Я, лишившись дара речи, врос рядом с супругой. Судорожно протёр глаза, но картинка не изменилась. Во дворе, в нескольких метрах от нас пробежала босая девочка в грязной сорочке.

– Не паймаись! Не паймаись! – шепелявили из темноты. На этот раз, со стороны огорода.

В тёплом свете фонаря, стоявшего на углуучастка, припрыгивая на босых ногах, бежало серокожее существо. И только тогда я заметил, что сорочка была испачкана далеко не грязью. На груди, пестрели бурые пятна засохшей крови. Кожа серая, чёрные патлы жирными сосульками свисали со лба, глаза белёсые. За собой она, держа за длинную, испачканную кровью косу, тащила отрубленную женскую голову. Отвратительный обрубок, словно ненакачанный мячик, отскакивал от непаханой огородной почвы.

Таня завопила, выйдя из анабиоза. Из недр погреба раздался басистый приглушённый хохот. Я, спотыкаясь, цепляясь за стены и мебель, ринулся в дом за ключами от нашей квартиры на Советской. Таня, не желая оставаться одной, придерживаясь предплечьем за стену, зачем-то пошла за мной.

А затем, я словно вновь оказался в своём кошмаре. Помню как схватил ключи, помню матерившуюся Таню, умоляющую меня поторопиться, но совсем не помню того момента, как оказался приросшим ногами к полу у старого трюмо. Своего отражения я не видел. Из зеркала на меня смотрело что-то, некогда бывшее моей свояченицей. Передо мной стояла совершенно голая Вера с чёрными, как смоль глазами, слегка наклонивши голову набок и растянув синие губы в безобразной ухмылке. Груди были отрезаны, алая, чернеющая в тусклом свете кровь, стекала по складкам живота, пласты отложившегося по бокам талии жира были срезаны, в районе лобка, в чёрной пакле, копошились опарыши. Она держала за руки своих, очевидно мёртвых, детей с такими же чёрными, залитыми гудроном глазами.

Я отчётливо ощущал жар, идущий от зеркала, словно я дышал над свежесваренной картошкой. Зеркало начало запотевать, но запотевать изнутри. То, что было Верой, резким движением провело ладонью по стеклу, удалив конденсат. Я, не в силах сдвинуться с места, как заворожённый смотрел в пышущее жаром трюмо. Вера слепо смотрела на меня сквозь толщу стекла и что-то шептала мёртвыми губами. И только сейчас я заметил на заднем плане то, что не являлось ко мне даже в самых жутких ночных кошмарах.

На куче человеческой убоины, словно на троне, свесив длинные кривые ноги, сидело антропоморфное существо. Тощее, с иссиня-чёрной кожей, непропорционально длинными руками, с огромным, отвисшим, рыхлым брюхом, на которое падали обвисшие груди. Морду существа скрывали седые, сбившиеся волосы, через которые торчало обвисшее, свиное, заляпанное кровью, рыло. Тварь, играючи, подбрасывала в руке одну из грудей Веры.

За страшными фигурами в трюмо занималось пламя. Жар от зеркала становился нестерпимым. Я чувствовал, как солёный пот, заливая глаза, капал на пересохшие губы, минуя щетину.

– Разбей! – эхо, словно шарик от пинг-понга металось от уха к уху. – Разбей это сраное зеркало!

Кричала Таня, в панике метавшаяся в нескольких метрах за моей спиной, боясь подойти ближе. Я понимал, что от меня хотят, но сделать ничего не мог. Моё тело будто не принадлежало мне.

– Андрей! Твою мать! – голос Тани становился всё более далёким. – Разбей!

Нашу судьбу и судьбу нашей дачи решила баночка оливок, просвистевшая в нескольких сантиметрах от моей головы. Танин бросок достиг цели. Зеркало покрылось густой паутиной и через мгновение, из-за мириад осколков вырвались клубы пламени, взмывающие под потолок из-под рамы трюмо. Меня отбросило к стене, изрезав стеклом лицо и руки. Борода тут же обуглилась, превратившись в плешивую стерню. Огонь безжалостно поедал всё на своём пути, цепляясь за тюль и занавески, перепрыгивая на мебель, не брезгуя иконами. Тушить пожар было бессмысленно. Пламя распространялось с чудовищной скоростью, казалось, что там, по ту сторону зеркала, горит напалм.

Полное осознание происходящего пришло ко мне, когда Таня, превозмогая боль, в панике тянула меня по полу к выходу из дома. Первое что я сделал, оказавшись на улице и отдышавшись – это вырвал штакет из забора и принялся бить стёкла в собственном доме, помогая пожару надышаться. Таня, с безумными глазами, наблюдала за происходящим. Пламя в считанные минуты распространилось по всему дому. Через разбитые окна рыжие языки уже лизали стреху. Огонь полз на крышу.

– Вот теперь можно и пожарных вызывать, – сказал я, когда огонь уже начала пожирать фронтон.

– Наши мобильники… – сказал Таня.

Я промолчал, обнял жену за талию, помог присесть на сложенные у забора доски. Закурил себе и ей. Столп тяжёлого чёрного дыма, не тая в воздухе, упрямо стремился ввысь. Скоро должна была начаться самая зрелищная часть огненного шоу – обрушение крыши. Где-то вдали выла сирена вызванных кем-то пожарных. Я размышлял, глядя на догорающую дачу, о перспективах грядущего года и о том, где же мы повернули не туда. И нам с Таней только предстояло узнать о трёх трупах, покоящихся в нашей постели на Советской, и о том, что Вера с детьми угорели от утечки газа этой ночью.