Реквием «Вымпелу». Вежливые люди

На наших лицах было написано удивление: «Опоздали поговорить! Надо бы с ними пообщаться пораньше…» Все в этой комнате знали, что каждая посадка в любом аэропорту в Афганистане, а тем более – в Кабуле, сопряжена со смертельной угрозой быть сбитыми. Лётчики, наверное, имели право в свободное время посидеть экипажем и выпить… Все были уверены, что ко времени полёта они будут, «как огурчики».

– Ладно, идите, отдыхайте… Завтра поговорим, – безнадёжно махнув рукой, приказал Скорик.

Лётчик сказал: «Есть!» Чётко повернулся через левое плечо и вышел. По его поведению не было заметно, что он пьян. Он двигался как абсолютно нормальный, трезвый человек. Но когда открывал рот, то не мог связать даже пару слов. Поэтому и нёс такую чушь.

Поговорив ещё минут десять между собой, мы разошлись. Ребята пошли погулять по ночному Сочи, а я завалился спать. Судя по всему, перенервничал.

Ночью мне снился лётчик-майор, голый по пояс, с маузером в руке, обороняющий от нас самолёт председателя. К самолёту, что бы мы ни придумывали, он нас так и не подпустил…

* * *

В аэропорт мы приехали рано утром. Долго занимались вместе с представителем КГБ в Афганистане организацией пограничного и особого таможенного коридора для прохода «наших» афганцев. Уже через час были готовы к встрече пассажиров.

Как только на аэродроме появились лётчики, ко мне подошёл командир экипажа и, отведя в сторону, сказал:

– Всё будет нормально. Я знаю, вы «каскадёры». Говори, что надо, – то и сделаем. Полковник тоже пускай не переживает…

Майор уверенно и дружелюбно смотрел мне в глаза. Я с удовольствием и уважением протянул ему руку и вкратце объяснил диспозицию. Он махнул головой и пошёл готовить борт. За эту часть плана я был теперь спокоен. Лётчики, прошедшие войну, – это самые надёжные парни…

Через некоторое время подъехали два красивых автобуса с пассажирами. Всего 63 человека. Шумные, крикливые, беспокойные – ни минуту не стояли на месте! Дети – по кругу, матери и старшие дочки – за ними. Они производили шум, будто толпа человек в пятьсот…

В аэропорту Сочи наблюдать эту массу было необычно. Картина – совсем непривычная. Женщины одеты в яркие азиатские платья, маленькие дети разодеты тоже ярко и цветасто. Главы семейств держались от женщин в стороне и всем своим видом показывали независимость от тягот домашнего быта. Одежда мужчин, наоборот, неяркая и строгого цвета. Некоторые даже в европейских костюмах.

Женщин во внимание пока мы не брали. Мужчин и мальчиков было двадцать. Разделив мужскую часть поровну между собой, мы углубились в толпу и начали «качать» ситуацию.

Я через переводчика разговаривал с братом Гулябзоя^[10]. Это был высокий афганец в дорогом европейском костюме. Примерно метр восемьдесят ростом, с коротко остриженными волосами. Чисто выбрит, с надменным колючим взглядом. Разговаривал он нехотя, как будто бы делал одолжение. Ему было сорок шесть лет, это я знал по документам. Сзади тёрлась с двумя маленькими детьми его жена, не подходя к нему и не участвуя в разговоре. Я твёрдо знал, что нельзя к его женщине выказывать какие-либо знаки внимания, ни, тем более, разговаривать. Поэтому беседовал с ним. Разговор шёл вокруг отдыха. Море его удивило и сразило. Врачи и процедуры в санатории позволили, как он выразился: «Чувствовать себя, как шах». Всё время благодарил советское правительство. «Когда-то и у нас будет такая жизнь…» И периодически повторял: «Только бы врагов победить». Не определив в его глазах и словах напряжения и первоначально удовлетворившись реакцией от общения с ним, втянул в разговор рядом стоящего юношу моего возраста. Я узнал его – это был дальний племянник Наджибуллы. Мне показалось, парень нервный и вспыльчивый. Он рассказал о том, что ему уже пришлось повоевать, и он имел два ранения. Погиб его брат, а младшую сестру украли и увезли в Пакистан. Он ненавидел душманов и только и ждал, когда их всех перережут. Этот был явно на нашей стороне. Одежда его была – смесь афганской и советской: длинная рубаха и шаровары, с надетым поверх пиджаком производства фабрики «Большевичка».

Шаг за шагом мы знакомились со всеми. Очередь по проверке сначала вещей, а потом паспортов шла своим чередом. Стоя в толпе вместе со всеми, рассказывали и о себе: «Едем в Афганистан помогать строить новую жизнь. Я, как советник по строительству дорог. Друзья – специалисты по возведению мостов через реки и ущелья».

Как мы ни старались, так и не могли найти никаких намёков на какую-то нервозность, агрессивность и даже недружелюбие. И глаза – честные и откровенные, руки спокойные, слова – уверенные. Пока мы не смогли определить, кто же из них может быть наиболее для нас опасен. Кто-то, по чисто человеческим качествам, нравился больше, кто-то – меньше, но увидеть их скрытые устремления – у нас всех, четверых, не получалось…

Таможенники перетрясли вещи так, что сомнений, что на борт могли пронести оружие или что-либо опасное для полёта, не было. Процедура проходила, однако, быстро, потому что и пограничников, и таможенников мы согнали больше положенного по штату. Но всё равно посадка длилась целый час…

Наконец, разместились в самолёте по местам. Просидев минут тридцать, экипаж по радио объявил: «В связи с погодными условиями Кабула и Ташкента рейс задерживается на неопределённое время. Просьба покинуть борт». Командир экипажа вышел из кабины и заговорщицки подмигнул мне левым глазом.

Афганцев отвезли в зал аэропорта. А мы взялись за осмотр оставленных вещей и мест, где они сидели.

– Главное, запоминайте, как расположены предметы, чтобы оставить там же, – нервничал я. Хотя, по большому счёту, то, что мы ничего не находим, – тоже подтверждение нашей версии о двойной игре запустивших эту дезу. За час, который у нас был, дважды проверив всё, я дал команду привести пассажиров обратно…

Непонимающие и встревоженные афганцы опять расположились на своих местах. Успокоились все, конечно, кроме нас, после того, как самолёт взлетел и набрал положенную высоту, ровно и монотонно загудев тремя турбинами.

Наше же напряжение, наоборот, возросло до предела.

Около входа в салон первого класса с одной стороны лежал, развалившись, Юра и делал вид, что крепко спит, с другой Валера – тоже с закрытыми глазами. Перед входом за столом лицом к ним сидел я, делая вид, что читаю книгу. Под ногами у меня был ящик-ловушка: если что – скинуть туда взрывчатку. «Хотя, откуда ей взяться? Мы перетрясли всё уже по несколько раз…» Михаил Сергеевич нервничал тоже и, сидя на своём месте, курил одну сигарету за другой.

Часа через два после взлёта, в момент, когда мы должны были подлетать к границе СССР, неожиданно распахнулась занавеска, разделяющая салоны, и появился один из бородачей. На посадке с ним беседовал Валера, и он ему не понравился. Хотя ничего особенного из себя он не представлял, но… Единственно, что замкнутый и неразговорчивый. С ним вообще пообщаться не удалось. Кто он такой и чей сват, брат, родственник, – разобраться мы тоже не смогли. Он на мгновение остановился, увидел безмятежно спящих людей, двинулся вперёд. Я отложил книгу и, не отрываясь, смотрел ему в глаза…

Вдруг он прыгнул на Первушкина… Я выхватил пистолет. Но всё уже закончилось. Даже я не успел уследить, как Юра ловко подсёк ему ноги и, толкнув в спину, отправил в полёт прямо в объятия Валеры. Поэтому мне показалось, что он «прыгнул». Валера только этого и ждал. Сцепив его в богатырских объятиях, не позволяя ему шевельнуться, стал сдавливать сильнее. Сзади уже был Юра, осматривая карманы и блокируя руки. А спереди я, с пистолетом около его бороды. Бородач захрипел. Рядом с полковником сидел переводчик. Я обратился к нему:

– Спросите, куда он идёт? И чего хочет?

Переводчик от неожиданности никак не мог подобрать нужные слова, наконец, он выдавил из себя фразу на фарси.

– Он хочет в туалет…

– Им же объяснили, что туалет в хвосте салона… Переведите ему!

– Он понял, понял.

На всякий случай, ещё раз осмотрев одежду бородача и дружелюбно улыбнувшись, мы отпустили его обратно.

Я через шторку видел, как он, пошатываясь, добрёл до своего места и сел. «Пописать, наверное, он успел, когда его прихватили Валера и Юра, а у носа он увидел ствол пистолета», – зло думал я.

Немного подождав, как будто разминая ноги, я вышел в салон с пассажирами и медленно пошёл посреди кресел. Большинство детей и женщин спали. Спали и многие мужчины. Те, кто обратил внимание на моё движение по салону, безразлично и спокойно смотрели мне в глаза не отводя взгляда. Всё было спокойно. Я вернулся назад, сел в кресло и только теперь меня «забил мандраж».

Я понимал, что ничего не случилось, но от произошедшего всё внутри меня кипело и клокотало. Сердце стучало, как бешеное. Выпросив у полковника сигарету, двумя затяжками её прикончил. Скорик, наоборот, успокоился. Всё произошло на его глазах. Как будто бы от толчка самолёта в воздухе вошедший человек упал, его нежно подхватил случайный пассажир, оказавшийся на пути. Отряхнули, похлопали по плечу, пожали руку и осторожно проводили обратно… Полковник осознал и понял: «Просто так захватить самолёт, а тем более его куда-то угнать, не удастся…» После чего он достал ещё одну сигарету и выкурил её уже с удовольствием.

Самолёт продолжал ровно гудеть, пробираясь сквозь плотные облака.

Вышел командир корабля.

– Кабул не принимает. Очень плотная облачность… Будем садиться в Ташкенте. – А затем, склонившись ко мне, проговорил: «Как будто вы накаркали плохую погоду… Да я шучу, шучу!»

Нам пришлось уныло согласиться. Солнце постепенно переместилось на другую сторону борта. Если оно светило справа и сзади, то теперь слева. Всё остальное внешне осталось прежним.

Когда сели в Ташкенте, афганцы с удивлением смотрели в иллюминаторы, явно не узнавая родной Кабул. Переводчики перевели, что мы приземлились в СССР, в Ташкенте. По-моему, многие даже обрадовались: провести ещё один день и ночь у советских друзей.

Поселили всех в большой, современной гостинице в центре города. Длинные коридоры, на полу – ковры, за окнами – прекрасная, как будто весенняя погода.

Когда уже было темно, вся наша расширенная команда собралась в одном из номеров. Порезали колбасу, сыр, поломали руками лепешки – по азиатскому обычаю, поставили на стол ароматную дыню и красивый солнечно-золотистый виноград. По пиалушкам разлили с большим трудом добытую водку.

Выпили и расслабились. Лётчики молчали. Мы тоже не очень были разговорчивые. Зато прорвало полковника:

– Как вы его уделали! Ну как вы его скрутили! Мгновение и уже – всё! Если даже у них есть намерения – теперь не сунутся…

Выпили ещё и опять помолчали…

– За погибших! – Лётчики встали. Мы – за ними. Выпили не чокаясь третью. Помолчали и потянулись за сигаретами…

Разговор не получался, поэтому разошлись рано по своим номерам.

Эта ночь для меня прошла как мгновение. Закрыл глаза – темно. Открыл глаза – уже утро, за ночь даже ни разу не повернулся с боку на бок.

* * *

В аэропорт приехали и опять долго толпились на месте проверки багажа. Опять разговаривали с мужчинами. В основном обсуждали погоду, но продолжали заглядывать в глаза и искать там то, что хотели увидеть, но…

Валера обхаживал «своего бородача». На этот раз афганец был словоохотлив и рассказывал про свою жизнь и как ему нравится Советский Союз.

– Ещё бы не нравился, мы туда столько денег бу́хаем, – шептал мне на ухо Скорик, – дороги, дома строим… День в Афганистане для нашего государства обходится в 10 миллионов долларов.

– Стратегический интерес…

Подошёл командир экипажа и, глядя на наше прохождение таможни, сказал:

– Погоды опять нет, над Кабулом облачность, видимость до 100 метров… Что будем делать?

– А есть шанс изменения погоды? Ну, пока будем в небе? – спросил полковник.

– Послезавтра – Новый год! – уже вставил я. – Командир, надо лететь… Да и с этим «гостеприимством», – я кивнул на толпу, – тоже надо заканчивать.

Примерно ещё через час сидели в самолёте все на своих местах. Ревели двигатели. Лётчик радостно доложил: «Метео сообщает – есть просвет в погоде! Полетели…» Им явно тоже не хотелось затягивать этот неспокойный рейс. Да и Новый год встречать в Ташкенте…

– Борт 8701 запрашивает разрешение на взлёт… Спасибо! Взлёт!

Нас прижало к спинкам диванов от набираемой скорости. Оторвались от земли и через минуту уже были в облаках. Сначала полёт шёл нормально, а через час машину затрясло от перегрузок. Со стола даже упала пустая бутылка от лимонада и неслышно покатилась по полу. Крылья самолёта, еле различимые в облаках, ходили ходуном, как будто бы на них выдавал гопака хороший ансамбль песни и пляски… Стало жутковато…

«Хорошо, когда опасность зависит от твоих знаний и умений. А здесь – всего лишь машина и природа: выдержит – не выдержит, а ты – в коробке, и грош тебе цена, всем твоим знаниям и умениям. В случае чего…» – Мысли в голову лезли не самые приятные. Афганцы в другом салоне тоже притихли. Плакали дети от перегрузок. Мужчины перебирали чётки, молились…

Самое время что-нибудь сделать по захвату самолёта. Мы это понимали и тоже сжались в готовности как пружина…

Через некоторое время выскочил второй пилот:

– Прошли границу, – орал он нам, стараясь превозмочь натруженный шум двигателей, – но погоды в Кабуле так и нет… Был небольшой просвет минут на тридцать, но мы опоздали! Возвращаемся!

– Ну что ты будешь делать! Не хочет Афганистан наш рейс принимать.

– Точно! Кто-то из пассажиров сильно провинился перед Всевышним… Вот Он и даёт время подумать.

Самолёт трясло, а мысли становились всё мрачнее. Пришлось воспользоваться наукой наших преподавателей. А они учили: «Страх – это одно из проявлений инстинкта самосохранения…»

– Самосохранение у меня развито на высшем уровне, – думал я. – Выше – не бывает: десять тысяч метров, как высота полёта…

«Научитесь перевоплотить страх в интенсивную деятельность…» – будто кричали через грозу мои учителя.

– Какая деятельность? Ноги не слушаются…

Но я всё-таки встал и попытался пройти по коридору, самолёт трясло на разрыв… Сел рядом с побелевшим Михаилом Сергеевичем, выкурили по сигарете. Ничего не помогало… И тут нашёлся Юра, он был в таком же положении как все. И придумал… Запеть! «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», – начал он, а мы с удовольствием подхватили, – пощады никто не желает!» И сразу полегчало, и на душе стало теплей и спокойнее. Так мы вчетвером пропели, вернее – проорали, заглушая свой страх, почти до посадки в Ташкенте, пока не прекратилась эта тряска. Нам помогал в этом хоре ещё и переводчик. Успокоились только на земле. А о нашем «хоре» со смехом вспоминали вечером в гостинице.

«Приземлившись» в том же номере, в этот раз выпили крепко. Сначала долго разговаривали, разделившись на пары, о жизни. Я с наслаждением слушал полковника. Он рассказал практически всю свою, уже долгую жизнь. В свои пятьдесят восемь лет попасть после Европы на войну! Всё и тогда, и сейчас складывалось очень не просто. Он был на генеральской должности, и получение звания зависело и от этого перелёта, и от этой командировки. Именно в этом разговоре он раскрылся намного больше, чем за все предыдущие дни. Мне стало рядом с ним очень уютно, как будто бы я беседовал со своим отцом. Человек очень образованный, начитанный, проработавший в разведке длительное время. И сейчас, как-то особенно почувствовав в нас близкие души, он заговорил об одной особой ситуации. Теперь начался общий разговор.

Михаил Сергеевич с горящими глазами и иногда со слезами на глазах – от переживаний и волнения – стал рассказывать нам эту историю. И ночь стала для нас всех необычной… Голос его звучал совсем негромко. Неторопливая речь искусно украшалась многозначительными паузами и интонацией, иногда обычной, а иногда понижающейся до шёпота. Он, оказывается, был мастер рассказывать…

Слушая его, мы молчали и курили. Что сегодня он, разведчик европейского направления, делает в Афганистане? У меня возникла мысль – ответ? Но верна ли она, я не знал. А думал я о том, что, может быть, и послали сюда его уменьшить по возможности количество потерь с обеих сторон. Ведь наверняка руководство знало его склонность решать все вопросы бесконфликтно, и вся его предыдущая жизнь, как «Новая библия», говорит: «Никто не имеет права решать, кого и когда убить…» Может быть, и его задача – спасти наибольшее количество жизней…

Второе пришествие Христа. Притча, рассказанная полковником

В большом шумном европейском городе жила юная красавица Мария… Уже отгремела Вторая мировая война, отнявшая огромное количество жизней ради прихоти некоторых… Погибшие солдаты, которым поставлены памятники и в честь которых зажигают свечи, остались в памяти народов. Люди всё реже думали о миллионах погибших, убитых мимоходом гражданских людях: женщинах и детях. Смерти эти настигали, когда танки, гоняясь друг за другом, были нацелены на врага, а попадали в них, в других, – случайно оказавшихся на пути пуль и снарядов. Эти погибшие не были героями и не спасали свои страны. Их просто убили. Воюющие даже не заметили тех, ради кого они сражались. В память о них не ставят памятники, потому что они не стреляли из пулемётов, и поэтому возле их могил нет ни цветов, ни Вечного огня…

Тогда, чтобы вразумить человечество, Бог решил послать на землю своего Посланника. Чтобы свершилось пришествие Пророка и чтобы люди задумались, а вправе ли они решать вопрос о жизни и смерти друг друга, и поняли наконец, что человек ни под каким предлогом не имеет права убивать себе подобного… И была Им выбрана Мария, дабы стала она матерью Мессии.

В этом послании Бог не собирался ставить вопрос о Вере. Создатель уже насмотрелся на войны за Веру. Они шли уже две тысячи лет… И знал Он то, что веры в этих войнах нет! Бог не однажды открывал человеку: «Посылающий солдата на смерть за Веру и, тем более, приказывающий убить за Веру, заслуживает порицания Бога. И забвения в веках…» Не этот вопрос должен был открыться человечеству на этот раз. Для него этот вопрос уже давно решён. Его мучил уже совсем другой…

В качестве благодарности за то, что мы дети Божьи, нам было заповедано, что создаём подобных себе в любви, сладостной и страстной… И по неведомой причине и порой с необъяснимым безразличием убиваем других, подобных себе, даже порой не замечая того… Это недопустимо, и это – главное Послание, которое Бог передавал через Мессию своего и мать его Марию.

Семьи у девушки не было. Она – из тех, у кого родителей убили «рядом с войной». Воспитывали её иногда близкие, иногда незнакомые люди. Но выросла она чистым, светлым и добрым человеком. Путь её в церковь был предопределён, потому что лишь здесь она нашла утешение от слёз своих об отце и матери, любовь которых даже не успела познать.

Окончив школу, она уехала в большой шумный город, где скромно жила и честно трудилась. Однажды она познакомилась с красивым и обаятельным молодым человеком. Он давно жил в этом городе и уже приобрёл пороки, а также такие качества, как склонность к предательству и жестокость. Под обаянием скрывалось лицемерие, под красотой лица – уродство души. Всё, чего он хотел, – это её тела. Многие часто видели их вместе. Она была настолько хороша и так привлекательна, что мужчины из их окружения с завистью смотрели этой паре вслед. Грязные сплетни окружили их.

И вот однажды, после нескольких первых страстных поцелуев, похотливая рука юноши попыталась сорвать одежду и поблудить в местах тайных и нетронутых. Разрыв отношений был неминуем, потому что, вырвавшись из его объятий честной и целомудренной, она не смогла простить такой низости… Он удалился уязвлённый, но рассказывал всем вокруг много лживого о её порочности.

С ужасом Мария узнавала от незнакомых людей неправду о своих «пороках и грехах», нарисованную больным самолюбием подлеца…

Она жила с этим и, как могла, боролась и верила…

Именно эта чистая душа была выбрана Богом, и пришёл к ней, когда она была одна в своей комнате, Свет Небесный… Она забеременела и понесла под сердцем Посланника Божьего. В это время на неё снизошли и успокоение, и благодать. Она была счастлива, даже не понимая истинных причин своего счастья… Она видела окружающих людей милыми и добрыми, каждому из них пыталась чем-то помочь. Любовь к ближнему переполняла её душу… Она смогла простить своего возлюбленного за его действия и даже за слова, которые порочили её честь.

И вдруг она осознала, что беременна… Но ведь она никогда ни с кем из мужчин не была близка!.. Она металась и переживала в неведении происходящего. Бог не открывал ей тайну…

Через какое-то время люди стали замечать её положение. И опять начались сплетни и пересуды. Некоторые даже в глаза бросали ей самые жёсткие и обидные упрёки. А те, кого она возлюбила, её близкие друзья, тоже, не веря ей, говорили: «Сознайся, ты грешна, ты порочна!» Не было ни одной души, кто согрел бы её в страданиях. Находились даже такие, которые говорили: «Да она переспала со всеми, и ребёнок её будет никому не нужным брошенным уродом… – И добавляли: – А как она умеет хитрить и изворачиваться, притворяясь невинной…» И чем больше она говорила о своей невинности, тем больше её ненавидели. А вместе с ней уже ненавидели и её сына.

Только церковь могла спасти её от отчаянного шага – шага в бездну. И она со своей Верой и страданием пришла к священнику. На коленях, плача и заламывая руки, в таинстве исповеди она поведала свою историю любви и предательства юноши: «Лишь два поцелуя – это всё, что нас связывало… Но я беременна! И я клянусь, что ни с кем не была!» Она умоляла поверить и простить…

Но мудрый священник сказал витиевато: «Прощается раскаяние. Ложь не прощается! А ты ещё не научилась честно разговаривать с Богом. Когда настанет минута и ты сознаешься во всём, твои грехи будут отпущены…»

– Поверь мне, святой отец, – плакала, умоляя, она, – я безгрешна…

Наверное, служитель культа был прав, когда сказал: «Безгрешных в нашей жизни нет!»

Она получила лишь холодный, безразличный взгляд. И это сделал человек, который говорит и учит всех: «Надо верить, надо не искать объяснений, а просто верить!» И здесь произошло самое страшное: тот, кто кормит, – тот не дал пищи! Потому что церковь зачастую не принимает чудес, случившихся с простыми людьми, и считает их прелестью…

Врач, к которому она пришла за помощью, без эмоций и чувств за деньги убил её сына!

Убил посланного на землю Богом?!

И только после этого Бог-отец открыл Марии тайну, кто это был…

Душа младенца вернулась обратно к Отцу небесному.

Так было ли сошествие Пророка или?..

Наверное, эта история была… Или… её не было?

Мы не можем об этом знать точно. Потому что кто-то, без права на то, лишил Человечество Права Знать Это. И уничтожил жизнь, посланную Богом.

Кто эта женщина, принявшая решение за всех нас?..

С попустительства какого мужчины и пастыря она это сделала?

От безразличия врача случилось это?..

История, которая произошла две тысячи лет назад, известна всем и закончилась страданиями Христа за людей…

Современная история о Марии закончилась, почти не начавшись, именно сегодняшними поисками и страданиями за Бога.

Не убиваем ли мы в борьбе за Веру того, кто Веру принесёт?

Поэтому любой из нас, даже на войне, направляя оружие на врага, может убить… не того! Ведь Спасителя человечества никто не знает в лицо… Какой он национальности и какого цвета кожи?

Говорят, что, бросив всё, Мария уехала из того самого большого и шумного города и живёт сегодня в женском монастыре где-то в российской глубинке. Приняв обет молчания, она не разговаривает ни с кем… И поэтому уже никто не узнает, было это на самом деле или нет…

* * *

…На следующее утро самолёт поднялся в очередной раз и взял курс на Кабул. Погода была, в противоположность вчерашней, идеальной для полёта. На небе – ни облачка. Под крылом проплывали заснеженные величественные вершины гор. Всё было в снегу. Ни жилья, ни дорог внизу не было видно. Граница Советского Союза осталась позади, а впереди через некоторое время пошли горы пониже, и потом появилась безлюдная пустыня.

На борту самолёта всё было по-прежнему. Михаил Сергеевич безмятежно спал на диване. Он окончательно успокоился и уже знал: «Всё будет нормально». Мы же сидели, каждый на своём месте, и продолжали «бдеть». В общем салоне для пассажиров афганцы прилипли к иллюминаторам. Им, детям гор и равнин великой страны, которую не смогли захватить ни войска Александра Македонского, ни персов, ни англичан, наверное, впервые, во время этого полёта можно было рассмотреть красоту родной земли. А мы с болью смотрели на пустынность этих мест: то ли войны катились по ним, то ли они сами не захотели ничего изменять здесь?

Через некоторое время самолёт начал резко снижаться, как будто бы попал в воздушную яму. Только «яма» эта была намного глубже. Затем накренился на левый бок и, натужно заревев турбинами, пошёл на разворот. Началась посадка. Внизу мелькнула гряда гор, окружающая Кабул. Вершины сопок были в снегу, а сама долина – серая и мрачная. На меньшей высоте увидели пару вертолётов, как и самолёт, делающих вираж. Разглядеть их маленькие тела с высоты было трудно. Тем более, их хищные контуры сверху были замаскированы под местность, по специальной методике раскрашены маскировочной краской. Только отблески от солнца на лопастях и постоянный отстрел ракет в разные стороны давали возможность следить за ними. Это работали тепловые ловушки от ПЗРК^[11]. С другой стороны, прикрывая самолёт со стороны гор, по кругу шла вторая группа вертолётов.

– Смотри! Вертолёты прикрытия, – кричал мне в ухо Юра. – Охраняют от «стингеров»^[12]…

Двигатель самолёта работал на очень большой нагрузке. Экипаж старался снизиться быстро, и земля приближалась, как будто бы мы прыгнули с парашютом. Появилась взлётная полоса, а рядом, по борту с иллюминаторами, неожиданно выросли наши вертолёты, летящие над самой землей, продолжая отстрел ракет. Теперь они были большие и мощные. Они поднимали облака пыли и сухую траву с земли. Работа эта для них была рутинная. Каждый день по многу раз, при каждой посадке или взлёте любого борта, военного, гражданского – экипажи вертолётчиков выполняли свою работу. Их задача – защитить самолёты от возможного обстрела с гор. Каждый полёт – риск, смерть, напряжение. Каждый полёт – геройский поступок, преодоление страха и игра с судьбой: «Повезёт – не повезёт…»

Быстро бежала посадочная полоса, справа стали мелькать машины обслуги и группы встречающих людей. Наконец, самолёт, развернувшись, замер и затих. После рёва реактивных двигателей наступила тишина.

– С приездом! – радостно по привычке заорал Валера и осёкся от слишком громкого звука голоса. – Я думаю, сейчас сразу же и назад. Через одиннадцать часов – Новый год, – проговорил он уже нормальным голосом, привыкая к тишине.

– Посмотрим…

Открылась дверь. Вовнутрь ворвался свежий, прохладный воздух и шум аэродрома. Подогнали облезлый, покосившийся трап, и я первый выскочил на землю и огляделся.

Поодаль стояла, как мне показалась, даже слишком большая толпа афганцев, встречающих своих близких и родственников. Подойти ближе к самолёту они пока не решались. Подкатил закрытый новенький ГАЗ-66. Из кузова выскочили человек десять бойцов спецназа, а из кабины вышел худощавый высокий капитан. Волосы хоть и коротко стрижены, но было видно, что они огненно-рыжего цвета.

– Николай? – спросил я его.

На меня он посмотрел холодно и неприветливо. Да и в той одежде, про которую я забыл, я никак не должен был заинтересовать его. В чисто гражданской одежде здесь люди не котировались, а я был в джинсах и лёгкой чёрной куртке советского производства. Ещё раз подозрительно оглядев меня, даже не поздоровавшись, капитан спросил:

– Где Скорый?!

– Наверху, внутри…

Капитан, легко прыгая через две ступеньки, вбежал по трапу. Бойцы тем временем окружили самолёт кольцом и взяли автоматы наизготовку. Из салона показалась сосредоточенная физиономия рыжего спецназовца. Он показал два пальца, ткнув в двух солдат, и махнул рукой, приглашая подняться. Солдаты взлетели по трапу вверх и тоже скрылись в салоне.

Через несколько минут, когда спецназовец и Юра спустились, мы познакомились.

– Командир роты… Спецназ ГРУ, – проговорил Юра, обращаясь ко мне, зачем-то разделяя фразы.

– Николай, – протянув мне жёсткую ладонь, представился рыжий. – Всем, чем можем… – Он широко раскинул руки и добавил: – Поможем!

– Самое важное для нас, что именно сейчас вы рядом… Спасибо!

– Ну а как же по-другому, братья-славяне?

На трапе появились первые пассажиры и медленно начали спускаться на поле. Кто-то, увидев внизу знакомых, замахал рукой. Кто-то молча и сосредоточенно шёл, глядя под ноги.

Толпа приезжих и встречающих смешалась.

– Всё! – с облегчением сказал я.

– Как всё? – с сожалением заговорил рыжий капитан. – А повоевать? Что, никого не арестуем? Жаль… Ещё КГБ называется… Мы с Юрой улыбались во все зубы, нам было так хорошо, что даже не хотелось подшучивать над встретившим нас Николаем.

– Нет! – глядя на наши физиономии и не веря нашему молчанию, тоже заулыбался спецназовец. – Что-то не так… Продолжение какое-то будет? Мы зачем сюда припёрлись?

– Коль, – заговорил с ним Юра, – действительно, всё. И то, что вы здесь, это очень важно… Всё будет происходить там, вон в той толпе, – и показал на перемешавшуюся группу прилетевших и встречающих.

И на самом деле – в толпе произошла ссора. Громко кричали друг на друга и даже начали хлестать одного из мужчин по щекам. К дерущимся подскочили военные афганцы и, заломив руки одному из них, с опаской поглядывая на русских солдат, потащили к машине. Мы не вмешивались. Только наш Михаил Сергеевич вместе с переводчиком, внутри этой азиатской массы, пытался примирить конфликтующих.

– Эй, «каскадёры»! – заорал с трапа один из лётчиков. – Мы готовы. Надо лететь…

Попрощавшись со спецназовцами, мы с печалью посмотрели на окружённого афганцами Михаила Сергеевича – ему оставаться здесь ещё надолго – и стали подниматься по трапу. Юра, на всякий случай, послал к нему на помощь капитана.

– Николай! – закричал ему Юра. – Поддержите полковника… Хороший мужик!

– Не беспокойся. Всё будет «якши»!^[13]

Уже наверху, около двери, мы увидели Скорика, бегущего к нам. Он на время оставил местных, чтобы попрощаться. Встретились на середине трапа. Обнялись. Крепко, по-братски, как будто были очень близкими и родными людьми. На прощанье сказав друг другу: «Бог даст, свидимся!», – побежали по раскачивающемуся трапу в разные стороны…

Когда самолёт поднимался, опять окружённый вертолётами, я думал: «Всего трое суток знаю человека, а уже полюбил его, и такое ощущение, что знаю много лет. Правильно говорили наши учителя: общая опасность сближает людей и делает их друзьями навсегда…»