– До новых встреч.
Мы ушли с Аней, а они остались там. Через шагов десять раздался громкий смех, особенно слышен был женский голос. Но мы с Аней не обернулись.
Я проводил Аню домой, а настроение у нас было вовсе не плохое.
– Одно только, жаль мне этого Лёшу. Какой смешной и хороший парень! – сказала Аня.
– Да, если Олег его не изведёт, станет, наверное, большим учёным.
– И я так думаю.
– Мне Аня кажется, что даже если Олег и его товарищи никогда не уедут из Константиновичей, даже если навсегда их покинут.
Аня задумалась.
– Мы ведь точно так росли с ними, правда, ты только на лето приезжал, а я ведь здесь жила. И не стала я такой, верно?
– Не стала, конечно.
– Значит, здесь что-то другое. Да Олег с детства таким был не самым приятным.
– Да *** (нехорошим человеком) он был, Аня, *** (нехорошим человеком) и остался.
– Ну, или так.
Мы договорились встретиться с Аней завтра, и пойти на озеро. На прощание мы обнимались, и мне показалось, что немного дольше, чем нужно было для вежливости, но гораздо меньше – чем нужно было мне.
Четверг
Я долго не мог уснуть, ворочаясь в постели, я думал об Ане. Бабушка давно спала, обычно она ложилась в девять вечера, сразу после того, как посмотрит выпуск чего-то ужасного по телевизору, а просыпалась к пяти-шести утра.
Что я здесь искал и зачем сюда приехал – в различных вариациях мучали меня эти вопросы, и я не мог себе ответить. Время – 1:37. Спать я не мог, поэтому решил (давно было пора) дописать Вторник и полностью написать Среду. Работа как всегда страшно меня увлекла, я не мог остановиться, и на моменте последнего диалога с Аней, я услышал, как проснулась бабушка. Я оставил свой телефон, притворился спящим, а потом действительно уснул.
– А долго ты ещё будешь спать? Я уже в магазин сходила, кур покормила, есть наварила, а ты спишь! Уже одиннадцатый час, Серёжа, вставай!
Бабушка сидела на краю кровати, и давила на меня мощным речитативом, мне ничего не оставалось сделать, как встать с кровати и начать новый день.
Пока я умывался, бабушка осталась в комнате, и, судя по всему, читала какую-то молитву. Вообще, религиозную принадлежность бабушки разобрать достаточно трудно – крестилась она только лет десять назад, в церковь ходит редко, но читает про себя молитвы. С другой стороны, предавать что-то через порог или переходить дорогу после чёрной кошки – для бабушки действия невозможные. Она иногда достаёт откуда-то святую воду и окрапляет ею дом – чтобы леших не было.
Но сейчас бабушка молилась в комнате, в которой когда-то жил её сын, мой отец – тот, кто по страшной случайности погиб.
Завтракал только я – бабушка, надо думать, скоро собиралась обедать.
– Ну, и где ты вчера ходил, а Серёжа?
– С Аней в парк ходили.
– Ай! Ну так и знала, что с этой девкой ходишь. Не нужно, Серёжа. Она ж тебя курить научила, ты разве не помнишь?
– Помню, наверное. Да хорошая она, чем тебе Аня не нравится, бабушка?
– Какая она хорошая! И мамка её, и бабка – все ведьмы были, я же ещё помню, как за мамкой её вся деревня парней ходила, она ж их заколдовала!
– Очень интересно, бабушка. Буду смотреть, чтобы Аня не кастанула фаерболл случайно, спасибо, что предупредила.
Реакция бабушки мне до сих пор непонятна – она махнула головой и сказала: “Угу”!
– А где она Серёжка, учится? Или она работает?
– На режиссёра учится, бабушка.
Но бабушку такой расклад не устроил.
– Ай, *** (бессмыслицей) какой-то мается! Нет бы, как нормальная девка, швеёй, или медсестричкой стать, а она, видите ли, режиссёр!
Как нормальная «девка». Вот, впрочем, и есть вся моя бабушка. Единственная (у мамы совсем рано родители умерли, бабушкин муж в 86-ом погиб), любимая и любящая бабушка – но вот, какая она.
– А ты сам куда пойдёшь, где учиться будешь?
– На строителя, бабушка, как нормальный мужик.
– Во, вот это хорошо, там хоть полезному чему-то для жизни научат!
Серёжка доел изумительные, к слову, оладья.
– Спасибо большое бабушка, очень вкусно! – я встал из-за стола и добавил: – пойду, на озеро прогуляюсь.
– Ой, гляди Серёжка, в воду не иди. И не шёл бы ты з Анькой…
– Ну, уж как получится. До встречи, бабушка.
Бабушка, махая головой, грустно посмотрела на меня, перекрестила и отправила в путь.
Вчера мы с Аней успели в сообщениях договориться о встречи. Аня отправила мне фотографию, на которой она пьёт чай. Удивительное дело! Фотографию я тут же сохранил. Какая она красивая!
С собой я взял гитару, по ней я сильно соскучился. Есть у меня ощущение, что прошло уже пару месяцев с начала каникул.
Что ещё нужно сказать – ни от Влада, ни от Саши я не получил никаких сообщений. Да и сам им не писал.
Опять мы идём с Аней, но вспоминаем совершенно другие истории. Мы говорили о зиме, о прятках, о детском садике, говорили о снежках, о санках, о льде, о холоде, о морозе, мы вспоминали самые старые и забытые картинки, которые, наверное, не вспомнили бы при любых других условиях.
Потихоньку мы подошли к Озеру, которое с самых первых времён никак, кроме Озера, никто не называл.
Описание этого озера я приводил в рассказе «Тихая вода», поэтому, вставлю его в своё повествование. Рассказ этот я написал летом, когда оказался совершенно на другом озере – городском и некрасивом. Написанное я сразу отправил Н.А. – после этого рассказа, стоит думать, он и захотел сделать из меня писателя. Видимо, ему понравилось. Вот, пожалуйста:
В детстве я жил в маленьком городе, а в маленьком городе было большое озеро. С ним связаны мои первые воспоминания и, наверное, первые глубокие мысли, в которых я часто тонул.
Каждый раз, когда я слышу слово «озеро» – я вижу перед собой только то самое озеро: голубое, огромное и страшно тихое.
Мама, папа и бабушка иногда водили меня туда – озеро было рядом. Хотя разве что-то бывает далеко, если тебе пять лет?
Сейчас эта картина заставляет меня улыбаться. Перед озером было зелёное поле, которое плавно спускалось с небольшого холма прямо в воду. Когда же я выбегал на это поле, то уж очень сильно, стоит думать, походили на скот – барашка или козлика. Мама с папой были пастухами, бабушка– злющей собакой. Визжа, крича, валяясь в траве, навсегда пачкая одежду, я старался добраться до озера скорее других – едва ли это возможно. Огромные люди (а их я помню только с ракурса снизу-вверх) не давали мне подойти к берегу без их разрешения. Тогда я понял, что вода – опасна.
Измазанный, уставший и счастливый, я садился в тенёк под кроной гнилой яблони, которая каким-то чудом давала плоды. Ужасно кислые.
И тут я вгляделся в озеро. Оно было больше моего крохотного сознания, важнее всех моих прожитых лет и каким-то печальным. Печальным и одиноким.
Я никогда не любил рыбалку, но, так вышло, часто на неё ходил. Обычно я брал с собой книгу, а мои друзья– удочки. Они вылавливали всякую мелочь – уклею, плотву, карасей. И мне стало совершенно непонятно, почему в таком большом озере живёт такая маленькая рыба. Разве не должна она быть огромной? А должна ли она там вообще быть? На мой взгляд, озеро – что-то завершённое, идеальное, самодостаточное. Почему в нём вообще что-то есть, кроме воды.
Конечно, и я когда-то ловил рыбу, не потому, что мне это нравилось, но потому, что я был младшим и хотел повторить любое действие старших.
Выдернув свою первую рыбу (уклею) из озера, я почувствовал себя совершенно дурно. Конечно, за меня порадовались, ведь я впервые добыл что-то сам. Но крючок впился этой малютке чуть ли не в мозг, опарыш на крючке потерял все внутренности и просвечивался, у рыбы шла кровь. Она уставилась на меня тупыми глазами, пыталась вдохнуть, но воздух ей был не нужен. Тогда я понял, что она умерла.
Тогда я понял, что вода – жестока. Но жестока оправданно, вынужденно, в отличие от людей, которые жестоки от скуки. Зачем я вообще взял удочку?
Всего я выловил и убил где-то двести рыбок.
Мне часто думалось, что было бы в этом мире, если кто-то устраивал бы такую рыбалку на людей. Вдруг огромный сом выкинет из озера большую порцию мороженного, я подойду к нему, попытаюсь откусить, мне в нёбо вонзится острый крюк, раскроит полчерепа, меня забросит в воду, я попытаюсь дышать, не смогу, умру очень медленно. Потом меня выпотрошат, но забудут высунуть печень, повесят сушиться на сомий балкон, во мне заведутся мухи, которые отложат яйца, из которых выйдут опарыши. Моё бедное тело выбросят на съеденье ракам, а на опарышей выловят моих братьев, и уж им-то и печень вырежут обязательно. Такие мысли давали на мой мозг в восемь лет.
Помню, что праздник солнцестояние праздновали на озере. Рядом ставили огромное деревянное чучело и сжигали его. Нас впервые отпустили на этот праздник одних – мне не понравилось. Возможно, озеро рассердилось на шумных людей, но на утро гудел весь город: ночью утонуло два парня. Сначала один решил искупаться, его засосало подводным течением, второй решил его спасти – его засосало тоже. Тогда я узнал, что вода – коварна.
А иногда я приходил на озера от обиды, от грусти. Садился на дерево, смотрел на синие воды. Шумело что угодно: ветер, собаки, машины, птицы, я – только озеро не шумело.
Тогда я понял, что вода – тихая. Я мог рассказать ей что угодно. Если бы она захотела меня предать, выдать кому-то мои секреты, ведь всё-таки вода опасна, жестока и коварна – её бы никто не услышал. Никогда. Вода – тихая.
Мы с Аней подошли к этому самому озеро, зашли на берег, полюбившийся нам ещё в детстве. Уселись на синюю лодочку, привязанную смешно-огромной цепью к мостику, с которого ловят рыбу, но никогда не купаются.
Тут мы с Аней перестали разговаривать, мы смотрели на озеро, оно на нас тоже. Я опять почувствовал себя маленьким, воспоминание, если хотите, никуда не утекли, а наоборот, новыми волнами накатили на сознание.
Я достал свою любимую гитару, и мне хотелось сыграть что-нибудь двум своим любимым. Они подпевали. Аня – до мурашек, озеро – до конца.
Теперь сыграем в игру: я даю вам три сценария, которые, возможно, произошли далее:
1. Мы поцеловались с Аней на этой самой лодке
2. Я уронил гитару в воду
3. Я уронил гитару в воду оттого, что мы поцеловались на этой самой лодке.
Ну-ка, подумайте немножко. Один, два или три?
Ну, конечно, конечно же, ничего из этого не случилось. На звук песен слетелась местная фауна.
Откуда-то появился Олег, со своей поредевшей (не было одной девушки, Паши и Женьки), но такой же верной шайкой.
Аня дружелюбно со всеми поздоровалась, я промолчал.
– О, артисты собрались, ну-ка, давай, Серый, сыграй нам что-нибудь.
Но играть я не хотел. Тупые лица бывших друзей уставились на меня, на Аню, на гитару.
– Дай тогда я сыграю что-нибудь, Серёжа, пожалуйста, – сказала Денис. Насколько я помню, Денис второй по значимости человек в этом социуме, и, наверное, он думал, что я, посмотрев на него, подумаю: «Какой милый молодой человек, ещё и пожалуйста сказал».
Но гитару давать я не хотел.
– А ты разве играть умеешь?
– Я вообще-то в музыкальную школу ходил, – Денис использовал свой козырь.
– Ты же три года не доучился, музыкант! – а вот это свой козырь использовал Олег.
Все засмеялись, я тоже невольно улыбнулся. Денис был разбит, гитару больше не просил.
– А что ты, Серёжа, играть не хочешь? – злился Олег, – ну и зачем тогда гитару эту с собой брал, *** (несмышлёный человек)?
– А не *** (пойти) бы вам отсюда, господа? Вот вам всем взять, и прямо сейчас *** (убраться) отсюда навсегда?
Я начинал выходить из себя, Аня взяла меня за руку, и я был бы рад успокоиться, да только эти, не иначе как морды, совершенно злобным и бессмысленным взглядом уставились на меня.
– Да ты чё, Серёжа, совсем *** (перешёл всякие границы дозволенного)? – Олег подходил к нам, он уже дошёл до мостика, но тут Лёша внезапно взялся за голову, упал, потом встал и куда-то побежал.
– Ты бы за братом посмотрел, а то убежит, – чуть спокойнее сказал я Олегу.
– А ты мне, ***(слово, усиливающее экспрессию в десятки раз), не говори, что делать, сам разберусь. Ну, что ты красный весь сидишь, как рак, в ручках себя держать не можешь? – Олег попал в самую точку, я не знал, что ответить, он это понял, оттого и неприятно улыбнулся. Его зубы тихонько гнили во рту.
Я ничего не отвечал. Быстро положил гитару в чехол, помог Ане сойти на мостик, сам стал туда и собирался уходить.
– Опять ты уходишь, Серый? Ну ты и ссыкло, и перед бабой не стыдно своей? – после этих слов девушка Олега (до абсурда некрасивая) прижалась к нему.
Какие мысли пронеслись у меня за секунду до следующих событий? Но это были даже не мысли, это было решение в виде осязаемого образа, я просто увидел, что буду делать в следующую секунду.
Я вплотную подошёл к Олегу и хотел избить его до полусмерти, но меня остановила Аня.
– Серёжа, пойдём, не злись, не обращай внимания, давай уйдём.
Еле-еле я слышал голос Ани и ещё меньше хотел её слушать.
Но тут Олег потихоньку отошёл назад, а на лице у него пронёсся испуг.
– Да ну тебя *** (к чёрту), ты же псих *** (полностью и беспросветно). Сейчас голыми руками меня прибьёшь, прям как твой батька тогда. Иди ты в *** (нехорошее, злое место), Серёжа, *** (отбывай) туда, откуда приехал скорее.
С этими словами испуганный Олег, а за ним и его друзья ушли туда же, куда совсем недавно побежал бедный Лёша. Эпилепсия у него, что ли?
Я хотел рвануться за ними, но меня за руку держала Аня, не давая мне убежать.
– Что это такое, Аня? Что он про папу моего сказал? – Олегу я не верил, но всё-таки уж слишком горячо он это сказал.
– Как, что, Серёжа?
Аня обеими руками взялась за мои холодные, белы руки, и мы смотрели друг на друга.
– Что это он такое сказал, что сказал этот *** (нехороший и несколько подлый человек), – последнее слово я прокричал.
– Да разве ты не знаешь, но, подожди… твоя бабушка не говорила?
– Бабушка! – я уже по-настоящему кричал, Аня этого явно испугалась. Впору было бы её немного успокоить, но было сейчас не до этого. Я взял гитару и резкими, непомерно для меня широкими шагами поспешил домой. Аня побежала за мной, взяв мою ладонь двумя руками.
Как дошёл до дома – не помню, как зашёл в дом – не помню, как навсегда из него вышел – не помню. Помню только вот этот разговор.
– О, Серёжка! Иди посмотри, что в газете пишут! Что гречка в Египте…
– Бабушка, как умер папа?
Бабушка, держа газету в руках, пристально на меня посмотрела. Собрав все силы в кулак, она сказала:
– Ну, как умер – бандиты напали, там, на озере, на далёком берегу. Бандиты напали, ограбили…
– Бабушка, как умер папа! – с каждым словом я повышал голос. Сейчас-то я уже понимаю, как нелепо бабушка врала про бандитов. Бандиты!
– Эх-эх, гора мне гора, гора мне гора! – бормотала бабушка, – ну, присядь, внучек.
Я присел, лишь бы она начала скорее говорить
– Кто тебе сказал? Неужели эта ведьма, Анька? – бабушка зло посмотрела на окно, за окном – сидела Аня. Ждала меня.
– Олег мне сказал.
– Какой Олег? Буцькунов или Вырбов?
– Бабушка, как умер папа! – в третий раз спросил я бабушку.
– Эх, Серёжка, я же тебе не говорила, боялась, чтобы ты про Сашку плохо не думал, чтобы ты батьку своего не чурался, поэтому и правду тебе не говорила. Ну, а что теперь, а теперь скажу.
Бабушка говорила долго, несвязно, часто прерываясь на всхлипывания, один раз сходила, налила себе и мне водки.
Что-то из её рассказа я хорошо знал, что-то знал деталями, а чего-то не знал вовсе. Вот, что она мне сказала.
Папа мой, Александр, был самым талантливым мальчиком во всей деревне, в четыре года научился читать. Когда он был маленьким, часто злился и никто его не мог успокоить, да родители его вовсе и не старались «под зад нагой дам, чтобы не кричал, всё». Вырос он человеком ярким, но очень вспыльчивым. В городе, когда учился, познакомился с моей мамой, затем родился я. Папа часто избивал маму, бил он её, когда был пьяным. Мама плакала и жаловалась бабушке, но бабушка говорила: «Ничего, Танечка, терпи, терпи». Видимо, когда родился я, папа бросил пить, научился скрывать свои вспышки ярости, хотя я помню, как иногда он сидел один на балконе, долго-долго курил, а потом выходил к нам. Я же это списывал на творческую натуру папы. Маму он, с моего рождения, кажется, больше не трогал. Четыре года назад он приехал на праздник Иванов день к своей маме. Ночью он со своей компанией возвращался домой, они встретили пьяных деревенщин. Папа попросил у одного из них сигарету, ему не дали. Тогда у них завязалась драка, папа разбил голову человеку, не желающему поделиться сигаретой. После чего папу ударили ножом под самое сердце. Весь город очень скоро узнал о том, что случилось. Мама решила меня больше никогда не привозить в Константиновичи, а бабушка договорилась с ней не рассказывать, как на самом деле умер мой папа. Но это, кажется, единственное, о чём они договорились, потому что больше они никогда не общались.
– И это, чтобы ты своего отца не стал ненавидеть, я же тебя пожалела!
Ком подошёл к горлу. Я бабушку не перебивал и дал ей рассказать всё так, как ей удобно. Очень может быть, что она сказала мне далеко не всё, что какие-то детали из биографии моего отца мне никогда не придётся узнать.
Я посмотрел на бабушку. Она сидела в синем халате, её морщинистое лицо выражало неизлечимую тоску. Я не хотел обижать бабушку, но видеть её я тоже больше не хотел.
– Угу. Угу. Я понял, бабушка. Хорошо, ладно, я домой уже.
Я пошёл собирать свои вещи. В комнате на меня уставился мой папа, убийца. Я не хотел на него смотреть. Бабушка кричала мне из кухни:
– Ты не обижайся, Серёжа, я же только добра тебе желаю. Ну, куда ты сейчас поедешь? Или з Анькой? С ней не иди, она же ведьма, ведьма!
Ведьма же сидела на бордюре возле дома.
– Аня, можно у тебя сегодня останусь?
– Ну а как же ещё, Серёжа, конечно. Пойдём. А завтра в Минск поедем.
Дальше помню только фрагментами. Мы много курили, много пили чай. Но очень мало разговаривали – да и о чём? Аня прекрасно поняла, что произошло, и старалась меня не задеть. Вот только, что важного между нами было сказано:
– Это кошмар, Аня. Не хочу я больше сюда приезжать никогда.
– А тебе и не надо, Серёжа. Не приезжай пока. А потом, мало ли, может, и заедешь.
– Может быть. Бабушка ведь одна всё-таки. Совсем одна.
– Зато ты теперь не один. Будем теперь в Минске с тобой видеться.
– Будем… слушай, Аня, а ты можешь сказать, какие там экзамены нужно сдать, чтобы к тебе поступить? Русский, историю – понятно, а внутренние, как там они проходят?
– Этюд надо показать, и стихотворение рассказать. Баллы там высокие, Серёжа. Но я за тебя возьмусь. Очень рада, что ты всё-таки решил пойти учиться.
– Спасибо, Аня. Не будем больше теряться.
– Не будем.