Тонкія губы ея чуть-чуть улыбнулись, тогда какъ все лицо сохранило серьезное, даже печальное выраженіе.
– Очень хорошо, Полина Дмитревна… – отозвался хозяинъ, и тоже улыбнулся. – Объясните-же, чѣмъ я могу служить вамъ?
– Ахъ, это не легко. Знаете, я можетъ быть съ четверть часа стояла подъ вашею дверью, прежде чѣмъ позвонить. Но то, что я уже слышала о васъ, и какой-то инстинктъ… все подсказывало, что я должна сдѣлать эту попытку. И я рѣшилась: будь что будетъ, а другаго ничего нѣтъ…
– Вы обо мнѣ слышали? отъ кого? – спросилъ Мошковъ.
– Я объясню потомъ, вы все узнаете. Но сначала… Да, сначала… Но это такъ тяжело, такъ непривычно… Когда я подумаю, что вы можете не повѣрить хотя одному моему слову, я заранѣе вся сгораю отъ стыда.
Она прижала обѣ ладони къ лицу, узкія плечи ея чуть замѣтно вздрогнули. Ея манеры, ея голосъ, вся внѣшность ея до такой степени говорили за нее, что Мошковъ почувствовалъ внезапное участіе къ ней. «Ясно, она будетъ просить денегъ; это глупо, но… иногда дѣйствительно ничего больше не остается», мелькнуло у него въ головѣ.
Ему захотѣлось облегчить ей объясненіе.
– Я, кажется, догадываюсь… обстоятельства заставили васъ встрѣтиться съ нуждой? сказалъ онъ какъ можно ласковѣе.
Она отняла, руки отъ лица и посмотрѣла на него какъ-бы ободреннымъ взглядомъ.
– Я васъ удивлю, но я скажу правду. Я не испытываю матеріяльной нужды въ томъ смыслѣ, какъ это обыкновенно понимаютъ, когда кто-нибудь является просить на бѣдность. Я сыта и… одѣта, какъ вы видите, – произнесла она, и опять чуть улыбнулась, но на этотъ разъ въ улыбкѣ ея выразилось еще болѣе страданія. – Вотъ это всего ужаснѣе! Люди охотно даютъ гроши на бѣдность, но какъ имъ объяснить, что можно имѣть приличный туалетъ – хотя единственный! – перчатки на рукахъ, неистрепанную шляпу, и въ то-же время стоять на краю гибели… стоять въ такихъ условіяхъ, при которыхъ кидаются съ моста въ воду!..