Я никогда не задумывался, что побудило меня пойти в воскресный солнечный день в литературный сквер, как сказала Настя, в общественное место, с книгой в руках, с книгой, которая была запрещена почти во всем мире, открыть ее и наслаждаться запретным чтением, прекрасно понимая, что меня поймают – обязательно поймают. После ее объяснений незаконченная мозаика вдруг собралась; и картина стала единой: я пошел против системы, против партии, действующей не совсем честно по отношению к людям. Это откровение так поразило меня, что я некоторое время не мог придти в себя, нормально связать пару слов; я не верил, что такой маленький человек, как я, был способен на вполне взрослый поступок; не верил, что девчонка, сидевшая напротив меня, смогла объяснить мне, зачем я сделал то, что сделал.
– Как ты догадалась? – спросил я, восхищаясь не только ее красотой, но и умом.
– Ну… все само собой получилось. Главное правильно сделать выводы. Можно я еще сворую конфетку?
– Конечно, бери. У нас где-то еще припрятан целый мешок.
– Спасибо. Обожаю конфеты.
– Сладкоежка?
– Ох, еще какая!
– Мой друг тоже любит конфеты, поэтому приходится их прятать.
– Мы такие, конфеты только так пожираем. – Настя захихикала, а потом спросила на полном серьезе. – Так какую книгу ты прочитал?
– Ты не знаешь?
– Нет. Ни один ученик в школе не знает.
– «Тайные миры».
– Классная книга.
– Ты читала?
– А как же.
– И как тебе книга? – поинтересовался я, изрядно удивленный.
– Моя одна из самых любимых. Читала ее, если не соврать, раз пять-шесть.
– Ничего себе! – изумился я. – Мне до тебя далековато, я прочитал «Тайные миры» всего один раз, а потом вернул книгу.
– А говорил, что нашел ее на улице…
– Но не говорить же, что я взял ее у друга – это предательство.
– Ну да. – Настя покивала головой и посмотрела на меня с одобрением и в то же время с восхищением (или мне это показалось?). И спросила. – Ты когда читал «Тайные миры» нашел там чего запрещенного?
– Нет.
– И я. – Она задумалась, утонув в воспоминаниях. – Я решила поинтересоваться у папы, почему она запрещена. Что в ней такого «не такого». Когда он ответил, я даже не поверила. Ну не поверила я, что из-за этого можно запрещать хорошие и интересные книги.
– Из-за чего? – Мне не терпелось узнать правду.
– Потому что автор книги не славянской национальности.
– И все? – Признаюсь, моему разочарованию не было предела; я даже позволил себе одну маленькую вольность: покрутил пальцем у виска и сказал, что они все придурки, которые ни черта не понимают в классных книгах.
– Я точно такого же мнения, – согласилась со мной Настя, и мы улыбнулись друг другу; отчего возникло смущение, которое Настя с легкостью прогнала прочь, задав мне очередной вопрос. – Что еще читал запретного?
– Ух! Много чего! Люблю почитать.
– Я тоже.
Мы долго болтали о книгах, буквально не могли остановиться, насыться; всегда здорово поболтать с человеком, который страстно увлечен тем же хобби, что и ты. Настя, по моему скромному мнению, была еще большей ценительницей книг, чем я; она могла за одни лишь выходные осилить четырехстраничный взрослый роман, что для меня было равносильно подвигу; мне банально не хватало терпения, чтобы сидеть за книгой целый день, какой бы она не была интересной и увлекательной. Она читала книги не только дома, но и в школе, на переменах, в библиотеке после занятий, в троллейбусе, на улице; в общем, когда была свободная минутка.
– Если захочешь почитать «Крохотного принца» или «Борис и мармеладная фабрика». Или еще какую-нибудь книжку – обращайся. Выручу, – с улыбкой на лице сказала Настя.
– Я с радостью. Не боишься давать мне такие книги?
– Нет. Тебе можно доверять.
– А если твой папа узнает?
– Он и так узнает.
– Думаешь, он разрешит…
– Он не будет против. Я знаю.
– Не боится хранить запрещенные книги? Я вот был у Степки…
– Он хорошо их прячет.
– А как ему спится по ночам?
– В каком смысле?
– Ну, столько книг… это же с ума сойдешь, зная, что ты преступник…
– Он не преступник!
– Прости, я не так сказал. И…
– Ничего. Я поняла. – Она снова просияла в улыбке, и я успокоился. – Он считает, что хранить дома подлинные шедевры мировой литературы – никакое не преступление и никогда таковым не будет.
– Но все, ну люди и партия, говорят об обратном.
– Отец считает, что партия и люди, слушающие партию, ошибаются.
Я не успел ответить, так как в домик ворвался взволнованный и ошарашенный Степан, который нас изрядно напугал; Настя вздрогнула от неожиданности.
– Не хотел вас отвлекать, но тут срочное дело, которое не терпит отлагательств.
– Какое? – спросил я.
– Можно тебя на секундочку?
– Ага. – Я обратился к Насте. – Я сейчас.
– Может, мне уйти?
– Нет, нет.
Мы спустились с дерева, и Степан протараторил мне на ухо, что знает, где обитает «Дитя тьмы».
– Что?!
– Что слышал!
– Ты серьезно?
– На полном серьезе, приятель.
– Вот черт…
– И я об этом же. Так ты идешь?
– Куда?
– Куда, куда! Смотреть, где он живет, пока он никуда не смылся!
– Я… не знаю,… а как же Настя?
– Скажи, чтобы домой шла!
– Мне надо проводить ее до дома.
– Ну, начинается, – фыркнул Степан, – потом скажешь, что тебе некогда со мной гулять.
– Ничего подобного, – возразил я.
Степан задумался, зачесал подбородок.
– Ей можно доверять? – вдруг спросил он.
– Думаю, да.
– Точно?
– Да. Она читала «Тайные миры».
– Ну, это меняет дело – пускай с нами идет!
– Уверен?
– Неа, не уверен. Как-то не хочется, если вся школа узнает о нашей тайне.
– Я не из болтливых, – сказала Настя, выглянув из домика. – Простите, ребята, я не хотела вас подслушивать. Но вы так громко спорили…
***
– Кстати, меня зовут Настя.
– Да, знаю-знаю. – Степан ухмыльнулся; мы как раз забрели в чащу леса, следуя за Степаном. – Саша мне все уши прожужжал про тебя.
– Правда?
– Правда. – Я стукнул Степку по плечи, по-мужски так, чтобы в следующий раз не говорил невесть чего. – Эй, ты че?
– Ничего, – злился я.
– Саша, ты покраснел? – Настя, глядя на мое смущение, захихикала, прикрыв рот рукой, и спросила у Степы. – А тебя зовут Степан?
– Угадала. Неужели он и про меня рассказывал?
– И словом не обмолвился.
Мы хором засмеялись, нарушив лесную тишину.
– Вот и познакомились, – заключил я и поинтересовался у Степана, сколько еще идти до предполагаемого места обитания «Дитя тьмы».
– Он спрятался, как следует. Помнишь заброшенный поселок, построенный возле закрытой лесопилки? – Я кивнул. – А помнишь дом, стоявший в отдаление от поселка, скрытый от посторонних взглядов? – Я снова кивнул. – Так вот, он там. Видел, как зашел в дом и закрыл за собой дверь. Он точно там живет.
– Как ты его поймал?
– Как это обычно бывает – случайно. Дома делать было нечего, и я решил прогуляться до нашего домика. Нет, я знал, что вы там будете о чем-то секретничать. А вы не целовались?
– Степка, ты нарываешься.
– Ничего я не нарываюсь, просто интересуюсь. – Он сделал губки бантиком и начал чмокать ими. – Настя, не целовались? Он ведь никогда не признается, тот еще молчун.
– До этого не дошло, ты помешал.
– Вот такой я обломщик. – Степан гоготнул и посмотрел на меня; я был суровым и сердитым: если бы не Настя я давно бы воспользовался кулаками и проучил бы его. – Сашка, не обижайся.
– Я не обижаюсь, я гневаюсь!
– Ну-ну, гневаться грешно. Лучше послушай, как я выследил «Дитя». – Степан сделал паузу. – Короче, подошел я к домику. Услышал ваши голоса и не стал вам мешать. Сам знаешь, Сашка, не имею такой привычки. Думал, думал, чем бы позаниматься – и надумал: побрел к заброшенной лесопилке. Пока шел, напевал себе под нос, посвистывал, словно соловей-разбойник. Ну, настроение было хорошее, чего бы и не посвистеть, и не попеть. Иду я, иду, значит, вышел на лесную дорогу, а тут – бац! – что-то рядом пробежало. Я раз глазами в сторону, а там наш дружок бежит. Я с дороги в лес; затаился в молоденьких елях, чтобы он меня не заметил. Он пробежал метров пятьдесят, остановился, огляделся по сторонам и зашагал в сторону лесопилки.
– Почему он не пользуется крыльями? – спросил я.
– А мне откуда знать-то!? Ну и вопросы ты задаешь. Я последовал за ним. Боялся, чего там уж скрывать. Думал, что он увидит меня, почувствует чужое присутствие. Но ничего подобного не произошло: он шел себе и шел, да что-то там себе под нос бубнил.
– Бубнил?
– Это еще что, Санька. Цветочки, как ты говоришь! Когда он запел «Утомленные морем», я вообще обалдел.
– Он пел на романдском языке? – уточнил я.
– Так точно! Правда, с небольшим южным акцентом, но вполне понятно. Я расслышал каждое слово. Но и это еще не все.
– Он начал танцевать?
– Неа. Это было бы забавно: танцующий инопланетянин. Но такого не было. У «Дитя тьмы» есть свой питомец. – Степан, увидев мое ошарашенное лицо, засмеялся. – Я знал, что ты обалдеешь от такой вести.
– Кошка или собака?
– Собака. Обычная дворняга: помесь спаниеля и какой-нибудь там болонки. Не знаю. Собака ждала его у дома. Увидев хозяина, рванула к нему, а потом всего облизала от радости. «Дитя» по всей видимости, был рад такой перспективе, остаться в собачьих слюнях; все наглаживал ее и говорил, что она «хорошая собака».
– На романдском?
– Ну, на каком еще! Если бы он сказал на своем, инопланетном, я бы ни черта не понял.
– Ты не выдумал?
– Мне что, заняться нечем?
– Не знаю. Может, это розыгрыш?
– Какие могут быть шутки, когда дело касается внеземных цивилизаций.
– Логично.
– Вы извините, ребята, за мою назойливость, но мне хоть кто-нибудь расскажет про того, кого вы величаете «Дитя тьмы»? – поинтересовалась Даша.
– Да с легкостью, – сказал Степан и спросил. – А чего раньше не спрашивала, молчала? Давно бы рассказал.
Пока Степан в красках описывал нашу первую встречу с инопланетянином, мы незаметно добрели до лесопилки, которая обычно приводила меня в уныние – и не одного меня. Стены лесопилки окаймляла паутина трещин, идущих от основания до крыши, часть которой обвалилась и покоилась на прогнившем деревянном полу, покрытом пылью и грязью; черные глазницы лесопилки – окна – были выбиты; на уличном складе, закрытом покатой и дырявой крышей, лежала груда мусора, отвратительно пахнущая; ворота отсутствовали, обнажая запустевшее, одинокое, никому ненужное здание-призрак.
– Никогда здесь не была, – призналась Настя, с ужасом глядя на лесопилку.
– Говорят, здесь призраки обитают, – сказал Степка, причем на полном серьезе; я относился к таким байкам с недетским скептицизмом и любил подшучивать над доверчивым другом, верующим в то, что ни разу не видел; я предпочитал сначала увидеть, а потом поверить – и никак иначе.
– Да ну? – не поверила Настя.
– Вот тебе и «да ну»! Славку знаешь из 7 «в»?
– Сомовьего что ли?
– Того самого. Знаешь, почему он заикается? Привидение повидал здесь, когда с ребятами в прятки играл. Оно его чуть не утащило в подвал и не сожрало. Успел он отмахнуться и убежать прочь.
– Врет он все! – вмешался я и самодовольно улыбнулся двум доверчивым птенчикам.
– Ничего я не вру, Соловьев сам говорил.
– Он врет.
– Зачем ему это надо?
– Героем хотел стать.
– Вот еще! А почему он тогда начал заикаться?
– Я сколько его помню, он всегда заикался.
– А, ну тебя, Фому неверующего! Ни во что не верит! А ты, Настя, поверила?
– Глядя на эту жуткую лесопилку, легко поверить в привидений, – ответила она, на ходу заплетая волосы в косички.
– Настя, ты – наш человек.
– Спасибо. – Настя взглянула на меня и подмигнула. – И где поселок?
– Его и поселком трудно назвать. Домов десять. Не больше.
Поселок был в таком же состояние, что и лесопилка. Опустевшие и безликие домики, без окон, с прогнившими крышами, на которых сидели и каркали жирные вороны, с перекошенными заборчиками, заросшими травой, крапивой и репейником. Но это было не самым ужасным; мертвая тишина – вот отчего бегали мурашки, когда мы шли по поселку, который со временем превратиться в миф, в прах давно ушедших дней. Ни лая сторожевых псов, ни плача, ни криков, ни музыки, ничего из тех привычных звуков, что сопровождают жизнь живых, задают ритм и такт.
– И как вы тут играете в прятки? – Настя вся съежилась.
– Чем страшнее, тем веселее, – сказал Степан и засмеялся, нарушив монотонное завывание южного ветра в затхлых дворах домов.
– В таких ситуациях обычно нет выбора, – заметил я, – если не пойдешь играть на лесопилку, тебя быстро запишут в труса. А кому охота быть трусом? Никому!
– Правда, после того случая с привидением, мы – как и другие ребята – стали реже здесь появляться. Никто не желает знакомиться с привидениями.
– Все испугались того, кого не существует.
– Приведение существует! – возразил Степан.
– Нет!
– Да!
– Нет, нет, нет!
– Да, да, да!
– Приведений тут нет.
– Еще одна!
– Приведений тут нет, потому что Соловьева, скорее всего, напугал ваш друг, «Дитя тьмы».
– С чего ты это взяла?
– А ты подумай! Он бродит по Земле и находит себе уединенное место, домик в лесу. Живет себе, поживает среди этих развалин, ни о чем не думает. И тут раз – прибегает свора парней. Они нарушали его покой, его одинокую жизнь. Он думает, как от вас избавиться, чтобы вы случайно о нем не узнали. Придумывает, что лучший способ напугать вас. И пугает! А что, проще просто надеть на себя белый балахон или простынь и испугать до смерти Соловьева.
– А что… может, так и было. – Степан задумался; как и я в принципе: в ее словах была доля правды, и от этого нельзя было отмахнуться, как от назойливой мухи в летную жару. Вообще, Настя поразила меня своим проницательным умом; и почему мы со Степкой сами не догадались об этом.
– Он, по всей видимости, считает, что эти заброшенные земли – его дом, который он должен защищать от посторонних лиц, – поставила точку в своих суждениях Настя.
– Скоро я выясню, что он там считает, – заявил Степан.
– Размечтался! – съязвил я.
– Вот увидишь, он мне все выдаст.
– Ну-ну.
– Не веришь?
– Пока нет.
– А зря. Спорим? – предложил Степка.
– На что?
– На пачку сигарет.
– Каких?
– «Альдарадо».
– По рукам! – Мы пожали друг другу руки; я виновато посмотрел на Настю, которая в свою очередь с осуждением смотрела на меня. – Мы не курим, только балуемся.
– Как же!
– Ты не пробовала? – спросил Степан.
– Нет. И не собираюсь, – ответила Настя и заключила, что это бесполезная и отвратительная привычка.
– Так говорят те, кто ни разу не курил, – парировал Степка. – Но ничего, мы тебя научим.
– Щас!
– Тебе еще понравится. Всем нравится курить.
– Я не как все.
– Смотрите! – крикнул я и указал рукой на небо, забранное пушистыми облаками, в котором кружили птицы и еще какой-то странный силуэт.
– И что мы должны увидеть? – Степан приложил правую руку ко лбу, чтобы лучше смотреть на парящие облака.
– Кажется, я вижу, – сказала Настя. И спросила, посмотрев на меня. – Это он?
Различить кто-то там парил на высоте тысячи метров, по сути, невозможно, поэтому я принял решения: спрятаться в густо поросшей траве (на всякий случай, как говорится). Мы долго пролежали в траве, наблюдая за птицами, танцующими вальс в бездонной вселенной, окруженной ветрами, солнцем и туманом от постоянно плывущих облаков-путешественников.
– По ходу, Санька, ты обознался, надо топать дальше.
– Наверное. Пойдем.
Дом, спрятанный в лесу от посторонних взглядов, был в лучшем состоянии, чем другие дома в поселке; это сразу бросалось в глазах. Заново сколоченный заборчик – правда, неумело и, как мне показалось, на скорую руку; ухоженный дворик подле дома, без травы и вездесущей крапивы; окна заколочены фанерой; на крыши лежали вторым ярусом доски, на них – сено; в воротах гаража проделано квадратное окошко, через которое могла с легкостью пролезать спаниель. В этом доме явно кто-то жил и мы, втроем, хотели это выяснить.
Чтобы наблюдать за домом, мы спрятались в кустах бузина; как нам показалось, в идеальном месте для шпионажа. Степан естественно был недоволен таким положением дел и не потому, что он скучал в «засаде», а потому, что хотел выиграть спор, затеянный со мной (и зачем я только с ним поспорил!). Я отговаривал его; говорил, что он только все испортит, если вломиться сейчас в чужой дом.
– А что ты предлагаешь: сидеть и ждать еще часа два?
– Я предлагаю: наблюдать!
– И что нам это даст?
– Не знаю пока.
– Вот именно, что ты ни черта не знаешь! Надо действовать, причем решительно, а не сидеть, сложа руки.
– Разве ты не боишься? – спросила у Степана Настя.
– Я ничего не боюсь.
– Он свистит!
– Говорю как есть.
– Он ничего не боится, если не считать темноты, пауков, высоты, туннелей и еще тысячу фобий.
– Брехня все это, – отнекивался он.
– Меня не обманешь, я-то тебя знаю.
– Короче, Санек, закрой пока свою варежку и смотри, как работают профессионалы. И готовь пачку первоклассных сигарет! – Степан уверенной походкой зашагал к дому.
– Ты не остановишь его? – испуганно спросила Настя.
– Нет. Пускай идет, герой чертов! Его все равно не переубедить.
– А если «Дитя» – опасен?
– Его проблемы.
– Он же твой друг.
– И что ты предлагаешь?
– Идти за ним. Одного «Дитя» не побоится, а троих – запросто испугается.
– Ох, как мне хочется в это верить. Идем!
***
– А вы чего приперлись? – спросил Степан, когда мы подошли к нему; мы стояли в двух шагах от дома. – Я бы и один справился.
– Ладно, не умничай. – Я держал в руках палку, наивно полагая, что она поможет мне; Настя, по моему наказу, взяла в каждую руку по камню. Лишь Степка был не вооружен, но опасен: его кулаки – лучше любого камня. – Мы пришли помочь.
– Втроем не так страшно, – заметила Настя, озираясь по сторонам.
Степан без лишних предисловий постучал в дверь, напористо и гулко. У меня замерло сердце. Те мгновения показались мне вечностью: стук в дверь – и в ответ тишина; снова стук – и снова тишина. Минуты ожидания, ожидания перед неизвестным, пугающим и волнующим, сбивали с толку, приводили в трепет, рисовали жуткие картины в моей голове, заставляли дышать учащенней, словно после весенней пробежки; я слышал колокола в ушах и думал, что не выдержу больше ни минуты, трусливо убегу, спрячусь где-нибудь и как ненормальный закричу.
– Шышь он откроет. – Глядя на Степана можно было увидеть воинственность в глазах, огоньки безумства: так он желал доказать всем, в том числе себе, что он ничего не боится, что все страхи остались в прошлом; он вырос и готов стать героем.
– Выломаю фанеру в окне и проникну в дом.
– Ты с ума сошел! – прикрикнул я и услышал слабое рычание собаки, доносимое за дверью дома. – Вы слышали?
– Спаниелей я еще буду трусить – ну уж нет!
– Хозяин дома. И собака дома. Надо бежать отсюда, пока он не вышел и не…
– Эй, летающий двуногий чудик, выходи на честный бой! – крикнул Степан и забарабанил по двери.
И тут случилось то, что никогда не стереться из моей памяти. Ворота резко распахнулись, из дома повалил густой белый дым, начало что-то взрываться под ногами, а потом появлялся ОН – Его Величие «Дитя тьмы», от вида которого у меня заледенела кровь в жилах и глаза чуть не вылезли из орбит; я свалился на землю и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Его крылья были расправлены; худенькое тело скрывал черный плащ, пропитанный чей-то кровью (полы плаща волочились по земле); на обнаженных кистях рук красовались длинные, пожелтевшие когти; морда скрылась под толстым слоем грязи; во рту – кусок окровавленной плоти, которую он с удовольствие жевал; на лбу – два рога. Глядя на нас сверху вниз, на испуганные личики трех подростов, он выплюнул разжеванную плоть и зарычал, как рассерженный медведь. Инстинкт самосохранения подсказал мне, что надо как можно быстрее уносить ноги, пока еще не поздно; Насте и Степану тоже подсказывали инстинкты. Мы бежали со всех ног в сторону штаба, подальше от лесопилки, от его страшного обитателя.
Забравшись в домик на дереве, мы рухнули на скамью; вы не поверите, но мы бежали от лесопилки до штаба без остановок, а это порядка двух километров по лесной местности. В полной тишине мы просидели минут десять; не знали, что друг другу сказать; мы, участники «авантюры», прибывали в состоянии близкому к шоку – не каждый день видишь столь ужасного монстра, да еще воплоти, в реальном мире, далеком от мира кино.
Степан извлек из пачки «Форта» сигарету, облизнул белый фильтр, сжал в губах, чиркнул спичкой и закурил.
– Кто же это был? – спросила шепотом Настя.
– Определенно инопланетянин.
– Я бы сказал, очень опасный инопланетянин, – подправил я друга. – Настоящее страшилище!
– Бррр! – Настя вся сжалась. – Как вспомню его зловещий силуэт, его когти, так сразу дурно на душе.
– Да… уродливый типок, – согласился Степка.
– Надеюсь, он не будет преследовать нас?
– Как знать. – Я старался быть честным с Настей. – После того, как мы вломились в его дом, он вряд ли о нас хорошего мнения.
– Все нормально будет, – успокаивал нас Степан. – Больно мы нужны ему.
– Не знаю, не знаю, – сомневался я. И добавил. – Мало ли что у него на уме?
– Надо договориться, – сказала Настя, покусывая ногти на руках.
– О чем?
– Что больше не пойдем на лесопилку, ни под каким предлогом. Идет?
Мы пожали друг другу руки, тем самым заключив сделку, которую мне придется нарушить в самое ближайшее время.
Глава 5
С наступлением летней жары, долгожданных каникул, мы со Степкой несколько раз заводили разговор о «Дитя тьмы», но не более того. Ни о каком «может, сходим на разведку к лесопилке» не могло быть и речи. Во-первых, мы пообещали друг другу, что ни шагу туда, где обитает «Дитя». А во-вторых, нам было страшно; после увиденного воочию облика инопланетянина мы понимали, что идти к лесопилке опасно для жизни (мало ли, на что он способен?).
Я не хотел нарушать обещания и уж тем более рисковать собственной жизнью, но в тот день в меня вселился демон и от прежнего меня остались рожки да ножки. Причина для моей трансформации в очередной раз послужила ссора с отцом…
В тот день я, как и положено, работал с дедом в гараже; он менял передние стойки на пятилетнем «Мерседесе», отъездившим чуть меньше сотни тысяч километров; я по наказу деда правой рукой подавал ему необходимые для ремонта инструменты, а левой – держал в руках переноску, освещающую рабочую зону. Работа оказалась долгой и напряженной; у старых автомобилей один минус – все узлы ходовой части обычно все в ржавчине, прикипевшие. На черном «Мерседесе» с угловатыми чертами, придававшими автомобилю брутальности и мужественности, еще ничего меняли – эта была его первая поломка, – поэтому деду пришлось туго: он жутко сквернословил, когда болты не откручивались, но не отчаивался – подключал видавшую виды болгарку и срезал неподатливые болты; поработав с болгаркой, он запевал. Через шесть часов стойки были поменяны.
После работы мы по традиции вышли из темного гаража на улицу, освещенную дневным солнцем, уселись на стулья, закрытые самодельным тентом и принялись распивать горячий чай. Оба чумазых, потных, изможденных от жары, в грязных, обмасленных обносках, мы седели и наслаждались горячим чаем. Сначала дед молчал, погруженный в собственные мысли, глядя вдаль, на полоску смешанных лесов, но потом разговорился.
– Хорошо, – сказал он и протянул мне пустую кружку. – Сбегай-ка, отнеси. И принеси мне папирос. И спичек.
Я беспрекословно подчинился – и уже через минуту вдыхал приятный табачный запах, который расстилалась на несколько метров. Дед курил с сознанием дела, неспешно, наслаждаясь каждой затяжкой; глядя на него, мне самому жутко захотелось курить.
– Ты не куришь? – строго спросил он, выпуская на волю едкий, густой дым.
– Нет, – поспешил ответить я. Глаза не опускал, смотрел на деда, в его глубоко посаженные, словно высветившиеся голубые глаза.
– И не пробовал?
– Никак нет.
– Тебе сейчас скок?
– Двенадцать.
– Вот именно двенадцать. И ты хочешь убедить старика, что ты все еще невинное дитя, которое не пробовало табак?
– Я…
– Каждый мальчишка – это будущий мужчина. А каждый уважающий себя мужчина должен заниматься мужским занятием: курить! Так что, внук, если ты пробовал табак в двенадцать – это нормально. Это сугубо по-мужски. По-братски. А если ты не пробовал, то обязан сейчас же…
– Я курил табак, – признался я, что бы только не курить при деде. Я бы сгорел от стыда.
– Вот и славно. И нечего краснеть, товарищ. В этом нет ничего зазорного и уж тем более преступного.
– Отец считает иначе.
– Твой отец – мой сын – вообще в корне отбился от рук. Надо бы с ним поговорить, а то его фанатичное поклонение фашизму совсем лишало его здравого смысла.
– Не говори ему, что я курил.
– Ты боишься его?
– Да.
– Правильно, отца надо бояться. Но тебе не стоит переживать по этому поводу.
Он затушил сигарету в консервной банке и попросил у меня налить ему еще крепкого чая. Я метнулся. И не потому, что я был таким послушным мальчиком, а потому, чтобы уйти от этого щекотливого разговора. Когда я принес деду кружку наваристого чая, разбавленного тремя ложками сахара, он одарил меня широкой улыбкой.
– Спасибо.
– Не за что, дедушка.
– У меня к тебе вопрос.
– Какой?
– Он тебя смутит. Я знаю. Но ты должен на него ответить предельно честно. Сможешь?
– Постараюсь.
– Я не уверен, что ты сможешь.
– Как ты можешь знать, что я отвечу?
– Отец тебя бьет?
– Нет. – Ответил я после недолгого молчания. Меня бросило в пот. – Он меня не бьет.
– Уверен?
– Да.
– Откуда-то тогда синяки?
– Мы со Степкой любим подраться.
– Обычно друзья не дерутся друг с другом.
– Так выходит.
– А мать твоя, почему в синяках? Тоже с подругой, с тетей Аллой, любит подраться? – Я нервно засмеялся, не зная, куда себя деть. – Откуда у нее синяки?
– Я не знаю…
– Знаешь, черт побери! – выругался дед и в приказном тоне сказал. – Ты обязан сказать мне правду! Обязан!
Он смотрел на меня, я – на него.
– Так и будешь молчать? Я жду. И пока ты не скажешь то, что я хочу услышать, ты никуда не пойдешь. С этим все ясно?
– Да.
– И что?
– Отец не бьет нас.
Я так и не признался деду, что отец иногда наказывает меня и маму; дед долго ждал моего признания, но через некоторое время сдался.
– Зря ты выгораживаешь отца. Зря! – объявил он и закурил. – Безусловно, с тобой можно идти в разведку. Тайн ты не выдашь, даже самых безобидных и нелепых. Честь и хвала тебе, товарищ. Но это одна сторона медали. Про вторую я не буду напоминать тебе. Лишь объясню: то, что сделал, делает и возможно сделает снова твой отец… это далеко не по-мужски, и не почести. Ты должен это понимать. – Молчание. – Видишь ли, внук, иногда надо молчать, а иногда – нет. И этот случай как раз из тех, когда не надо молчать и скрывать правду. Не хочешь признаться?
– Нет.
– Твердолобый, как я. – Дед улыбнулся и сразу же сбросил лет десять. – Ну и ладно. Я и без признания и так все понял, что мой сын распускает руки. Знаешь, как я догадался? – Я не успел ответить, он продолжил говорить. – Когда я спросил, бьет ли тебя отец или нет, ты ответил, что «нет». Одно единственное слово, произнесенное за минуту. Как-то маловато. Если мой дед спросил бы у меня, бьет ли меня отец, знаешь, чтобы я ему сказал: «Ты что, старик, совсем ополоумел! Мой отец никогда не подымал на меня руки, и я уверен, что никогда не поднимет, так как он самых честных правил». Ты понимаешь, внук? Понимаешь, понимаешь. А ты просто сказал «нет», тем самым выдав себя. Сегодня у меня состоится очень серьезный разговор с твоим отцом. Так можешь ему и передать. Пускай ждет меня к пяти.
– Я…
– Больше ни слова, внук. Прибирай гараж и дуй домой. И подумай над моими словами. Хорошенько подумай. Поверь мне, в будущем тебе это пригодится. Если ты научишься понимать, когда надо говорить, а когда держать язык за зубами – из тебя, возможно, получится настоящий мужчина. А сейчас ты пока пацан, который ошибся. Я на тебя по этому поводу не серчаю и не обижаюсь. Немного злюсь. Но это нормально. Все, давай, за дело.
После этого дед больше не проронил ни слова; пока я тщательно прибирался в гараже, он прокатился на «Мерседесе» по жилому району, удостоверился, что все в порядке, что работа сделана на совесть – и позвонил хозяину, чтобы он забирал своего черного «коня» благородной породы. Тот приехал на такси через десять минут после звонка; протянул деду деньги, поблагодарил, пожал руку, что-то шепнул, сам же рассмеялся, потом сел в машину и укатил. Дед пересчитал деньги, пятерку отсчитал мне, остальное положил в карман промасленных штанин.
– Но мы ведь договаривались на два рубля за смену? – изумился я, держа в руках, по меркам двенадцатилетнего юнца, огромные деньги, на которые можно было купить половину велосипеда «Динамо».
– Дают – бери, – сухо ответил он и пошел напоследок проверять гараж; все ли отключено.
– Спасибо.
– Иди уже. – Он махнул мне рукой. – Завтра не опаздывай.
– Я могу подождать тебя?
– Не надо. Я хочу прогуляться. Один. Старикам это иногда необходимо.
– Хорошо. Ну, пока!
– До завтра.
Но домой я не пошел; в голове созрел идеальный план, куда потрать заработанные деньги. Настя пару раз говорила мне, что хочет собственные ролики, а не те, что ей достались по наследству от старшей сестры; они были старыми, пошарканными и неудобными.
По дороге до магазина я вспомнил о нашем разговоре с дедом и меня терзали закономерные вопросы: что будет после их разговора по душам и как сильно мне достанется? Хоть и дед уверял меня, что мне можно не волновался, но я волновался, ибо знал отца и мог с легкостью предположить, какие он предпримет по отношению ко мне меры.
Настя ушла с папой в гости к бабушке за пять минут до моего прихода; пошла с папой в гости. Естественно, я огорчился, дабы воздвигнутые планы рухнули, как спичечный домик от порыва ветра. От магазина до самого Настенного дома я представлял, как она нехотя – мол, да зачем, да не надо было, да неудобно – возьмет коробку в руки, откроет ее, увидит там белые ролики с розовыми шнурками и вся просияет в улыбке, а потом возможно обнимет меня и поцелует в щечку.
– Ей что-нибудь передать? – спросила ее мама, одетая в домашний халат в цветочек.
– Скажите, пожалуйста, чтобы она позвонила мне, когда придет, – попросил я.
– Передам. Будешь яблочный сок?
– Нет, спасибо. – На самом деле я хотел пить, особенно яблочный сок, но природная скромность взяла надо мной вверх; как обычно, в общем-то.
– Не скромничай. Подожди.
Выпив стакан холодного яблочного сока, я поблагодарил Настину маму и побрел домой. Кстати, разочарование от того, что я не подарил подарок, само по себе рассеялось – неужели всему виной была жажда? – и у меня снова выросли крылья; я снова представил, как вечером, под самые густые сумерки, дарю ей ролики – а Настя целует меня. В моих мечтах всегда преобладали поцелуи, а куда деваться, когда сердце безнадежно любит, не выкинуть же его?