Наташа сжалилась, (не в первый раз! Да, если подумать, Бобриков мог верёвки из неё вить) и сказала:
– Вы страдали не напрасно – премию за создание этой линии вы получите сразу после окончания выставки. Скажу вам по секрету, босс уже слил информацию, что готовится большой заказ, чуть ли не федеральном уровне, – для убедительности Наташа многозначительно указала пальцем куда-то, в те самые, заоблачные выси. – Нас заметили!
– Вас заметили, – мрачно поправил Бобриков, напирая на слово «Вас». Ну вот, начинается…
– О чем Вы, дорогой Игорь Иванович? – Наташа привычно отбила подачу, зная, что скоро последует целый каскад вопросов и упрёков. Но на этот раз она ошиблась: Бобриков был мягок, мил и заискивающе улыбался:
– Наталья Владимировна, я о том произведении… О том творении… Вы помните, я показывал вам эскизы – но вы и слушать не захотели! Вы думаете, раз я маркетолог, то мне не доступно высокое искусство. Но нет! В душе я поэт! Я художник! Артист!
Ах, вот вы о чём, Игорь Иванович! Запел старую песню непризнанного гения и большого художника. Ну, что ты будешь делать?
Наташа, как ни старалась укрыться под маской скепсиса и покровительственного похлопывания по плечу, на самом деле чувствовала себя совсем не уютно: Игорь Иванович Бобриков был в два раза старше неё, работал в мебельной промышленности с прошлого века, был отягощён женой, детьми, внуками и несколькими хроническими болезнями…
Наташа не могла привыкнуть, что этот пожилой, седоватый человечек нуждается в её одобрении, поощрении и признании, ищет её расположения. Совсем недавно ровесники Бобрикова – учителя в школе и преподы в универе – были для Наташи тем, чем вдруг, сама того не желая, она теперь стала для него: если не наставником в профессии, то уж начальником, принимающим решения – как пить дать. Той, от кого зависит распределение материальных благ, фронта работ, да вообще – всего режима жизни.
Вот как бывает! Принимая пост начальника отдела, Наташа совсем не думала о таких пунктах в деловом расписании руководителя. А Бобриков не унимался. Теперь на его лице появилась нехорошая, заговорщическая улыбка:
– Признайтесь, любезная Наталья Владимировна, вы просто испугались, увидев во мне достойного противника, конкурента, превосходящего вас! Я-то знаю, почему руководство благоволит вам…
– Бобриков, ну что вы такое говорите! Что вы несете, что вы городите, дорогой Игорь Иванович. Вы переутомились, – тон доброй, но усталой медсестры в отделении для буйных давался Наташе без труда. Но всё-таки профессионализма, психиатрической практики, не хватало, ей всегда удавалось немного успокоить Бобрикова, но полностью излечить его от параноидальных фантазий – никогда.
– Нет! Золотая, прекрасная, добрая Наталья Владимировна! – теперь в его голосе явственно зазвучали нотки иступления. Припадок подходил к высшей фазе. Сейчас начнёт бросаться на колени и хватать за руки. И точно! Бобриков цепко сомкнул свою маленькую ручку на Наташином запястье.
– Я привез ее сюда. Я верю, что вы – как истинный художник – не посмеете скрыть от народа… От публики… Мою козетку. Вы не сможете! Ваше сердце не позволит вам пойти против совести…
Из недр модульного мебельного комплекса Бобриков, жестом фокусника, вытащил, выкатил на первый план козетку. В полном смысле этого слова. Если кто это слово понимает. Бобриков, несомненно, понимал – что ж, ему и карты в руки, он собаку съел на мебельной теме, и относился к мебели – Наташа всегда это знала – с любовью не случайного человека, а преданного делу всей жизни подвижника.
Но за те недолгие пару лет, которые сама она провела в мебельном бизнесе, Наташа и сама поднаторела в профессии, с историей вопроса знакома, по салонам поездила, каталоги листает и козетку от кушетки отличить в состоянии, не стоит беспокоиться. Предмет мебели, предоставленный сейчас её вниманию, был, несомненно, козеткой. И козеткой самой высшей пробы. Изящно закруглённые спинки сидения мягко перетекали в подлокотники, отбрасывая кружевную тень на благородную парчу обивки. Да, спинки и подлокотники были резными и ажурными, а обивка – прекрасной расцветки с очень подходящим принтом, если шитьё по парче позволительно будет назвать этим низкопробным и новодельным словом: по бордовому полю были разбросаны золотые турецкие огурцы трёх размеров.
Низкие гнутые ножки заканчивались утолщениями в виде лам крупного представителя семейства кошачьих – льва или тигра. Произведение искусства, Луи Витон мебельного цеха, козетка Бобрикова воистину по праву могла бы украсить салон какой-нибудь мадам Рекамье… или женскую половину гарема турецкого султана из сериала «Золотой век».
На этой замечательной козетке влюблённые ХVIII-го… нет, даже ХIХ-го века, скрывшись за ширмой в уголку гостиной, могли бы вести невинный флирт или сговариваться о тайном обручении и побеге… Эту прекрасную козетку с руками мог бы оторвать у Бобрикова мебельный цех Мосфильма, когда бы цех этот получил задание обставить аристократическую залу к очередному историческому фильму.
Все претензии Бобрикова на звание большого мебельного художника, воплощённые в этой козетке, были оправданы и подтверждены. Но рядом с авангардным Наташиным мебельным модулем архаичное творение Бобрикова выглядело настолько неуместным, что Наташа не удержалась от хохота.
Если возможно представить себе супер-остроумную шутку, выраженную с помощью мебели, то это была она! Первый паровоз рядом с «Сапсаном», фанерный кукурузник рядом с Сухим-Суперджетом, деревянные сабо рядом с Лабутенами, козетка Бобрикова не выдерживала сравнения с последним словом мебельной мысли.
Наташа прекратила хохотать и постаралась сгладить ситуацию:
– Извините, Бобриков, простите, Игорь Иванович, я не хотела Вас обидеть. Но это – немыслимо. Не на этой экспозиции. Не в этот раз. Да вы и сами видите!
Но Бобриков не видел. Его лицо наливалось краснотой, переходящей в опасный лиловый цвет. Наташ решила зайти с другой стороны, и заботливо поинтересовалась:
– Как вы только дотащили её? Наверное, и радикулит – из-за этого?
Бобриков продолжал менять цвет. Надо быстренько спустить всё на тормозах, как будто ничего не произошло. Для этого берём нейтрально-деловой тон занятой начальницы:
– Ну ладно, Бобриков, давайте вернемся к нашим баранам… то есть – диванам. Спасибо, что привезли их, поезжайте теперь на фабрику, приглядите за производством, я сегодня целый день здесь, так что вся надежда на вас. А к 7 часам возвращайтесь. Обещают настоящий праздник! А я, пожалуй, пойду посмотрю, как все это выглядит с парадного входа.
Наташа похлопала Бобрикова по плечу – и не хотела, а как-то само получилось, жест вырвался непроизвольно, как иногда – слово: похлопала, дескать, ничего-ничего, всё в порядке, продолжаем работать – и они вместе зашагали к выходу.
Распрощались у порога: Наташа осталась у входа, а Бобриков затрусил в сторону мебельного фургона. Может быть, отпустить его, дать ему выходной до вечера, отдохнул бы, развеялся? Наташа рассеянно провожала взглядом шарообразную фигуру заместителя, забывая о его существовании с каждой следующей секундой. Он ещё не успел залезть в кабину фургона, а Наташа уже не помнила ни о Бобрикове, ни о его козетке.
Её мысли сосредоточились на предстоящей презентации: что, как и в какой последовательности она будет говорить, каким образом скоординирует свои слова и действия помощников, которые точно по минутам должны будут выкатывать на сцену всё новые и новые объекты, новые модули её умной коллекции.
Надо будет ещё раз прорепетировать с рацией, подумала она и стряхнула напряжение, стараясь поймать жёлтый кленовый лист, не спеша, кругами, опускающийся на землю. Концентрацию и сосредоточенность необходимо сочетать с лёгкостью и самопроизвольностью, только тогда выступление будет успешным.
Ура! Лист приземлился точно ей в руки. Значит, будет удача! Погрузившись в свои маленькие ритуалы, Наташа и думать забыла о Бобрикове. А он о ней не забыл. И если бы она захотела, то увидела бы, что он до сих пор не уехал, сидит высоко, в кабине большегруза и сверху глядит на неё ненавидящим взглядом. А потом достаёт телефон, набирает три цифры и зажимает себе свободной рукой нос, чтобы сказать гнусавым и неузнаваемым голосом:
– Я хочу сделать экстренное сообщение!
Его голоса, Наташа, конечно, услышать не могла. Зато последствия заметила, не прошло и пяти минут. Мебельный фургон, наконец, медленно развернулся и отчалил, едва разъехавшись на въезде с полицейской машиной. Наташа не придала особого значения появлению стражей порядка: ну приехали – и приехали, мороз-воевода дозором обходит владенья свои.
Когда из машины деловито повыскакивали парни в полном боевом облачении и побежали, ступая след в след, по ступенькам Экспо-Центра, Наташа забеспокоилась: на учения не похоже.
Огромная афиша у входа – "Интерьер-Экспо 21", еще полчаса назад Наташа с гордостью разглядывала на ней небольшую фотографию своего модуля – больше не выглядела такой уж основательной, надёжной и бескомпромиссной. Вдруг случится что-то, и выставка не состоится?
«Да как же можно так думать, прекрати накручивать себя, истеричка!» – одёрнув себя, Наташа приготовилась подышать, как учили на занятиях по йоге: глубокий вдох, расширяющий грудную клетку, на четыре, потом – задержка дыхания, на четыре, и медленный выдох, сверху вниз, на восемь. Три раза повторить упражнение – и все волнения как рукой снимет.
Но не сняло: сверху по ступенькам навстречу Наташе ссыпался сначала парень с креативной стрижкой, потом бизнес-леди зрелых лет – она бежала, неловко подворачивая ноги на тонких шпильках. За ними вниз хлынула целая толпа. Наташа отошла в сторону, прижалась к стенке и смотрела на бегущих испуганных людей.
Вот оно и случилось «что-то». Один из бегущих – пожилой дядечка с фотоаппаратом на груди – остановился рядом с ней, расчехлил объектив и начал снимать человеческое стадо. Щёлкнул он и Наташу, запечатлев немой вопрос, так отчётливо читающийся на её лице. Пожужжал зуммером, щёлкнул и сказал коротко и отрывисто одно короткое слово: «бомба!»
Слово оглушило её, лишило памяти (она так и не вспомнила Фотографа из ЗАГСа) и страха: вместо того, чтобы бежать вместе со всеми вниз, Наташа, расталкивая спасающихся бегством, рванула вверх по лестнице.
Глава 14
«Воспоминания о том, что произошло в разгар осени, ещё так свежи!» – Наташа бежала от машины, чуть не вприпрыжку, к знакомому подъезду. Еле припарковалась! Сугробы высились здесь и там, отъедая добрую треть от проезжей части. Зима. И самое время для их традиционной с Женькой полуночной беседы.
Всё как-то не выходило раньше, не срасталось. Наташа даже боялась, что забудет о случившемся, не донесёт до сестры, расплескает. Но нет, всё еще живо в памяти и в сердце, Наташа старалась, ни с кем другим не делилась своими тайнами, девичьими секретами.
И вот момент настал. Сейчас она скинет шубу, стряхнёт растаявший снег, снимет сапоги в уютной Женькиной прихожей, и начнёт рассказывать. Ой, вот и Женька – кажется, это её лицо выглядывает во двор, высматривает Наташу? Эх, была-не была! Наташа слепила снежок и запустила, что есть сил, в то самое окно. Здравствуйте, это я иду!
Через десять минут она уже пила глинтвейн, удобно разместившись в кресле-качалке. Женька даже заботливо накрыла её малиновым пледом в синюю клетку: «Ты же с мороза, садись, грейся, сестрёнка!» – как будто Наташа не из тёплого салона машины вылезла, а долгий путь по заснеженной тайге проделала сюда, в женины владенья.
Глинтвейн был вкусным, Наташа каждый раз спрашивала, и каждый раз упорно забывала ответ – что же такое кладёт в него Женька, что он получается такой… необычный? «Имбирь? Цедра лимона? Кардамон?» – перебирала она в уме специи, – не то, всё не то.
Свет за окном мерк, постепенно переходя в сумрак. Лишь белел на стекле снеговой кружок – след от меткого попадания Наташиной верной рукой. Она и сама от себя такого не ожидала.
– Наташка! – Женя проследила за её взглядом, вспомнила про снежок и нахмурилась, – ненормальная, вдруг бы стекло разбила!
Но долго сердиться у неё никогда не получалось, тем более, что она искренне была рада встрече с сестрой. Поэтому строгость и укоризна уступили место приветливости и ласке:
– А ты хорошо выглядишь!
Наташа вернула комплимент сестре:
– Ты тоже! И причёска какая интересная! Ты стилиста сменила?
И, пока Женя добросовестно отчитывалась о том, где и почём её так здорово постригли, Наташа терпеливо ждала, ждала удобного момента, чтобы вклиниться со своей супер-новостью. Что ж, вот сейчас, кажется, пора!
И, как бы развивая тему причёсок и удачного дизайна головных уборов, незаметно для Женьки, та как раз подворачивала газ под очередным кулинарным шедевром, томящемся на плите, Наташа выхватила из сумки и водрузила себе на голову … диадему!
Изящную, витую диадему, с жемчужными глазками, сияющую и переливающуюся в свете стоваттной кухонной люстры.
– А это ты видела?
Стремительно повернувшись, Женя застыла с раскрытым ртом, в восхищении сдвинув руки, одну – с поварёшкой, другую – с прихваткой – то ли в молитвенном жесте, то ли в так и не разразившемся аплодисменте. Наташа была довольна произведенным эффектом.
– Ну что? Принцесса?
– Нет, не принцесса! Королевна! Наташка! Откуда? У тебя что, роман с принцем Уэльским?
– Староват для меня, – увенчанная диадемой, она отмахнулась с пренебрежительной гримасой, – бери выше! Я – мисс мебель России.
И тут же фыркнула от смеха, снижая пафос, превращая похвальбу в весёлую историю:
– Мисс мебель! Это ж надо придумать такое!
Мисс мебель, как её не назови, выглядела в диадеме умопомрачительно. Именно так, как мечтают выглядеть все девочки мира, примеряя перед зеркалом первую, какую-нибудь пластмассовую или картонную самодельную корону. Об этом, вероятно, подумала и Женя – в сущности, они обе оставались такими же девчонками:
– Дай, я примерю!
Диадема преобразила и Женю: глаза и зубы заблестели под стать драгоценным «глазкам», подбородок приподнялся, брови изогнулись, ноздри затрепетали, шея как будто удлинилась – ни дать, ни взять, королевская стать! Вот что нужно каждой женщине, и никаких пластических операций! Женя с удивлением разглядывала себя в зеркало, меняя наклон головы и выражение лица: ай да я, ещё тоже очень даже ничего!
Потом быстрым движением сдёрнула красоту, отбросила от себя почти с отвращением:
– Прямо как змей-обольститель! Смотришь на себя в короне, начинаешь гордиться, не знаю даже, чем: красотой, молодостью, привлекательностью, начинаешь всю жизнь свою к этой дурацкой короне примерять. Типа, вон я какая королевишна, а мне, вместо того, чтобы на приёмах в алмазном дворце посланников и президентов принимать, приходится каждый день пыль вытирать и посуду мыть. И муж у меня вовсе не король и не принц, а просто средней руки оператор, и мантию горностаевую он за мной не носит на цыпочках!
Наташа внимательно посмотрела на сестру: что за мысли, не ожидала от Женьки! Или ей уже поднадоел её идеальный брак? И муж-добряк уже идеальным не кажется? Ну-ка, ну-ка, интересно послушать, как всё меняется в этом мире! Но Женька оставалась Женькой. Она с улыбкой взяла корону, сиротливо свисающую с края стола, погладила её, полюбовалась её напоследок и протянула Наташе:
– Владей своим сокровищем, а мне и моего довольно! – и Женя с любовью посмотрела на свадебную фотографию, стоявшую на подоконнике в ряду других.
Здесь были обрамлённые фрагменты их общей с Борей жизни, жизни, совсем не известной Наташе: вот они, Боря и Женя, счастливые, с шампурами в руках пытаются фехтовать; вот Женька в бикини – а фигурка-то какая, в домашнем платье и не разглядишь! – и Боря рядом в плавках, традиционная фотка с морского курорта; вот они в спортивных костюмах, обмотанные стропами парашюта – о, они вместе и с парашютом прыгали… и как впечатления? Нужно будет спросить!
А вот Женя здесь, на этой кухне, стоит у плиты, обернулась, вероятно, на зов, фотография такая естественная, пойманное мгновение, и Женя выглядит милой-милой, как собака корги… Боря её так увидел и снял, сидел, наверное, на этом диванчике, где сейчас сидит Наташа, и позвал жену тихонько: – Наташка! Наташенька!
Фу ты, что за ерунда, он, конечно, позвал: «Женя! Женечка!», ведь Женька его жена, а вовсе не Наташа. Да, мысли действительно в голову лезут подчас совершенно безумные. Может быть, и правда, всё дело в короне?
Наташа приняла корону из Жениных рук уже не как драгоценность и награду, а как простую изогнутую проволочку… ну ладно, не проволочку, а так, обычное украшение, и быстро спрятала в сумку. Ну её совсем!
Но грустить ей не позволила Женька, которая уже наметала на стол и салатиков, и закусочек, всяких фаршированных баклажанов и помидоров, свёрнутых трубочкой ветчинных рулетиков и малепусеньких бутербродиков с сёмгой, а ещё – яйца с грибной икрой, и тарталетки, и, и, и…
У Наташи разбегались глаза и текли слюнки, она не стала спрашивать, что это – ежедневный рацион такой у Бори с Женей? – а просто набросилась на еду и уминала за обе щёки, послав к чёрту диеты!
Всё здесь было её любимое, мамины и бабушкины рецепты, которые готовились к праздничному столу в их родном с Женькой доме. Женька тоже не сидела в стороне, как некоторые хозяйки, бывают такие – не притронутся к собственноручно изготовленной еде, я, мол, напробовалась, пока готовила!
Нет, Женька с удовольствием составляла компанию Наташе, не забывая подкладывать, да ещё и беседу вести. А как же! Так уж у них было заведено: Наташа пришла – так будь любезна, расскажи, откуда взялась у тебя, к примеру, эта самая диадема?
А Наташу дважды упрашивать не надо: впрямь, есть, что рассказать, так что ж она скрывать будет? И Наташа начала, стараясь не говорить с набитым ртом, с того самого момента, когда кто-то позвонил в Экспо-центр и сообщил, что в зале заложена бомба. Спасайся, кто может!
Глава 15
Она всё-таки вошла в зал, пробилась через поток людей, текущий в обратном направлении. Поток спасающихся. Ну, в самом деле, как же так? Вот это всё, всё своё богатство, плоды трудов – бросить и пусть горит синим пламенем? Нет, Наташа не могла так поступить. А как же бомба и опасность для жизни? А вот в опасность для себя Наташа как-то не верила. В то, что мебельная коллекция может пострадать – верила, а в то, что пострадает сама – нет.
– Ну что, испугались, Наталья Владимировна?
К Наташе подошли трое мужчин, один – хозяин Экспо-центра, другой – организатор выставки. Третьего, одетого в камуфляжную военную форму, она не знала. Обратился к ней хозяин. По его вальяжному виду трудно было определить, что все они сейчас оказались в нештатной и даже опасной ситуации. Наташа поинтересовалась в ответ:
– А вы что, не испугались? Вам бомбы не страшны?
– В дирекцию уже звонили из отдела по борьбе с терроризмом, они говорят – это шутки, хулиган или псих. У них там есть признаки какие-то – как он составляет слова, какие паузы делает, как дышит.
Наташа вздохнула с облегчением. Только сейчас она поняла, в каком напряжении провела последние полчаса. Да, оказывается, она испугалась не на шутку, но вовсе не того, что сейчас взорвётся и перестанет существовать, смертный страх ещё не укладывался в её молодое сознание, нет, она испугалась, что сорвётся конкурс и она не сможет продемонстрировать своё дизайнерское детище сегодня, сейчас! Глупо, конечно, но именно этого она и боялась.
– Так я понимаю, все остается в силе? – голос Наташи звенел по-детски радостно, выдавая скрытые мысли. Организатор выставки, мужчина в годах, солидный, полный, по-отцовски обнял ей за плечи:
– Не радуйтесь раньше времени – сейчас придут какие-то суперпрофессионалы в этом деле, обследуют здание. Тогда и вздохнем спокойно.
Тут слово взял камуфляжник, стоявший до сих пор молча и незаметно:
– Скорее всего, опасности нет, но вам лучше покинуть здание – пока все окончательно не выяснится.
– Не могу я уйти отсюда. Неужели Вы не понимаете, что это для меня значит? Может быть, вся моя жизнь изменится!
И Наташа с вызовом посмотрела в лицо незнакомцу в камуфляже, которого сейчас воспринимала как враждебную силу, способную не разрешить, закрыть, не допустить её праздник. Посмотрела и остолбенела. Перед ней в камуфляжной форме стоял Принц из ЗАГСа.
Через несколько минут она шла по выставочному дворцу, не чуя под собой ног: рядом с ней шагал, по-военному чётко печатая шаг, тот, чьё лицо уже примелькалось ей во снах и в мечтах. Наташа не узнала его поначалу – военная форма меняет внешность, стижка ёжиком – и того больше, а ещё – загар и печать настоящей мужской, мужественной жизни.
«Капитан, обветренный, как скалы…» – крутилась в голове Наташи строчка знакомой с детства песни. Или «как шпалы»? Её новый знакомый был не капитаном. Он был майором. Майором Кошкиным.
Тогда, в момент первого, долгого-предолгого взгляда, он не отвёл глаза, а улыбнулся её горячности и согласился проводить туда, куда ей нужно. Чтобы потом всё-таки отправить на улицу «до полного обезвреживания». Сейчас Наташа шла рядом с ним, почти пританцовывая.
Вот главный зал выставки – и, смотрите-ка! – рабочие с фабрики, как ни в чём ни бывало, продолжают монтировать композицию из её модулей, ориентируясь по большим белым крестам на полу. Наташа заранее разметила ориентиры бумажным скотчем.
– Олег Палыч, Вы что, не знаете про бомбу? – обратилась она к бригадиру сборщиков. Тот ответил философски:
– Живы будем – не помрем! Эй, Петрович, шуруповерт у тебя?
Нечего и говорить, что и Палыча, и Петровича с шуруповёртом майор Кошкин выдворил «до полного обезвреживания», а сам продолжил путь рядом с Наташей. Похоже, не очень-то он и боялся бомбы, скорее, был уверен, что никакой бомбы в здании нет, а освободить здание от людей и полностью проверить на предмет самовозгорания – это у него профессиональное. Был сигнал – значит, надо действовать по инструкции!
Наташа не обижалась на Кошкина. Она щебетала, пританцовывала и видела, что ему это нравится. Вот и костюмерная – здесь те, кто так же, как и она, занимались и рабочими моментами, и презентацией, оставили свои нарядные костюмы, чтобы потом, когда всё будет готово, переодеться по праздничному дресс-коду.
Ну да, вон там даже фрак висит, из непрозрачного кофра торчат фалды! Наташа, оставив кавалера за дверью, решила переодеться. Не ждать вечера, не ждать разрешения ситуации, а вот сейчас взять – и предстать перед Принцем Кошкиным во всей красе.
Сначала она просто тянула время, указав костюмерную как ещё одну зону, которую ей непременно нужно немедленно, вот прямо сейчас, посетить, и чтобы её туда проводил симпатичный майор. А потом в голову пришла счастливая мысль: сделать вид, что ей, «для вхождения в образ», приспичило переодеться в концертное… вечернее… гламурное – как хотите, так и называйте – платье! И уже в нём, струящемся и летящем, оголяющем и чуть прикрывающем, подчёркивающем и намекающем – продолжить знакомство с Принцем-майором.
Наташа так и сделала: вошла в костюмерную, закрыла за собой дверь, постояла немного, прижавшись к ней щекой, слушая, что там, с той стороны двери, делает так долго от неё скрывавшийся и так счастливо, наконец, найденный Принц Кошкин? Так ничего и не услышав, Наташа приступила к действию: решительно раздвинула теснящиеся на длинном кронштейне пакеты с платьями… не то… опять не то… да где же оно?
Оно было, как всегда, спрятано за всеми остальными нарядами, прижато к стенке… Не помялось бы! Но платье, конечно же, не помялось – давно прошли те времена, когда подобные туалеты шились из мнущихся натуральных волокон. Нет! Наташино платье было не таково. Как описать его, не впадая в портновский раж, не сбиваясь на все эти «выточки-рюшечки-оборочки-круглые рельефы»?
Да, собственно говоря, и не было там никаких рюшечек, никаких избыточных аксессуаров и дополнений, только крой, только материал, только длина, и правильное декольте, открывавшее спину, а не грудь… И цвет! Цвет – единственное, что можно передать словами, не захлёбываясь от эпитетов: цвет утренней зари. Не понятно? Ну, начинается!
Цвет утренней зари с юности был любимым цветом Наташи, у неё было бельё такого цвета, и домашний пеньюар, и свитер, и даже пальто. На кодовом их с подружками – Леной и Светкой – языке этот, украшающий любую женщину, цвет назывался именно так: «цвет утренней зари». А на кондовом дизайнерском – по-гастрономически: «цвет лососины».
В Наташином любимом персика и абрикоса было чуть больше. Самым ярким из изысканных и самым изысканным из ярких считала Наташа этот цвет. Радующий и останавливающий взгляд сам по себе, потом цвет заставлял смотрящего перенести радость и восторг на девушку, упакованную в платье этого цвета.
Сколько раз на улице – когда Наташа ещё передвигалась по улицам пешком! – к ней подходили люди с просветлёнными лицами и благодарными словами, когда она несла по городу благословенный цвет утренней зари. Не верите? Проверьте! Оденьтесь как-нибудь в нечто развевающееся, цвета лососины… и пройдите по городу.
Очень хорошо, практически, бурными аплодисментами, принимали также сограждане ультакороткое, летнее платье-трапецию того же цвета. Наденьте и пройдите! Не можете? У вас нет ничего такого? Вам не идёт? Так вот у Наташи было и шло, ещё как шло!
И реакция была у населения совсем не банальной: к ней с восторгами подваливали не похотливые мужики с разъзявленной челюстью, а – люди, разного возраста и пола. Ну ладно, ровесницы-красавицы не подваливали, конечно. Парни, мужики, женщины зрелые и старушки – подходили и говорили, улыбаясь: какая же вы красивая! Как хорошо, что я вас встретил(а) сегодня утром, вот и на душе посветлело, на целый день запас хорошего настроения!
Так что цвет этот был проверенный, нечего и выбирать, каким должно быть лучшее платье. Оно было таким – цвета утренней зари. Его Наташа и начала натягивать, сняв предварительно джинсы и лёгкий сиреневый свитер. Бельё менять не стала, нормальное бельё, хорошее, у неё другого и не бывало.
Уже голова её вылезла из горловины чудо-платья, уже руки утвердились в новых рукавах и начале помогать голове – Наташа наблюдала за собой в зеркало, будто со стороны – как вдруг зеркало отразило и совсем другую голову. И лицо. Лицо Принца из ЗАГСа, майора Кошкина. И рядом с ним – лицо неустановленное, возвышающееся над ещё одной камуфляжной формой. Коллега, значит.
«Эх ты, Кошкин, а ещё майор, какой же ты после этого караульный?» – Наташа скрылась в недрах платья и оттуда слушала незнакомый нудный голос неустановленного военного чина:
– Что вы здесь делаете? Здание эвакуируется!
Наташа ещё раз про себя под платьем посетовала на нерасторопность Кошкина – не мог, что ли, объяснить своему, чё как чё? – а вслух из-под платья пробормотала:
– Так ведь звонил псих или хулиган – это показывает анализ его речевых характеристик!
– Ого! Да вы, я вижу, лучше меня знаете обстановку! И все-таки: освободите помещение.
Наташа, окончательно показавшись над горловиной платья, посмела ответить ему надменно:
– А может быть, это вы освободите помещение? Разве вы не видите, я здесь переодеваюсь?
Чин усмехнулся, пожал плечами и крикнул в рацию:
– Приведите собаку!
Рация прохрипела что-то непонятное. Наташа, расправив платье, стояла посреди костюмерной, как богиня утренней зари, забывшая слова и пропустившая свой выход.
Капитан Кошкин никак не обозначал, что они знакомы – ходил деловито по помещению, переворачивал стулья, раскрывал ящики, заглядывал под другие предметы мебели, прикладывал ухо к стене – словом, для вышестоящего чина создавал видимость активных антитеррористических действий. А может быть, и впрямь действовал так, как положено.
Но вот взгляд его упал на видоизменённую Наташу. И остановился. И Кошкин остановился. Застыл, как вкопанный. Секунда, другая, третья… А на четвёртую он начал разворачивать боевые действия уже в её, Наташином, направлении. Бравым шагом подошёл к генералу (Наташа решила, что старший по званию – никак не меньше, чем генерал, уж очень он был важен) и поднёс руку к голове:
– Разрешите обратиться? Эта гражданка со мной, она готовится к выступлению, которое состоится сегодня, в этом здании, сразу после окончания мероприятий по обезвреживанию.
Генерал посмотрел на Кошкина, как будто впервые его заметил:
– А вы, собственно, кто?
Кошкин с удовольствием оттарабанил незнакомому генералу то, что Наташа уже знала:
– Разрешите представиться! Майор Кошкин, командир отряда особого назначения, прибыл сюда с целью обнаружить и обезвредить взрывное устройство!
В это время из глубины здания послышался собачий лай. И вдруг произошло странное. Услышав лай, Кошкин, ещё раз отдав честь генералу, попытался отодвинуть его от большого шкафа-купе. Именно в его зеркальные двери Наташа смотрелась-любовалась собой и своим платьем, именно перед ним стоял сейчас – расставив ноги и руки в боки – генерал, и именно там, видимо, решил майор Кошкин скрыться от приближающейся собаки.
– Разрешите пройти!
Изумлённый, генерал посторонился и вышел прочь из костюмерной, встречать кинолога с овчаркой. А Наташа, наблюдая эту картину, не могла не полюбопытствовать:
– Куда вы?
– В шкаф! – ответил Кошкин и залез в шкаф, задвинув за собой дверцы. Интересно, изнутри они задвигаются так же, как снаружи? – подумала было Наташа. Закрывать двери шкафа-купе изнутри ей ни разу не приходилось. В отличие от майора Кошкина, который, похоже, справился с этой задачей, нисколько не затрудняясь.
– Вы боитесь собак? – Наташа и не пыталась скрыть разочарование в голосе. Образ бравого героя без страха и упрёка, рыцаря в сияющих доспехах, меркнул и сдувался на глазах. Принц не может, не должен бояться собак. Он вообще ничего и никого не должен бояться!
– Не я их. Они – меня. Такая вот особенность организма, – голос Кошкина из шкафа звучал, как из-под земли. Он, похоже, ничуть не стеснялся происходящего, включил свою рацию и продолжал говорить командным тоном: – Первый, первый, я пятый, докладывайте!
А чего докладывать, когда вот он, первый – в костюмерную уже вваливался омоновец в камуфляже с собакой на поводке. Оглядевшись по сторонам, омоновец привычно нашёл взглядом шкаф и сказал в его сторону:
– Разрешите обратиться?
– Обращайтесь! – Кошкин беседовал с кинологом из шкафа, как будто так и надо! И, наверное, действительно так было надо: собака, пришедшая на вызов вместе с омоновцем, вдруг завыла, опустила хвост, стала прижиматься к полу и изо всех сил тянуть хозяина прочь из комнаты. Подходить к шкафу наотрез отказалась: рычала, огрызалась, пыталась укусить тянущую её к шкафу руку и глядела на омоновца снизу вверх так умильно, что и догхантер бы смягчился! Омоновец отвёл собаку в коридор, сам встал в дверях и отчитался: