Гости еще о многом говорили, в основном склоняясь к разговору о творчестве графа, что как бы оставалось напоследок.
До того как солнце наполовину сравняется с горизонтом, оставались считаные минуты. Наконец, сигара перешла в руки Репина. Тот, приняв важный вид, сделал пару затяжек, но, не осилив третью, поперхнулся. Но сумел вернуть остаток сигареты прежнему владельцу.
– Будьте осторожны, голубчик, – заметила Софья Андреевна.
Она хотела помочь художнику, но тот жестом сделал отказ в помощи.
– Не нужно, кхе-кхе, Софья Андреевна, – лицо Репина словно накалялось, – кхе-кхе, не стоит беспокойств, – выдавливал он каждое слово.
– Запейте, – предложила жена Толстого, налив из кувшина морс из морошки в пустую чашку.
Граф, наблюдавший за этой картиной, приняв из рук художника остаток сигареты, сделал пару затяжек и затушил в рядом находившуюся с ним пепельницу на вязаном коробе. Пепельница была отмечена еще двумя давнишними небольшими сигаретами, давая предположить, что Толстой редко курил.
Разрядить ситуацию предложил все тот же религиозный мыслитель, который, собственно, и наталкивал на создание очередных произведений обоих художников.
В последующем Крамской будет прерывать религиозные полотна ретушированием картин или заказами. Репин глубокомысленно уйдет в их созидание.
– А что, Иван Николаевич, ваша дочка София? Вы как-то обмолвились, что она неплохо рисует… – спросил граф.
Он попросил жену взглядом налить в кружку чая. До этого увлекаясь вином, он решил под завершение вечера так закрепить ужин.
– О да! Сонюшка делает весьма значительные успехи, Лев Николаевич, – воодушевлено отозвался Иван Николаевич.
И казалось, о дочери он будет рассказывать теперь все оставшееся время.
– Я вот помню, – уходил он в воспоминания, – еще каких-то десять лет назад маленькая рыженькая Сонечка пыталась вывести кувшин с мимозой на бумаге. Я объяснил ей начать сначала с простейшего материала, ну это она сразу поняла, потом…
– Потом, – Крамской, закинув руки за голову, откинулся на спинку декоративного стула, – пошли цветы, люди… знаете… – оживился портретист, на нем засияла улыбка. – Год назад я предложил Сонечке сделать изображение на вольную тему. Так она выбрала меня… Решила нарисовать мой портрет. Ну, ей, конечно, это не удалось, а она была дерзнуть сразу на холст. – Портретист ухмыльнулся. – Начало было неплохое, но грань штриха… – художник задумался. – … Я посчитал, что портрет не получится, в общем, я сам сделал к нему набросок, решил изобразить Сонечку, но потом передумал и не стал выводить ее из какого-то начала. Ну, получился просто портрет девушки.
– Думаю, у нее еще получится, – произнесла София Николаевна.
– Несомненно, дорогая, – подхватил свою жену Крамской.
Часть солнца уже зашла за горизонт. Через густой парк, наполненный хвоей, лучи светила, пробиваясь сквозь стволы деревьев, создавали умиротворяющее состояние. Репин не мог больше сидеть, убивая на себе комаров, первым покинул веранду. Он скрылся в комнате усадебного дома. Затем пришла прислуга и принялась убирать со стола. В парке послышались редкие трели ночных птиц, в траве перестали трещать кузнечики. Гости собирались ко сну, покидая застолье.
Санкт-Петербург принял чету Крамских, вернувшихся из Тульской области, серо. В столице России с утра не задалась погода. Мелкий дождь с перерывами играл с прохожими, которые, в свою очередь, пытались скрыться в проезжавшем мимо дилижансе или под сводами козырьков подъездов домов. Жена и дочь Крамского еще несколько дней вспоминали чудесные дни в Ясной Поляне. Сам Иван Николаевич ушел в работу, как ни в чем не бывало в повседневные занятия, в основном занимаясь заказами.
Осенью, в начале сентября, Софи, которой исполнилось уже шестнадцать лет, в этом году давно желала найти себя в обществе, заняться по какой-либо специализации, наконец, пройти поступление в один из вузов. По давнему знакомству и из дружеских отношений предложение Крамскому поступило от лейб-медика императорской семьи Сергея Николаевича Боткина, сын которого, не раз посещая выставки русских передвижников, был знаком с искусством известного портретиста, а также имел несколько начальных уроков до поступления в военную медицинскую академию. Отчасти Сергей Боткин имел заочное знакомство с дочерью знаменитого художника, точнее, с ее портретом девушки, нарисованным карандашом и представленным его отцу как одна из случайных работ мастера.
В один из сентябрьских дней Сергей Боткин встретил у парадной военной академии, куда был зачислен после Санкт-Петербургского университета, молодую особу. Молодой человек должен был сопроводить ее, как знаток учреждения, куда собиралась поступить дочь Крамского.
По проулкам Васильевского острова созерцать сошедший с портрета образ для Сергея было большим впечатлением, чем просто детский весьма наивный, но милый взгляд девушки.
Поднявшийся однажды ветер со стороны Невы, где молодые люди не раз прогуливались по предложению Крамской, залетел в полы ее шляпки. Сергей поспешил закрыть собой юную особу. В этот момент их взгляды встретились.
Сергей Сергеевич Боткин весьма сдержанных правил молодой человек, но в ранние лета не имел важного значения во взаимной зависимости отношений, как ни казались они ему сложенными. Слава и доступность легких знаний делали из него щеголя с нравственным уклоном.
Желание притяжения к губам девушки не могло остановить ее спутника. Лишь целомудренность юной Софии прервала зарождавшуюся страсть.
– Вы, Сергей Сергеевич, очень интересный человек, – с трудом сквозь порывы желания ответить взаимностью молодому человеку произнесла девушка.
Юноша в этот день, послушавшись, оставил эту затею, впрочем, интерес к этой приятной наружности девушке у кадета не исчез.
Вернувшись домой под вечер, наутро следующего дня София Крамская поспешила с новостью о предложении Боткина о замужестве, на этот раз к Софии Николаевне. В прошлый раз, посчитав, что ею завладели чувства, она поделилась в первую очередь с отцом, но перед фактом о созидании семьи, как и все девочки царского времени, связанные в отношениях с молодыми людьми доверяют только матерям. В этот же период состоялся общий разговор между ней и дочерью Льва Толстого о ранних браках.
София Николаевна также предложила все обдумать, не спешить с действиями.
Наконец спустя трое суток в мастерской Ивана Крамского появились две барышни. Субботний день был ничем не предзнаменован для портретиста, кроме того, что он выполнял заказ одного из деятелей театральной артели.
– Папа… – проговорила дочь.
София вместе с Софией Николаевной держались порога рабочего помещения художника.
– У нас новость, – девушка переглядывалась с матерью, как бы предупреждая о том, что сама озвучит известие.
София старалась укрыть свое счастье.
– Да, дорогая, – Крамской единожды отвлекся от работы, вернувшись к делу, вновь обратил внимание на часть его семьи.
– Что? – не понимал он. – У нас праздник какой-то?
Он притворно задумался, подыгрывая настроению дочери.
– Нет, то есть да… – не осмеливалась София.
– У нее помолвка, с Боткиным. Сергеем, – помогла ей София Николаевна.
Крамской, державший в это время остроконечную кисть, пытался сконцентрироваться на новости.
– Вот как?! – воскликнул он.
На лице Крамского не угадывалась ни радости, ни сожаления.
– Ну и отлично! – в голове он старался не терять приход вдохновения фотографической карточки от начавшего портрета.
– Ну, мои вы хорошие, а сейчас мне нужно закончить портрет Ленского, а то я ему и так задолжал по дням, – сказал он, вновь стараясь попасть в точку линий.
Шестнадцатилетняя Софи, утвержденная, казалось, мнением своей подруги Татьяной, все же в свои молодые годы никак не хотела сочетать в себе грусть и печаль или разочарование, о котором ничего не знала. И даже скептичный взгляд ее подруги, одной из дочерей купца Третьякова, сдержанной как скала, не разбивал ее мнение о повседневной жизни.
Софи Ивановна Крамская продолжала заниматься живописью. Единственная попытка автопортрета под ее рукой возникла не раз у девушки. Но порыв увековечить себя именно там, где, как показалось, был ее пик счастья, возник именно в середине сентября, когда помолвка с молодым, интересующегося и подающего знания в области живописи человеком совпадал с ее мироощущением.
Для начала это был Аничков мост… Аничков дворец должен, по мнению Сони, обязательно сочетаться как заключение некой сказки из рассказов Шарля Перо. «Ну и что ж, что она не Золушка, зато она умна, обаятельна и станет обязательно отличным преподавателем после курсов в университете, как и ее будущий муж, прошедший столичный университет», – думала она, уже заранее располагая себя к воспитанию молодых девушек, в школе девиц при Смольном которую частично посещала ее подруга Александра Третьякова.
Однако никак не получался образ. Конечно, это должна быть не осень, быть может, это лето? Или последние дни весны?! Но как же представить себя, счастливую, и даже удивить жениха? Те рисунки, что были сделаны ею ранее, она желала скрыть. Отточив на них мастерство, явить пусть возможно единственный, но шедевр, покорив окончательно своего друга.
Начиная однажды портрет отца, она вспоминала, как правильно вести карандаш. В заготовке. Здесь должен быть поворот, а здесь должно быть начало соприкосновения с последовательно идущей линией, и это лишь для начала рисунка. Предстоящая свадьба никак не наводила на сосредоточенность, а это самое главное в творении чего-либо, как говорил ей отец.
Однажды в мастерской за раздумьями застал ее Крамской.
– Моя дочурушка сама творит?! – с притворным интересом, но радостным тоном произнес Крамской.
Девушка не ответила.
– Так не о чем, – София свернула свою работу.
Ее голова скорее была занята городской модой, занятиями в университете, что так же никак не принимались с ее мировосприятием. Ее образ будущей картины переплетался с последним из нарядов, девушка из высшего света в плетеном кресле, которое ей нравилось в Ясной Поляне.