Но несмотря на то, что Виктор Николаевич последний раз видел сына, когда тому было пятнадцать (случайно на улице), во сне он сразу же его узнал.
– Стас! – выдохнул Виктор Николаевич и со слезами бросился обнимать сына.
Тот, ничего не понимая, даже не пошевелился:
– Отец? – пренебрежительно бросил он. – Это ты?
– Я, я! – Виктор Николаевич продолжал плакать и опустился перед Стасом на колени, взяв его за руки. – Прости меня, сынок! Прости, что не боролся! Прости, что в суд не подал на эту дуру проклятую! Прости, что оставил тебя с ней!
– Слышь, ты! – Стас с силой оттолкнул отца так, что тот упал на спину.
В этот момент младший Узколобов понял, что они стоят в том самом коридоре, где он играл с грузовичком в тот роковой день.
– Ты не имеешь права даже говорить о моей матери! Из-за тебя она была несчастлива! Ты не мужчина! – закричал на отца Стас.
Виктор Николаевич сквозь слезы удивленно посмотрел на сына:
– Что ты такое говоришь, сынок? Это ведь она…
– А ну молчи! – Стас замахнулся на Виктора Николаевича, лежащего на полу, но тот от удивления даже не попытался обороняться. – Убил бы тебя, если бы мог.
– У меня дочь… – произнес Виктор Николаевич.
– А мне до нее дела нет. Пусть бы она сдохла.
В этот момент Станислав очнулся.
– Развод какой-то, век бы его не видеть! – крикнул он и убежал в свою клеть.
– Диагноз ясен, – скрипучим голосом проговорил Морфей, прихлебывая какао.
Господин Кот лишь укоризненно покачал головой.
– Кто следующий? – спросил старичок.
Оставались трое. Но, наблюдая опыт Барановской и Узколобова, ни Зоя Васильевна, ни Глеб Михайлович не отваживались вступать в контакт с живыми.
– Разрешите обратиться, – выступил вперед Королев.
Господин Кот кивнул.
– Я умер в девяносто два года. В живых у меня не осталось ни жены, ни сына, внуков не было. Мне некого навещать во сне.
– Пожалуй, Вы правы, – сказал Морфей. – Мы можем разрешить ему увидеть сына? – спросил он у Господина Кота.
Тот задумчиво посмотрел куда-то вдаль поверх ясеней и ответил:
– Почему бы и нет?
Лицо Александра Ильича засветилось радостью.
– Присаживайтесь, – сказал ему Морфей.
XII
Александр Ильич очнулся посреди цветущего сада. Он стоял босиком на прохладной мягкой траве и ощущал это. Опустив взгляд на землю, Королев увидел, что кожа на его ступнях выглядела слишком молодо. Он проверил руки – молодые! Ощупал лицо – свежее, упругое и ни капли не сухое! Александр Ильич подпрыгнул и в воздухе ударил пяткой о пятку – получилось! «Невероятно, я снова молодой», – подумал Королев.
– Папа! – раздался голос за его спиной.
Александр Ильич обернулся и увидел своего сына, но в возрасте, когда тому было лет тридцать.
– Алешенька! – радостно произнес Александр Ильич и подошел к сыну. – Неужели это ты?
– Я, папа. Пойдем.
Алеша пошел куда-то вглубь сада и жестом пригласил отца следовать за ним. Они шли мимо огромных деревьев, кроны которых уходили куда-то за облака, мимо кустов рододендрона и древовидных пионов, мимо косматых можжевельников и плакучих ив. Весь сад был в цвету, слышалось чудесное пение птиц и жужжание трудолюбивых пчел. В конце концов они вышли к небольшому розарию, в центре которого стояла уютная беседка.
– Сюда, – сказал Алеша, – давай поговорим.
Они уселись на деревянные скамейки друг напротив друга.
– У меня столько всего произошло! – начал Александр Ильич. – Представляешь, я умер.
Алеша рассмеялся:
– Видишь, оказывается, это совершенно неважно!
– Что значит «неважно»? – изумился Александр Ильич. Ему стало несколько не по себе, оттого что сын так пренебрежительно отнесся к его смерти. – Я мучился, знаешь ли, – продолжил Королев. – У меня рак нашли. Ты помнишь, я у уролога наблюдался? Помнишь? Так вот он оказался безграмотным вредителем, даже палачом. Лечил меня всякими травами да отварами, а потом выяснилось, что это опухоль и уже не излечимая. Я жалобы писал на него, я к министру ходил, все бестолку. Его не то что не уволили, даже зарплаты не лишили. А, по-хорошему, таких врачей надо бы в тюрьму сажать!
– Я понимаю, отец, но какой смысл сейчас это вспоминать? Посмотри, мы же теперь совершенно в другом месте…
– Как какой?! – чуть ли не задохнулся от возмущения Королев. – Алексей, ты разве не понимаешь? Я всю жизнь отдал своему государству. Сначала было голодное и безрадостное детство, потом война, а потом этот архив, будь он неладен. Как в двадцать пять лет туда пришел, так и горбатился, между прочим, пятьдесят лет! А ты вспомни, как они меня оттуда последние пять лет пытались уволить! Тонко намекали, что я, видите ли, неэффективен стал. А это не я неэффективен, это компьютеры нынче эффективнее любого человека. Скоро они людей с самого рождения заменять начнут, вот увидишь! Но вот чего ни один их компьютер никогда не сможет, так это выжить на нашу пенсию! На такое только человек способен. Пожрать купить, проездной, квитанции оплатить, глядишь и на мыло какая-нибудь копейка останется. А на веревку уже не хватит. Вот и живи, сколько проживешь. Крепкие гены – повезло, нет – подыхай. Потому что медицина их бесплатная – чушь и профанация. Талон к врачу добыть теперь сложнее, чем валюту. А добудешь, жди две недели, пока примет. Идешь к нему и думаешь: «Раз к этому доктору такой ажиотаж, значит, он грамотный, опытный и умный». А оказывается, что спрос на него такой не потому что он умный, а потому что он один! Один уролог на всю больницу с прикрепленным населением в сто тысяч человек! Ходишь ты к нему два года на поклоны, а тебе все хуже и хуже. Начинаешь понимать, что он дурак. Выбиваешь себе направление в областную больницу. Едешь в надежде, что раз туда ждать консультации нужно уже не две недели, а месяц, то там точно специалисты сидят. Приезжаешь, а там сидит тот же самый уролог! И дурак, оказывается, не он, а ты.
– Папа, я… – попытался прервать рассказ отца Алексей, но тот его не слушал.
– Я тогда взял деньги, которые откладывал на похороны и пошел в частную клинику. Там же тоже работал тот мясник! Крючков, фамилия его, я запомнил. Правда мне удалось записаться к другому, не к нему. К нему ходил, пока деньги не кончились. Тогда уж от безысходности пошел в поликлинику опять. Только там меня уже сразу к онкологу записали. Вот так. Боли начались кошмарные, меня почти сразу посадили на морфий. Только выписывать его оказалась каторга! У терапевта-участкового, представляешь! Каждый раз ходи и кланяйся. И я ходил. Стойко, до последнего. Там девочка молодая сидела, Лолита Адольфовна, морали мне читала, представляешь? Будь ее воля, направление бы мне сразу на кладбище выписала. Впрочем, она почти это и сделала. Оказалось, что этой ведьме под силу проклятие на человека наслать, чтобы он в Ад попал! А в Аду, я тебе скажу, то еще шапито! Нами Кот руководит здоровенный, в костюме. Боги там разные из Котла выскакивают, когда мы попросим, чтобы ведьму эту спать. Но я тебе скажу, Алеша, даже этот цирк ничто по сравнению с нашей системой в целом и здравоохранения в частности! Такие налоги платит народ, работают все, а они все разворовали, по норам растащили, только и знай себе вещают по телевизору, что все хорошо в стране. Пройди диспансеризацию – сохрани здоровье, на выборы не забудь сходить обязательно – тебе там пирожок с изюмом дадут бесплатный. Ты его переваришь, в баночку положишь (только баночку в аптеке купи, бесплатно не дадут) и понесешь на диспансеризацию – вот и замкнется тогда круговорот пенсионеров в стране. Не прощу я никогда, Алеша, систему нашу за то, что людей как пирожки переваривает и не давится, – сказал Королев и внезапно вновь очнутся на поляне.
– Чего Вы так долго? – спросил Глеб Михайлович.
– Но я не успел… – растерянно проговорил Королев.
Господин Кот рассмеялся:
– Знаете, уважаемый, я заметил, что чем дольше человеку удалось прожить, чем чаще он утверждает подобное. Воистину, людские потребности безграничны! Но освободите место, теперь очередь старосты.
Зоя Васильевна, не смея перечить Коту, медленно подошла к Морфею.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал Бог сна.
Староста села, закрыла глаза и мгновенно погрузилась в сон.
XIII
Зоя Васильевна очутилась на переднем дворе своего дома в СНТ «Кувшинка». «Неужели Вовка опять напился до того, что уснул на крыльце?» – подумала она?
Подергав входную дверь и убедившись, что она (в кое-то веки) заперта, Зоя Васильевна обошла дом кругом. Никого. Вдруг из-за угла дома, виляя хвостом, к ней на встречу выбежал старый серый Тузик. Шерсть у него на боках, как всегда, свисала колтунами, а на морде остались следы недавно съеденной овсяной каши. Пес подбежал к Зое Васильевне и попытался поставить передние лапы на ее толстые колени.
– А ну кышь, чучело! – рявкнула Шнапс. – Где мой Вовка? Отвечай, ну, ты же тоже, поди, как наш Господин Кот можешь с мертвыми говорить.
– Гав! – звонко пролаял в ответ Тузик, и Зоя Васильевна поняла, что так это не работает.
«Вот пьяница! Как можно так накваситься, что пропустить встречу с покойной женой!» – ругалась про себя на мужа Зоя Васильевна.
– А ну пошли! Будем искать! – она позвала Тузика с собой и снова пошла вокруг дома в поисках Владимира.
Зоя Васильевна была абсолютно уверена, что приснится именно своему третьему (и последнему) мужу Владимиру Петровичу, которого она, как и все, звала просто Вовкой.
Вовка работал водителем на скорой, много пил и однажды, когда был еще подтянут и полон энергии, несколько раз изменил жене. В остальном же их брак Зоя Васильевна считала успешным, поскольку Софочку Вовка принял, как родную, несмотря на то, что досталась она ему от второго мужа Зои Васильевны, фамилию которого, кстати, до сих пор носила Зоя Васильевна, поскольку устала менять документы. В отличие от первых двух, третий муж относился к Зое Васильевне нежно и с заботой. Он ни разу в жизни не поднял на нее руку, не оскорбил на людях и не отказал в просьбе дать денег – это она и считала любовью. Конечно, именно Владимир должен был встретить жену во сне, сомнений не было.
Трижды обойдя дом, заглянув под крыльцо, в сарай с лопатами и даже в вонючую будку Тузика и не найдя мужа, Зоя Васильевна уселась на крыльце и задумалась:
«Почему его нет? Может, ошибка какая? Может, меня рано отправили? Или не туда? Он должен спать, а я должна ему сниться. А может, он в своем сне сам себя не видит? Может такое быть?» – последняя мысль показалась Зое Васильевне гениальной, ведь бывает же такое, что человек видит во сне что-то, но сам в этом не участвует. Тогда она преисполнилась чувством, что Вовка наблюдает за ней откуда-то сверху, как будто с неба, просто сказать ничего не может. «Прямо как когда сильно напивался», – с нежностью подумала староста, и это окончательно убедило ее в незримом присутствии мужа.
– Вова, я здесь! – крикнула Зоя Васильевна в небо. – Слышишь? Если слышишь, Вовка, подай знак!
Староста была уверена, что сейчас с неба польется дождь, или облака выстроятся в надпись «Зоя, я скучаю», или произойдет нечто такое, что позволит ей понять, что муж ее услышал. Но ничего не произошло. Ни единого звука, ни дуновения ветра. Только Тузик, сидевший все это время рядом, скрутился в бублик около Зои Васильевны и положил голову ей на бедро.
– Тьфу-ты, убери свою слюнявую пасть! – Зоя Васильевна раздраженно оттолкнула Тузика, но в ту же секунду ее как молнией ударило. Она взяла голову Тузика в руки, посмотрела ему в глаза и спросила: – Вова? Это ты?
Тузик молчал.
– Софочка? – не сдавалась Зоя Васильевна.
Тишина.
– Тузик, – разочарованно сказала она.
– Гав! – снова радостно тявкнул пес, вскочил и завилял хвостом.
– Да что ты будешь делать! – разозлилась было Зоя Васильевна, но ее наконец осенило. – Так это ты, получается, спишь сейчас в своей конуре, – сказала она, глядя на Тузика, и глаза ее мгновенно наполнились слезами. В памяти всплыли слова Господина Кота о том, кому проклятые и по какому принципу должны были присниться. – Ни дочке не нужна, ни мужу, одному только блохастому псу…
Тузик принялся вылизывать слезы, бежавшие по щекам Зои Васильевны, но она уже не пыталась его отогнать. Староста закрыла покрасневшее лицо пухлыми руками и горько зарыдала. Никогда при жизни она так не плакала. Отчаяние, ледяной волной накрывшее Зою Васильевну от осознания того, что никто из родных не бережет память о ней, не скучает и не плачет по ночам о ее кончине, стало потрясением.
– Во всем мире, из всех живых существ после смерти обо мне думают в одной грязной, холодной будке! А ведь я тебя кормила через день, а то и через два! И каши-то жалела, когда накладывала. Ты вообще вкус мяса знаешь? – Зоя Васильевна попыталась посмотреть в добрые преданные глаза Тузика, но тут же отвернулась. – Как ты вообще можешь любить? Как можно думать о ком-то, когда брюхо от голода сводит?
Тузик сидел напротив Зои Васильевны и внимательно слушал ее во все свои косматые полустоячие уши, наклонив голову на бок. Если вам когда-либо доводилось изливать душу собаке, то вы знаете, что так внимательно и с таким искренним желанием помочь в глазах ни один человек не способен слушать о проблемах другого. Люди все на свете пропускают через призму собственного «я». Любую полученную информацию их (ваш) мозг автоматически обрабатывает сначала с точки зрения, которая называется «а что я по этому поводу испытываю», а уж потом некоторые из вас могут задуматься и о ближнем, но только если не слишком заняты собой.
Вот и Зоя Васильевна, как настоящий представитель своего вида, не смогла (да и не хотела) оценить ситуацию с точки зрения Тузика. По большому счету ей не было дела до того, как он к ней относился, ее волновало только то, что он был в этом (как и во всем остальном в своей собачьей жизни) одинок.
– Софочку-то я кормила! – продолжала рыдать Шнапс. – Кормила как молочного поросенка! А она мне отплатила таким свинским равнодушием! И о Вовке заботилась, как могла. Холодец хочешь? Пожалуйста. Шашлык под водочку? На здоровье! Вот они небось во снах вместо меня только пирожки да борщи видят! И я им в этих снах пирожки даже не готовлю. Сами в рот залетают, разевай только шире!
Тузик поставил лапу на ногу Зое Васильевне, но та в своих рассуждениях уже успела порядком разозлиться, поэтому на этот раз оттолкнула пса и замахнулась на него галошей, стоявшей на крыльце, где они сидели.
– А ну пошел прочь, тварь блохастая! Ищи себе другого хозяина! – закричала она и швырнула галошей в Тузика, который наконец смог понять, что ему не рады и побежал прочь к своей будке. – Ну попадет Сонька в Ад вместе с Вовкой, уж я им тут устрою…
Сказав это, Зоя Васильевна очнулась на поляне. Тузик же, спавший в своей промокшей будке, по обыкновению голодный и замерзший, к счастью, досмотрел свой последний сон.
Ничего вы не знаете о безответной любви. Вам показывают в кино романтическую чушь, где один страдает оттого, что другой его якобы не любит, и вы называете это «безответной любовью», но вы понятия не имеете о том, что такое настоящая безответная любовь. Это та, которую собаки испытывают по отношению к вам, мелочным и жалким паразитам. Это та, которую испытывают дети по отношению к родителям, до того, как те начнут их систематически обманывать и предавать, потому что души детей приходят в ваш мир, не утратив способности любить и прощать. Эта деградация происходит позднее, по мере взросления и общения с более умудренными житейским опытом, которым у вас принято так гордиться, особями. Каждый день видя безответную любовь, вы предпочитаете закрывать на это глаза. Потому что хозяин собаки лучше знает, как ее воспитывать, как впрочем и «хозяин» ребенка.
Раз уж позволил себе отвлечься, поделюсь с тобой, читатель, наблюдением. Я недавно шел по улице и увидел плачущего малыша, на вид ему было года два-три. Его молодая мать стояла метрах в пятнадцати от него и строго говорила: «Я тебя не понесу, иди сам». Малыш, одетый в дутый комбинезон, теплую шапку с большим помпоном, обмотанный сверху еще шерстяным шарфом, стоял на месте и продолжал плакать. Мне стало любопытно, чем закончится эта сцена, и я остановился неподалеку и стал наблюдать. Противостояние это продлилось одиннадцать минут. Мимо прошло тринадцать человек, и ни один из них не подал виду, что происходящее хоть самую малость его интересует. И только четырнадцатый прохожий, мужчина лет пятидесяти, остановился, посмотрел на малыша, затем на его мать и сказал ей:
– Прошу прощения, но опасно оставлять такого маленького ребенка так далеко от себя.
– Это почему еще?
– Потому что до дороги ему ближе, чем вам до него, – мужчина указал на припаркованные вдоль тротуара машины, за которыми находилась проезжая часть.
– Во-первых, я все контролирую, а во-вторых, не учите меня воспитывать моего ребенка! Идите куда шли! – весьма агрессивно ответила женщина.
– Хорошо, – сказал прохожий.
Он подошел туда, где стоял ребенок и встал между двумя припаркованными машинами – как раз на пути малыша в сторону проезжей части. В ответ на это молодая мать быстрым шагом подошла к сыну, схватила его за руку и сильно шлепнула ладонью по ягодицам так, что малыш упал бы, если бы она предусмотрительно не «подвесила» его за руку.
– Позоришь меня перед людьми! – строго сказала она переставшему (по всей видимости, от страха) плакать ребенку, сверкнула глазами в сторону неравнодушного прохожего и поволокла сына дальше по улице.
Ответьте мне, люди, кто и через какое место вбил вам в головы, что детей можно испортить заботой и любовью? Кто заставил вас перестать верить в детей и бояться показать, что вы любите их, чтобы они не отбились от рук? Я спрашиваю, потому что совершенно точно это был не я.
XIV
Оставался лишь Глеб Михайлович. Уверенный в том, что ему предстоит встреча с Люсей Семеновной, он тянул до последнего, поскольку старался тщательно продумать в голове предстоящий диалог. Ему хотелось сказать жене что-то такое, от чего ей бы до конца дней было стыдно за то, что она предала покойного мужа, отдавшись соседу.
Богуславский решил, что будет стоять, не двигаясь, со скорбным выражением лица и пустит слезу, когда Люся Семеновна подойдет к нему. Он протянет к ней руку и скажет: «Люсенька, тут так холодно. А от тебя веет теплом… (многозначительная пауза и переход на суровый тон со взглядом исподлобья) … чужим теплом! Люся, что ты натворила?» Глеб Михайлович был уверен, что Люся Семеновна не сможет пережить такого, ну или по крайней мере уйдет от соседа.
– Пора, уважаемый! – Господин Кот жестом пригласил Богуславского к Морфею.
– Я готов, – решительно сказал Глеб Михайлович и уселся туда, откуда с громкими всхлипываниями только что убежала в свою клеть Зоя Васильевна.
Морфей последний взмахнул рукой, и последний из проклятых провалился в сон.
Глеб Михайлович очнулся в своей квартире, откуда последний раз ушел за сигаретами. Он лежал в постели и был одет в пижаму, точь-в-точь как у Морфея. «Хм, я вообще-то голым обычно спал, – подумал он, – интересную они тут униформу выдают».
– Люся! – крикнул Богуславский по привычке, но тут же пожалел об этом, ведь он забыл про свой план со скорбным лицом.
К счастью, никто не отозвался. Полежав еще немного, Глеб Михайлович встал с постели и обошел всю квартиру. В кухне никого не было, в гостиной тоже. В коридоре не висело ничьей одежды. «Вот Дездемона, мать ее. Уже и вещички к нему перенесла!» – подумал Глеб Михайлович и попробовал выйти из квартиры. Дверь поддалась. «Ну сейчас ты мне расскажешь, сколько и каким богам молилась ты!» Богуславский бежал вниз по лестнице к квартире Николая. У входной двери он помедлил немного, подумал, что все же слишком нелепо смотрится в этой розовой пижаме, но нельзя было терять времени, поэтому не до красоты. Он нажал на ручку, снова удача! Глеб Михайлович решил не сообщать о своем присутствии, а тихонько пройтись по всем комнатам. К его разочарованию, квартира также оказалась пуста. Кровать была аккуратно заправлена, как будто на ней никто никогда не спал, посуда в кухне была аккуратно убрана в шкафы, одним словом, ничто не говорило о присутствии здесь людей. «Надо к Толику постучаться», – решил Глеб Михайлович и пошел в квартиру, располагавшуюся этажом выше. На стук никто не ответил. Однако входная дверь снова оказалась не заперта, и Богуславскому удалось осмотреть и это жилище. Точно так же, как в своей и Николая, в квартире Анатолия было он никого не нашел. «Бред какой-то», – подумал Глеб Михайлович и вспомнил вдруг о своем вечном желании закурить. «Интересно, получится ли?» – спросил он мысленно сам у себя и, как все зависимые люди, сам себе сразу же ответил: «Конечно!»
Богуславский вышел из дома на улицу. И в точности повторил свой предсмертный маршрут через Лесопарковую и проспект Победы. Он шел, размышляя о сигаретах, Люсе Семеновне и ее любовнике, и совершенно не заметил, что по пути ему не встретилось ни единого человека. Даже собак и кошек не было. Впрочем, не будь Богуславский так поглощен своими мыслями, он бы заметил, что внешний вид города все же отличается от того, который он когда-то покинул – в этом не было ни единого дерева или куста, даже трава не росла. Повсюду стояли одни лишь знакомые дома, да заборы. Дойдя до продовольственного магазина, Глеб Михайлович машинально полез в карман брюк за кошельком. Как сильны бывают рефлексы у столь развитых существ!
Магазин также оказался пуст. На прилавках не было ни продуктов, ни сигарет. Богуславского окружали пустые стеклянные витрины. Конечно, его это расстроило, но проклятый по-прежнему верил, что найдет в этом городе свою жену, поэтому оставил мысль о сигаретах. «Где-то же она должна быть, – думал он. Причем, она где -то спит. Где женщина может спать?» – от последней мысли его передернуло, и перед глазами возникло блаженное лицо Николая, которое он видел в Котле. «Думай!» – Глеб Михайлович заставил себя не зацикливаться. В голове он перебирал все варианты мест для сна: «Автобус, педикюр, кино, библиотека… Нет, все не то. Она ни в одно из этих мест не ходит. А куда она ходит?» – по правде сказать, ответа на последний вопрос у Глеба Михайловича не было. На протяжении многих лет ему казалось, что Люся Семеновна ходит только за продуктами и за одеждой для Глеба Михайловича, последнее было сущей каторгой. Мозг лихорадочно продолжал перебирать варианты. «Больница! Точно! Больница!» – озарение вдруг снизошло на Глеба Михайловича. Обрадовавшись своей сообразительности, но опасаясь, что уже потратил слишком много времени, он побежал в стационар на улице Чапаева, где последний раз лежал в отделении гастроэнтерологии после новогоднего корпоратива. Однако Глеб Михайлович переоценил свои спринтерские навыки, и через несколько минут бега у него началась одышка. Пришлось пойти пешком. «Надеюсь, она в этой больнице с язвой от стресса, а не в Родниках с инфарктом, а то туда пешком дня два буду идти», – Глеб Михайлович уже успел заметить, что мир вокруг него чрезвычайно пуст. Ни людей, ни автобусов, ни машин, а это означало, что рассчитывать можно было только на себя, к тому же, как назло, по пути не попалось ни одного самоката или велосипеда.
Дойдя до улицы Чапаева, Глеб Михайлович зашел в стационар. Охранника на месте не было, как, впрочем, и персонала с пациентами. Тем не менее Богуславский решил не сдаваться и осмотреть палаты. Он обошел их все, одну за другой, этаж за этажом, но не обнаружил никого. «Да что за чертовщина? – подумал покойный, – Люся точно должна быть в больнице, больше ей спать просто негде! Не могу же я сыну сниться? Нет, исключено. Значит, Люся все-таки не вынесла моральных терзаний из-за своей неверности и попала в «кардиоцентр».
Глеб Михайлович решил во что бы то ни стало отыскать жену, а для этого нужно было добраться до поселка Родники на выезде из города, где располагался федеральный кардиологический центр. По прикидкам Богуславского, ему предстояло преодолеть километров двадцать, а по ощущениям, времени оставалось мало, поэтому он бросился искать велосипед. Покойный быстрым шагом обошел несколько жилых домов напротив больницы. Он уже не обращал внимания на то, что они пустые, поскольку не ждал никого встретить. Вскоре Глеб Михайлович нашел транспорт в одном из подвалов. На радостях он оседлал железного коня и помчался на встречу с Люсей Семеновной.
Дорога заняла примерно три часа. Отчаянно крутя педали, на какое-то время Богуславский даже забыл о том, как сильно хочет курить. Добравшись до кардиологического центра, он бросился искать жену. Еще несколько часов ушло на то, чтобы обойти все палаты, все помещения, осмотреть каждую подсобку и убедиться в том, что Люси Семеновны нигде нет.
Уставший и вспотевший, тяжело дыша от быстрой ходьбы, Глеб Михайлович сел на кровать, застеленную белой больничной простыней и стал размышлять: «Как же так? Почему я не могу найти Люсю? Почему вообще никого нет?» И в этот момент Глеб Михайлович понял все. На самом деле, в глубине души, он знал ответ с самого начала, даже до того, как погрузился в сон: им просто больше никто не дорожил. Ни сын, ни Люся Семеновна, ни даже сосед Николай (которому он, между прочим, помогал собирать когда-то шкаф) не то что мук совести, они вообще ничего не испытывали по отношению к Богуславскому. «О покойниках либо хорошо, либо никак, – промелькнуло в голове у Глеба Михайловича, – вот и наступило мое никак». Обернувшись в сторону окна палаты, как будто последний раз высматривая кого-то, Глеб Михайлович лег на кровать, поджал колени к груди и хотел было заплакать. Но не получилось. Отчаяние и чувство одиночества вдруг сменились злостью на весь окружающий мир и людей, населявших его. «Ну и провалитесь вы все пропадом! Не нужен мне вообще никто! Спасу ведьму, стану в Аду начальником, вот тогда поговорим», – вслух пообещал он и очнулся на поляне.
Последний сон завершился. Открыв глаза, Глеб Михайлович увидел лишь Господина Кота, протягивающего ему лапу:
– Долго Вы, уважаемый.
– Я не сразу понял, – все еще раздражительным тоном ответил Богуславский. – Могли бы просто мне это сказать, я бы поверил.
– Мало поверить, важно прочувствовать, – улыбнулся Кот.
На поляне уже не было ни Морфея, ни кресла-качалки, а вода в Котле снова стала водой.
– Господин Кот, разрешите задать вопрос.
– Один.
– У Вас есть семья?
– Разумеется.
– Они Вас любят?
– Это уже второй.
Глеб Михайлович умоляюще смотрел на Кота. Ему хотелось убедиться, что есть такие же, как он, отвергнутые всеми, пусть даже и не люди, а коты. Он хотел услышать, что способна душа на такое существование. И Господин Кот, глядя в его несчастные погасшие глаза, на его ссутулившиеся в один миг плечи, пожалел Богуславского и ответил на второй вопрос, лишив тем самым покойного надежды:
– Конечно, Глеб Михайлович, моя семья безмерно любит меня, и я это знаю.
XV
Как только Господин Кот покинул поляну, проклятые вышли из клетей и собрались у Котла.
– Ну и что это было? – Ольга Олеговна прервала всеобщее молчание.
– Поиздевался над нами в очередной раз, – сказал Стас, – а мы повелись.
– Да, согласен, опыт был не из приятных, – ответил ему Королев. – Интересно, а еще такое будет?
– Надеюсь, нет! – выпалила Зоя Васильевна.
– Если будет, я пас, – равнодушно сказал Глеб Михайлович.
– И я!
– Я тоже!
Все, кроме Александра Ильича, сошлись во мнении, что это была злая дьявольская игра Господина Кота, чтобы помучить проклятых, в Аду ведь как раз полагается мучиться, а не только работать. На этом тему сновидений закрыли, и было принято коллективное решение к ней не возвращаться.
– До апреля еще месяц, – напомнила Ольга Олеговна, – чем же мы будем здесь заниматься?
– Жаль, наш Котел сериалы не крутит, – мечтательно сказала Зоя Васильевна. – Я парочку так и не досмотрела.
– Интрига интриг, – съязвил Глеб Михайлович, – прямо как ваши скучные жизни.
– Наши, мой золотой, – уточнила Зоя Васильевна, – у Вашей сюжет тоже, прямо скажем, на троечку.
Богуславский не стал спорить. Беседу поддержал Александр Ильич:
– А ведь мы и в самом деле видели ключевые моменты из жизней друг друга. Казалось бы, на это понадобятся десятилетия, а нет: если исключить сон, физиологические нужды и огромное количество времени, которое мы потратили впустую, оказывается, не так много и прожили моментов…
– Может, в игры поиграем? – прервал его Стас.
– В какие? – спросила Ольга Олеговна. – Тут же ничего сподручного нет.
– Будем загадывать разные слова и показывать их жестами. Говорить нельзя.
Идея всем понравилась больше, чем монотонные рассуждения Королева. Игра в пантомиму увлекла проклятых на несколько недель, но в конце концов стала раздражать. Тогда начали играть в «Угадай, кто я», но и это быстро наскучило. Как они не старались это скрывать, всем хотелось как можно скорее продолжить оберегать Лолиту Адольфовну и принимать активное (пусть и невидимое) участие в ее жизни.
В апреле семейство Хилл наконец покинуло Петербург. На выигранные Леопольдом деньги они смогли оплатить обучение Лолиты Адольфовны в Гарварде и купить небольшую квартирку (меньше той, что они снимали в Калининграде) неподалеку от университета.
Наблюдая за этим, Глеб Михайлович утверждал, что если бы можно было провалиться под землю, находясь в Аду, то он непременно бы это сделал:
– Как можно так бестолково потратить та-а-акие деньги? Это же надо быть дураками! Пятьдесят миллионов, миллионов! – кричал он, вознося руки к небу.
– А что им нужно было с ними делать? – спросила Ольга Олеговна.
– Как что? Приумножать! Купили бы квартир в том же Питере штуки три-четыре, сдавали бы посуточно. С каждой доход был бы по несколько миллионов в год! А то и больше! Это восемь-десять миллионов в год. А на эти деньги можно покупать еще недвижимость, и еще… – у Глеба Михайловича глаза горели азартом игрока в рулетку.
– А потом что? Все равно все здесь окажемся, – возразил Александр Ильич, – а Лолита наша в образование вкладывается. Как оказалось, это то, что можно забрать с собой.
– Да, единственное, – поддержала Зоя Васильевна, которая в отличие от Глеба Михайловича была немного пристыжена тем, что весь интеллект на их поляне сосредоточился и замкнулся на одном Королеве.
– Но ведь можно так жить на эти деньги! – настаивал Глеб Михайлович.
– А они и живут, вон даже кота перевезли в свою Америку. Да, квартирка маловата. Зато, если нам удастся судьбу Лолиты довести до логического завершения, у них и дом будет с садом, и признание в мире, и путешествовать будут, и даже пекарню свою откроют. Одним словом, достаток, – рассуждал Александр Ильич.
– Променять богатство на достаток, – сокрушался Глеб Михайлович.