Но Саша не хотел просто так *** (покинуть Влада).
Я опять же, не буду погружать вас в обилие звёздочек, но суть высказывания Саши сводилась к следующему: «Дорогой друг, мы крайне озабочены твоим состоянием, не нужна ли тебе помощь?
– Да всё *** (замечательно)! Всё, идите на улицу, сейчас я выйду.
Мы, наверное, могли бы выйти через дверь, но не сговариваясь двинулись обратно к балкону и спрыгнули с него.
«Сейчас» длилось полчаса. За это время мы с Сашей выкурили по две сигареты.
– Зато он теперь очень чистый, – такова была шутка Саши.
– Я гитару буду теперь у него хранить. Дом – неприступная крепость, – и такова была шутка моя.
Наконец вышел Влад. Красный и довольный. Первым делом я посмотрел на его пальцы и не прогадал: они выглядели пожёванным.
– С лёгким паром, что ли! – вот это уже шутил Влад, – через балкон, да?
– Ага. Только мы до этого тебе звонили пятнадцать минут.
– А-а-а, вот почему в моём сне такой странный саундтрек был. Мне, кстати, приснилось, как я на какую-то гору хочу прийти, но это не гора даже, но все её почему-то горой называли, чёрной или чёртовой, я уже не помню, её так в самом начале сна кто-то называл, а я уже давно сплю, так вот, там какие-то славяне на этой горе, а я всё дойти не могу…
Ну и всё в таком духе. Влад – любитель рассказать свои сны.
– Ну, что делаем сегодня? – спросил я уже окончательный состав этого дня.
– Надо выпить. В гараж пойдём, но это вечером, а пока что…
– Как же это, разве вы не помните! – весело сказал Влад, – сегодня мы едем в город, чтобы купить себе костюмы на выпускной, вы разве забыли?
– А-а-а, Влад, я сейчас совсем на мели, мне денег едва на бренное существование хватает.
– Понимаю, ты как всегда, – ответил Влад, затягивая пар электронной сигареты. Да, такой уж Влад человек.
Стоит сказать, что несмотря на своего замечательного деда, Влад был очень даже обеспеченный.
Его родители живут в другой квартире, ближе к работе, он виделся с ними не так часто, но денег от них получал так много.
– А ты Саня? Нам обязательно нужно что-то в одном стиле. Я вот себе как у Шелби присмотрел, стоит, правда, две тысячи, ну ничего…
– Не, Влад, я у деда своего возьму. Он в нём на свадьбу ходил, там ещё на старославянском говорили, наверное! Это вещь с невероятной человеческой энергетикой, все мои фибры души содрогаются, будто ветви тонкой берёзки под силой осеннего ветра, когда я прикасаюсь к штанам деда.
Последние слова явно были отсылкой к бывшей учительнице ребят по литературе, из другой школы и вселенной. Я её, конечно, не видел, но многое слышал, да и прекрасно себе её представлял. Такие учительницы обычно много говорят про жёлтый цвет в «Преступлении и Наказании», оправдывают любые странности Толстого, по четвергам ходят в красных калошах, а по воскресеньям – не ходят никуда.
Мы дружно посмеялись с выступления Саши.
– Резонно, господа, резонно, – важно сказал Влад, – ну что же, тогда мы едем покупать костюм мне.
– А вам не кажется, что это Влад должен был костюм взять у деда. Ведь, как известно, если у деда на стене висит костюм, то внук непременно должен в него одеться, – сказал я.
– У моего деда на стенах висит голая правда и обида на всё человеческое. Он, мне кажется, не вполне себе отдаёт отчёт, какого я пола и сколько мне лет. Скорее всего, он уже умеет кидать фаерболлы.
– Ну, фаерболлы вряд ли, но летать точно.
– Ох уж твой дед, – подытожил я.
Мы поехали в город и немного вели себя как быдло. Если вы вдруг захотите тоже немного стать как быдло, вот вам примерный список. Это только то, что мы успели за сегодня.
1. Играть по дороге в цу-е-фа и бить друг другу фофаны на виду у всех.
2. Внезапно запеть «Только мы с конём»
3. Зайти в самый людный вагон метро, в его хвост. И очень быстро, идти в другой его конец, мешая всем адекватным людям существовать.
4. Много и отчаянно курить (лёгкие уже побаливают)
5. Толкать друг друга в лужи
6. Зайти в торговый центр
7. Зайти в самый дорогой магазин костюмов в торговом центре, посмотреть на первый попавшийся костюм, взглянуть на ценник, сказать: *** (ничего себе) как дорого! И сразу же выйти.
8. Прийти на фудкорт, взять шаурму и сесть на места другого заведения.
Стоит сказать, что всё это я делал с портфелем и гитарой за плечами. Честно говоря, я не люблю проводить время – вот так, но иногда это следует делать, чтобы потом, время, проведённое не вот так, было особенно замечательно.
Мы вернулись туда, где начинается настоящая жизнь – мы наконец-то пришли в гараж.
У Саши есть отец, у отца – машина, у машины – гараж, у гаража – удивительное свойство быть нужным в осенний вечер.
Перед походом в гараж мы купили, что, конечно, следовало купить: две бутылки водки по 0,5 и сухарики. Больше – не нужно.
Саша открывает дверь гаража (тёмно-красную и опять-таки смешную) каким-то непонятным ключом, мы заходим внутрь, внутри – холоднее, чем на улице. То, что надо.
Машины, разумеется, нет, она стоит во дворе. На стене висит календарь 2006 года, в углу стоит холодильник, в другом – верстак. Есть два дивана и стол.
Мы начинаем пить, и соответственно, пьянеть. Из телефона играет Башлачёв, и больше ничего из телефона за вечер и ночь играть не будет.
Вам не нужно знать всё, что там происходило. Я приведу самое главное, вставную притчу, разговор трёх пьяных философов.
Саша: Понятно, что поэзия умерла, и больше никому не нужна, но мы всё равно будем писать, потому что можем, ну разве вы согласны?
Влад: А кто по вашему был последний поэт. Я имею в виду, русский. Я имею в виду, настоящий. Для меня это Бродский – навсегда.
Саша: Бродский, конечно, разве тут можно спорить?
Серёжа: Можно, конечно. Последним русским поэтом был Борис Рыжий, мне так кажется.
Влад: Да ведь совершенно понятно, что мы уникальные люди. Ну, посмотрите на нас, вы только послушайте нас! О каких высоких вещах мы говорим, да разве хоть кто-то из нашего класса о чём-то подобном вообще думает?
Серёжа: Смешной ты, Влад. Ты себя правда лучше других чувствуешь?
Саша: А ты разве, нет, Серёга? Разве мы не умнее остальных?
Серёжа: Да в том-то и дело, что непонятно. Вот, мы сидим сейчас, водку кушаем, я уже кстати третий день подряд пью. Ну да, поэзию обсуждаем, вещи какие-то, пусть даже и интеллектуальные, но всё равно пустые. Можно очень много говорить, но нас не по словам запомнят, а по делам. А дел пока что и нет.
Влад: А надо, чтобы непременно запомнили? Ты для себя живёшь или для других? Да пусть никто моего имени и не узнает никогда, самое главное – чтобы я себе в конце мог сказать, что не зря прожил.
Саша: Конечно же, зря. Жизнь никакого смысла не имеет, мы просто случайность, приматы, которым дано чуть-чуть сознания, и ничего больше. Но раз мы здесь, то значит, надо жить и не надо умирать как можно дольше, надо выжить последнюю каплю из плода своего случайного существования.
Здесь я вам должен кое-что рассказать. Первая моя татуировка уютно расположилась на левом предплечье, это фраза из стихотворения Рыжего «И никогда не умереть». После слов Саши она как будто заново на меня выбивалась, я снова почувствовал её уколами на своей руке.
Серёжа: Неужели ты опять за свой гедонизм? Много же раз обсуждали, это крайне примитивная затея, жить ради удовольствия. Вот скажи мне, какое удовольствие может быть, если каждый день мы просыпаемся и видим вот это. Особенно сейчас, осенью. Серо, сыро, неприятно. Здесь никакого места нет для счастья, радости, удовольствия – нужное подчеркни.
Влад: Я первое подчеркну. Потому что, если твоё счастье может закончиться, случись за окном дождь, то это некрутое счастье. Крутое же счастье инертно, независимо и постоянно. Оно внутри, и совершенно не может поддаться факторам снаружи.
Серёжа: Ну-ка, Влад, расскажи, твоё крутое счастье, оно какое?
Влад: Да хотя бы в этом разговоре и в этом самом дне. Событие превращается в воспоминание, а воспоминания наполняют меня изнутри самой жизнью.
Саша: А ещё водка, водка нас изнутри наполняет! Ну, что, братцы, будем!
Мы скушали ещё немного водки.
– Ну, вот девушки, заметьте, заметьте, я уже давно не говорю «тёлки»! Вот девушки. Почему их кстати с нами сейчас нет? – Влад оглянулся по сторонам.
– Я слышал, что осенью девушки предпочитают гаражи другого формата, кажется, – предположил я.
– Да, и из водки в октябре они только «Бырство» пьют, «Тихой Ночью» им не угодить. Кстати, о ней! Давайте, ребята, за женщин и вообще за всё живое на это планете, будем.
Очередная рюмка было опустошена.
Я заметил, что Саша постепенно сдаётся под натиском непростой жизни. Его клонило в сон, и в разговоре он участвовал дальше исключительно в роли наблюдателя, только иногда делая такие, безусловно, веские восклицания, как «кхм», «да-да» или «нееет!», причём, в абсолютно хаотичном порядке. После он уже по-настоящему крепко заснул и было понятно, что он человек, для которого сон в гараже – не испытание. Хотя спал он очень редко.
Я тоже постепенно сдавался. Но очень важно было договорить с Владом.
– У каждого человека есть искра таланта, с которой он рождается. Цель общества – найти эту искру, раздуть её и превратить в настоящий огонь таланта…
– Честно, Серёжа? А какой талант у Жиробаса, например? Или у его отца? Смешные сообщения писать?
– Я не знаю, Влад, но наверняка есть что-то, что у них получается если не лучше, чем у других, то хотя бы лучше всего, что они умеют. Обстоятельства, общество, и может быть, даже ты с Сашей помешали обнаружиться таланту, как его… Митьки.
– Мы с Сашей?! Да мы же просто веселимся с ним, да и сам подумай, его кроме нас никто никуда не зовёт, мы ему даже лучше делаем, он так хотя бы жизнь увидит.
– Ну какую жизнь, Влад! Какую жизнь! Конечно, напиться и исполнять – это очень весело, но почему, если уж ты ему и вправду помогаешь, почему ты его чему-то полезному не научил? Вот сегодня, я совсем забыл рассказать, сегодня я в метро играл, и ты представляешь, Митька со своим отцом мимо прошли! Хотя, может, и не мимо, может, специально меня искали.
– Ты серьёзно? А раньше почему не сказал?
– А я уже рассказывал это Ване и в днев… – я чуть не проговорился о дневнике, нужно было срочно исправлять ситуацию, и ничего лучше, чем это, я не придумал: – и в дне вообще запутался, забыл уже, что происходило.
– И что они? Что сказали? – спросил Влад, видимо, ничего не заметив.
– А мало чего, честно говоря. Но посыл был ясен: больше Митьку с собой никуда не брать. Ты вот только скажи мне, почему они ко мне пришли, а не к вам? И почему Митька на меня пальцем показывал, и так ещё очень зло улыбался мне, когда уходил. Почему мне?
– Странно. Я думал, он вообще к тебе никак не относится, странно. Ну, и чёрт с ним! Выпьем, что ли.
Мы выпили в последний раз. Я перешёл в совершенно другое состояние, и Влад, кажется, тоже.
Влад взял телефон, включил так называемые минуса. И начал заниматься так называемым фристайлом. Это было неожиданно, но, я вам вот, что скажу, настоящий юный поэт должен уметь делать четыре вещи внезапно:
1. Пить
2. Петь
3. Плакать
4. Драться.
И пока Влад, не совсем пел, но всё же занимался внезапной вещью №2, мне очень захотелось заняться вещью №3, но я не стал этого делать.
Что читал Влад? Я уже и не помню, могу точно сказать, что там была рифма осень-вовсе. Какие-то фразы о деревьях, смерти и дружбе под совершенно грустную музыку. Единственно, пожалуй, что я заполнил дословно – это фраза «Красота в сером дыме любимого города». Ну, это и не удивительно, потому что Влад повторил это раз пять, каждый раз рифмуя на новую строчку, что-то вроде «Желтизна и крутой водопад», «Никому, ничего, никогда» и так далее.
Я смотрел на Влада, тихо засыпая в одежде в холодном гараже на неудобном диване. Времени – три часа двадцать шесть минут с половиной.
Вторник
Как известно, засыпать в отвратительных местах – важный эволюционный признак, который помог выжить вообще всем, кто сейчас живёт. Но засыпать в таких местах пьяным – это талант, который я успешно применил этой ночью. И я спал бы как младенец, если бы не начал трезветь, но я начал, а затем едкие мысли рыли мой мозг.
На часах 12:32.
Есть такой момент утром, когда ты уже практически проснулся, стоит только открыть глаза, но пока ты этого не сделаешь – ты находишься как бы между мирами, и мысли приобретают огромные образы, не являясь при этом снами.
Я подумал о том, что мне плохо – простым и совершенно понятным образом: моё физическое состояние ниже какого-либо допустимого уровня, и я сам до этого довёл себя, потому что какой-то период было весело.
Я подумал о том, что хотел бы находиться сейчас в совершенно в другом месте и в другом состоянии, и самое грустное, я подумал о том, что не смогу написать ни строчки ближайшие дни. Так оно и вышло, ведь теперь я пишу, находясь в Константиновичах, и, если бы не одно событие, о котором я скажу позже, я бы, наверное, так и закончил свой дневник – сценой в гараже.
Я резко вскочил с неудобного дивана на неудобный пол, крикнул, и пару раз ударил себя по лицу. Понимаете, если решил, что пора просыпаться – не стоит гнушаться и таких действий.
Влад и Саша обернулись на меня, но только в виде хорошо отработанных рефлексов на неожиданные звуки, через секунду они опять не обращали на меня никакого внимания.
Они уже не спали, а с неистовой силой сидели в своих телефонах, нещадно насилуя сенсорный экран своими пальцами. Я тут вспомнил, что мне, честно говоря, тоже было бы как раз кстати сейчас взять телефон и всё это описать, но вот, что я вам скажу – такие вечера имеют определённую цену, которую нельзя измерить в рублях.
Я совершенно ясно понял, что больше не могу ничего писать, и этим выводом я подавился, откашлялся, и чуть было не заплакал. И так бы оно и случилось, и этот дневник стал бы ещё одним забытым файликом где-то на рабочем столе, если бы не одно событие, о котором, как вы знаете, я расскажу позже.
Я страшно хотел пить – в гараже есть кран. И что вы думаете, конечно, с одним рычагом синего цвета, конечно, с холодной водой.
У меня всегда были очень чувствительные зубы. Мне стало больно, но я даже был чуть-чуть рад, потому что зубная боль заставила забыть о боли душевной.
Затем, хотя это и было на пределе моих сил, я умылся этой же самой водой и даже переоделся.
Стало капельку лучше, но надо было подумать, каким образом уехать отсюда прямо сейчас, потому что, зная специфику Саши, Влада и себя, этот день – далёко не предел, и что скорее всего дальнейший действия примут совсем разрушительный масштаб – надо было скорее исчезнуть.
Я прибегнул к старому-доброму дедовскому способу – соврать. Ну, то есть солгать, обмануть, ввести в заблуждение, отойти от истины, да и в конце концов – сказать неправду.
– Так, парни, у меня уже поезд через полтора часа, – мой голос звучал неприятно, хрипло и глухо, наконец-то, как он и должен звучать, если я скверный парень, – поэтому я уже пойду сейчас.
– Поезд? – кажется, Саша забыл, что это вообще такое, – какой поезд?
– Вряд ли очень удобный, но тот, который меня не будет ждать.
– Так ты сегодня уже уезжаешь? Сейчас? – Влад наконец-то посмотрел на меня, впервые, за всё утро, – а почему ты раньше не сказал?
– Да, братан, совсем нехорошо такие вещи таить, – сказал Саша.
– А я знаете ли, занят было до этого, водку с вами кушал. Ну, забыл, извините.
– Так что ты, надолго уезжаешь? – Влад, кажется, очень расстроился.
– Да нет, в пятницу или субботу вернусь, так только, перезаряжусь немного.
– Ну, это всегда хорошо. Ну что, с Богом что ли? – Саша подошёл меня обнять. Обнял меня и Влад. Стало грустно. Они-то думали, от того, что я уезжаю, но на самом деле оттого, что я прибегнул к старому-доброму дедовскому…
Я вышел из гаража.
На улице наконец-то было солнце, которого здесь никто не видел уже около двух недель. Сильно заболели глаза, стены гаражей, машины, лужи, пробегающие мимо коты – всё было слишком ярким.
Солнце. Часто задумываюсь – а какой была моя жизнь, если бы солнце светило каждый день? Наверное, совсем другой.
За плечами – большой, набитый до отказу портфель и гитара. Я побрёл до метро, затем – на вокзал. В метро я понял, как сильно мне нужен сон – но я со всей силы старался не заснуть. Ещё не время. Поезд трясло, люди угрюмо молчали. Я абсолютно уверен, что поездки в метро каждый раз забирают частичку чего-то хорошего из меня.
Вокзал. Глазу не за что зацепиться. Иду в кассу, беру билет до Константиновичей. Отправление – 21:37, прибытие – 2:15, стоит это удовольствий – 13 рублей 43 копейки.
Люди. Много людей со смешными багажами на колёсиках. Едут в места с невероятными названиями. Большей частью смотрят куда-то под ноги. Спешат.
Голос диктора. Приятный и чистый, убаюкивает.
Я купил воду, детское питание, сникерс. Съел и практически этого не заметил.
До поезда – семь часов. Время, равное здоровому сну взрослого человека. Здорового сна не получилось, хотя я заснул практически мгновенно. По-настоящему крепко я спал от силы час, остальное время делал вид, что сплю, или спал нервно, отрывисто видел сны, и не отпускал рук от портфеля.
Пару раз я выходил на улицу, курил и тупо смотрел перед собой. И всё время вспоминал, почему-то строчку Рыжего «В России расстаются навсегда», и поверил в это, и даже заплакал, но потом сразу же на себя разозлился, дал себе пощёчину, и дальше пошёл спать.
Состояние – болезненное.
Последние два часа я просто сидел и ничего не делал, слился с креслом и космосом.
Зашёл в поезд. Успел занять место в углу вагона. Вначале людей было очень много, но затем они стали выходить на станциях со смешными названиями. Проверили билет. Билет был в порядке, я – не совсем.
Ко мне почему-то никто не садился. К двенадцати ночи в вагоне остался я один. Спать больше не хотелось. Я достал гитару и начал тихо перебирать струны.
Сколько это длилось, не знаю, недолго, надо думать. Периодически через вагон проходили люди, но долго не задерживались.
Зашёл человек. Девушка. В отличие от всех, она не пытался как можно скорее пройти сквозь вагон, она будто была на прогулке, медленно шла по вагону. Потом посмотрела на меня. Вернее, я почувствовал, что она на меня смотрит, играть я не переставал и смотрел на гитару.
Она подошла ближе. Белые волосы и сама очень бледная, совершенно задумчивые и немного грустные глаза.
Я засмотрелся, девушка было очень красивой. Она присела напротив меня. Я отложил гитару.
Она немного посмотрела на меня, затем поменялась в лице, прищурилась (как ей идёт это прищур!), заметно начала волноваться, а после сказала:
– Привет, Серёжа.
Но в этот самый момент и я узнал её, ответил:
– Аня, привет. Да как это вообще возможно? Как это может произойти? – я почти сорвался на крик, и очень зря. Я не мог поверить, что видел перед собой Аню, и почему-то из-за этого очень злился.
– Серёжа, всё в порядке, не волнуйся, не злись, – её голос – и я не мог больше двигаться и что-то сказать. Было похоже на сонный паралич, но на добрый сонный паралич.
– Всё хорошо, Серёжа. Я не хотела тебя напугать, – Аня говорила так открыто, она улыбалась мне.
– Аня! Аня! Не могу поверить, но как, как мы оказались в одном поезде в этот день? У тебя же универ, вроде сейчас учёба должна быть. Как это может быть?
– Я много сейчас езжу по стране, Серёжа, сегодня были дожинки в одной деревне, я и ещё пару человек с группы помогали главному режиссёру праздник ставить. Мы приехали на вокзал, я тебя заметила, и дальше с ребятами не пошла. Я тебя сразу узнала, хотя столько лет не виделись! Очень захотелось с тобой поговорить, но ты то спал, то выходил курить, я подумала, что пока не надо тебя трогать, что ты, наверное, ждёшь поезд, и едешь, конечно, к бабушке. Но ты ведь так давно не был у неё! Я захотела поехать с тобой, потому что очень волновалась за тебя, да и сейчас тоже волнуюсь, ты посмотри на себя!
Я соображал и думал больной головой. Я не мог поверить и сначала был уверен, что Аня какая-то шизоидная вариация, что я сошёл с ума. Я начал опять бить себя, давать пощёчины, но Аня не пропадала, вначале с ужасом на меня смотрела, а потом крепко взяла меня за руку, прервав серию самоистязания.
– Хватит, ты и на вокзале себя бил! Ты себя зачем бьёшь, Серёжа?
– Я с ума потому что сошёл, и может быть, ты просто Марла Сингер, и я один тут с собой говорю.
Аня сама дала мне пощёчину, и я мало-помалу начал верить в то, что она на самом деле существует.
– Ну а что здесь такого? Разве люди не могут случайно встретиться, когда живут в одном городе? Да и тем более, ты почти целый день на вокзале был, знаешь, сколько людей мимо тебя прошли, и знакомые, наверное, тоже, – по мере разговора Аня горячилась, как я узнал потом, она на какое-то время сама разуверилась в том, что она на самом деле существует, и пыталась убедить в этом и себя тоже, – я домой успела заехать, вещи взять и ключ от квартиры, приехала, а ты до сих пор там. Поезд до Констов сегодня только один, а никуда в другое место ты бы не поехал, наверное. Ну, чего молчишь?
Когда она сказала «Консты», ровно один миллион мурашек пробежал по моему бренному телу. Так их называют только те, кто в них когда-то жил.
– Ну, вместе, стало быть, едем? – я задал ей этот вопрос, но проглотил слова и сказала не стало быть, а «сталабть». Аня рассмеялась.
– Стало быть, вместе! Ах, Серёжа, вспоминаю тебя, только ты такие слова мог говорить.
Кхм. Кхм. Это я так думал, в смысле, именно эти слова звучали внутри меня. В моём бедном сознании начинали формироваться всякие мысли, но это происходило куда медленнее, чем должно было.
– И ты из-за меня поехала за двести километров от дома, когда у тебя учёба? – я начал задавать адекватные вопросы, и даже слегка этому порадовался, значит, я до сих пор не потратил разум.
– Ну, как из-за тебя. Я вообще-то в этом месяце итак собиралась туда ехать. Да и мне кажется, что за тобой надо было присмотреть, очень ты выглядел…
– Не очень? – подсказал я.
– Совсем не очень. То ли злой, то ли грустный, как помешанный ходил, на тебя люди смотрели, ты не видел никого. Страшно было за тебя, и до сих пор страшно.
Я уставился на Аню.
– Я пил вчера. – вдруг признался я Ане.
– Да что ты говоришь? А я думала, целый день книжки читал.
– Нет, не читал. Давно уже ничего не читаю, пока только пишу.
– Ты пишешь? А, впрочем, я совсем не удивлена. Ты всегда должен был что-то писать. Я даже помню, помню, как ты в детстве мне стихи писал!
– Точно, писал же. Только забыл совсем.
– Как? Ты забыл? Я помню, наизусть помню вот эту строчку: «Февраль пробежался рубцом по зиме. Несколько шумно и несколько странно. Мечтаю увидеть, пускай и во тьме Девушку. Милую девушку Анну» – её милые, бледные щёки залились румянцем, и будь я писатель 19-го века, тут же бы сказал – чахотка, но я писатель 21 века, и поэтому ничего про это не скажу.
– Ты наизусть это помнишь?
– Ну, конечно, наизусть! Мне стихов после этого больше не писали. «Февраль прошёлся рубцом по зиме» – красиво. Ты от папы, наверное, своего такому научился. Это, кстати, ты написал в последнее лето…
– Да, теперь совсем вспомнил. Мне же папа тогда и помог. Вот эти вот «несколько» – это же полностью его слово, как будто в наследство мне отдал.
– Ужасно, что так вышло. Мне очень жаль. Но я так рада, что ты нашёл в себе силы после всего этого наконец-то туда поехать. Ты же там ещё не был после этого? Ну, я бы, наверное, это как-нибудь узнала.
– Не был, Аня, и вот сейчас еду, и не понимаю, потому что хочу туда, или потому, что решил, что в поездке можно приключения найти и дневник интересней станет. Господи, как же это плохо, какой я плохой человек! Я ужасный человек, Аня!
Я говорил с надрывом, Аня же спокойно, но внушительно мне отвечала:
– Никакой ты не плохой человек, Серёжа, просто с тобой случилось много плохого, а это не одно и то же. А то, что ты дневник пишешь, очень правильно, он тебе поможет со всем справиться, так будет легче всё пережить, если ты свои мысли напишешь. Ну, дашь ты мне свой дневник почитать?
– Дописать сначала надо, ведь так не выйдет ничего… а, впрочем, ладно, надо же в конце концов кому-то это посмотреть, я уже не понимаю, хорошо выходит или плохо. Давай-ка тебе какую-нибудь сцену прочитаю.
И я прочитал ей про то, как мы с Сашей будили Влада. Аня посмеялась.
– Хорошо, Серёжа, бодро очень получается, только, если всё так весело в дневнике, чего ты сейчас такой грустный?
– Я не знаю, Аня. Я думал, что буду писать, ввязываться во всякие приключение, что мне будет очень интересно, а по итогу, если опустить детали, я просто пью, начиная с пятницы.
– Ну вот и хватит, тебе, значит пить, и правильно, что к бабушке съездишь. Ты в городе чуть-чуть устал, надо же иногда в других местах бывать, от привычного отдыхать.
Я, конечно, многое ещё хотел ей сказать, но по итогу совершенно бессовестно расплакался. Аня больше не пыталась меня успокоить, просто обняла меня, пока я плакал. Пару раз я пытался ударить себя по лицу, но Аня крепко, на удивление крепко, держала мои руки.
– Прости, Аня, прости пожалуйста, что перестал тебе после всего писать, что не приезжал туда больше, а надо было, надо было с тобой быть, – я наконец-то успокоился.
– Да как же ты себя винишь? У тебя такое огромное горе случилось, это я должна была тебя искать, помогать, но у меня Серёжа, три года уже как бабушки не стало, дедушка после этого повеситься пытался, сейчас у тёти живёт. Надо было много-много учиться, чтобы в университет уйти, а когда поступила, совсем ничем кроме учёбы не занималась. Но я же звонила тебе на дни рождения, только ты пьяный всегда очень был, не помнишь, наверное.
– Не помню. Прости пожалуйста.
– Хватит извиняться! Ничего страшно, сейчас, вот вместе едем, и это очень-очень здорово. Ну, что ты Серёжа, улыбнись хотя бы. Много ли девушек за тобой в поезд запрыгнут, в конце концов?
– Никто, я думаю. Ты, Аня, просто золото.
– Ну вот, что-то говоришь хотя бы. Ну, давай теперь разговаривать, вся ночь впереди, давай, рассказывай, как у тебя жизнь.
Я начал говорить сначала сбивчиво, делая ненормально долгие паузы, но потом даже увлёкся рассказом, да и Аня очень внимательно слушала.
– А зря ты, Серёжа, в университет идти не хочешь. В мой, хотя бы. Ты там с людьми познакомишься замечательными, да и найдёшь себя точно. Петь ты отлично умеешь, это я хорошо помню, и сейчас вот, книгу пишешь. Поступил бы, Серёжа.
– Да разве я успею вот это вот это всё выучить, чтобы поступить? Я работать буду, мама же мне не поможет. Вот через полгода восемнадцать исполнится, квартиру буду снимать. А так – книгу напишу, и богатым стану.