Один из таких внутренних рейсов был организован таким образом, что от состава,
который следовал из Кишинева в Рени, на станции Бесарабка, «отстегивали» два вагона и
отправляли в другое направление. А на обратном пути, на той же станции, мы ждали, пока
эти два вагона пригонят и подцепят к основному составу.
Во время одной из таких поездок, основной состав приехал на Бесарабку и ждал те
самые вагоны. Что-то с ними случилось. Ждали слишком долго. Была ночь. Теплая южная
ночь. Все вывалили из вагонов на платформу. Поскольку туалеты на стоянке были
закрыты, некоторые пассажиры направились к туалетам на станции. Кто-то побежал в
буфет. Я стоял на перроне, вместе с проводниками. Вдруг в тишине раздался детский плач.
Он был какой-то необычный. Не могу объяснить, но у меня возникла аналогия с
музыкальной записью – звук как будто периодически подрывался. Он доносился откуда-то
с другой стороны состава, но недалеко от нас. Поскольку плач нарастал и усиливался,
проводницы открыли противоположную дверь тамбура, спустились на другую сторону и
стали идти на крик.
Буквально через мгновение, из под вагона раздался голос:
– Маша, быстро принеси одеяло!
Проводницы засуетились и, через несколько минут, занесли в вагон что-то
укутанное в одеяло.
Меня сразу поразило насколько сработанные и где-то привычные были
действия проводниц.
–Слушайте, у меня в вагоне ехала беременная. Может она где-то рядом.
–Если бы она родила там, то мы бы ее увидели. А ее нет.
–Бабы, давайте искать в вагоне.
И несколько проводниц стали «прочесывать» вагон. Мы шли тенью за ними.
Никого. О происшествии уже знал бригадир. Он, видимо, сообщил начальнику станции,
но особого ажиотажа это еще не вызвало.
–Маруся, а проверь-ка ты туалеты, может она где-то без сознания лежит,– стала
рассуждать самая пожилая проводница.
Первый туалет оказался пустой. Второй, проводница не смогла открыть:
–Кто-то держит с внутренней стороны. Ваня попробуй ты.
Проводник соседнего вагона навалился на трехгранный ключ, открыл дверь,
заглянул во внутрь туалета. Но тут же испуганный и побледневший вылетел оттуда:
–Она там. Я не могу…
Пожилая проводница крикнула:
–Ну-ка все на перрон, особенно студенты. Ваня беги за врачом. Маруся давай
полотенце и стой на входе, никого не впускай.
Нас вытолкали на перрон. И тут началась всеобщая суета. Пришла медсестра из
медпункта. Следом – милиционер. Через некоторое время, приехала карета «скорой
помощи».
Новость облетела всю станцию. Народ стал подтягиваться со всех сторон.
Конец истории отпечатался фотографией в моей памяти. Коридор из живых людей
между вагоном и зданием вокзала. По нему впереди идет врач «скорой» и несет что-то
завернутое в одеяло. Следом, еще один врач «скорой», с медицинскими инструментами.
Потом проводница, с какими-то вещами. За проводницей следует молодая босая девушка,
с распушенными волосами и с ногами по колено в крови. Я не вижу ее лица, оно закрыто
волосами. Девушка идет с трудом и с полным безразличием к окружающим. Мне кажется,
она уже простилась с жизнью. Замыкает шествие милиционер, который несет ее
портфель. И нелепая мысль в моей голове: «Этот портфель совершенно не подходит ее
гардеробу».
Поначалу, тихо, робко, затем все громче и настойчивее стали доноситься возгласы
из толпы:
–Мне бы этого ребенка отдала!
–Ну, сука, убить ее мало!
– Как можно живого ребенка в окно выбросить?
–Да как она смогла окно туалета открыть? Мы уже несколько лет его не
открываем…
– Крепкая, стерва…
–Отдала бы в детдом…
Вернувшись после поездки, я особо не распространялся о случившемся. Но часто
думал об этом. В ту ночь, по разговору проводниц я понял, что такие ситуации у них не
впервые. Обычно новорожденного выбрасывали на ходу. И если бы не вынужденная в ту
ночь задержка на Бесарабке почти на час, судьба ребенка была бы предрешена.
Больше на внутренних маршрутах я не работал. Это происшествие надолго
оттянуло мой первый сексуальный опыт. У меня появился какой-то барьер к женщинам.
Потом, конечно, природа взяла свое. И все забылось. Или мне казалось, что забылось.
Поездами с того времени не люблю ездить. Страна другая, сервис другой, но не
могу забыть премудрости профессии. Перед глазами вагоны «в отстойнике» с
развешанным намоченным постельным бельем для изготовления «китаек», стаканы с
разбавленным чаем и многое еще.
Прошло двадцать два года.
Как-то вечером в гостиной, жена, беременная сыном,
спросила меня:
– Валера, а как ты отнесешься к предложению рожать дома?
Обалдев от услышанного настолько, что перестал
соображать, я нервно выпалил:
–Я не готов на эту тему говорить, – а у самого перед глазами
вдруг появилась та самая картина на перроне провинциального молдавского городка.
На следующий день уже вспомнились детали того происшествия: женщина сама
рожает в туалете поезда, вскрывает окно, выбрасывает ребенка. И все это проделывает, не
привлекая к себе внимания окружающих. А затем, у нее еще хватает сил держать замок
двери. Несколько дней прокручивал все в подробностях, переживая различные эмоции. И
вдруг неожиданно, во мне что-то щелкнуло. Мне стало спокойно. Еще предстояло пройти
немалый путь, но он был выбран.
Мы родили дома. Причем, именно, мы. В день родов,
съемочная группа телепрограммы «Ноу-Хау», где я был генеральным директором,
продюсером и ведущим, снимала материалы для очередной передачи. За несколько часов
до того, как родился наш сын, на съемочной площадке умер художник. Это был
несчастный случай. Я не смог бы ничем помочь, даже если был бы с ними на съемках.
Час, пока там ждали скорую и милицию, а здесь пробивался на свет сын, мне было
непросто. Но я был абсолютно уверен в себе. И надежным помощником своей жене и
сыну.
Прошло еще четыре года. Как рожать дочку у нас уже сомнений не было.
Винил
Вершиной гастрольной деятельности с тарафом и танцевальным коллективом, пока
я учился в Кишиневском политехническом институте, была поездка в Австрию, в 1978
году.
Новость о предстоящей поездке просто шокировала руководителя нашего тарафа
Исидора Моисеевича Бурдина , старого румынского еврея, отличного музыканта,
композитора, с именем которого было связано сохранение и развитие народных тарафов в
Советской Молдавии. Его даже снимали в одном из фильмов Э. Лотяну. Но инкогнито.
Бурдин считался «неблагонадежным». Власти того времени делали все, чтобы общество
не знало о существовании этого человека. Все его достижения замалчивались и
принижались. А мы, благодаря травле властей, получили в его лице уникальный подарок.
Можно догадываться о его моральном состоянии, если в преклонном возрасте, максимум,
что ему разрешали, обучать музыке студентов. Причем, даже не будущих
профессиональных музыкантов! От старших коллег по ансамблю, мы получали скудную
информацию о нем, но и этого хватало, чтобы благодарить судьбу за возможность брать
уроки у гения. Он же, будучи вынужденным творить с такими как мы, страдал и
непрерывно упрощал свои произведения. И опять страдал. Но уже от того, как все звучало.
Существующие в республике профессиональные ансамбли сплошь исполняли его пьесы,
которые, впрочем, представлялись слушателям как народное творчество. Было у него еще
одно преимущество – «острый» язык. Судя по всему, именно он и рассорил хозяина с
властью. Его суждения о политике в республике, об экономике, о развитии и роли
культуры в обществе стали позволительными только 15 лет спустя. Бурдин был кладезь
мудрости, афоризмов, юмора, сатиры. Все, что мы слышали от него, запоминалось на всю
жизнь и становилось крылатыми фразами. Будучи переведенными, эти фразы теряют
свою привлекательность, поэтому бессмысленно приводить примеры. Мои соседи-
сверстники каждый раз ждали меня с репетиций с блокнотами, а сегодня этими фразами
«блистают» перед своими детьми. Несмотря на свой преклонный возраст, он всегда был в
курсе последних событий и давал им оценку. Примерно на тот период пришелся взлет
румынского музыканта Gheorghe Zamfir. Он покорял мир с национальным музыкальным
инструментом, который называется най. За рубежом инструмент называют flute. «Вы
представляете себе, когда Zamfir выступал в Москве, по городу не было ни одной афиши, а
неделю назад он выступал в Нью-Йорке, так его огромнейшая фотография висела на торце
одного из небоскребов»,– делился Бурдин новостями, не особо взирая на лица
окружающих. Кстати, только много лет спустя, я узнал, что одна из исполняемых Zamfir
композиций была из кинофильма «Однажды в Америке», а тогда, слушая ее в исполнении
румынского музыканта, я был уверен, что она его собственная и боготворил его.
Пожалуй, Бурдин единственный оценивал счастье, которое свалилось на наши
головы. Тур по городам Австрии, выступление на известных концертных площадках
культурной столицы Европы, посещение могил великих композиторов, обо всем этом он
мечтал давно. А для большинства участников коллектива, это было, прежде всего, сорок
рублей (чуть больше стипендии), переведенные в иностранную валюту и возможность их
отоварить. Некоторых волновало, запланированное выступление коллектива на одной из
военных баз НАТО на границе Австрии и Германии.
Бурдина в ту поездку не пустили. Но именно ему поручили подготовить программу
выступления. Это были композиции, которые исполнял сам тараф, включая собственные
пьесы Бурдина, и аккомпанемент танцевальному коллективу. Бурдин с заданием
справился, хотя морально ему было очень тяжело. Сильно постарел, осунулся, ходил с
грустными глазами. Поскольку тараф не может быть без художественного руководителя,
компетентные органы нашли ему замену в лице студентки Кишиневской консерватории,
которая мне запомнилась одной лишь фразой: «Мы ведь сможем там купить джильсы!»
Список делегации составляли и утверждали тщательно и долго. Преимущество
отдавалось студентам. Поездка проходила в рамках празднования Дней советской
культуры в Австрии, а мы представляли художественную самодеятельность. КГБ
проверило всех, оставило надежных. Возглавлял группу от КГБ и парткома института
один из заместителей декана строительного факультета. Очень кстати, симпатичный и
разумный человек, преподающий в институте высшую математику.
Начались репетиции как у настоящих профессионалов, по несколько раз в день. С
нами, музыкантами, Бурдин несколько раз даже репетировал у себя дома. Перед поездкой,
чувствовали себя настолько уверенно, что многие задумывались, а не бросить ли
основную учебу и заняться концертной деятельностью. Тем более что в республике было
много известных народных коллективов, и все они частенько отправлялись за рубеж.
Участники делегации были очень разношерстными. Поскольку это был народный
коллектив, большую часть составляли люди, приехавшие из молдавских сел и маленьких
городков. Для них сама жизнь в Кишиневе уже была испытанием. Но были в коллективе и
«белые вороны». Кроме меня и Лены Любченко, которая училась в параллельной со мной
группе, была еще ее подружка с технологического факультета, Лена Герасимова.
Блондинки, не говорящие на молдавском языке, они танцевали в молдавском ансамбле.
Никто из нас не мог внятно объяснить, как в свое время попал в этот коллектив. Но мы
честно работали на его успех и были в основных составах.
Во время поездки группа разбилась на три части. Основная масса. Мы втроем. И
пара, мигрирующая между нами: Николай из Ниспорен, претендующий на роль
молдавского интеллигента, и Анжелика из Кишинева, молдаванка из действительно
интеллигентной молдавской семьи.
Все документы нам готовили в Молдавии. В Австрию надо было лететь из Москвы.
Перед вылетом, в Москве посетили Дом Дружбы на Воздвиженке, чьи сотрудники
собственно этот тур и организовали. Получив последние наставления, улетели в Вену.
Поездка состоялась осенью, в институте нам всем оформили освобождение от занятий и
мы были беззаботные и счастливые.
Программа концертов предполагала выступления в ряде городов Австрии.
Особенно запомнились Вена, Линц, Грац, Зальцбург. Никакой свободы перемещения. Да
при том графике выступлений, это было просто невозможным. Ежедневно мы получали
утренний инструктаж и напоминание, что могут быть различные провокации. Мы не
должны были ни с кем говорить и не высказывать свои мысли. Весь день руководитель
делегации был с нами, а вечером выдавал новую порцию инструкций и замечаний.
Каждому из нас, на всякий случай, регулярно напоминали, что все мы мечтаем закончить
институт.
Описывать все события той поездки не имеет смысла. Они в точности напоминают
поведение других подобных советских коллективов за рубежом. За исключением разве что
некоторых особенностей.
Поскольку художественная руководительница тарафа была приглашенной, мы ее не
знали. Естественно, именно ее поведение вызывало у нас больше всего веселья. Кроме
нового слова «джильсы», которое ввела в обиход, она радовала нас своим поведением в
конце каждого концерта. После поклона танцоров, когда зал продолжал аплодировать,
она поворачивалась к нам и шипела: «Показывайте на меня, я здесь главная! Показывайте
на меня!!!» И так каждый день.
Австрия страна вальса, и мы это испытали на себе. Сцены большинства
концертных залов где мы выступали, были отполированы до блеска и очень скользкими.
Некоторое время танцоров спасала канифоль скрипачей, которой те натирали смычки
своих скрипок. Танцоры натирали подошвы сапог. Поскольку скрипачей было много,
канифоли на первое время хватало. Хотя танцевать было очень сложно. Танцоры
ежедневно совершали акты героизма, вылавливая руками друг друга в танце. Естественно,
были синяки, вывихи, но никто не имел права жаловаться. Апогей проблемы пришелся на
запланированное выступление в зале одной из воинских баз НАТО.
Еще в Союзе нас уверяли, что этот случай уникальный и знаковый. Впервые
коллектив из СССР будет выступать в расположении военной базы НАТО в Европе. По
случаю нашего приезда, срочно был собран из дерева концертный зал. Выстроили сцену,
и группа солдат в течение недели шлифовала и полировала сцену так, что на ней можно
было кататься без коньков. Когда танцоры прошлись по сцене, учитывая специфику
молдавских танцевальных номеров, они просто испугались. Линии в танце расходились,
пары не могли удержать друг друга. Через мгновение на сцене стоял крик, упреки, слезы.
Не понятно, откуда, тут же, появились какие-то фотографы, выхватывающие рыдающих
девочек. Канифоль не спасала, да ее и не было в таком количестве. Вдруг на сцену
вырывается багровый, с натянутой улыбкой руководитель делегации и каждому зло шипит
в ухо: «Улыбайтесь! Не ругайтесь! Улыбайтесь!!!»
Человек, руководящий работой солдат никак не мог взять в толк, что случилось. Он
ожидал благодарности за отлично проделанную работу. С его точки зрения, результат
превосходил лучшие залы Вены. Наши лидеры через переводчика объяснили ему
проблему. До начала концерта чуть больше часа. Переделать сцену было уже нереально.
Военные удалились к своему руководству на мозговой штурм. Мы настраивали
инструменты, танцоры напряженно, но молча и улыбаясь, ждали. Через несколько минут,
военные вернулись. С решением. Озвучили его нашим руководителям, но поддержки не
нашли. Тем не менее, через пару минут появились солдаты с ведрами полными воды.
Стали разбавлять в них много сахара и обильно поливать авансцену. Надо было ждать,
пока все высохнет. Танцоры пошли переодеваться и гримироваться. К началу концерта
сцена, высыхая, стала липкой.
Начали с выступления тарафа, потом танцы. Танцоры осторожничали, но работали
без проколов. После концерта ребята говорили, что было какое-то необычное ощущение от
прилипания подошв к сцене. К концу концерта, от постоянных «шарканий» ног, липкая
корка превратилась в белую завесу над сценой, от которой одна из наших скрипачек
начала непрерывно чихать.
«Жидкие» аплодисменты, означали, что концерт понравился. В огромном зале
сидело человек двадцать. Позже нам объяснили, что солдат решили не искушать. Все мы
потели для нескольких офицеров и их жен.
Наше выступление в австрийском провинциальном городе N совпало по времени с