Осенний полонез. Сборник рассказов. Лирика, драма, ирония, юмор

– Получай отворотное зелье! – стоя в дверях, демонстрировал он целлофановый пакетик с тёмной смесью и, выпятив вперёд бороду, светился полным довольством. – Давай-ка присядем, и я растолкую, как сим воспользоваться.

Они уселись на подгнившую лавочку под старым абрикосовым деревом, и Петрович внимательно выслушал инструкции целителя. Оказалось, что всё не так просто. Вначале нужно выбрать лунную ночь и, глядя на бледный лик спутника, трижды прочитать заговор над зельем, а затем подкинуть его Параске под подушку! Всё сделать до утра, иначе порча бабули не состоится, после чего может случиться всякое.

– Ежели отступишь от сказанного, заговор может перевернуться…

– Это как? – забеспокоился Пофигеев.

– А так, вверх ногами, как у людей. И куда оно потом вывезет… можно только гадать!

– Может не стоит рисковать? – засомневался и опять не вовремя вспотел бывший бухгалтер.

– Не… отступать уже нельзя: костёр горит – варево кипит и каша варится! Да ты шибко не кручинься: я ещё разок прочитаю молитвы за успех содеянного и всё получится!

С таким напутствием, не забыв взять положенные денежки, Захарыч и выпроводил дельца.

Как назло – зачастили дожди! Луна только изредка, как продажная девка, подмигивала из-за армады туч и кокетливо пряталась. “Вот ты напасть! – мысленно сокрушался Пофигеев, поглядывая на серое небо и вытирая дождевые капли с посиневшего носа. – Когда ж ты потаскуха покажешься? И дожди, будто всё лето собирались с духом, а теперь их прорвало, проклятых!” К тому же торопили и торговые дела, которые катились по наклонной вниз. Всё было готово к осуществлению возмездия и только романтическая спутница всех влюблённых задерживала. Да, Пофигеев даже непростой вопрос с подушкой уладил, подружившись с внуком Параски – Данилкой.

Мальчик на следующий год собирался ходить в школу и интенсивно отдыхал от мыслей о будущей учёбе и от своих родителей – сына Параски и его второй жены – уехавших отмечать бархатный сезон в Крым. Пока бабушка боролась за процветание на рынке, Данилка руководил дворовой малышнёй. Такое благое дело не всегда заканчивалось благополучно, и пришедшая в конце дня бабушка частенько давала взбучку бойкому мальчику за синяки, порванные брючки, сломанную машинку и т.д. Непростые отношение двоих родственников Пофигеев с удовлетворением подметил и решил использовать в своих целях.

Откладывать дальше было некуда, и он на следующий день, когда дождик приутих, лужи и грязь на асфальте стали подсыхать, подошёл к мальчику…

Данилка в это время заканчивал организацию игры по штурму песочной крепости. Песок был мокрый, так что крепость получилась внушительной и устойчивой. Малыши, разделённые на две группы – “троянцев” и спартанцев – усиленно готовились к бою. Защитники Трои таскали баклажки с водой, куски грязи, уже палили бумагу, а нападающие спартанцы выламывали из кустов сирени палки-копья, лепили песочные камни, таскали из кучи мусора куски фанеры как будущие щиты… Похоже, сражение обещалось быть не шуточным.

– Привет начальник! – по-свойски, как к взрослому, обратился Пофигеев к мальчику, который отдавал последние указания.

– Привет… – солидно ответил Данилка, с подозрением взглянув на дядьку.

– Видать драка будет серьёзной?

– Да не… мы шутя, – лукаво блеснули серые глазёнки, – но весело и нескучно.

– Однако потери наверняка будут, и бабушка вечером сделает разнос…

При упоминании о строгой бабуле Данилка кисло искривился и с неодобрением посмотрел на плешивого дядю. Воинственный пыл и боевое настроение паренька явно сникли.

– Против всякого яда есть противоядие, – выждав паузу, мудро высказался Пофигеев. – Отойдём-ка в сторонку, я расскажу, как обуздать строптивую бабушку – будет как шёлковая…

Внимание взрослого человека и его заманчивое предложение польстили и покорили Данилку, и он согласился выслушать участливого дядю.

Наконец тучи рассеялись, ветер стих, и показался обломок луны. Афиноген Петрович как раз заканчивал ужин. Жена уже мыла посуду и делилась последними уличными новостями. Дочь перед этим “порадовала” проблемами учительницы немецкого языка, которой пацаны подложили на стул клей, похихикала по этому поводу и ушла смотреть телевизор. Увидев сквозь застиранные занавески ущербную луну, Пофигеев подскочил, как ужаленный гремучей змеёй, и кинулся к себе. Жена только проводила мужа удивлённым взглядом.

В густой посадке, которую Афиноген Петрович присмотрел уже давно, он добросовестно три раза, не отрывая глаз от ночной проказницы, прижимая пакетик зелья к сердцу, прочитал заветные заклинания… Потом была тайная встреча с Данилкой, и процесс отворота вступил в активную фазу!

Помогло сразу! Торговля, особенно алкоголем, пошла так бойко, что к концу дня наметился его дефицит, а муку с сахаром размели ещё раньше. Пересчитывая вечером выручку, которую представила инфантильная продавец-реализатор Люська, по кличке Тормоз, Пофигеев даже подрагивал от возбуждения. “Вот оно! Вот… Теперь держись, Параска!” Разомлевший от сладких мыслей, полный новых планов, он не помнил, как пришёл домой. Был особенно мил и внимателен со своими домочадцами, много ел и даже выпил рюмку сухого вина. Долго не ложился спать, что-то вычитывал из брошюры по уголовному праву, писал на бумаге простые формулы и бойко клацал кнопками калькулятора, в который раз пересчитывая дневную рекордную выручку.

Ночью спал плохо. В голову лезли навязчивые мысли, как расширить дело. Он то выбивал новый кредит, то занимал деньги у Считаева, то перед киоском Параски вместе с Захарычем собирал милостыню в чёрную шляпу, а Фрося Сиплая простуженным голосом призывала его одуматься и бросить торговлю… Под утро приснилось, что он полетел на луну, а попал в турецкий бордель! Проснулся весь в поту, обнимая и комкая подушку (жена похрапывала, отвернувшись спиной).

Досадуя, находясь под впечатлением сна, сел на кровати, и машинально стал поправлять измятую подушку… Приподнял её и обомлел! Даже левая нога и рука занемели, а между лопаток не вовремя заструился пот… Из-под края простыни выглядывал пакетик с тёмным порошком, тем самым, над которым Пофигеев так усердно колдовал последние дни! “Конец котёнку!” – ударило жаром в виски и крутануло сверлом в затылке.

Тут стал припоминать, что Люська-Тормоз, закончив сдавать выручку, сунула своему хозяину пакетик с молотым чёрным перцем собственного приготовления. Ещё и наставляла:

– Такого перца Вы нигде не найдёте! Хоть сало поперчи, хоть яичницу, хоть любое другое солёное, жареное, пальчики потом откусите, до чего вкусно!

– Вот, откусывать бы не надо! – заупрямился, было, начальник и тут же забыл про перец, думая о своём замысле.

“Неужели перепутал пакеты?… – завертелась горестная мысль. – Сегодня же уволю Люську! Но как я отворотное зелье сунул себе…? Вот загадка…”

Пофигеев плохо разбирался в психологии и не знал, что в данном случае сработало подсознание: он так усиленно обдумывал весь процесс избавления от порчи, так часто проигрывал в уме заклинания при луне и закладку зелья под Параскину подушку, что не только перепутал пакеты, но и машинально сунул отворот под собственную подушку! Впрочем, народная мудрость: не рой яму другому… – к происшедшему, возможно, имеет большее отношение.

Кое-как умывшись, наспех позавтракав, расстроенный Пофигеев отправился на рынок в свой магазинчик, в глубине души надеясь – авось пронесёт! Но… пророчество Захарыча, про то что зелье может перевернуться вверх ногами, сбывалось уже у входа: возле киоска Параски стояла строительная техника, суетились рабочие, роя траншеи под фундамент чего-то большего, чем новый киоск. Сама бабуля, как молодая, разметав крашенные (правда, реденькие) волосы, с деловой, счастливой улыбкой бегала вокруг разворачивающейся стройки.

Между лопатками рекой лился пот, ноги дрожали, а во рту сохло, как в прошлогоднюю жару, когда Пофигеев подходил к своему торговому месту. Навстречу ему спешила Люська с радостным выражением лица:

– Афиноген Петрович! На всё спиртное, муку и сахар взлетели цены! А у нас нулевой остаток… надо делать переоценку… срочно ехать на базу…

По мере того, как начальник приближался, радость на лице продавца тускнела, а речь замедлялась. Дело в том, что Люська ужасно любила торговый момент, когда цены росли. Тогда работы становилось меньше, а “левака” больше. Мертвенные глаза хозяина, сизая бледность его щёк испугали её. Пофигеев подошёл к Люське, глянул на неё так, что женщину обдало январским морозом до самых пят, и устало опустился на ступеньки магазина…

Через неделю, распродав всё до кирпичика и последней бутылки с водой, не до конца рассчитавшись с долгами, Пофигеев Афиноген Петрович, бывший бухгалтер угольной шахты, несостоявшийся бизнесмен, работал подсобным рабочим и счетоводом по совместительству на малом предприятии ООО “Дёргвоздь”. Оное занималось выдёргиванием из “бэушных” деревянных изделий гвоздей, их последующим выравниванием и сбытом по сходным ценам. “Дикий” колхозный рынок Пофигеев обходил соседней улицей.

Рэкетир

Саньку Смурого провожали в город на ПМЖ (постоянное место жительства). Плохого в таком решении ничего не было, будто бы. Но основные, глубинные его причины далеко не радовали: колхоз развалился, зачатое на его обломках товарищество сельских производителей так и не вышло из бумажного состояния, а фермерство не светило, даже тускло, ввиду отсутствия средств, финансовых, технических и, главное, предмета труда – земли. По телевизору и в других СМО (средствах массового одурачивания) государство постоянно кого-то поддерживало, кому-то выделяло, иногда снабжало, но деревню с интригующим названием Закусово эти благородные порывы стойко обходили стороной.

Выручало, разумеется, личное подворье с огородиком, курами и поросёнком, иногда костлявой коровкой. Посему, когда случалось употребить горячительный напиток, то закусяне имели, чем закусить и даже приветить гостя. Однако для молодёжи, особенно активной, наполненной крестьянской энергией и силушкой, простору было маловато.

Указанное выше событие – проводы – происходило в начале лета. Дожди, похоже, позабыли эти края, отчего трава раньше времени пожухла, а вишни, яблони и другие “плодоносящие” уныло поникли ветвями. Лишь при внимательном осмотре на них можно было заметить сморщенную вишенку или яблочко чуть большего размера, или высохшую сливу.

Расположились за грубо сколоченным столом в старом саду, под раскидистой яблоней, которая хоть как-то укрывала от солнечных, разящих лучей. Помогал пережить жару случайный ветерок-сквознячок, снующий между деревьями в вечных поисках чего-то, человеческому уму недоступного.

На проводы собралась вся родня: дед с бабой, отец с матерью, дяди, тёти, племянники. Заглянул и сосед, дед Мотя. Саньку, как жениха, посадили в центре стола и наставляли по ходу застолья, каждый по-своему и кто как умел.

– Нас в город пущали токмо за особые заслуги! – моргая выцветшими глазами и пытаясь повыше поднять дрожащую руку, вспоминал дед, бывший моряк-североморец. – Бывало, выдраишь палубу до блеска и получишь поощрение-благодарность от боцмана перед всей командой на вечернем построении. И это ещё не всё… – собрался сесть на своего конька старик, но был остановлен женой:

– Про твои подвиги мы знаем! Ты бы внуку что путёвое присоветовал и шибко рюмку не сдавливал, а то раздавишь ненароком.

– Ты ж не даёшь разъяснить диспозицию и влезаешь не вовремя в ход мысли, – загорячился дед.

Сосед, дед Мотя, досконально зная эту супружескую парочку, успел перехватить инициативу:

– Нынешний город не то что при большевиках! Тогда порядок был, а сейчас… Послушаешь радио, посмотришь телевизор, когда ветер из Загуляево дунет и антенну поправит, так и за голову схватишься! Кругом ворьё, киллеры какие-то, бандюги в очках с автоматами, гулящие девки без энтого… самого… юбок. Раньше про таких и не слышали, и не видели.

– Не пугайте парня! – вступился порозовевший отец, тепло глянув на сына. – Его так просто не возьмёшь – вишь, какой вымахал!

После этой реплики выпили по второй и отдельные наставления плавно перешли в горячую дискуссию о самых разнообразных сторонах современной жизни, причудливо преломленных практичной крестьянской логикой.

Потом наступил второй этап проводов, в котором собственно про Санькин отъезд уже не вспоминали, а только пили, иногда закусывали, пели старинные песни и даже танцевали барыню с цыганочкой.

Санька высился над своими предками молодым тополем и слегка покачивал мощными плечами. Его лицо, как зеркало, отражало весь ход застолья. Оно, румяное от волнения и выпитого, то хмурилось, кривилось, то сияло довольством и благодушием, то укрывалось грустью. В голове мысли отсутствовали, угнетённые нахлынувшими чувствами. До вечера ещё оставалось время, но он уже маялся ощущениями предстоящей встречи со своей подружкой Меланьей. И хотя серьёзного у них ничего не случилось… как будто, но грусть от предстоящей разлуки усиливалась. Не помогали и подспудные грешные мечтанья, которые перед отъездом всё настойчивее лезли в голову, о красивых городских девчатах.

Наконец солнце спряталось, и, чтобы не прерывать торжества, отец зажёг большой фонарь, в своё время “конфискованный” с крыши молочной фермы. Улучив момент, когда дед Мотя с тётей Александрой лихо выплясывали под удалую “Коробушку”, а им помогал криком (песней это трудно было назвать), держась за плечо отца, дядя Анисим, Санька вылез из-за стола и через огород направился к дому Меланьи.

Они встречались возле куста ракиты, который наклонился веточками к позеленевшей воде деревенского ставка и словно пытался помыть запылённые листики и заодно утолить жажду. Такие ощущения всегда возникало У Саньки в этом месте и ему было жаль, что вода, высыхая, удалялась от несчастного куста и словно дразнила его.

Фигурку Меланьи увидел издалека, хотя сумерки загустели, а луна подмигивала косым глазом где-то на краю небосвода. Девушка серой тенью выделялась на поваленном стволе ольхи и, вскинув голову, смотрела на звёзды. Небесный свет отражался в её глазах колдовскими искорками и казался неземным.

Как всегда, парень незаметно подкрался сзади и осторожно, чтобы не напугать, обнял девушку. Его руки и дыхание она узнала бы из сотен, поэтому не стушевалась, а только для приличия вскрикнула. Потом были поцелуи, разговоры шёпотом, неумелые ласки, клятвы и обещания… Всё было как всегда, но Санька чувствовал, что он уже не здесь, а там, в новой городской жизни. Иногда даже казалось, что он ласкает не Меланью, а какую-то другую, чужую девушку. Такие же чувства одолевали и подружку, когда Санька уж очень грубо впивался в её губы, до боли сжимал груди и беззастенчиво ощупывал всё тело. И она не устояла…

– Ты… того… не кручинься шибко. Я… одну не оставлю… ежели чего… – виновато пряча помутневшие глаза, обнадёживал Санька притихшую Меланью, в глубине души надеясь, что происшедшее останется без последствий.

Отряхнув брюки, поправив рубашку, он вдруг почувствовал, что лирическое, нежное настроение улетучилось и вновь захотелось к столу. Расстались натянуто, не как обычно. Прощальный поцелуй был скорее данью привычке, чем необходимостью. Но девушка, блестя невольной слезой, пыталась верить другу, а тот уже был далеко…

К своим двадцати годам Санька, конечно, бывал в городе, и не раз. Поэтому высотные дома, масса снующих людей, автомобилей; бьющий в уши шум, гам; разъедающая глаза пыль и гарь его особенно не смутили.

Поселился у дальней родственницы тёти Клавы, которая жила на окраине в частном доме с мужем, дядей Геной. Детей они не имели. Тётя работала кондуктором трамвая, а дядя – таксистом. Смурому выделили отдельную комнату, проинструктировали о порядках в доме, показали, где кухня, ванная и туалет. Разъяснили, как пользоваться благами цивилизации, а также ключами и замками. С тех пор Санька своих благодетелей почти не видел бодрствующими, так как семейная пара всегда отсыпалась. Оставалось только догадываться, когда тётя успевала готовить завтраки и ужины (понятие “обед” отсутствовало в принципе), а дядя находил время всё это потреблять.

Представленный самому себе, Санька занялся поисками работы, как главного, ради чего оставил родимое гнездо. В этот важный момент страна переживала пик массового психоза, вызванного нахлынувшей свободой, экономической, политической, сексуальной и другой! Почему-то многим до коликов в некоторых местах организма захотелось торговать. Впрочем, дело было не в коликах, а в наступившем развале неэкономной экономики. Рынки, маленькие и большие, стихийные и организованные, заполонили все перекрёстки, скверы, площади, остановки общественного транспорта и иные людные места вместе с неистребимой амброзией, которая, поддавшись людскому сумасшествию, неимоверно разрослась, сделав аллергию популярной болезнью. Хотя, ради справедливости, нужно отметить, что аллергеном было не только въедливое растение, но и многие деяния нового государства.

Уже при первом вояже по городу, Саньке бросилась в глаза типичная рыночная сценка: два небритых “молодца” – как правило, один долговязый и полностью лысый, другой щуплый, наполовину лысый – неспешно обходили ряды и собирали с торговцев… деньги. Поначалу Сашка подумал, что это работники рынка выполняют свои профессиональные обязанности.

Но не успели небритые парни закончить свой обход, как появилась разукрашенная пышная блондинка в белом халате и повторила ту же процедуру с небольшой разницей: в обмен на деньги выдавала какую-то затёртую бумажку. Причём делала это строго, небрежно и с таким важным видом, что у торгующих людей вопросов не возникало. Нет, попытался один дородный селянин в чём-то усомниться, но блондинка так на него посмотрела, что мужик замолчал и потом долго не мог прийти в себя.

Почесав затылок, передёрнув плечами, Санька вспомнил разговоры про рэкет. Действо, связанное с этим мудрёным заокеанским словом, в деревне казались чем-то нереальным, далёким, выдуманным в полупьяной беседе. И вот те на! Всё очень реально! “Зарабатывают на пустом месте не горбатясь! – то ли восхищённо, то ли со злостью подумал Смурый. – Это тебе не земельку пахать и скородить. Ну и ухари…”

Деталей рэкетирского “бизнеса” Санька, ввиду своей крестьянской безграмотности в вопросах криминала, не знал. Мысль про непыльный заработок повертелась в лобной части и на время улетучилась. А тут и работа подвернулась – грузчиком в ларьке, расположенном недалеко от рынка. Таскать тяжести для Саньки было делом привычным, поэтому он легко влился в реденький коллектив малого торгового предприятия.

Очевидно, есть на свете бесовская сила! Только так можно объяснить неожиданный, даже для самого Саньки, поступок.

Сухощавого старика с весёлым взглядом, бойко торгующего плодами садов и огородов, Смурый приметил давно. Дед сидел на стульчике, обставленном корзинами, накрытыми расшитыми полотенцами, недалеко от входа и постоянно собирал вокруг себя очередь. Соседи по рынку хмурились, глухо роптали, но дедок им виновато улыбался и только разводил руками: мол, что я могу сделать, ежели людям нравится мой продукт.

Об этого торгаша Санька всегда спотыкался, заходя на рынок полюбопытствовать. Чертыхнувшись, он мысленно ругался: “Чёртов сучок! Умостился прямо на входе, будто лучше других. Деньгу лопатой загребает, куда ему, старому, столько, и рэкетиров не боится… Или они ещё не добрались сюда?…”

Последняя мысль оказалась решающей. Смурый чаще стал заглядывать на рынок с утра и высматривать небритых рыцарей удачи. Но они не появлялись. Дородная молодица в белом, без единого пятнышка, халате строго в девять часов делала свой традиционный обход, а “тех” не наблюдалось.

“Знать ещё не охватили! – радостно подумал Санька, почувствовав незнакомый доселе азарт и слабую дрожь в левой коленке (ею в детстве стукнулся о жердину забора, когда с деревенскими дружками давали дёру после “чистки” колхозного сада). – А свято место пусто не должно быть, потому как разводятся всякие… – тут он нехорошим словом помянул деда-торгаша.

Откладывать в долгий ящик не стал и, отпросившись с работы, с утра прибыл на “свой” рынок! Для маскировки одел тёмные очки, затёртые джинсы и такую же куртку. Чтобы не отставать от рэкетирской моды, бриться не стал. В общем, вид у бывшего селянина получился грозный, учитывая габариты детины ростом под метр девяносто.

День обещался быть ясным: по небу плыли редкие пятнышки облаков, небесная голубизна приятно ласкала взор, а ветерок лишь слегка трепал листья деревьев и волосы парня. Санька глубоко вздохнул, поправил завивающийся чуб и смело вошёл в рынок…

Большинство торговцев уже приготовились к работе, в их числе и дедок. Он с приветливым видом сидел на стульчике рядом с огромными корзинами, из которых заманчиво выглядывали яблоки сорта “Белого налива” и мичуринские груши внушительных размеров. Несмотря на ранний час, торговля шла бойко. Улучив момент, когда старичок, отоварив женщину с ребёнком, положил денежки в затёртый кошелёк и весело оглянулся, Смурый твёрдой походкой подошёл к выбранному объекту своего нового дела.

– Славно торгуете, дедуля! – как можно развязнее начал Санька, резво наклонился, взял яблоко побольше и демонстративно нахально впился в него белоснежными зубами (парень никогда не курил).

Старик слегка передёрнулся, потускнел, но тут же приободрился, привычно заулыбался и весело сказал:

– Продукт свежий, вкусный, только что с веточки! Приобретайте, пожалуйста!

Дальше Санька повёл себя так, что никто бы в деревне не поверил, что это тот увалень, который кошек защищал и, несмотря на силу, кабанчика или там козочку, даже курочку, не мог подрезать. А причина такого перевоплощения заключалось в генах. Если покопаться в предках Смурого, то можно найти, как в конце девятнадцатого века, когда рухнуло крепостное право, прапрадед Мефодий занимался лихим промыслом, а именно: днём побирался возле церкви, а ночью разбойничал!

Земляки-селяне и не подозревали о таком перевоплощении внешне спокойного здоровяка. Началось с того, что Мефодий неожиданно отделился от отца, выстроил скромный домик на окраине и основательно занялся хозяйством… один. Жениться не спешил.

Вскоре на паперти уездной церкви появился лохматый, с огромной бородой, в равном солдатском мундире, безрукий, одноглазый калека. Он замыкал разнородный строй убогих людей и отличался тем, что, опустив голову перед потёртой фуражкой, неистово, не прерываясь ни на секунду, молился, отбивая глубокие поклоны. В то время как другие, обиженные богом, при появлении прихожан гнусавили на разные лады, соревнуясь в жалостливости: – Подайте Христа ради несчастному калеке! – изувеченный солдат таинственным шёпотом воздавал хвалу Господу. На верующих людей вид преданного Богу несчастного вояки действовал покрепче плаксивых причитаний, и они не скупились. Конкуренты-страдальцы косо поглядывали на солдата, на его доверху набитую денежными знаками, бумажными и металлическими, фуражку и пылали ненавистью. Пытались как-то его побить, но только себе в убыток. Однорукий оказался с “протезной” второй рукой и лихо расправился с обидчиками. Затаив злобу, они притихли…

В то же время на дороге, проходящей через лес и соединяющей два уездных городка с губернским центром, в вечернее время и лихую непогоду стали шалить разбойники. Позже выяснилось, что лиходеев было двое, причём, один из них малолетний. Почтовые тройки, купеческие обозы, даже государевы чиновники разного ранга и звания обирались до нитки. Разбойники действовали умело, не повторяясь и постоянно меняя места нападений на длинной лесной дороге. Злодеи так обнаглели, так озаботили власть, что на их поимку в помощь местному уряднику выделили роту солдат.

Пока происходили эти события, Мефодий женился на безродной сироте Нюрке и стал богатеть: построил новый, из столетнего дуба, дом, приобрёл скотину, прикупил землицы… Собирался построить кабак в уезде, но неожиданно приболел…

Болезнь пришлась на момент, когда солдаты с урядником выследили разбойников и должны были их повязать. Однако злодеи ускользнули. С тех пор разбои прекратились. Ходили слухи, что главаря подстрелили. Исчез и калека-солдат, вызвав вздох облегчения у нищих на паперти.

А Мефодий быстро оправился и стал крепким хозяином в уезде, положив начало новой ветви рода Смуровых.

– У вас не только товар хороший, но и место соответствует…

– Ну, рано встаю и прихожу первым! – забегал дед глазами и тут же заторопился: – Так вам чего и сколько отвесить. Беру не дорого…

Пока Санька лихорадочно соображал, как доходчивее объяснить старику, что надобно делится своими доходами, получил толчок в бок:

– Молодой человек! Вы или отоваривайтесь, или отходите, не создавайте очередь!

Смурый возмущённо обернулся – за ним уже стояли три человека во главе с маленькой, толстенькой бабёнкой, явно скандального типа поведения. Заметив нерешительность в глазах парня, скандалистка вознамерилась его оттиснуть. Это движение подтолкнуло Саньку к решительным действиям. Он наклонился под прямым углом к уху женщины и со зверским выражением что-то ей прошептал. У скандалистки отвисла челюсть, она испуганно оглянулась и проворно исчезла, а за ней и остальные: они успели разглядеть “боевой” наряд Саньки и сообразить, что к чему.

Воодушевлённый маленькой победой, Смурый приободрился, близко придвинул лицо к носу деда и прошипел:

– Ты мне дурочку не горбать, а выкладывай мани, если хочешь…

– Так бы и сказали! – не дал закончить фразу дед. – У меня, извиняюсь, по старости глаза плохие… не всегда и знакомых угадываю… не то что…

Старик произносил эти слова, не поднимая глаз, будто стыдился чего-то, и торопливо отсчитывал деньги. Не глядя на новоиспечённого рэкетира, протянул бумажки и снова принял деловой вид.

Естественно, соседи по торговле наблюдали за этим наглым, но привычным разбоем среди бела дня, и уже готовили свои кровные. Так что дальнейший сбор дани пошёл гладко и закончился быстро. К концу Санька чувствовал себя настолько уверенно, что выходил с базара гордой, твёрдой походкой. Народ провожал его взглядами, которые в античных мифах описывались как сверкающие молнии, испепеляющие врагов дотла!

По дороге в кафе, которое он давно приметил и назначил для обмывания удачи, мысленно подсчитывал выручку – получилось недурно. Более того – превосходно! Столько ему не заработать грузчиком и за неделю. Настроение у парня настолько поднялось, что он решил повременить с кафе, а зашёл в киоск объявить, что увольняется по собственному желанию. Хозяин, худой чёрный армянин, осмотрев Смурого с ног до головы, только недовольно хмыкнул и ничего не сказал. Лишь продавщица Аня выразила озабоченность: до появления нового грузчика ей придётся самой таскать товар.

Вечер выдался всем необычный: было в меру тепло, щебетали птички, весело светили вечерние фонари, играла музыка, и народ выглядел благожелательным и праздничным. Так, во всяком случае, казалось Саньке в компании разбитных девиц, с которыми он решил отметить свой успех. Где-то в глубине души он чувствовал: не всё тут ладно. Например, не мешало бы завести напарника или напарников, да и с дирекцией рынка надо бы согласовать… И вообще, дедок-то тоже деревенский… Но лёгкость, с которой собрал деньги, ощущение собственной силы и перспектив на будущее брали своё и отбрасывали всякие сомнения.

Веселье с пивом и водкой лились рекой. Смурый бравировал: не стесняясь целовался с подружками, брался за любые части их тел и иногда отмечал, что слишком доступное, всё же не такое приятное, как запретное. Воспоминанья о Мелание проскочили на мгновенье и улетучились. Голова туманилась, язык заплетался, руки и ноги действовали всё неувереннее…

Очнулся на траве среди деревьев. Косые лучи утреннего солнца и лёгкая роса на траве не обрадовали. Голова казалось надутым шаром, от чего болела и грозилась лопнуть. В рот словно налили столярного клея, поэтому губы размыкались с трудом, а шершавый язык не ворочался. Мучила жажда. Кое-как усевшись, рассмотрел себя и местность, в которой очутился. На заднице обнаружил полуспущенные трусы. Джинсы с вывернутыми карманами валялись рядом. Вокруг шумели деревья, сквозь них вдалеке просматривалось шоссе, по которому сновали автомобили.

“Отметил…”, – стискивая ладонями пульсирующие виски, горестно подумал Санька. Недомогание физическое постепенно стало переходить в душевное раскаяние. “Правильно говорил дядя Анисим: как деньги достаются, так и улетучиваются!” – кольнуло в лобной части. Долго ещё сидел Смурый на траве, облизывая высохшие губы и укоризненно обдумывая происшедшее. Уже и солнце поднялось, и ветерок поутих. Наконец парень поднялся, надел джинсы, потряс головой и с видом человека, принявшего важное решение, направился к шоссе.

Посадка, в которой очутился, находилась в черте города, поэтому добрался к рынку скоро, проехав “зайцем” на трамвае. Однако пошёл не на рынок, а в ларёк. Продавщица Аня готовилась к рабочему дню и ждала машину с товаром. Появление Саньки, его желание вернуться на работу восприняла с энтузиазмом. Вскоре появился и хозяин, косо с ухмылкой осмотрел работничка и молча кивнул головой в сторону приехавшей машины. Смурый попросил воды, с жадностью выпил полную бутылку и энергично принялся за разгрузку. Очень скоро забыл про больную голову и работал так, будто делал любимое дело или “пахал” на собственном поле.

Прошла неделя…

Утро в тот день выдалось пасмурным. Чёрные клочки туч обгоняли более высокие белые облака, увеличивались количественно и предвещали дождь. Ветер злился и резкими порывами бросался на людей пылью и мусором. Однако рынок жил своей обычной жизнью, не обращая никакого внимания на изменения в погоде.

Смурый проворно проскочил входные ворота и уткнулся в людей, окруживших неутомимого деда-торгаша. Соседи старика сразу приметили новоявленного рэкетира и насторожились. Вскоре и дед, обслуживая покупателей, краем глаза увидел Саньку. Виду не подал. Только в глазах проскочила искорка, скорее злорадная. Сам же парень излучал решимость и одухотворённость, которая бывает у людей, задумавших благое дело. “Раздам деньги и сниму с себя эту тяготу!” – возвышенно думал Смурый, поглаживая карман, набитый заработанными за неделю деньгами.

Толчок в спину оторвал его от радушных размышлений:

– Отойдём-ка, кореш, в сторонку: базар есть!

Санька оглянулся и собрался возмутиться, но оторопел – его толкал дедина метра два ростом, а рядом стоял тип чуть пониже, но с лицом и комплекцией очеловеченной горной африканской гориллы. Как загипнотизированный, Санька оставил очередь и пошёл, сопровождаемый гориллоподобными. В голове завертелись мысли о бандитской конкуренции, о том, что кто-то положил лапу на “его” рынок и теперь будет выяснять отношения. “Да пусть забирают! – успокаиваясь, думал Санька. – Такое безобразие не по мне. Вернуться бы к земле…”