парнишка, принёс большой кувшин с водой для умывания и белое полотенце. Оставив всё это на столе, он подошёл к своему господину и тронул его за плечо, призывая проснуться. Берхард моментально вернулся из сна в реальность и открыл глаза. Но веки оставались тяжёлыми, взор застилал туман, а телу было очень жарко.
– Открой окно, – попросил он слугу.
– Оно открыто, – ответил прислужник и, нагнувшись к Берхарду, озабоченно поинтересовался. – Вы хорошо себя чувствуете, господин? Ваши волосы и рубашка… влажные. Похоже, у вас жар.
Берхард крепко зажмурил глаза и вновь открыл их – туман немного рассеялся.
– Нет, всё хорошо, – проговорил он. – Просто здесь очень жарко.
Берхард сел на кровати. Нет, он не болен, просто не выспался, усталость ещё не прошла. Но рубашка и правда была влажной. Берхард стянул её с себя, подставив обнажённое тело утренней свежести.
– Ты принёс воды? – спросил он слугу.
– Да, господин.
– Она холодная?
– Да, прохладная.
Берхард сначала вдоволь напился, затем умыл не только лицо, но и ополоснул весь торс, после чего почувствовал себя значительно бодрее. Ему так приятно было чувствовать на коже прохладу влаги, что он даже утираться не стал.
– Вам помочь одеться, господин? – поинтересовался слуга.
– Нет, я сам. Ступай.
Влага быстро впиталась в кожу, и снова стало жарко. Берхард подошёл к окну, пропустил задумчивый взгляд сквозь пожелтевшую макушку старой берёзы. Летнее пекло, казалось, надоело уже не только людям, но и самой природе. Однако в этот день ветер подул с севера и даже пригнал оттуда тяжёлые облака. Тогда почему так жарко?
Постояв немного под холодным дыханием ветра, Берхард отвернулся от окна и направился к сундуку, в котором хранилась одежда. Открыл его, наклонился, и в глазах вдруг потемнело. Юноша едва не потерял сознание и устоял лишь потому, что облокотился на стоявший рядом стол. Берхард медленно повернулся и сел на край сундука. Темнота постепенно прошла. Что это было? Он действительно болен? Юноша приложил ладонь ко лбу, к шее, к груди, пытаясь определить, есть у него жар или нет, но ничего подозрительного не ощутил. Взяв одежду, Берхард осторожно поднялся и закрыл сундук.
За утренней трапезой Берхард ел мало, совсем не испытывая аппетит, зато много пил воды, так как сухость в горле возникала снова и снова, и жар не унимался. Юноша почти ни с кем не разговаривал, сохранял спокойный и безучастный вид, но под ним он скрывал нетерпение скорее покинуть уже надоевшую толпу гостей, чужих людей и выйти на улицу, а лучше сесть на своего коня и, пустив его свободный галоп, ворваться в прохладу ветра. Окунувшись в свои мысли, Берхард и не подозревал, что за ним пристально наблюдают.
Густав нервничал, он ждал действия яда, но пока ничего не замечал. Брат его выглядел как обычно, словно каменное изваяние. Берхард всегда так умело скрывал свои чувства и мысли, что со стороны их никак нельзя было определить или угадать. И это ещё больше раздражало Густава. Оставалось лишь ждать.
В отличие от Густава, Кларк заметил изменения в друге. Вид отрешённый, взгляд усталый, движения вялые, к разговорам интереса никакого, к окружающим людям тем более. Что-то случилось, что-то произошло. И Гретта переживала: Берхард на неё почти не смотрел и сидел за столом угрюмый. Уж не возникли ли новые проблемы, новые препятствия для их любви? Или Зигмина в последний момент передумала?
Дочь маркграфа принципиально не разговаривала со своим бывшим женихом, а Гретту и барона Хафф демонстративно не замечала. Обиженная и уязвлённая отказом Берхарда, она прятала слёзы за холодным взглядом, а унижение за гордой осанкой и тешила себя лишь тем, что власть в Регенплатце всё-таки достанется ей, а уж повод отомстить за оскорбление она найдёт обязательно. Не простит она обидчика, ни за что не простит. Сейчас, заметив озабоченное состояние Берхарда, Зигмина очень надеялась, даже молила, чтобы этого бесчестного человека посетила беда.
Дождавшись наконец окончания трапезы, Берхард поспешил к Кларку.
– Хочу коня выгулять. Поедешь со мной? – предложил он другу.
– Конечно, – не раздумывая, согласился Кларк. – У тебя проблемы?
– Нет, с чего ты взял? – улыбнулся Берхард. – Наоборот, я чувствую себя волшебником: всё происходит так, как я желаю.
– Однако счастья на твоём лице что-то не заметно.
– Да я просто не выспался. И мне… Мне на воздух хочется. Пойдём.
Берхард зашёл в свою комнату, чтобы одеться для верховой езды. Уже поднимаясь по лестнице, юноша снова почувствовал слабость и дурноту. Теперь он и сам заподозрил зародившуюся болезнь в себе. Жар не отступал, рубашка опять стала влажной. И воздуха не хватало. Берхард позвал слугу и попросил его принести кувшин холодной воды. Из окна повеяло холодом. Такого холодного ветра не было уже давно. Да ещё и облака сгущались. После многодневной изнуряющей жары вполне могла разразиться гроза. Мысли о дожде оказались приятны душе. Берхард ощутил острое желание подставить своё разгорячённое тело под ледяной душ пригнанного с севера дождя. Он подошёл к окну и взглянул на небо – облака плыли тяжёлые, словно белые горы. Юноша жадно вдыхал свежий воздух, с удовольствием пропуская холодный ветер под рубашку, в волосы, подставляя ему горевшее лицо.
В покои друга Кларк вошёл без стука.
– Ты ещё не одет? – удивился он. – У нас не так много времени на прогулку…
Берхард молча обернулся, и Кларк невольно ахнул.
– Что с тобой? – заволновался он. – Хорошо ли ты себя чувствуешь?
Но Берхард чувствовал себя плохо. Жар усиливался, по лицу текли капли пота, взор застилал туман, слабость быстро овладевала его телом. Друга он слышал как бы издалека и видел лишь его смутные очертания. Разум отказывался что-либо понимать, в голове образовалась глубокая пустота. И по-прежнему не хватало воздуха. Юноша был не в силах даже звук произнести. Туман в глазах становился всё гуще и темнее и наконец полностью поглотил собой разум.
Подбежав, Кларк едва успел подхватить потерявшего сознание друга, отнёс его на кровать и громко отдал приказ вошедшему в это время молодому слуге:
– За лекарем беги! Быстро!
Лекарь Гойербарг прибыл скоро, и его сразу провели в покои больного. У кровати Берхарда стоял ландграф и с состраданием взирал на муки сына, не в силах чем-либо ему помочь.
– Гер Питер! – шагнул Генрих к вошедшему лекарю. – Какая-то неизвестная болезнь подкосила моего сына. Вся надежда на мастерство ваше, гер Питер. Излечите его.
Лекарь Гойербарг снял плащ, поставил саквояж на стол и приблизился к Берхарду. Юноша по-прежнему находился без сознания и изнывал от жара; дыхание было слабым и неровным.
– На первый взгляд у Берхарда лихорадка, – сказал лекарь. – Но причину я пока не знаю. Надо обследовать…
– Делайте всё, что необходимо. Сейчас пришлю вам на помощь слугу. А мне необходимо идти, гер Питер. Только что прибыл епископ, я не могу заставлять его долго ждать.
– Да, конечно. Как только я что-то выясню…
– Немедленно сообщите мне. Немедленно, – наказал Генрих. – Я прикажу страже, чтоб пропустила вас ко мне в любом случае.
Расстроенный, Генрих вышел из покоев старшего сына. У дверей столпилась вся семья: Патриция, Маргарет, Густав. Поодаль остановились Клос Кроненберг и Кларк. На всех лицах застыло ожидание.
– Лекарь сказал, что у Берхарда лихорадка, – тихо сообщил Генрих.
– О Боже! – ахнула Патриция, брезгливо изогнув губы. – Только заразы нам не хватает.
И демонстративно закрыв ладонью нос, она спешно удалилась прочь. Маргарет лишь равнодушно повела плечом. Густав отвернулся, дабы никто не заметил его торжествующей улыбки – он-то знал, от чего вспыхнула лихорадка у его брата. Клос Кроненберг приблизился к ландграфу.
– Надеюсь с Берхардом ничего серьёзного? – спросил он.
– Я тоже на это надеюсь, – вздохнул Генрих. – Гойербарг опытный лекарь, он обязательно поставит его на ноги. Я верю в его мастерство.
Он печально склонил голову и сложил руки, словно для молитвы. Сейчас его ничто не интересовало кроме здоровья Берхарда, любимого сына. Однако дела требовали обратить внимания и на них.
– Пойдёмте встречать епископа, – подняв голову, позвал Генрих. – Маргарет, Густав… Кларк. Пойдёмте.
Густав и Маргарет не спеша побрели вслед за отцом и графом Кроненбергом. Кларк же остался. Внезапная болезнь друга его сильно волновала. Из головы не выходили недавние слова ведьмы Хельги: «Смерть подошла к Берхарду слишком близко. Я чувствую запах яда». Яд. Неужели Густаву всё-таки удалось отравить брата? Неужели Кларк всё-таки проглядел этот момент? Если так, он никогда не простит себе этого, и смерть Берхарда будет всегда лежать на его совести тяжёлым камнем.
Спустя некоторое время в покои Берхарда Регентропфа вошли двое слуг, присланных ландграфом, они несли кувшины с водой и белые простыни. Вместе со слугами зашёл и Кларк. Лекарь Гойербарг суетился вокруг больного, снимая с него одежду.
– Что-нибудь выяснили, гер Гойербарг? – негромко поинтересовался Кларк.
Лекарь обернулся, на его лице застыла растерянность.
– Я ничего не понимаю, – развёл он руками. – Я нашёл у Берхарда признаки очень многих недугов. Такое впечатление, будто организм просто устал работать и постепенно отключает все органы.
У Кларка сердце защемило, неужели и правда яд? Юноша тревожно взглянул на друга. Тот так и не пришёл в себя, лежал на кровати с холодным компрессом на лбу и хрипло выдыхал воздух, смуглое лицо его приобрело сероватый оттенок. Тем временем лекарь укрыл обнажённого Берхарда влажной простынёй, поставил у кровати таз и взял в руки скальпель.
– Что вы обираетесь делать? – спросил Кларк.
– Пущу немного крови, – отозвался Гойербарг. – Сейчас необходимо потушить жар и снизить давление.
Лекарь скальпелем быстро провёл по запястью пациента, и из порезанной вены крупными каплями в таз закапала кровь. Какое-то время Питер Гойербарг хмуро наблюдал за кровотечением, но что-то не нравилось ему в этом действии. Он помассировал руку больного юноши, заставляя кровь быстрее выходить из раны, потом подхватил одну каплю пальцем и приблизил к глазам.
– Почему она такая тёмная? – удивлённо проговорил лекарь.
Кровь действительно напоминала цветом вишнёвый сок, Кларк это тоже заметил.
– И что это значит? – спросил парень.
Лекарь задумался, почти машинально вытер палец о салфетку. Он молчал, думал и пока молчал, пытаясь найти ответ к загадке.
– Что это значит? – нетерпеливо повторил Кларк свой вопрос.
– Это значит, – начал медленно говорить лекарь Гойербарг, – что в организм Берхарда попало некое вещество, которое испортило кровь. Поэтому и органы отказываются работать, не желая питаться такой… такой отравой.
Лекарь вонзил в стоящего рядом юношу вспыхнувший взор – вот и отгадка.
– Это яд, – почти шёпотом высказал он.
– Вы уверены? – Кларк так же перешёл на шёпот.
– Очень похоже.
Гойербарг взглянул на страдающего Берхарда и вдруг сам испугался своей догадки.
– Яд… Его отравили! Но… Зачем?
– В этом замке слишком многим желанна смерть Берхарда, – глухо ответил Кларк.
– Боже мой! – Ужас нарастал в душе Питера Гойербарга.
– Вы сможете исцелить Берхарда?
Лекарь медленно и обречённо покачал головой.
– Раз кровь успела так потемнеть, значит, яд попал в организм уже давно. Может, вчера, может, раньше. Это яд, который убивает постепенно.
– Но неужели ничего нельзя сделать? – Кларк был крайне взволнован.
– Я не знаю, что это за яд… Не уверен, что смогу, но попробую…
Лекарь повернулся к слугам, стоявшим в стороне и с любопытством наблюдающим за тревожным шёпотом господ. Что ему понадобится? Горячая вода… Ещё простыни… В задумчивости лекарь подошёл к своему кожаному сундучку, открыл его. Сначала нужно решить, что можно предпринять. Но кроме переливания крови ничего в голову не приходило. Вот только где взять столько крови, чтобы как можно быстрее очистить погибающий от отравы организм?
Лекарь Гойербарг оглянулся к Кларку Кроненбергу.
– Гер Кларк, вы сможете пожертвовать немного своей крови для друга? – спросил он.
– Если понадобится, можете взять всю, – с готовностью ответил молодой Кроненберг.
Обсудив все условия, важные договорённости, детали церемонии, участники переговоров стали неспешно покидать кабинет ландграфа фон Регентропфа. Сначала ушёл епископ; пожилой грузный мужчина устал с дороги, и был рад столь скорому завершению разговора, ему не терпелось переодеться в более лёгкую одежду, поесть и лечь в постель на отдых. Вслед за епископом ушли маркграф фон Фатнхайн и барон Хафф. Мужчины почти не разговаривали друг с другом, только по необходимости. Маркграф по-прежнему был обижен за неуважительное отношение к его дочери в этом доме, но ландграф сейчас без спора шёл на все уступки, соглашался с любыми условиями, и улыбки выгоды слегка смягчали негодования гордости.
В покоях Генриха остались только члены его семьи.
– Ну как, Патриция, теперь ты всем довольна? – устало спросил он свою супругу.
– Да, довольна, – не стала скрывать Патриция. – Наконец всё встало на свои места. Признаться, я не ожидала от Берхарда такого широкого жеста, что он сам, по собственному желанию решит восстановить справедливость в нашей семье.
– Теперь ты перестанешь придираться к нему?
– Что ты! Отныне никаких претензий. Берхард оказался лучше, чем я о нём думала. Моё материнское сердце открыто для любви к нему.
Генрих горько усмехнулся – какие пафосные слова, да только в них не было даже малой частицы искренности.
– Густав? – обратился ландграф к младшему сыну, желая знать и его мнение.
Юноша был совершенно спокоен и уверен в себе. Ещё бы, ведь всё шло так, как он того желал.
– Не буду скрывать, отец, что Гретта мне очень нравится, – вальяжно расположившись в кресле, ответил Густав. – Но, к сожалению, приходится выбирать. Раз Берхард отказался в мою пользу от Регенплатца, то, так и быть, я отдам ему мою невесту. Заключим, так сказать, братский обмен.
Генрих отвернулся, ему вдруг стало противно разговаривать с этими людьми. Они довольно улыбались, распинались в самых добрых заверениях, радовались удачному повороту судьбы, но на самом деле своего отношения к Берхарду никто из них так и не изменил, он по-прежнему остался для них чужим, лишним, недостойным внимания и участия.
– Ладно, ступайте, – тихо распорядился Генрих. – Мне необходимо ещё кое-какие формальности закончить. Да и к Берхарду зайду.
Патриция, Густав и Маргарет без возражений и с готовностью покинули кабинет главы семейства, будто только и ждали его позволения уйти. Патриция пошла в одну сторону, намереваясь навестить свою мать Магду Бренденбруг, Густав и Маргарет не спеша побрели в другую.
– Интересно, Берхард поправится ко дню свадьбы? – произнесла Маргарет. – Или его придётся в церковь на носилках нести?
– Нет, он не поправится, – уверенно ответил Густав.
– Откуда ты знаешь?
С торжествующей улыбкой Густав снял с пальца перстень с чёрным топазом и, нажав на тайную пружинку, продемонстрировал сестре пустоту маленькой ёмкости. Маргарет ахнула и остановилась. Широко распахнутыми глазами она взирала на опустевший перстень.
– Неужели?.. Неужели ты?.. Убил?!.. – Последнее слово девушка произнесла не просто шёпотом, а одними губами, так велико было её изумление.
Собеседники, не сговариваясь, огляделись по сторонам – не подслушивает ли кто? Но в коридоре никого не было, а стражу Генрих отпустил. Можно говорить спокойно, и всё же как можно тише.
– Я же тебе говорил, что буду иметь всё. – Густав был горд собой. – Всё. И власть, и богатство, и женщину. И я не понимаю, почему ты удивляешься? Ведь перстень с отравой ты подарила мне не ради забавы или украшения.
– Да… Конечно… – согласилась Маргарет. – Я хотела, чтоб ты решил свои проблемы…
– Вот я и сделал это.
– А если отец узнает?
– Откуда ему узнать? Берхард просто заболел, у него жар, лихорадка.
– Надеюсь, он в это поверит…
– Тсс… – Густав прижал палец к губам, потребовав замолчать.
Он заметил, как из покоев Берхарда вышел лекарь Гойербарг и скорым шагом направился в кабинет ландграфа. Лекарь был хмур, задумчив и не заметил, стоявших в коридоре собеседников. А зайдя к ландграфу, не уследил, что плохо прикрыл за собой дверь. Естественно, Густав этим воспользовался и осторожно приблизился к кабинету отца, дабы подслушать разговор. Маргарет последовала за братом.
Завидев лекаря, Генрих нетерпеливо шагнул ему навстречу.
– Ну, что с Берхардом? Вы выяснили, чем болен мой сын? Когда он поправится?
Генрих забрасывал лекаря тревожными вопросами, но тот лишь печально склонил голову.
– Боюсь, ландграф, мне вас нечем утешить.
– Что случилось? Говорите! – Генрих застыл в напряжении.
– Ваш сын не просто болен. Его кровь пропитана ядом. Берхарда отравили.
– Что?! Отра…
Генрих вдруг схватился за грудь, почувствовав острый укол в сердце. Он готов был к любому вердикту, но только не к такому. Его сына, любимого мальчика отравили, насильно и подло подвели к смерти! Но зачем? Кто? Ослабевший от удара, Генрих тяжело опустился на стул.
– Где ваши капли, ландграф? – поспешил к нему Гойербарг и без спросу стал ощупывать пояс ландграфа.
Но Генрих был так подавлен приговором, что даже не обращал внимания на усилившуюся боль в груди и почти остановившееся дыхание, мысли его были обращены только к молодому несчастному юноше, который только-только почувствовал радость жизни, и теперь по чьей-то жестокой прихоти должен эту жизнь потерять. Лекарь наконец нашёл пузырёк с каплями и заставил Генриха выпить лекарство.
– Вы сможете его излечить? – хрипло простонал Генрих, постепенно возвращаясь в реальность.
– Я не знаю, что это за отрава, – говорил лекарь. – И яд уже успел пропитать весь организм…
– Излечите его, Питер. Не отдайте сына моего смерти. – Генрих вновь пришёл в волнение. – Я щедро награжу вас. Я отдам вам поместье…
– Не нужно сулить мне награды, ландграф, – прервал Гойербарг мольбы отца. – Я хочу вернуть Берхарда к жизни не меньше вашего, и постараюсь сделать всё, что смогу. Вот только, к сожалению, могу я слишком мало.
Генрих совсем пал духом, и сердце ещё стонало. Если сам лекарь не верит в исцеление больного, значит, и всем остальным остаётся надеяться лишь на чудо.
– Я хочу видеть Берхарда, – заявил он и попытался встать.
Однако пульсирующие уколы в сердце не позволяли полностью распрямить тело. Лекарь Гойербарг подставил своё плечо, дабы ландграф смог опереться.
– Не делайте резких движений, ландграф, – предупредил лекарь.
Опираясь на руку Питера Гойербарга, Генрих покинул свой кабинет и не торопясь пошёл по коридору в покои старшего сына.
Густав и Маргарет отступили от двери, отошли в сторону. Но на них никто не обратил внимания. Маргарет смотрела вслед отцу, и сердце её сжалось от жалости к нему. За несколько минут сильный гордый мужчина превратился в немощного слабого старика, который даже идти не мог без поддержки. Маргарет любила отца. Да, она вечно ревновала его к Берхарду, упрекала за несправедливость к Густаву, за невнимание к матери, но всё равно любила и в разлуке скучала. И сейчас, лишь на миг представив, что отец может покинуть этот мир, Маргарет испытала испуг. Жизнь Берхарда была ей безразлична. Но жизнь отца её волновала.
– Сердце отца может не выдержать, – проговорила Маргарет. – Он может не пережить смерть Берхарда.
Однако Густав лишь равнодушно пожал плечами:
– Значит, я быстрее займу трон Регенплатца.
– Ты жесток, Густав, – упрекнула Маргарет. – Он же твой родной отец!..
Густав вонзил в сестру колючий взгляд.
– Винишь меня в жестокости? А разве ты сама не такова? Разве, давая мне яд и подстрекая убить волчонка, ты не знала, как отреагирует на смерть любимца больное сердце отца?
Маргарет опустила глаза и закусила губу. Брат прав, она действительно тогда не подумала об отце. Теперь ей вдруг стало стыдно. И если смерть Берхарда ляжет на душу Густава, то смерть отца навеки огромным камнем греха утяжелит душу её.
Питер Гойербарг ввёл Генриха в покои его старшего сына и плотно прикрыл за собой дверь. Слуги уже прибрались и ушли, и в комнате помимо больного остался только Кларк Кроненберг. Полуобнажённый он сидел в кресле, рука его в локте была перебинтована. Но Генрих смотрел лишь на Берхарда, лежащего на кровати под влажной простынёй. Пепельно-серое лицо юноши было спокойным, черты лица расслабленны – казалось, Берхард просто спит. Генрих прошёл и встал у кровати сына.
– Берхард так и не приходил в себя? – тихо спросил он, будто боясь разбудить спящего.
– Нет, не приходил, – ответил лекарь. – Но мне удалось немного снизить жар.
– Он испытывает боль?
– Не знаю. Даже если тело и мучает какая-либо боль, то уснувший разум не даёт её осознавать.
Генрих горестно вздохнул.
– Берхард, бедный мой мальчик. – В голосе мужчины послышались слёзы. – Не покидай меня столь рано. Борись за жизнь. У тебя впереди ещё так много важного и интересного.
Ноющее сердце нервно сжалось от укуса новой боли.
– Как вы собираетесь лечить его, гер Питер?
– Попробую заменить отравленную кровь на здоровую, – не слишком уверенно ответил лекарь. – Но для этого нужны доноры, здоровые молодые мужчины лет до двадцати. Кларк Кроненберг уже поделился своей кровью. Сейчас придёт и юный слуга Берхарда, он тоже согласился.
– В замке много молодых и здоровых мужчин, – сказал Генрих. – Я распоряжусь, чтобы их всех позвали сюда. Это исцелит Берхарда, гер Питер?
Лекарь лишь пожал плечами:
– Я не стану давать вам обещаний, ландграф. Эта процедура очень рискованна, но для Берхарда она – единственная соломинка, чтоб как-то уцепиться за жизнь. Будем надеяться и молиться.
Генрих понимающе покивал головой. Питер Гойербарг – умелый и опытный лекарь, только, к сожалению, не волшебник.
– Позвольте мне сказать, ландграф, – вступил в разговор Кларк.
– Конечно, говори, – разрешил Генрих.
– Я предлагаю позвать Хельгу, знахарку из леса.