3.
А между тем миновал уже август, неприятный эпизод с Савелием прошел и изгладился из памяти, и Анна с сыном весело и беспечно отдыхали на деревенской природе. Митя загорел, набрался сил и энергии, и Анна с бабушкой радовались, глядя на него. «Вот что деревенский воздух и натуральные продукты делают!», – наставительно говорила дочери Елизавета Матвеевна. Митя все так же гулял, бегал на речку и по деревне, ел яблоки и ягоды с бабушкиного сада и возился со своими любимцами. Щенок заметно подрос, перестал быть таким неуклюжим и потешным. Он уже сердито тявкал и пытался гоняться за кошками. Подрос и Шомка, за полтора месяца он стал значительно крупнее, так что Митя мог забираться ему на спину и поросенок катал по двору хохочущего мальчика. Но время отдыха стремительно заканчивалось, шла уже вторая половина августа. Скоро Анна с сыном должны были уехать.
– Мама, слушай, – сказала Анна, оставшись наедине с матерью, – нам скоро уезжать, мы отлично отдохнули здесь, и Мите очень понравилось. Так вот, я думаю, давай когда мы уедем, ты и забьешь Шомку, а мясо закрутишь и пришлешь нам уже в город.
– Почему? – с удивлением посмотрела на нее Елизавета Матвеевна. – Я специально для вас старалась, с собой вам, конечно, заверну тушеночки, но и свеженького надо поесть. Где еще доведется поесть своего и натурального? У вас в городе одна химия и отрава, по телевизору все время говорят.
Анна поняла, что в это пункте маму не переспорить.
– Боюсь я, как бы не получилось все как в тот раз. Я и сама еще забыть не могу, а что с Митей будет если, не дай Бог…
– Ничего не будет. В тот раз я не догадалась чего-то, да и этот хмырь Савелий пришел неожиданно. А сейчас когда будем забивать, так вы с Митей уходите в гости на весь день и не приходите, а уж мужики сами все сделают.
Это было все правильно и убедительно, но Анна все равно мучилась тревогой перед предстоящим забоем Шомки. Уже никакого мяса ей было не надо, она, пожалуй, сама заплатила бы полную стоимость поросенка, лишь бы ничего этого не было. Всякий раз когда она видела, как Митя играет во дворе с Шомкой и щенком, ей становилось так тягостно, что она быстрее отворачивалась и уходила. «Ладно, пусть будет, что будет. Скотину режут везде, так что же теперь, каждый раз переживать из-за этого?», – и она отгоняла от себя мрачные мысли.
И вот как-то утром, за четыре дня до отъезда, Елизавета Матвеевна подошла к Анне:
– Ну что, дочка, я третьего дня попросила Савелия, и он сегодня после обеда придет забивать поросенка.
Анна, до этого с беззаботной улыбкой любовавшаяся вазой с полевыми цветами, сразу помрачнела:
– Что, прямо сегодня?
– Ну а когда? Ведь вам уезжать скоро.
Анна нахмурилась и встала из-за стола, нервно комкая платок, прошла на кухню, потом вернулась в комнату и, стараясь придать голосу спокойный тон, сказала:
– Хорошо, делайте что хотите, только предупреди меня заранее, чтобы я ушла подальше отсюда, – и она поспешно ушла на кухню, где поставила на огонь молоко чтобы сварить каши.
Когда все сели обедать, Елизавета Матвеевна заговорила преувеличенно ласковым голосом:
– Митенька, внучок, а давай сегодня пойдем в гости к бабе Любе. У нее есть такое вкусное варенье из ежевики, и две кошки живут.
– В гости? – радостным голосом спросил мальчик, но, подумав, добавил. – Ну, я хотел сейчас пойти в огород поесть ягод, они уже красные. А потом у нас будет соревнование, Шомка и Джек будут бегать наперегонки.
При упоминании Шомки, бабушке стало неловко и она на минуту замолчала, потом осторожно начала опять:
– Ну давай в другой день поиграешь со своими зверушками. А то баба Люба звала тебя сегодня, говорила: «Что ж это вы ко мне в гости не заходите?»
– Да, Митя, надо зайти к бабе Любе, – ласково сказала Анна, – у нее растут ягоды даже еще лучше чем у нас. Пойдем?
– Нууу, ладно, пойдем, – согласился Митя, – только потом давай еще сходим на речку…
Не успели они закончить обед, как с улицы раздался знакомый громкий голос:
– Матвеевна! Где ты? Я пришел, давай, пошли к твоему борову.
Елизавета Матвеевна засуетилась.
– Ну все, собирайтесь, идите к бабе Любе. Притащится вечно, как снег на голову, – пробормотала она вполголоса.
– Мама, идите с ним во двор, а мы сейчас уйдем через крыльцо.
Анна быстро накинула на плечи платок, взяла с собой недочитанную книгу и вышла из дома вместе с сыном. Выходя из палисадника, она увидела Савелия, стоявшего во дворе, и вместе с ним еще какого-то мужика, пониже его ростом, щуплого и такого же неопрятного. Мать еще не вышла к ним, они что-то обсуждали между собой. До Анны долетели слова: «Да чего там денег, пусть даст лучше мяса и еще одну бутылку…», «Ты только не встревай, я сам договорюсь». Она быстро пошла прочь от дома, так что Митя едва поспевал за ней. До бабы Любы было не больше пяти минут ходу, но она жила достаточно далеко от дома Елизаветы Матвеевны и был отделена от него тремя домами соседей. В ее доме можно было вполне спокойно пересидеть.
Впоследствии Анна, вспоминая этот день, пыталась понять, почему она поступила так как поступила, хотя и чутье и здравый смысл подсказывали ей, что она поступает неверно. Но в тот день все произошло почему-то именно так, обстоятельства и ее собственные поступки сложились самым трагичным образом. Подойдя к дому бабы Любы, они обнаружили его запертым, на стук никто не отзывался. Анна окликнула соседку, что вышла в это время в огород, и спросила, не знает ли она где Любовь Петровна. Соседка сказала, что ее позвала в гости Серафима Яковлевна по какому-то случаю, и что она уже час как ушла. Можно было зайти к другим знакомым Елизаветы Матвеевны которые жили неподалеку, они знали Анну и мальчика и наверняка приняли бы их, но Анна, поколебавшись, решила пойти к Серафиме Яковлевне, раз баба Люба была у нее.
Они пошли назад. Серафима Яковлевна жила в другой стороне деревни, и чтобы дойти до нее надо было вернуться к их дому и пройти мимо него. Когда они приблизились к нему, было пугающе тихо, и Анна прибавила шаг, пытаясь быстрее миновать его. «Господи, зачем мы пошли сейчас? Надо было погулять хотя бы полчаса, а потом уже идти назад!», – пришло ей в голову. Но было уже поздно. Они поравнялись с домом бабушки и как раз проходили напротив палисадника, за которым виднелся пустой двор, с дороги его было хорошо видно. Анна старалась не смотреть на открытую дверь во двор и быстрее пройти дальше.
Но тут из хлева раздался пронзительный визг Шомки, такой же как и в тот раз, вслед за этим послышалась громкая возня, брань, потом что-то загремело, и тут же в раскрытую дверь выскочил поросенок. Он стремглав побежал через открытую на двор калитку в палисад, прямо к забору за которым стояли Анна с Митей. Задние ноги его были опутаны бечевкой и он, какое-то время пока бечевка не спала, привскакивал и спотыкался. Он не переставая визжал, из широкой раны на его шее лилась кровь и стекала по передним ногам на землю. В дверях показались Савелий со своим напарником. Савелий громко ругался, брызжа слюной и сжимая кулаки. Он выскочил во двор и схватил тяжелое полено, в другой его руке был зажат нож:
– Болван, как ты держал его! Ч-черт тебя дери! На кой черт тебя взял только! – напустился он на приятеля.
– Так я думал ты ему ноги связал, Савельич! Как ты связал-то, если он подскочил и тут же побежал, я и схватиться не успел.
– Эх, давай лови, нечего мямлить, дурак! Палец порезал из-за тебя! – он громко выругался и кинулся вслед за поросенком. – Я его погоню, а ты хватай!
Чертыхаясь и матерясь они стали бегать за Шомкой. Савелий бежал за ним, размахивая дубиной, а друг его кидался наперерез. Несколько раз он падал, пытаясь схватить поросенка, но не успевал. Савелий, чертыхаясь, запустил поленом в сторону поросенка, не попал и опять бросился вслед за ним. Шомка, истекая кровью, бежал и метался из последних сил, наконец худой мужик бросился на землю, когда Шомка пробегал мимо него, и схватил его за заднюю ногу. Шомка рванулся, но тут набежал Савелий и с размаху обрушил дубину ему на спину. Тот рухнул на землю, попытался встать, но Савелий навалился сверху всем телом, а приятель его крепко ухватил поросенка за задние ноги. Савелий был красный от гнева, со всей злобой он стал бить поросенка ножом в морду и голову.
– Да чего ты его тычешь куда попало, так только хуже, в горло его, в горло! – кричал худой мужик.
Савелий глубоко воткнул нож в шею поросенка, придавливая его голову другой рукой. Визг стал захлебываться, из горла хлынула кровь. Потом он принялся неистово пилить ножом шею, одновременно сворачивая голову назад, так что скоро она оказалась почти совсем отделенной от туловища. Но позвоночник был еще цел, и поэтому тело животного и его лапы продолжали дергаться. Под тушей убитого поросенка натекла большая лужа крови. Вся эта сцена продолжалась от силы минуты две, и скоро все было кончено. Савелий поднял тушу Шомки за задние лапы и потащил назад в хлев.